Текст книги "Лоцман кембрийского моря"

Автор книги: Фёдор Пудалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 37 страниц)

– Знаете, гений решает сложные задачи простейшим способом. Помните, что сделал Колумб с яйцом, чтобы поставить его, – говорил Осмин.

– Что сделал Колумб с яйцом? Я не знаю, – заинтересовался Василий.

– Это же мы слышали во втором классе гимназии, – сказал Небель с громадным удовольствием.

Осмин, однако, рассказал классический анекдот о Колумбе и добавил:

– Не забывайте о гениальной пословице, которая гласит: один раз отрежь!..

– Под вашим руководством, – быстро сказал Василий и оторвал рюкзак от стены, – постараюсь решить задачу, как велит пословица.

Осмин отпустил его совсем холодно.

А сейчас Василий с тревогой вглядывался в нагромождения по всему берегу. Прежде чем спускаться с хребта и карабкаться внизу через завал, надо придумать способ впоследствии пробраться под завалом к основанию хребта. Там должно быть смыкание надвинутых слоев с покрытыми…

Глава 5

СТАРОЖИЛЫ ВСПОМИНАЮТ ПРОИСХОЖДЕНИЕ БАЙКАЛА

Скалистый невысокий отросток хребта далеко внизу перегородил берег и выдвинулся в море черным островерхим мысом. Он прикрыл от оползня узкую полоску берега у самой воды. За мысом к югу скатывался с хребта крутой поток, а за ним кончались лесные завалы.

Там была довольно просторная площадка под косматой, обросшей горой.

«На той площадке небезынтересно порыться, – размышлял Василий. – Но пробраться туда трудно будет… Гораздо проще и легче было бы дойти туда той стороной ущелья…»

– Стоило прийти пораньше, – заговорил Сеня, – и мы были бы у самой воды.

– Сейчас тоже не поздно, протчем, – сказал Черемных.

– Я говорю «пораньше» не на час, а когда воды Байкала были выше на восемьсот двадцать метров, как Василий Игнатьевич рассказывал. Опоздали раз в жизни на тридцать миллионов лет.

– Байкал не старый, – опять возразил бригадир, – он образовался на глазах у наших предков.

– Ну?! – Зырянов развеселился и вдруг придумал способ пробиться под завал.

Это умиротворило его и сняло усталость после дня в горах. Он почувствовал себя бодрым, снова неутомимым и заинтересованным даже в сказках и воскликнул радостно:

– За ужином расскажешь, Тихон Егорович! Пошли ужинать, ребятки! – и решительно стал спускаться.

Сеня взглянул на плечи начальника, оказавшиеся сразу же ниже Сениных ног, и спрыгнул за Василием Игнатьевичем, цепляясь за каменные ребра горы, оголенные весенним оползнем.

На крутом боку Хамар-Дабана почвенный слой, нагруженный тяжелым лесом, подмытый талыми водами, не удержался при подземном толчке минувшей весной и соскользнул вместе с тайгой.

Массы земли и камней перемешались с деревьями и образовали труднопреодолимую преграду. Зырянов и его спутники выбрались на песок мокрые от пота и дрожащие от усталости. Но не один не присел и не отстал.

На ходу захватили хворост, сложили сухие коряги в костер, а вокруг костра постелились на ночь – набросали ветки посвежее и потоньше. Поверх этих пружинных матрацев бросили одеяла и вещевые мешки – вместо подушек. Сеня растянулся на своем ложе; он больше других утомился дорогой. Было уже совсем темно, и, когда Ваня вздул огонь, тьма стала угольной вокруг людей.

– Гражданин директор ресторана! Директора сюда! – крикнул Сеня.

Бригадир Черемных в нерешимости держал ведро.

Сеня любовался пламенем костра и наслаждался собственной болтовней.

– Как вам известно, мы сделали специальную прогулку для возвращения утраченного аппетита под руководством Василия Игнатьевича. Так что мы охотно будем жевать – конечно, с печалью, под звуки похоронного марша – простую отбивную котлету из директора ресторана, если не будет ничего более питательного.

– Что вас заботит, Тихон Егорович? – спросил Василий.

Тихон Егорович помедлил с ответом. Женя поспешил за него:

– Тихон Егорович не найдет ведерка по вкусу в темноте.

– У воды – и без воды, – сказал Тихон Егорович, – чаю сварить…

Он любил родниковую.

– Директор ресторана! Объявите танцы между столиков!

Василий расставил двухскатную тесную палатку над своим тяжелым рюкзаком. Он протянул озябшие руки над костром.

– Ничего, Василий Игнатьевич! – тотчас воскликнул Сеня. – Зато зимой, как вы говорили, здесь будет на одиннадцать градусов теплее, чем в стороне от Байкала.

– Зимой теплее, – подтвердил Тихон Егорович, – а вода круглый год ледяная, протчем. Недаром зовется «Святое море».

Он засыпал пшено в ведро над костром.

– Расскажи, Тихон Егорович, – попросил Василий.

Сеня сердито наблюдал за чрезмерно упрощенной стряпней бригадира и заранее недоволен был ужином. Черемных это знал. Сеня скомандовал:

– Товарищ Евгений! Настройте ваш джазик для подобающей музыки.

– На второе будем песни петь, – пошутил бригадир.

Женя сказал:

– Без масла и мяса Ваня петь не будет.

– Правильно ли я понял вас? – вежливо осведомился Сеня. – Вы хотите сказать, что ресторан под управлением Черемных не способен угощать такую отборную бригаду едоков?

Черемных благоразумно отмолчался от поддразниваний бригады недовольных едоков. Какие балованные мысли и беззаботные замыслы на ночь глядя бродят в их расшатанных головах после сладкой пшенной каши? Может быть, они задумывают бросить работу?.. С них все станется. Черемных поворчал в уме на беспечальную новую молодежь и стал рассказывать Зырянову о предках и о славном море Байкале:

– Это у нас каждый знает. На месте нашего моря Байкала была суша, и жили здесь древние народы – мунгалы. Жили богато, ни в чем себе не отказывали. Все, что только хотели, все тут же находили и брали. При такой жизни они стали забывать своих богов и перестали поклоняться святым местам. И тогда земля стала рваться, проваливаться под ними, по всей стране началось сильное трясение, и вся мунгальская страна стала пожарищем, загорелась от огня из-под земли по щелям.

– Очень интересно, – сказал Василий. – Это не в пользу теории Тетяева. А Байкал?

– После мунгалов растревоженная земля на время успокоилась, и наши предки жили здесь в степях и разводили скот. И могло случиться большое несчастье, но господь принял меры, чтобы безвинных людей отсюда удалить.

Перед тем как образоваться Байкалу, с юга пришли сильные песчаные ветры. Они иссушили и засыпали песком богатые луга. Пришлось предкам нашим поневоле уйти. Они заселили соседние кударинские степи. И вот тогда образовался Байкал. Кругом страшно затряслось, и земля стала проваливаться. Сначала провалилась степь по берегу большой реки, следом еще рвануло, и провалилась остальная часть. Огонь в провале выпаривал воду, но она прибывала все. Ее много было – вон ее сколько! И огонь ушел под землю. Провал заполнился водой и стал казаться морем. Тут наши предки в первый раз увидели Байкал. Это очень давно было. Наших прадедов не деды, а их дедов прадеды передавали, через поколения, передавали все это.

– А вы от кого слышали, Тихон Егорович? – спросил Женя.

– И я слыхал от дедов.

– А вы думаете, так было дело? – спросил Сеня.

– Так передают старики, – сказал Тихон Егорович, недовольный вопросом.

Глава 6

НЕОБЫЧАЙНОЕ ИЗВЕСТИЕ О ПРОИСХОЖДЕНИИ СЕНИ

Черемных осторожно приближался к урчащей невидимой воде. Блики от костра помечали словно бы человека в лодке. Человек, может быть, не двигался, но блики беспокоились, мерцали, и нельзя было понять, что он делает.

– Что скажете? – громко спросил Черемных, чтобы дать знать своим о появлении чужого человека.

– Ничего не скажу, – отозвался человек хрипловатым и мощным голосом, исходившим, казалось, от самой воды.

«Сам батюшка Байкал рычит», – подумал Черемных и боязливо крикнул:

– Василий Игнатьевич, спрашивают вас!

К лодке подошел Сеня и важно сказал, подражая кому-то:

– Я вас слушаю, гражданин… Я – Тарутинов… Начальник выехал на дальние объекты. А вы кто будете?

Гражданин в лодке не отвечал, но слушал и рассматривал Тарутинова. Сеня разглядел строгий лик в окладистой бороде, позолоченной отсветами костра. Не дождавшись ответа, Сеня махнул рукой и повернулся уходить, но тогда мощный рокот с моря остановил его:

– Говоришь – Тарутин ты? А я – Меншик. Из каких будешь Тарутиных? Пе́рвых али Вто́рых?

Ударение в обоих именах Меншик сделал на первой гласной. Сеня не обратил на это внимания. Он сказал насмешливо:

– Разумеется, из первых!

Бородач поразмыслил и спросил:

– Отца твоего не Агафангелом звать?

– Агафангелом! – Изумленный Сеня заинтересовался: – Знакомы с ним были?..

Бородачу этот вопрос внушил недоверие почему-то. Он спросил озабоченно или недоуменно:

– Деда как звать?

– На этот вопрос не могу вам ответить: не был знаком с ним.

– Деда не знаешь? – сказал Меншик с удивлением. – Прадеда знаешь?

Сеня захохотал, и засмеялась вся бригада. Все уже собрались у лодки.

– Даже прапрадеда не знаю!

– Даже прапрадеда Ондрея не знаешь! – сурово осудил Меншик. – Сказки не слыхал?

– Сказки?.. Не интересовался. А при чем сказки и мой прапрадед?

– Плохой ты Тарутин, – заключил Меншик.

– Что ты все укоряешь! – вмешался Черемных. – Ты, что ли, прапрадеда его знал?

– Знал, а как же. И прадеда знаю, Агафангела. Почитаю мученика Аникея Тарутина.

– Простите за нескромный вопрос, папаша: с какого вы кладбища явились?

– Грубый и дерзкий ты человек, Семен! – строго сказал Черемных.

– Извиняюсь: из каких вы собачьих мест, гражданин?

– Мы-су называем Индигирской рекой. А Собачьей рекой обзывали казаки, недруги наши, в давнее время.

Сеня с преувеличенной серьезностью спросил:

– Будьте любезны, гражданин: вы слыхали о том, что мы царей скинули с России? Про Октябрьскую революцию слыхали?

– Слово ваше слыхали, – сказал индигирец и замолчал. – Ты скажи ему, как величали твоего батюшку – отца.

– Агафангел Семенович.

– А ты, гражданин, действительно знаешь его прадеда? Живет, значит, второй век неизносимый старик?.. А я так думаю, протчем: обознался ты. Тарутиных много ведь. Но скажи, как ты его отчество угадал?..

– Этот Семен похож на деда Семена, – сказал Меншик. – Утешится прадед Агафангел, слава богу: дитя живое на Руси.

– Слышишь, Семен? – сказал Черемных, лукавя и ничуть не поверив. – Где же ты прадеда кинул?

– Не он покинул, – ответил Меншик за Сеню, – прадед Агафангел послал сына Семена в Мир, на Русь поглядеть. Семен, сын Агафангела, не вернулся в жило́; на Руси родил сына, стало известно. Нарек Агафангелом, как водится у них в роду. Агафангел родил Семена, видишь – этого.

– Дед не вернулся в жило, говоришь? Стало быть, – обратился Черемных к Сене, – ты родом из жила?

Сеня пожал плечами:

– Первый раз слышу это допотопное слово.

– Жило? Так и называется? Большое село? – спросил Зырянов.

– Где это место? – спросил Ваня.

Индигирец не сразу ответил.

– Называется – Русское…

– Много жителей в Русском Устье. Я слыхал про него, – сказал Зырянов.

Индигирец легко и охотно заговорил:

– В Русском Устье шесть дымов: Тихона Киселева, Андрея Скопина, Ивана Чихачева, Николая Шелоховского, Григория Шкулева. А вниз плыть, будут в Горлышке два дыма Егора Чихачева. В Шаманове один дым Александра Чихачева. В Орешине один дым Димитрия Чихачева. В Лобазном один дым Митрофана Чихачева…

Индигирец медленно перечислял селения, состоящие из одного дома, редко из двух, а более шести «дымов» не указывал ни в одном, а в иных однодымных селениях не называл ни одного жителя: вымерли, не то выехали, он не знал.

– В одном селе, как же не знаете, – сказал Черемных.

– Все разные жила, – сказал индигирец, – от устья на пятьсот верст вверх по реке, а выше нету соседей русских.

– Понятно, – сказал Сеня. – Дальше пятисот верст, какие же это соседи. По вечерам ходите чай пить к соседям?

– Мы не ходим.

Индигирец замолчал, обдумывая сказанное им самим.

– Русскоустьинцам тяжело принимать гостей. У них – центра. Для собак и то никто не привозит. И поживут, невест свезенных посмотрят. Устьинцы всех корми. А их шесть дымов. Разорение.

– Известно, – сказал Черемных. – Раз приехали, значит, гости.

– И собаки гости? – насмешливо спросил Сеня.

– Собаки гостевы, протчем, – сказал Черемных. – Родители у тебя, отец-мать?

– Что ты, что ты, живые. Неладно говоришь. Живые у меня отец и мать.

– Понятно, протчем, или думаю… – сказал Черемных, подумав. – Так у них: кого поминают в родительский день – те родители. И не стали звать поминальным словом живых, спаси бог… Ну, протчем, больше рыбу ловите?

– Еще птицы много. Гусей и лебедей по морю яко талый снег плавало. Бывало, волны не видно под птицей. Хорошее бывало гусевание. Море окрестили Гусиным в том месте: Гусиная губа. В невода ловим гусей.

– Это же новый барон Мюнхгаузен, – озабоченно сказал Сеня. – Такая встреча бывает раз в жизни.

– Голыми руками берут гусей, – сказал Ваня, томясь.

– Ну, и что ты с ними будешь делать в Русском Устье? Это же мокрая тюрьма без стен.

– Не греши, Семен, там православные люди живут, – сказал Тихон Егорович. – И скажу тебе: от сумы и от тюрьмы не зарекайся.

– В Русском Устье мокро, – согласился индигирец. – От избы к избе по воде, все лето. А гусей брать как же не руками?..

Человек продолжал говорить. Он, может быть, очень долгое время не общался с людьми. Ему хотелось говорить.

– Сетей порядошно?

– Сетей двести да невода три, – сказал индигирец. – Пастей триста.

– Двести сетей?.. Триста пастей?.. – воскликнул таскальщик. – Раскулачат его обязательно!

– Невода и сети, пасти общие в Русском Устье. У нас тоже.

– Так у вас колхоз? И до вас дошло, – сказал Черемных.

– До нас не дойдут, – сказал индигирец. – Не найдут нас.

– Не надейся, протчем, – сказал Черемных.

– До нас государские новые указы ниже старые государевы не дошли. А слово то ваше понимаю, ныне слыхал.

– Государевы? – закричал и захохотал Андрей. – Государевы с того света не дойдут.

– Не дойдут до нас николи с того света, ниже с нынешнего вашего.

– А на нашем свете мы сами – государи. На нашем свете – пятилетка!

– Государи вы – самим себе. А московские государи – вам всем. Без московских государей Русь не стояла бы. В до́сельное время государили бояре – не дай бог: для православных еще ну́жнее были.

Андрей и Сергей захохотали.

– А у вас сколько дымов? – вдруг спросил Сеня.

– У нас? – переспросил индигирец тревожно.

– Ну да, у вас. Вы назвали всех проживающих в Русском Устье, в Горлышке… где еще, Ваня?

– В Старикове, Кузьмичеве, Орешине, Косухине, Ожогине, – Ваня без запинки перечислил двадцать восемь селений в том самом порядке, в каком их называл индигирец.

– Вот видите, вы не сказали, сколько дымов там, где вы сами живете.

Индигирец молчал. Сеня с гордостью взглянул на Зырянова.

– Что у вас там есть, кроме рыбы и птицы? Какая охота? – спросил Черемных.

– В Русском Устье за мышиной костью добрая охота.

– Послушаем, – сказал Сеня. – До сих пор были присказки. Вот когда начинается сказка.

– Сказку просишь? Потом скажу. Бывают рога на двенадцать пуд, когда старая мышь, большая.

– Получил, Джаз? Теперь отойди в сторону, – сказал Сеня. – Расскажите, как вы охотились за мышами. Ведь их нелегко убить…

– А никто не убивал земляную мышь. Никто и не видел ее живую. Она – земляная, под землей живет. Скажу – как рыба в воде. Бывает, она выроется в обрыв берега, высунет морду на божий свет – и смерть принимает. Я иду под обрывом, смотрю. Рог светлый… Только земля мерзлая. Где и чистый лед. В роге сажени две.

– И два таких рога, – сказал Василий.

– Два рога. А мяса для собак – на год. Мясо хорошее.

– Слыхал я про эту мышь, – сказал Тихон Егорович. – Из ее рогов разные вещицы вырезывают. Называется – из мамонтовой кости.

– Ты говоришь – мамонт, а слово-то не русское. Тунгусы говорят – мамут: земляной по-ихнему. Земляная мышь.

– Мамут? Я знаю! Земля – мамма, – быстро сказал Женя.

– Смотри-ка, по-немецки – мамут, и по-английски – мамут, и по-французски – мамут. Все называют его по-тунгусски. Но мало кто знает, что это – земляная мышь! Сколько у вас жильцов? – спросил Зырянов, и русский жилец с сомнением стал говорить:

– Народу не так… Первый дым – отца моего, Ивана Меншика, пенеженина, прозвищем Плехан. Другой дым – Федора Мелентьева, сына Неудачи. Еще Микифора Важеника, пустозерца, да вот его прадеда Агафангела Тарутина, и брянченина Егора Григорьева, и рязченина Федора, Иова…

– Что за чудны́е имена! – воскликнул Женя. – Даже не разберу, где фамилии. Что такое «рязченин» да «пустозерец»?

– Так прозываются испокон веку, от прадедов. Не знаю, что такое, – сказал Меншик. – Еще тезка мой Николай Баландин величается козлитиным. А Тарутины – те москвитины. Шелоховские – астраханцы.

– Так, протчем, я скажу, – заговорил Черемных. – Кто из Астрахани родом, прадеды оттуда пришли, тот и астраханец. А кто из Москвы, скажем, тот и москвитин, а по-новому говорим «москвич». Рязченин – я пойму, рязанский, козлитин – козловский, и протчая. Имена, видно, старинные.

– Имена старинные – люди новые, – весело сказал Василий. – Издавна живете в Русском Устье?

Меншик разговаривал охотно и с достоинством. Он внушал доверие. Видно, он давно не имел собеседников и соскучился по живым людям. Тихон Егорович – «однако, на ночь глядя» – не терял настороженности. Он пытливо прислушивался к особенному говору индигирца, как будто проверял его подлинность.

Но на последний вопрос Меншик ответил сначала уклончиво:

– Сказывают, давно… Хочешь слушать, так расскажу, как деды сказывали с берёст.

– С берёст? – вскричал Сеня.

– Просить буду, Николай Иванович! – воскликнул Василий.

Сеня взглянул на начальника: «Когда он успел узнать его имя?..»

– Обед готов. После расскажешь, – скомандовал Тихон Егорович. – Откушаешь с нами, Николай Иванович.

– Обед? – смешливо-разочарованно сказал Женя. – Дядя Тихон, а ты раньше сулил паужин!

– Где уж теперь разберешь! – Тихон Егорович махнул рукой.

Глава 7

СКАЗАНИЕ О ЧЕЛОВЕЦЕХ НЕЗНАЕМЫХ В СТРАНЕ ВОСТОЧНОЙ

После ужина Николай Иванович Меншик снова заговорил, обращаясь к Зырянову:

– Скажу тебе Сказку Берестяную…

– Сказку? – разочарованно перебил Сеня.

– …Как деды сказывали, по берестам вычитанное – дедовским сказом, берестяным слогом скажу. Слушай!

Наши предки жили на Пинеге-реке. Во ино время услыхали мы, что люди опять бегут в нашу сторону, от тягостей бегут. Они-де сплывают по Двине-реке и наймовают сведущих вожев[2]2
  Вожи – от глагола «водить»: лоцманы, проводники, предводители. В данном случае – лоцманы.


[Закрыть] из бывалых ходоков по Студеному морю плыть встреч солнца. Во ино время собрались в Усть-Пинеге люди из близких мест и дальних, никому не ведомых. Одни сказывали себя из Великого Устюга, другие из самой Москвы, а один из якой-де Астрахани. Были они беглые и люди промышленные и торговые, и был один из бояр. Вот плыли по Двине-реке, а куда – не знали еще сами. В Усть-Пинеге повстречали они нашего пращура Льва Меншика, прозвищем Плехан, и сказали ему.

«Мы хотим заплыть далеко, как можно будет, в ту сторону, куда и царская рука не дотянется и нас-де не ухватит. Мы слыхали, что в той стороне восток солнца и там морозы велики живуть и льды толсты намерзают, в рост человека. А какие в той восточной стороне живуть люди, мы не ведаем. И ты скажи нам, пинеженин, о людях в той незнаемой стране, чего слыхал ли? И как туда ехать нам? А ты-то сам дорогу туда ведаешь ли? И нас провесть туда наймуешься ли в вожи?»

Ваня подкладывал ветки в костер. Яркий трепет хвои в огне, пылкий треск взрывающихся иголочек возбуждал отклик в нервах. Женя напряженно старался понять слова Меншика Николая Ивановича, и Сеня с нетерпением ждал ответа от пинеженина… И беглые ждали ответа от Меншика Льва, четыреста лет назад…

Зырянов слушал задумавшись, опустив глаза. Пинеженя Лев Меншик, бывалый морской ходок и опытный, осведомленный лоцман – а по слову поморскому, старинному – ве́домый вож, – не спешил отвечать на вопросы нанимателей. Но вот снова зарокотала хрипловатая речь:

– «И хожено и вожено не так далече… Куда вы хотите, не хаживал я и других не важивал. А известно нам от прадедов чудное – о человецех незнаемых в восточной стране. За Югорьскою землею над морем живуть люди, самоядь зовомы, мангазеи. А ядь их – мясо оленье да рыба… Да межи собою друг друга ядят».

Слыша то, московские, и рязанские, и астраханец спрашивали:

«Мы-су што будем ясти там? Мы же крещеные люди».

Пращур пинеженя отвещал име[3]3
  Орфография здесь и дальше в некоторых местах дается по документам того времени, к которому относятся легенды, рассказываемые Николаем Ивановичем.


[Закрыть]:

«А гость к самояди откуда прийдет – и они дети свои закалают на гостей да тем кормят…»

– Сеня! – послышался недовольный шепот.

Но Сеня яростно зашипел на Женю, и шепот исчез. В шелестящей звездной тьме над морем только темное, злое сказание рокотало, угрожая древними лживыми словами, удерживая русских людей от побега на северный восток – холодный, но привольный.

– «…А иная самоядь линная[4]4
  Линная – то есть линяет подобно зверю, сменяющему шерсть по сезону.


[Закрыть], в лете месяце живуть в море. А на суше не живуть того ради, зане же тело на них трескается, и они тот месяц в воде лежат, а на берег не смеют вылезти.

В той же стране есть иная самоядь: по пуп люди лохматы до долу, а от пупа вверх яко же и прочий человеци.

В той же стране иная самоядь: вверх рты на темени, а не говорят. А коли ядят – и они крошат мясо или рыбу да кладут под колпак или под шапку. И как почнут ясти, и они плечима движут вверх и вниз…»

– Ну, сейчас Ваня попросит адресок туда, – сказал Сеня.

– «В той же стране есть иная самоядь, зимой умирают на два месяца… У него из носа вода изойдет, как от потока, да примерзает к земли. И кто поток тот отрежет у него, той оживет и речет ему: «О чем мя еси, друже, поуродовал?..»

В той стране есть иная самоядь. По обычаю человеци, но без глав. Рты у них межи плечми, а очи в грудех…»

– Это сказка для Вани, – сказал Женя.

– «Да есть у них лекари. У которого человека внутри не здраво – и они брюхо режут да нутро вынимают и очищают и паки заживляют. А не будете вы угодны тем человекам – и вас побьют из железных трубок железными стрелками, так же и многих побили…»

…Лев Меншик, наш пращур Плехан, еще ответ держал им. А были меж беглых москвитины, два брата, Пе́рвай и Вто́рай Тарутины. Вторай Тарутин, сильный и веселый человек, посмеялся на те слова пинежени, сказал: «И в самоедах не без людей». Первай Тарутин сказал: «Знаю твое сказание, слыхал и читывал, да веры мало ему. Попы и царские слуги, а еще прежде княжьи это выдумали, прадеды записали, да этих диковин не видели и в той стране Мангазее не бывали. А ты сам бывал ли и видел ли?»

Лев Меншик сказал им:

«Был я и в Мангазее, видел людей не наших, беднее нас, а во всем телесном такие, как мы сами, и едят гожее. Чертолюдов не видел. Дорога туда большим морем Студеным до Обского устья и к Енисейскому устью, через непроходимые злые места от великих льдов и всякие ну́жи. Немилостивое наше море кочи растирает межи льдов и запасы раскидает… И кого железные стрелки облетели, того бурею потопит или бескормицею поморит и стужею поморозит. А царская рука ныне держит до самой Мангазеи. И вы лучше повертайте назад, на ратную и прочую службу царю и боярину, и будете живы, и здравы, и сыти».

Тут ему Вторай Тарутин сказал:

«А ты подальше еще Мангазеи поведи. Смело веди, вож: куда-нибудь доведешь!»

«А подальше Енисейского устья на восток солнца ходоков с моря изначалу не бывало, от великих льдов проходу нет. Льды стоят вековые, толщиною в тридцать сажень».

Вторай Тарутин отвечал и на то Плехану:

«Не устрашай, ради бога. Не убоимся железных стрелок иноземских, и великих льдов морских непроходимых, и гла́да, и ну́жи, и сту́жи, и самые смерти мучительной. Но тягости рабские и теснота неволи не хотим от боярина, ниже́ от грозного царя Ивана. И ты, ежли уповаешь, веди нас морем Студеным и немилостивым, встреч солнца земли незнаемой и недоброй, куда изначалу ходоков не бывало, а мы будем туда! А куда наша нога придет – и та земля нашей будет!»

Последние слова Меншик произнес твердо и замолчал.

– Ваня безусловно всему поверил? – спросил Сеня, обращаясь к Жене. – Раз он верит в шамана…

– Что это они наговаривают на тебя? – спросил Василий. – Неужели ты веришь в шамана?.. Советский парень?.. Ты же любишь факты и во всем требуешь строгой точности!..

Ваня не ответил.

– Он вам не ответит, – сказал Женя, дразня, – он боится шамана.

– Шамана же нет здесь.

– Шаман достанет везде! – сказал Женя, смеясь.

– А зачем ему доставать Ваню?

– А вот именно затем, что Ваня слишком дотошный: подсмотрел шаманский секрет.

– А! – сказал Василий равнодушно. – Итак, сказка указывает на время Ивана Грозного. Очень интересно!

– Очень даже интересно, – сказал Николай Иванович. – И дед говорил, что было дело в грозное время царя Ивана. Дед вычитал на берестах.

– На берестах? – опять воскликнул Сеня. – На березах?

– Понимаешь ли, при Иване Грозном Ермак только начал завоевание Сибири, – сказал Василий.

– Кто такой? Не слыхал, – сказал Николай Иванович.

Костер догорел. Сергей и Андрей завернулись в бумажные одеяла.

– Ермак Тимофеевич шел с Урала и дошел до Иртыша, – сказал Черемных. – До Индигирки ему верст еще тысяч шесть идти с боем. Человеку в одну жизнь не вместить было.

– Наши пращуры пришли на Индигирку морем, – сказал Меншик, – без боя, миром.

– Северным морским путем? Фантастика! – сказал Сеня. – На лодках, что ли?

– На кочах, – сказал Меншик. – Кочи большие. На каждом коче изба стояла, печь топилась. На берестах все описано.

– Что это за бересты? Объясните, – попросил Сеня.

– Спать пора, – недовольно сказал Черемных и сердито продолжал: – Упредили Ермака Тимофеевича? Обскакали на шесть тысяч верст? И ледовым морем? Завоевали Индигирку? Этого история не позволяет.

– Бог позволил, – спокойно сказал пинеженин. – Люди плыли отчаянно, от удушья спасались. Говорят, болезнь такая была… Индигирку предки не воевали – миром вжились. Еще и другие пришли при царе Алексее Михайловиче. Потом при царе Петре, недавно…

– «Недавно»! – Сеня захохотал.

– Ночуй с нами, Николай Иванович, завтра еще расскажешь, – попросил Зырянов.

– Я порыбачу, – сказал пинеженин. – Рассказать можно, я много слыхал от деда.

– А сами вы не читали бересты? – спросил Сеня. Меншик, не ответив, пошел к лодке. Звездная тьма впитала его.

Зырянов заполз под палатку. Все уже спали, завернувшись в бумажные одеяла. Только Сеня тянул веки кверху, не давался сну; ему мешал бодрствующий начальник. Василий Игнатьевич сегодня еще не читал и не писал – в пути весь день тайгой и горами не было возможности. Но такого случая не бывало, чтобы Зырянов день пропустил и не занимался перед сном… Ну конечно: серая палатка осветилась. Начальник зажег «летучую мышь».

Глава 8

НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ НАНИМАЕТСЯ КОПАТЬ ВХОД В ГЕЕННУ (И НАПЕРЕД ЗАПЕЧАТЫВАЕТ КРЕСТОМ, ЧТОБЫ САТАНА НЕ ВЫШЕЛ В МИР)

Сеня приподнялся и увидел, как Зырянов раскрыл рюкзак и вынул сверху смену белья. Под ней лежали книги. Зырянов выбрал одну.

Он должен был непременно читать каждый день, хоть ночью; учиться и писать дневник во что бы то ни стало, сверх всего дневного труда. Он раздражал этим Сеню. Он препятствовал Сене спокойно верить в судьбу. Ночью особенно видно было, что не судьба помеха Сене, а сон. Видно было, что Сеня поддается сну, а Зырянов противится и работает. «Он берет судьбу с трудом», – подумал Сеня злорадно, и радость его тут же погасла, ничего не осветив, не оставив даже искры путеводной – только щемящую тревогу и оскорбительную мысль: «А меня судьба берет без труда».

Но что начальник делает со своей шеей?.. Над его головой висела большая, просторная петля из тонкого шпагата – эту негодную петлю Зырянов надел на шею! «Такая нитка не выдержит даже веса головы – сразу порвется», – подумал Сеня, но пополз, готовясь прыгнуть. Страшные, хотя нелепые приготовления Василия Игнатьевича не были закончены. Зырянов раскрыл толстую книгу и, удобно вытянувшись, опершись на локти, начал читать. Нитка свободно вилась над его головой. Хотел почитать еще разочек перед смертью или просто сошел с ума? Да и можно ли с такими удобствами повеситься – если бы петля была даже настоящая?..

Сеня боялся моргнуть, чтобы не пропустить роковой момент. И не пропустил: нитка натянулась – голова Зырянова сникла. Сеня ринулся, но несчастный сам воспрянул – петля почему-то не затянулась и нитка не успела лопнуть. Зырянов поднял голову, прислушался к шуму, произведенному Сеней, и продолжал читать.

Сеня окаменел от удивления и некоторого страха, естественного у каждого здорового человека при виде явной ненормальности. Он почувствовал жалость к этому человеку. Вот так судьба! После этого завидуй…

Через некоторое время Зырянов опять уронил голову и вскинул: нитка резала шею… Так вот отчего у него красная полоска на шее иногда утром. Значит, не первый раз он пытается!.. Что за таинственное дело?

Прохладная байкальская ночь стала жаркой для Сени. Не шепнуть ли, что его видят, номер не пройдет?.. Но в третий раз сраженный сном Зырянов опустил голову и… промедлил… Сеня завалил палатку, чтобы сразу ослабить давление петли, а больше ничего не успел сделать. Самоубийца уже сидел на своем спасителе и шепотом спрашивал:

– Что ты надумал?

Зырянов вдоволь насмеялся и сказал, что остроумные действия Сени повлияли на него еще более освежающе, нежели нитка, механически не дающая уснуть. Он оттолкнул Сеню, быстро поднял палатку и вернулся в первоначальное уютное положение – над «Лоцией Байкала». Петля закреплена была мертвым узелком и не затягивалась – она не была «удавкой».

Лоция лежала раскрытая на схематическом разрезе озера против мыса, где они находились. Высокая стена мыса оказывалась на разрезе ничтожным надводным ноготком полуторакилометровой подводной стены, почти отвесной.

Обозленный Сеня громко сказал:

– Не знаю, как спалось Рахметову на гвоздях, но, на мой вкус, он действовал шикарнее. А давиться на суровой нитке… смешно и противно видеть.

– Что же, по-твоему, гвоздь подставить под голову? – спросил Зырянов заинтересованно.

– Зачем же под голову? Можно под локти, например, тоже очень хорошо будет помогать.

Сеня ждал ответа, будет ли принято его рационализаторское предложение. Зырянов молчал – он пренебрег или обдумывал?.. Заговорил:

– Ты не понимаешь. Рахметов ложился на гвозди, чтобы спать. А я сделал приспособление, чтобы не спать. Рахметов мобилизовал свой ум и нервы целиком на то, чтобы вытерпеть боль – больше ему ничего не надо было в тот момент…

– Хорош момент – целые ночи!

– Это неважно, – сказал Зырянов. – Я не могу тратить силы и время на ненужную боль. Ни одной капли сил, ни минуты времени.

Сеня уполз на свое ложе. Так вот как Зырянов держал судьбу за горло – за свое собственное горло!.. Есть ли на всем Байкале в эту минуту еще один человек, подобный… такой, который…

«Но все-таки судьба не зависит от самого человека!» – воскликнул Сеня мысленно, не находя иначе оправдания себе.

Какая-то обида терзала и не давала сна. Борьба не была закончена…

– Посмотрим! Я тоже могу не поспать и даже не стану для этого давиться. Посмотрим, кто сильнее – кто из нас двоих способнее командовать людьми. Ребята все за мной вмиг… Черемных? Душа без обману: поверил сказкам Николая Ивановича – поверит и мне безусловно… Я твою судьбу испытаю… – шептал он. – Скажу, что Зырянов велел перенести…