Текст книги "Лоцман кембрийского моря"

Автор книги: Фёдор Пудалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)

Как получить один экземпляр этого номера?!.

Я готова была наброситься на тележку и произвести невооруженный грабеж одного экземпляра газеты… Но я, жалкая трусиха, только проводила глазами роковой груз и вошла в вагон. Там лоцманок Зырянов сидел за столиком, уткнувшись в целую груду книг.

Он немедленно и щедро стал предлагать свои книги всем. Таня разочарованно посмотрела:

– Да это же у него все сплошная геология! Я думала, что-нибудь приличное…

В первый же вечер Зырянов поручил Сереже Лукову составить список комсомольцев в экспедиции. Оказывается, господин Неизвестный – большая шишка в Нефтяном институте: секретарь общеинститутского бюро комсомола.

Глава 8

ЕЩЕ ИЗ ДНЕВНИКА Л. М. ЦВЕТАЕВОЙ, АСПИРАНТКИ

За обедом в ресторане я сказала Порожину:

– Александр Дмитриевич, в случае неуспеха нам припомнят неподготовленность. Никто не знает даже, на каком участке ему придется работать. А разве не следовало каждому изучить свой материал еще в Москве?

– Ну что ж, – ответил он, – пока мы пребываем в принудительной вагонной праздности, пусть Бернард Егорович прочитает вам цикл лекций.

Небель начал приходить в наш вагон регулярно в десять часов утра и бубнить:

– «Основная архитектоника всей Якутии связана с передвижением участков земной коры вдоль линий молодых сбросовых трещин, относящихся, по-видимому, к концу третичной эпохи…»

Это об удивительной стране, где некогда местные жители будто бы лили пули из платины!

Впрочем, когда я рассказала маме о платиновых пулях, она заявила: «А мне этого недостаточно, чтобы отпустить тебя туда!»

И я каждый день рассказывала ей вычитанное о Якутии…

В Якутии климат самый континентальный на всем земном шаре. Нигде в мире не собраны в одной стране более разнообразные картины природы.

На севере океанские волны свободно катятся в глубину берега на два-три километра, но это не приливы, а сгонно-нагонные течения.

Огромная территория плоской тундры расцвечена бесчисленными глазками больших и крохотных озер. Их так много, что местами между ними почти не осталось суши, а только перемычки, иногда не шире тридцати сантиметров, – пройти только человеку с очень храброй душой. Как жаль, что я не увижу этого нынче же летом своими глазами!

На востоке тянутся горные цепи с гольцами выше трех километров… Вообрази эти черные, голые черепа гор на полюсе холода, не покрытые даже снегом!

Мама прилежно слушала – как первокурсница.

В вагоне, как всегда, томилась пленницей: ни выскочить, ни травку сорвать. Я мечтала о якутской земле, где будут наконец ходить мои ноги….

Нетрудные занятия с Небелем перемежались с увлекательной беготней за жареными цыплятами, вареными яйцами и земляникой.

Небель ни одним словом не обмолвился об указаниях на нефть в районе деятельности экспедиции. У слушателей должно было сложиться впечатление, что гораздо вернее искать нефть в Баку, нежели в Якутии. А еще лучше искать на Кавказе виноград!

После второй лекции неожиданно он предложил выступить мне. Я решила подразнить уважаемого лектора и рассказала следующее:

– Путешественники утверждают, будто бы именно в якутском пространстве возникают северные сияния. Многим приходилось видеть его на близком расстоянии. В одном случае северное сияние заслонило лес перед наблюдателем…

– Лида! – испуганно вскрикнула Таня.

Она допускает любые выходки, но только не в области науки.

– Другой свидетель видел даже, – строго продолжала я, – как северное сияние занавесило отдельные деревья. Научная проверка этих свидетельств представила бы интерес, вы не думаете?

– Простите, – сказала неумная коллекторша Небеля, – вы хотите, чтобы мы это проверяли?

Этот старомодный вздор я выкопала из архивного метеорологического журнала. Небель сделал вид, что не заметил издевательства, я сама попала в глупое положение.

– Сообщение Лидии Максимовны представляет несомненный интерес, – любезно заявил он. – Вы еще что-то хотите рассказать?

Мне ничего не оставалось, как продолжать в том же духе, и я сказала:

– Мне удалось разыскать любопытнейшее указания для геолога. В Якутии существует литофагия.

– Литофаги? Пожиратели камней! – прервала маленькая Надежда.

– Я не говорю, что мы можем встретить в наши дни землеедов, но, по некоторым данным, в Якутки имеются минералы, пригодные в пищу.

– Я уже догадываюсь, – сказала Таня. – Например, соль едят, воду пьют, воздухом дышат. Мы все литофаги.

– Шутка остроумная, – Небель улыбнулся Тане, – но я отвечу на нее со всей серьезностью. Земная кора снабжает и определяет полностью весь состав нашего тела и нашей пищи, включая и воздух…

– Когда я была маленькая, – перебила Таня, – я ела глину.

– В Скандинавии и поныне встречаются гастрономы, любители бутербродов с жирной, влажной глиной, – подхватила я. – Употребление съедобных земель наблюдается как обычное явление во многих местах жаркого пояса. Это наблюдается в Иране и в Индии. В старину тунгусы ели какую-то «земляную сметану», разводя ее оленьим молоком, а якуты – светло-желтую мягкую массу какого-то алюмосиликата, известного, например; на реке Кемпендяй под названием «тас-хаяк», что значит «каменное масло». Река Кемпендяй как раз в зоне нашей экспедиции…

– Одного я не пойму, – перебил меня Сережа, – какое отношение имеют к нашей экспедиции северные сияния и литофаги?

– Прямое отношение. Надо уметь слушать, – начальнически разъяснила я моему коллектору, еще не зная, как я из этого, выкручусь.

Но Сережа не унялся:

– А что вы думаете об этом, товарищ Зырянов?

Зырянов с чайником в руке пробирался к выходу.

– Я согласен с Цветаевой, – ответил он, по-моему, довольно бесцеремонно, так как нас еще не познакомили. – Породы, содержащие нефть или близкие к ней битумы, – это главным образом глины и пески, то есть кремнеземы. Съедобные земли – это большей частью те же глины и кремнеземы. Мы едем в Якутию, чтобы найти то, чего еще не знает наука, – кембрийскую нефть. Что такое «каменное масло», тас-хаяк на языке якутских скотоводов? Может быть, то же самое, что слово «нефть» на языке азербайджанских древних скотоводов? Мы же за этим и едем в Якутию.

Все онемели и ждали, что еще он возвестит.

– Сомневаюсь, – проворковала коллекторша Небеля, глядя в спину своего руководителя.

Но наш ученый лектор тоже молчал.

– Вспомните-ка горы на водоразделе Индигирки и Яны: они ведь называются Тас-Хаяк, – продолжал Зырянов. – Туркменские горы Нефтедаг оправдали свое название. Может быть, и якутские оправдают!

– Итак, – сказала Таня торжественно, – на наших глазах появляется новый способ разведки на нефть: кроме геодезического, геофизических и геохимических, способ геогастрономический! Автор – Лидия Максимовна Цветаева, аспирант. Талантливый популяризатор – товарищ Зырянов, наш лоцман в море кембрийской нефти.

– Море по колено, – сказал Небель, тонко улыбаясь.

– А лужа по уши, – проворковала его коллекторша. Очевидно, эта пословица была у них в ходу.

Девочки засмеялись. Это граничило с издевательством, и мне было неловко поднять глаза. Но либо Зырянов не чувствителен к подобным тонкостям, либо умеет владеть собой.

– Сопоставим геогастрономические указания с другими фактами, – продолжал Зырянов (он принял пародийный термин Тани всерьез?). – Страны распространенной литофагии – Иран и Венецуэла – занимают по нефтедобыче третье и второе места в капиталистическом мире после США.

Геологи перестали улыбаться – столько было неожиданного в этом сопоставлении. Остолбенело слушали Зырянова, нетерпеливо сжимая в руках чайники, бутылки.

Поезд уже несколько минут стоял, в раскрытые окна врывался аппетитный шум пристанционного базарчика.

А Зырянов говорил и говорил, позабыв о том, что сам собрался за кипятком. Он смотрел на Таню не отрываясь, как будто обращался к ней одной. Может быть, он просто загляделся? Таня действительно очень красива. Во всяком случае, это не очень любезно было по отношению ко мне. Все-таки от меня он получил сведения о тас-хаяке и о Кемпендяе.

– Интересно будет узнать, в какой породе содержится «каменное масло» на Кемпендяе. Исток этой реки близко подходит к другому притоку Вилюя – Чабыде. Между ними километров всего пятьдесят. На Чабыде известна глина, которая оставляет маслянистый след, – следовательно, битумная. Получается географическая близость битуминозных глин с теми, которые слывут съедобными. На Кемпендяе, кроме того, известны богатейшие залежи соли, которая часто является спутником нефти. Какие еще признаки вам нужны, чтобы признать битумной чабыдинско-кемпендяйскую глину?

– Чтобы она воняла и горела, – сказала Таня.

– Не все битумы воняют, – сказал Сережа.

Ему суждено всю жизнь страдать от Таниной недобросовестности в споре.

– Я, может быть, найду недостающие сведения, – сказал Зырянов и исчез.

Мы переглянулись.

– Товарищ махнул на Чабыду живым манером, – сказала самая маленькая Надежда (у нас три Надежды).

Но товарищ уже вернулся – с блокнотом.

– До прибытия на место придется ограничиться выпиской из газеты. Заголовок «Горящее место». Корреспондент сообщает, что лет пятнадцать назад охотниками обнаружено горящее место недалеко от реки Чабыда. «Почва глинистая, торфяных залежей нет». Слышите? Так что не торфа горят.

– Но что это значит – горящее место? Я не понимаю. Как оно горит? – спросила Таня.

– К сожалению, об этом ничего не сказано. Читаю дальше: «Раза два любители выезжали осматривать это место, привозили глину… – слышите, глину – для отправки на исследование: Население очень интересуется и готово помочь. В руке, которой сжимали кусок глины, остается маслянистый след с запахом, напоминающим запах керосина. Запах слышен на расстоянии двадцати – тридцати километров от горящего места. Около самого места запах до того силен и тяжел, что редкие прохожие выдерживают его. Земля там выгорела на большую глубину, образовав неширокую, но глубокую пропасть». – Он спрятал блокнот.

– Эх! – вскричал Сережа. – Лидия Максимовна, вот бы нам отбить горящее место!

– В какой газете это напечатано? – полюбопытствовала я.

– В «Автономной Якутии». Вы можете взять этот район. Я туда не поеду.

– Почему?

– Левые притоки меня не интересуют.

– Ах, да! Ведь вам нужна только кембрийская нефть! – съязвила коллекторша Небеля.

– Вы имеете еще более знаменитые указания? – в великом изумлении спросил Сережа.

– Нет. Но даже самой маленькой лужицы кембрийской нефти по уши хватит мне. Хотя вы, – он повернулся к коллекторше Небеля, – никогда меня пьяным не видели.

– Что это значит? – спросила Таня властно, как привыкла с мужчинами.

– Это значит, что на кембрии я имею более широкие теоретические интересы, – немедленно и вежливо ответил он.

– Позвольте получить у вас по возможности более узкое указание на номер газеты, – сказала я с досадой.

– За тысяча девятьсот двадцать третий год. – Лоцманок вынул свой затрепанный блокнот: – Номер девяносто пять, понимаете, а с другой стороны – восемьдесят пять.

– Ничего не понимаю, с одной стороны, – нелюбезно сказала я, – а с другой стороны, я прошу лишь точный номер, если он у вас есть.

– Я вам сказал точно: девяносто пять и восемьдесят пять, – он ничуть не смутился. – Еще более узкое указание дать не могу.

– Кажется, теперь я поняла: заметка была повторена в двух номерах.

– Ничего подобного, в одном номере.

– Значит, вы не уверены, в каком из этих двух номеров?

– Я не уверен? – Лоцманок просто изумился. – Почему бы мне быть неуверенным? Я списал оба номера и вполне уверен в обоих.

– Боже! – прошептала Таня.

Остальные молчали, подавленные. Но на Зырянова это не произвело никакого впечатления. Он весело окинул светло-зеленым взором удрученное общество и сказал:

– Это редактор газеты был не уверен и напечатал два номера: на одной стороне листа девяносто пять, а на другой – восемьдесят пять, как я вам и сказал с самого начала. Я бы посоветовал вам разыскать этого редактора и с ним установить, какой был настоящий номер его газеты в тот день.

Я сказала абсолютно серьезно и, кажется, абсолютно глупо:

– Очень вам благодарна за указание и совет.

Глава 9

В КУПЕ НА ДВОИХ

В нашем купе на двоих мы с Таней обсудили весь состав экспедиции. Таня ни на минуту не оставляет меня одну в купе, записываю наскоро.

– Если он еще посмеет за мной ухаживать, я отошью его быстро.

Тане нравятся лихие словечки.

– А ведь он настоящий мужчина. Тебя разве не волнует его взгляд?

– Такой щуплый?.. Его зелененькие глазенки?.. Что ты в нем нашла – не понимаю! Вот Небель – мужчина. Рост, мужественная красота, северный тип. Меня ничей взгляд не волнует.

– Как раз он с Севера. Ведь он зырянин.

– Сравнила – зырянина с нормандцем! Притом возмутительно самоуверен, пьет водку, наверняка ругается самыми худшими словами…

– Господь с тобой, откуда ты взяла, что он пьет водку?

– А ты почему его защищаешь, «господь с тобой»? Кстати, Небелюшка твой не коллектор как-никак, и ты не слишком грамотно называешь коллекторшей его практикантку. И она ему не жена… официально.

– Не официально!

– А твой Зырянов с одной нашей студенткой в таких же отношениях, говорят…

– Ну и что?

– Ага, значит, Зырянову можно то, чего нельзя Небелю?

– Да! – сказала я твердо.

– Лида! – Таня изумилась. – Ты влюблена!

– Нелогично. В таком случае я должна была бы запретить Зырянову то, что можно Небелю.

Таня взглянула с недоверием.

– Говорят, у этого лешего даже есть жена где-то в лесу.

– Почему нельзя лесному Юпитеру иметь жену в лесу?

– Лида!..

И она уставилась в меня с изумлением и с ужасом.

Глава 10

НЕБЕЛЬ УХАЖИВАЕТ

Экспедиция остановилась в селе Усть-Иннях, при устье реки Иннях. Здесь всех распределили по отрядам. День был шумный. На берег Иннях высыпало все село: крестьяне, охотники, рыбаки, русские и якуты.

Зырянов озабоченно бегал по берегу и тщательно осматривал лодки. Одни лодки были на воде, другие лежали на суше днищами кверху. Никто не поручал этого Зырянову, но как-то получилось так, что никто этим не занимался, кроме него.

Начальник экспедиции Порожин прогуливался в стороне и удивленно морщился, прислушиваясь к торгу Зырянова, закупавшего лодки.

Едкий кизячный дым пропитал воздух на всем берегу. Дымокуры разложены были у лодок и вещей экспедиции. Люди влезали в самый удушливый дым и обливались слезами, спасаясь от облака комаров.

– Посмотрите, что делает законченный псих! – с восторгом сказал Небель Цветаевой.

Зырянов распорядился вытащить лодки из воды, а те, которые были на берегу, спустить на воду.

Лидия держала мокрый платочек у носа и у глаз и следила за суетой на берегу. Впрочем, из членов экспедиции бегал один Зырянов.

– Какой маршрут возьмет Александр Дмитриевич? – спросила она.

– Наименее таежный. Хотите, я предложу ему широкую Лену, где поменьше комаров, и вы увидите – он с удовольствием примет.

Она засмеялась:

– Хочу. Чтобы доставить вам двойное удовольствие.

– Мне?

– Вам! Ведь вы находите свое удовольствие в удовольствии других, не правда ли? И я позволяю вам угодить сразу двоим: Порожину и мне.

– Лидия Максимовна, вы нарочно хотите оскорбить меня?

– Ну, что вы! Оскорбляют всегда нарочно! Если не нарочно, то какое же это оскорбление? Конечно, я не хочу оскорбить вас.

Пока Небель разбирался в каверзах и коварствах ее речи, Лидия перевела разговор на Зырянова.

– Можно подумать, что начальник экспедиции – Зырянов.

– Завхоз экспедиции, вы хотите сказать. Александр Дмитрич – хозяин от науки, не от копейки. Простите! Я принужден оставить вас, чтобы не остаться с разбитым корытом.

Небель побежал к лодкам. Лидия с изумлением следила за ним.

– Вот эта, кажется, самая лучшая? – спрашивал Порожин, когда подбежал Небель.

– Да, – подтвердил Зырянов.

– Я беру ее для моей партии.

Когда Порожин отобрал себе лучшие лодки, Небель сказал:

– Александр Дмитрич, поскольку вы уже выбрали, я возьму вот эти лодки.

– Пожалуйста.

Лидия медленно подошла и спросила:

– Какие лодки будут мне?

Порожин не спешил ответить. Небель сказал:

– Осталось три. Вам с Сережей и рабочим нужны две. Одна совсем плохая. А вот эти две ничего.

Цветаева положила руку на борт своей лодки и спросила:

– Куда я поеду, Александр Дмитрич?

– Я беру западный край вилюйской впадины, самый трудный, – сказал Небель. – А вы, Александр Дмитрич, вероятно, поедете по коренной реке?

– Да, я возьму на себя Лену.

Таня смотрела с открытым отвращением на руководителя экспедиции. «Хорошо еще, она молчит», – подумала Лидия. Геолог и профессор, заместитель директора Геологического института, выбрал для себя наименее интересный в геологическом отношении маршрут, но зато наиболее легкий: вместо поисков нефти он «взял на себя» лодочную прогулку по Лене! Предпочел не затруднять себя геологическими открытиями.

– Я вам советую Иннях, Лидия Максимовна, – сказал Небель, хотя она обратилась не к нему. – Вы сразу на своем участке и сразу начинаете работать.

– Я согласен с Бернардом Егоровичем, – сказал Порожин.

– Я рада, что больше не придется ездить! А геология – вся в ногах.

– Вопрос, – сказал Сережа, недовольный пристрастием своей начальницы к пешему хождению.

– Вопрос, выдержат ли ваши ноги геологию, – строго сказала Цветаева.

– Значит, мы идем по левым притокам? – сказал Небель, чтобы подразнить Зырянова. – Мы действительно хотим найти нефть?

Зырянов немедленно откликнулся, и Небель пожалел о том, что задел его.

– Я буду очень рад, если вы действительно найдете нефть вне кембрийских отложений. Но это будет малая нефть, и она даже не укажет вам дорогу к большой нефти, потому что некембрийских отложений в Якутии очень мало. Между тем, найдя даже одну капельку живой кембрийской нефти, вы уже сделаете очень много: докажете, что есть смысл искать древнюю нефть, следовательно, во всех отложениях старше третичных, но моложе кембрия.

– Как-то в девоне на Волге, – язвительно сказал Небель.

– В первую очередь на Волге в девоне, – хладнокровно подтвердил Зырянов.

– Я не возражаю, чтобы вы взяли маршрут, ну, скажем, на Томптор, – перебил Порожин, скучая. – Возьмите Томптор.

– И Полную, – сказал Зырянов.

– Бернард Егорович, какое расстояние между Томптором и Полной? – спросил Порожин.

– Примерно двести пятьдесят верст, – ответил Небель. – Товарищ Зырянов убежден, что вся геология именно у него в ногах.

– Вы не успеете, товарищ Зырянов, – сказал Порожин. – Но я не возражаю.

Бывший владелец гнилой лодки, доставшейся Зырянову, вмешался и тоже сказал ему:

– Томптор – на Дарагар плыть, а Полная – на Исгясы.

Может быть, он посочувствовал человеку, который понимает в лодках, а сам в гнилой, ненадежной думает плыть в разные стороны – одним разом вверх и вниз по Лене! Якутоватый мужичок указывал Зырянову на это важное обстоятельство, и притом с полной определенностью – в наиболее знакомых словах. Но его, оказывается, не поняли. Молодая женщина спросила:

– Что это – Дарагар, Исгясы?

– Остров, – сказал продавец гнилой лодки и протянул руку, указывая пальцем по очереди на два конца длинного острова, загородившего прямой выход реке Иннях в Лену.

Верхняя половина острова по течению Лены называется Исгясы, а нижняя – Дарагар… По всей вероятности, раньше это были два острова и сама Иннях намыла оба, а потом забросала песком свое устье между ними и удовольствовалась протокой.

Житель Усть-Иннях ничего этого вовсе не объяснил, а просто указал пальцем на остров, повел рукой и произнес два слова:

– Исгясы, Дарагар…

Посмотрел на москвичей и подумал насмешливо: «Знают обо всем, чего нельзя увидеть глазами, а что на глазах – ничего не знают!..»

– Разделите снаряжение, Александр Дмитриевич, – попросил Зырянов.

– А что там имеется?

– Мешок белой муки. Женщины хотят разделить.

– Белую муку всю на мой маршрут, – просто распорядился Порожин.

Он без стеснения показал, какие ящики – с лучшими консервами и другими лучшими продуктами – снести в его лодки, и перестал интересоваться распределением.

– Где же наши рабочие? – спросил Порожин, обращаясь в безымянное, подчиненное ему пространство.

Зырянов не ответил. Он поднял мешок ржаной муки, доставшийся на его долю, и понес к своей дырявой лодке.

– Давайте ужинать, – предложил Небель.

– Последний раз вместе, – сказал Сережа.

– Не все вместе, – поправила Цветаева, – Зырянова нет.

– Он не наш, – сказал Небель.

Таня и все запротестовали.

Сережа развел костер. Монотонный звон комаров в воздухе как будто даже усилился.

Небель стал развлекать девушек:

– Да, Сережа может оказаться мрачным пророком! Вы слышите? Ужасное рычание! Крылатые тигры в неисчислимом количестве подстерегают нас со всех сторон!.. Говорят, в старину богатый якут велел связать одной веревкой свою жену в объятьях ее любовника и выбросить голых подальше от дымокуров. Очень скоро они умерли, и богач велел проколоть их копьями при многих свидетелях. Это было как бы судебно-медицинское вскрытие: все увидели, что в них не осталось ни капли крови, и могли свидетельствовать, что они не были убиты, а умерли оттого, что комары выпили из них всю кровь.

– Боже мой! – воскликнула коллекторша.

Лидия попросила Сережу найти Зырянова и звать к ужину. Сережа ушел и вскоре вернулся.

– Товарищи, лодка Зырянова исчезла с ним вместе!

– Просто он уплыл, – сказала Лидия с непонятным торжеством. – Ведь его участок дальше всех.

– Он отчалил раньше всех, а причалит ближе всех, – сострил Небель.

Все почувствовали себя словно виноватыми перед Зыряновым. Никто не улыбнулся. Практикантка Надя, которую все называли маленькой Надеждой, невежливо сказала:

– Вы намекаете на то, что он выбрал все лучшие лодки для нас и за это получил самую худшую? Конечно, это заслуживает насмешки.

Глава 11

НЕЗАВИСИМОСТЬ МЫСЛИ

Якут-проводник вычерпывал воду из лодки. Василий свалил драгоценный мешок на ящик с консервами и другими продуктами и спрыгнул. Отяжелевшая лодка приняла воду во все щели. Но мука была на ящике в безопасности. Зырянов поправил мешок. Это был не просто хлеб насущный, который нельзя было бы в случае потери ничем возместить или заменить в лесной и водяной пустыне Лены и тайги. В мешке ржаной муки заключалась независимость мысли искателя, следовательно – и открытие кембрийской нефти: возможность плыть по своей воле на правые притоки!

Зырянов с нежностью поглядывал на серый мешок, и если подумывал об опасности потонуть, то именно для муки, а не для себя.

Течение Иннях подхватило лодку. Василий не удовольствовался этим и налег на весла. Ни одной минуты он не хотел терять и не мог: сумеречило. И ни одной лишней минуты он не должен был оставаться поблизости от людей, которые так грубо показывали ему свое неуважение.

Он вышел из устья Иннях и повернул влево, в потоке, продолжающем рукав Лены между материком и длинным островом Дарагар. Проводник отнюдь не все силы вкладывал в весла, но Василий работал не жалея себя, и не почему-либо, а просто потому, что не привык жалеть себя на работе.

Его руки на веслах загорелись вдруг. Он знал отчего. Он услышал тонкий, напряженный звон, но это не кровь звенела в ушах, а комариные крылья в безветрии под берегом. В протоке перестал чувствоваться запах кизячных дымокуров из деревни.

Пальцы облились огнем, всю кисть опалило, жгучая кислота проникла за рукава, потекла вверх по локтям. Тончайшие отравленные иглы проникали сквозь рукава суконной рубахи, быстро накалывали кожу до плеч. Он не стал тратить время на надевание второй рубахи, потому что якутские комары прокусят и две суконные рубахи и рукавицы. Руки опухнут наутро все равно.

Он проплыл четыре километра мимо острова Дарагар и не стал выходить на Лену, а пошел следующей протокой, за близким соседним островом Хатын-Ары, и, зайдя в кусты, решил ночевать.

Проводник разгрузил лодку, вытащил на берег и перевернул. Затем он приготовил постели и подвесил котелок с водой над костром.

Вдвоем они быстро срубили смолистые деревья и устроили из целых стволов особенный дымучий костер на всю ночь, не требующий вовсе надзора. По обе стороны костра положили свои постели.

После ужина они конопатили лодку шпагатом, предназначенным для упаковки геологических образцов. Василий конопатил, проводник заливал смолой. Лиственничную смолу запасли в Усть-Иннях, но ее не хватило, потому что проводник щедро лил, испуганный обилием воды в лодке.

Ночью был морозец, и ветер утих.

Две лесины, положенные одна на другую, тлели всю ночь. Проводник разжег их с комля – попросту развел костер под комлями – и на том покончил заботу. Огонь потянулся меж стволов, объедая кору и медленно въедаясь вглубь, деревья обугливались; на земле по сторонам двое поджимали стынущие ноги и ползли за огнем, не просыпаясь. Василий разбудил проводника с рассветом и погнал лодку дальше.

Утром они вышли на Лену. Течение было тихое, но весенний ветер сдувал лодку вместе с верхним слоем воды, не надо было паруса и весел. Тем не менее Василий работал веслами или заставлял проводника, а сам в это время торопливо читал книги, наполнявшие рюкзак: все, что удалось получить в дорогу по общей и нефтяной геологии и по Якутии.

Когда останавливались для обеда, якут садился у костра, смотрел на небо и сообщал:

– Ветры дерутся.

Нетолстые облака в голубой вышине плыли навстречу друг другу.

Потом якут сообщил с огорчением:

– Троицын день не пришел. Плохо!

В Якутии бывало всего два значительных дождя летом: около Троицына дня в июне и второй в июле, и от них зависел весь сытый год или голод. В представлении якута-крестьянина годовой праздник связан был именно с этим важным событием – дождем, а вовсе не с мифологическими событиями церковной истории. Дождь не пришел, – значит и праздника нет.

В береговых сельсоветах жаловались на сухое небо и спрашивали, будет ли дождь.

Против Буотомы проводник сказал:

– Кемис-Хая. Серебряная гора.

Василий не удостоил вниманием Серебряную гору. Ишь ты, подумал проводник, серебра не хочет. Золота, что ли, хочет? Еле слышный звук, чужеродный реке и горам, заинтересовал его больше, чем Серебряная гора.

Василий прибился к берегу и стал прислушиваться. Это было явственное частое постукивание. Оно приближалось снизу по Лене. Работал маленький мотор на лодке. Она прошла мимо них – белая, чистенькая, с каюткой. Проводник с восхищением сказал:

– Директор Черендейского затона. Сам директор смотрит.

– Где этот затон?

Директор стоял на борту, могучий человек с большой головой в форменной фуражке. Усы его видны были за полкилометра.

Василий переправился через Лену по тихой воде перед рассветом и ввел лодку в приток Томптор. В сельсовете на Томпторе ему дали лошадь и мягкий хомут, позволяющий лошади тянуть бечеву. Проводник сел верхом, лошадь потянула лодку на длинной бечеве до первого переката. На перекате лодка распалась.

Василий с проводником выловили из реки ящик с консервами, муку, соль, сахар, сухари, чай и разложили на гальке сушить.

Глава 12

НА ЗЕЛЕНОМ КОВРЕ СЕРЕБРЯНЫЙ УЗОР

После разъезда экспедиции Лидия осталась в деревне на весь день. К ней приходили крестьяне, особенно крестьянки, без зова – за человечным словом, потому что она была из Москвы, подающей надежды и судьбы народам и людям.

Она обыскала очень тщательно с помощью Сережи набросы гальки на косе. Сюда Иннях приносила и складывала образцы всего, что встречала на своей недлинной дороге от верховья, и то, что приносили ей ручьи и весенние потоки. Лидия помнила, что около устья Иннях были ранее найдены учеными остатки кембрийских трилобитов.

Против Усть-Иннях были найдены археоциаты.

Иннях омывала самое «обещающее» место – по левую сторону Лены.

На другое утро лошадь медленно потянула две лодки вверх по Иннях. Лидия без накомарника шла берегом и наслаждалась ходьбой.

Она подбирала и бросала гальку и обломки, а некоторые передавала Сереже. Ветерок лучше накомарника защищал от мошкары. Солнце нагревало камни, всю землю и воздух, до высоты роста Лидии, чтобы она могла идти в летнем легком платье и радоваться дружелюбной якутской природе. Все было яркое вокруг: небо и облака, река и галька, зелень там, где кончались галечники, на правом берегу, и бледно-розовые известняки в стене левого берега, особенно розовые в утренних лучах. Это была гостеприимно розовая, приветливо зеленая, синяя и голубая Якутия, но особенно зеленая, описанная так выразительно, хотя и старомодно, у Серошевского – как бы с птичьего полета под голубым небом: сплошной ковер разноцветной зелени, но больше всего темной, лесной, с оттенками лиственницы, ели, сосны, ольхи и тополя в различных местах.

И вот Лидия сама на этом ковре. Взволнованная, она радостно идет вдоль серебряной прошвы Иннях…

Сине-серебряный узор Лены с притоками, ветвистый и густой, вышит по всему ковру. Он тоже выражает лесную Якутию по Серошевскому. Поляк Вацлав Серошевский, политический ссыльный, поэтически изобразил Якутию в виде огромнейшей вышивки по ковру. Главное дерево узора – Лена. Ее корни погружены в Ледовитый океан. Серебряный гладкий ствол имеет много километров в обхвате. Его крона тремя гигантскими ветвями – Вилюем, Алданом и самой Леной – отогнута далеко на запад, словно давлением необычайного ветра. Тысяча ветвей-притоков растет по стволу Лены, а при них десятки тысяч серебряных веточек вышиты во всех ложбинках, углублениях и ущельях на пространстве трех миллионов квадратных километров.

А на выпуклых местах, на плоскогорьях и даже на склонах гор положены сто тысяч блестков озер. Около каждой сияющей капли и вдоль многих серебряных нитей узора вытканы светло-зеленые оторочки луговой и болотной растительности, серо-зеленоватые полоски ракитника или желто-зеленые – в июле – полоски хлебов.

Лидии хотелось вообразить вид всего ковра: вплоть до загрязненной узкой бахромы, всего в двести – триста километров шириной, зеленоватой тундры, мокнущей краями в Ледовитом океане.

Ковер был продран во многих местах гребнями гор, но они тоже участвовали в общей картине своими красками – ржавыми лишайниками и бледно-желтыми ягелями или совсем оголенными черными, серыми, желтыми, красными утесами…

Проводник по ковру пел почти весь день. Он пел одной-двумя нотами и тянул свою песню, как тянет и журчит серебряно-синяя Иннях по камням, и почти по такой же причине: он двигался по дороге, дорога была каменистая… Он терпеливо порицал дорогу за неудобства и песенно удивляясь тому, что русская богатырь-девица командует русским парнем Сережей: велит ему собирать гальку в лодку, словно это не простые тяжелые камни, а тас-хаяк – пушистое «каменное масло»…

Проводник рассказывал ветерку той же мелодией без слов о нелепом занятии Сергея: Сергей старался разбить каждый камешек на три куска и каждый кусок завертывал отдельно в чистую бумагу и писал на каждой бумаге, писал, писал, как шаман, и складывал в лодке завернутые камни…