Текст книги "Предыстория под знаком вопроса (ЛП)"

Автор книги: Евгений Габович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 46 страниц)

Глава 2. Фантастическая сущность истории

Нет ни одного историка, который всегда и обо всем сообщает правду, и это, помимо всего прочего, происходит по той причине, что он таковую в полном объеме не знает. [...]

Цель истории – указать посредством конкретных примеров путь к счастью. Но в таком случае зачем истории правда, если Гомер и Вергилий достигли той же цели при помощи сказок.

Гуманист Патрици (якобы 1529-1597), Десять диалогов об истории (1572), Диалог 5.

Хорошо, благодаря гуманисту Патрици (см. [Барг], стр. 281-282) цель истории нам теперь понятна. Историки, это, следовательно, люди, которые с утра да вечера пытаются сделать всех нас счастливыми или по крайней мере показать нам, как мы сами можем достичь счастья. Правда, не совсем ясно, что делать с высказыванием знаменитого немецкого историка Леопольда фон Ранке, который как-то сказал, что «счастливые периоды в жизни человечества – это пустые страницы книги истории». Так не в том ли цель истории, чтобы книга истории состояла только из страниц без текста?

Но что же в таком случае история? Книга со многими пустыми страницами? Или поваренная книга счастья? Или путеводитель по счастью всего человечества? Или еще что-то? Постараемся разобраться в этом без помощи гуманиста Патрици и других авторитетов на основании жизненного опыта каждого из нас и всех нас вместе взятых.

Слово «история» загружено сегодня смыслами чуть ли не на уровне китайских слов. В китайском на одно слово в среднем приходится десять и более разных смысловых значений. Дело в том, что слова там в основном односложные, а слогов всего 420. Правда, если считать дополнительно еще и тональные варианты гласных, то слогов становится в 2-3 раза больше. Тональных вариантов в государственном варианте китайского (в его пекинском варианте) всего четыре, так что даже теоретически больше 1700 односложных слов никак не составить.

Это количество слов явно недостаточно для того, чтобы «обслужить» все семантические значения. Их – в десятки раз больше, чем слов для их выражения. К тому же количество смысловых значений растет со временем, а количество слов остается практически постоянным. Вот и приходится обозначать одним словом многие десятки смыслов.

Конечно, слово «история», если ограничиться его определениями и пояснениями в разных книгах и энциклопедиях, не имеет даже сотни разных значений, но и однозначным его никак не назовешь. Практически каждый из нас вкладывает в это слово свое, несколько отличное от воспринимаемых другими значение. И хотя почти все значения слова «история» восходят к определению истории как нарративного текста, рассказа, сюжетной единицы, именно это исходное значение меня в связи с предметом рассмотрения настоящей книги (так называемой традиционной истории или кратко ТИ) менее всего интересует. Отмечу только, что история в смысле чего-то рассказанного или достойного рассказа, новеллы, повести и т.п. в первую очередь относится к области филологии, а не исторического мышления. Зато следующие три основных смысла слова «история» я рассмотрю чуть подробнее: история как

• совокупность всего того, что происходило в прошлом.

• рефлексия прошлого, описание (в том числе и нарративное) и осмысление прошедшего

• занятие всей тематикой, связанной с прошлым и организационная структура, созданная для этих занятий.

Неужели история это совокупность всего того, что происходило в прошлом?

Подобно миру, история существует лишь в нашем воображении. Это не значит, что ничего из того, о чем рассказывают историки, не происходило в действительности. Это значит, что происходившее в действительности становится историей лишь в той мере, в какой попадает в область разума и преобразуется в ней. Разум определенным образом полагает эмпирическую действительность, превращая ее в свое собственное произведение – в историю.

Н.Е. Копосов, Как думают историки, М.: НЛО, 2001, стр. 8.

Именно так – как синоним прошлого – понимают многие слово «история». В том числе и многие историки, как я показал в озаглавленной «Что такое история? Как она создавалась?» главе 3 книги [Габович]. Но и среди критиков истории тоже распространено такое понимание предмета их скептического рассмотрения. Известный швейцарский критик историографии и хронологии Христоф Маркс (г. Базель) так поясняет – несколько упрощенно, на мой взгляд – данный смысл слова «история»: история это сингулярная цепь сингулярных событий.

Слово «сингулярный» использовано здесь, как мне кажется, не слишком удачно. Прозрачности оно приведенному определению истории в духе Маркса не добавило. На латыни оно обозначает «касающийся одного отдельного», например, человека. В грамматике этим словом обозначают единственное число. Технологическая сингулярность – это короткий период чрезвычайно быстрого технологического прогресса. Словом «сингулярность» обозначают также нечто самобытное, единственное в своем роде. Скорее всего это последнее и имел в виду Маркс, говоря о событиях, единственную в своем роде цепочку которых он и приравнял к истории.

Маркс – все тот же базельский (просьба не путать его с несколько более известным борцом за собственное право определять за что и как бороться пролетариату) – утверждает также, что только при такой дефиниции истории мы можем говорить об ее искажении многими поколениями историков. Для характеристики их деятельности Маркс использует часто немецкое слово Klitterung, которое переводится как «оперирование надерганными цитатами, фактами и т.п.», как «стряпня, компиляция, несвязный рассказ о чем-либо».

Кроме того, Маркс считает, что только при сформулированном им понимании слова «история», мы можем говорить также и об естественной истории. Например, об истории нашей планеты или вселенной, т.е. о том, что происходило до возникновения человека разумного (точнее, до создания им цивилизаций и до возникновения в одной из них исторической идеи). А это для него крайне важно, ибо одной из черт ТИ он считает раскалывание ею истории, при котором природа перестает играть в судьбе человечества ту решающую роль, которую он видит в первую очередь в природных катаклизмах, а не только в том, что она – наша среда обитания.

Констатируя факт использования слова «история» именно в сформулированном в заголовке настоящего раздела смысле многими людьми, в том числе и по обе стороны линии разграничения между ТИ и ее критиками, подчеркну, что лично мне такое определение истории кажется ошибочным и вредным. Ведь для обозначения всего того, что происходило в прошлом, достаточно использовать словосочетание «историческое прошлое», если это прошлое было кем-то описано, или просто слово «прошлое». И в том и в другом случае можно говорить и о фальсификации, и о событиях, протекавших на нашей планете или вообще в природе до возникновения цивилизаций и исторической идеи.

Против дефиниции Маркса

история = сингулярная цепь сингулярных событий (ниже: определение Маркса)

и приведенной выше его аргументации можно выдвинуть следующие аргументы:

• Недостатком такого использования слова «история» является невозможность говорить о предыстории: тут события и там события, тут их цепочки и там их цепочки, следовательно предыстория – это тоже история, но с дугой стороны – только лишь ее часть. Парадокс: нечто предшествует самому себе.

Что является событием, а что нет – не определено объективно. Для одного свадьба – это событие, а для другого – привычная рутина. Получается, что определение Маркса не работает.

• То же возражение относительно сингулярности: для одного пьянка – это одно событие (утром после нее ни о чем не помнили, все слилось в одно событие), а для другого – целая цепочка таковых: скинулись на троих, отстояли в очереди, волновались, взяли четыре пузыря, один распили в магазине, с тремя пошли к Васе, потом подрались, потом помирились, и т.д.

• А уж сингулярность цепи событий совсем спорна: мало ли одновременных событий, разделенных пространством и на столько отличающихся друг от друга своим характером, что в одну цепь их никак не загонишь?

• Но даже при допущении многих цепочек событий в определении истории, мы не охватим всех возможных аспектов. События из разных цепочек могут быть связаны друг с другом, образовывать сложные структуры событий: не цепочки, а нечто более сложное: деревья и иные структуры, которые математики обозначают словом «граф» или словами «направленный граф».

• Современная «историческая наука» не ограничивается событиями: она изучает также исторические процессы, структуру общества в прошлом, взаимоотношения между людьми, слоями общества, его структурами, ментальность и культуру и многое другое. Давайте будем впредь называть все эти объекты интереса к прошлому историческими сущностями. Определение Маркса исторические сущности не учитывает.

• Об искажении истории мы при этом определении все равно говорить не можем: что значит исказить цепь событий (цепь событий она и есть цепь событий). Только при переходе к описаниям событий появляются их искажения (несоответствия между реальным прошлым и нарративным, т.е. кем-то рассказанным или описанным, вроде бы прошлым).

• При данном определении невозможно говорить о начале истории (в том смысле, в котором его сейчас используют историки): перед любым событием были другие события. Начало истории связано с представлением о начальном этапе нашего нарративного отражения прошлого, а не с самым первым событием прошлого.

Не ясно в случае определения Маркса как понимать такие важные термины как «идея истории» (идея цепи событий?). Ведь события происходят независимо от наших с вами идей, по своим собственным причинам: политическим, социальным, географическим, демографическим, хозяйственным и т.п., даже если у нас нет никакой идеи истории. Те же трудности возникнут в случае термина «философия истории»..

• Наконец, совсем не ясно, хотим ли мы валить в одну кучу историю природы и ее для нас наиболее интересную часть – историю человека. Там где это необходимо для лучшего понимания прошлого человечества – конечно, следует изучать и прошлое природы, но не всегда же. О различных подходах к оценке роли природных катастроф для прошлого человечества будет рассказано ниже.

Иными словами, понимание истории как совокупности всего того, что происходило в прошлом существует и весьма даже широко распространено, но оно может приводить к путанице. Такое определение истории скорее вредно, чем полезно и, как я уже отметил, приводит к подмене одного понятия другим.

Совокупность всего того, что происходило в прошлом может быть охарактеризована более подходящими словосочетаниями: минувшее, пережитое и т.п., после чего использование знака равенства в определении Маркса становится абсурдным. Ведь эта совокупность и есть прошлое. Резюмируя, скажу совсем откровенно, что я отвергаю такое определение истории, считаю его ненаучным и впредь буду стараться четко разграничивать прошлое и (его) историю..

История как рефлексия прошлого, как описание и осмысление прошедшего:
личностей, событий, процессов, структур, взаимоотношений

Не стоит смешивать то, что стоит в книгах по истории, с тем, что испытывал человек в то время, которое описано в этих книгах.

Людвиг Маркузе (1894-1971), немецкий философ

В этом втором смысле – как отражение прошлого -история состоит не из самих исторических сущностей, т.е. событий прошлого или имевших место в минувшее время, а из различных их описаний и их осмысливания. Здесь само прошлое составляет лишь реальную основу истории, объект ее исследования. История не может существовать без наблюдателей и исследователей прошлого: очевидцев, носителей устной традиции при пересказе свидетельств очевидцев, хронистов, писателей и историков разных уровней рефлексии.. Их деятельность по созданию истории многообразна: от простой записи рассказов до их все более глубокого осмысливания, переосмысливания, теоретического осмысливания и т.п.

История не есть явление природы или ее биологической компоненты. Она даже не является естественным явлением для человечества. Многие человеческие общества существовали долгое время без истории, а некоторые «примитивные» народы живут и сегодня без истории, хотя и их жизнь полна событий с нашей – а, может быть, и с их – точки зрения. Только пробуждение интереса к прошлому кладет начало постепенному созданию человеком истории.

Это относится и к истории природы. В первом издании Британской Энциклопедии она фигурирует в описании понятия истории как одна из двух разновидностей оной. Но и история природы или натуральная история не идентичны прошлому, а только отражают уровень наших знаний о прошлом природы, об ее эволюции в прошлом, в том числе и о катастрофических событиях прошлого. Важность истории природы (описания, осознания прошлого развития) для исторической аналитики всегда подчеркивал Христоф Маркс. Она признается большинством представителей западной исторической аналитики, считающих катастрофическое прошлое природы и человека основой правильного понимания возникновения идеи истории и развития цивилизации.

Кстати, второй вариант определения истории в названном издании Британской Энциклопедии – это, согласно статье Кеслера «Осознание сквозного времени», – «история деяний», где «деяния» – достопамятные события – выбираются произвольно и выстраиваются комментатором в некую цепочку. Не исключаю, что именно из этого источника и взял Маркс свое рассмотренное выше определение. На самом же деле, выстраиваются в цепочку не события, а образы, созданные людьми на основе описаний (более или менее достоверных или абсолютно фантастических) реальных или выдуманных событий.

История – это не само прошлое, а только его модель, его описание, его образ, его отражение в нашем сознании, его коллективная рефлексия. Это модель мира, опрокинутая в прошедшее время. Это коллективное отражение представлений человеческих коллективов и отдельных лиц о том, что или кого (какие сущности) считать историческими: какие события, явления, личности, структуры, взаимоотношения достойны нашего внимания и должны быть сохранены в коллективной памяти, описаны, проанализированы, поняты.

Я исхожу из того, что мой читатель в той или иной мере знаком с понятием модели, широко применяемым в современной науке, да и вообще в современном языке. Моделью может служить и фотография, и портрет, и словесное описание. Широко распространены физические модели: ими пользуются, например, архитекторы, они часто выставлены в музеях (например, модели кораблей, старинных зданий и их комплексов, замков и целых городов). Физическую модель атома все мы проходили в школе.

В науке важную роль играют математические модели, в которых процессы и явления самой разной природы описываются системами уравнений, что и позволяет их анализировать теоретически или вычислительно. Распространены также алгоритмические модели, в основе которых может лежать более комплексное описание, чем чисто математическое. У таких моделей есть немало общего и с нарративными моделями, в которых основным средством моделирования является слово, язык, система определяемых словесно понятий.

Именно последние и применяются широко при исследовании прошлого, хотя сегодня в принципе существуют и более сложные для понимания (но часто более простые по существу, более грубые по степени абстракции) математические модели прошлого, в которых, правда, в большей мере используется язык математики, чем сложный математический аппарат. Часто такая грубая модель прошлого позволяет увидеть закономерности, подметить особенности, которые трудно осознать при использовании сложного нарративного описания, моделей языкового уровня.

При моем простом подходе к понятию истории как модели прошлого становится рискованным говорить все время о фальсификации истории. Фальсифицировать можно то, что известно: стиль художника или скульптора, монеты, банкноты, еще не забытое нами прошлое. В истории же мы имеем дело с хронистами, описывающими события, которые они лично наблюдали, или с историками, которые обрабатывают хроники очевидцев, устные или письменные.

Большинство хронистов пытается честно описать виденное (правда, при этом два хрониста могут составить весьма различные описания одного и того же). Лишь крайне редко сам хронист начинает сознательно лгать, как это делали свидетели КГБ в случае организованных КГБ политических провокаций. Историки чаще склонны искажать сообщения хронистов, чем последние – виденное. Но и у них преобладает искажение неосознанное: неверные толкования, бессознательное перенесение окружающего мира в прошлое, уверенность в собственной способности поправить хрониста, уточнить сказанное им. Только под влиянием политики и идеологии они начинают бессовестно передергивать и лгать.

Модель же прошлого, т.е. история, даже созданная самым осторожным и честным историком, всегда есть лишь некоторое (чаще всего грубое) приближение к оригиналу (прошлому), его искажение. Поэтому фальсификация истории означала бы фальсификацию искажения. Слово «фальсификация» в применении к истории (не к прошлому) означает искажение истинного положения дел и отвлекает внимание от наиболее распространенного феномена непроизвольного искажения картины прошлого самими историками.

О соответствующем характере исторических моделей хорошо сказал многолетний друг нашей семьи видный историк российской и мировой культуры Юрий Михайлович Лотман в статье «Изъявление Господне или азартная игра? (Закономерное и случайное в историческом процессе)»: «Таким образом, мы можем заключить, что необходимость опираться на тексты ставит историка перед неизбежностью двойного искажения. С одной стороны, синтагматическая направленность текста трансформирует событие, превращая его в нарративную структуру, а с другой, противоположная направленность взгляда историка также искажает описываемый объект».

Четко понимая, что история всегда отлична от своего оригинала в прошлом, можно лишь говорить о степени достоверности нашей исторической модели, о ее близости к моделируемому нами прошлому, о соответствии истории ее оригиналу (прошлому). И о том, как именно отражалось прошлое, как строилась его историческая модель. Те, кому слово «фальсификация» очень уж близко и необходимо, могут говорить о фальсификации прошлого в тех случаях, когда модели прошлого (его история) очень уж явно не соответствуют этому прошлому и, главное, когда искажение прошлого произошло сознательно и служило каким-то определенным целям: идеологическим, религиозным, партийным, кастовым и т.п.. Чаще, чем фальсификация истории происходит подделка исторических источников, их фальсификация, не обязательно направленная на искажение истории как самоцель. Фальсификаторы исторических источников часто, наоборот, стремятся подтвердить традиционную версию истории, хотя могут и иметь намерение изменить ее, подправить в пользу некоторой овладевшей их умами идеей. Хотя часто – просто желают таким образом приобрести научный капитал либо финансовую выгоду.

История – это модель прошлого, его образ, часто фантастический

«Это – абсолютный идеализм! Вы – иезуит! Диалог с Вами невозможен», – с такими словами обратился однажды к автору коллега-медиевист. Такова крайняя из встречавшихся нам форма неприятия положенного в основу этой книги подхода к ментальности историков.

Что стоит за подобным неприятием, с которым, безусловно, сталкивался всякий, кто пытался усомниться в объективности научного разума? Почему проблематизация сознания исследователей способна вызвать столь эмоциональный протест? Среди многих объяснений самым распространенным является, по-видимому, страх. Восходящее к Ницше, это объяснение пользовалось особой популярностью в 1960-е гг. – годы дерзких посягательств на авторитет знания. Так, по словам А. Маслоу, нам свойственно «сопротивление познанию», причем сопротивление это тем сильнее, чем ближе предмет познания к ценностному ядру личности познающего. «Более других форм знания мы боимся знания самих себя, того знания, которое может изменить нашу самооценку», – утверждал он. В свою очередь Ролан Барт восклицал: «Разве стерпит пишущий, чтобы его письмо подвергали психоанализу?» Если видеть в знании форму власти, то профанация познавательной деятельности ставит под угрозу разрушения «властное ядро» личности ученого.

Н.Е. Копосов, Как думают историки, М.: НЛО, 2001, стр. 295-6.

Прошлое прошло, исчезло в небытие, оставив о себе лишь ограниченную по объему информацию. Уже поэтому любая историческая модель априори приблизительна. Она неточна и потому, что любой наблюдатель не улавливает всей сложности сущностей, о которых он каким-то образом получил информацию. Можно сказать, что прошлое практически бесконечно в своем потенциальном историческом объеме, а его историческая модель всегда была и будет конечной. И, следовательно, история никогда не будет на все 100% адекватно описывать прошлое даже если у ее исследователя нет намерения исказить картину прошлого и он не прибегает к явно выдуманным персонажам, событиям и обстоятельствам.

Наблюдатели (не важно, совпадает ли соответствующее множество людей со всей популяцией или только с очень малой ее частью) осуществляют в рассматриваемом определении истории целый ряд важных функций: это они

• распознают «исторические образы» и определяют границы «исторических» сущностей (на самом деле: сущностей, воспринимаемых ими как исторические).

• дают описания сущностей, отнесенных ими к разряду исторических (т.е. достойных описания)

• комплектуют таким образом понятийный аппарат истории и базисный исторический архив

• соотносят новые исторические сущности старым, им известным

• осуществляют обработку возникшей таким образом новой исторической информации на всех уровнях рефлексии

Для меня именно рассматриваемое в настоящем разделе второе определение истории как модели прошлого является основным. Именно в рамках этого определения мы можем говорить про искажение исторической картины (в самой мягкой форме искажение историками картины прошлого охарактеризовал Джон Осборн, назвав их гримерами большого театра мировой истории), про фальсификацию прошлого (создание фальшивого образа прошлого), про его изобретение, про исторические теории и про философию истории. И именно в рамках этого определения мы будем ставить очень важный вопрос о том, как отличать историческую информацию от псевдоисторической, литературной, апокрифической и т.п.

А также вопрос о том, построена ли современная история (та самая ТИ) на информации об исторических сущностях или – как мы подозреваем – на многочисленных и массовых имитациях таковых на основании постоянно менявшихся представлений о том, какими эти сущности могли быть. Ведь представления об исследовании – по возможности более строгом – того, как там было на самом деле в прошлом, еще не существовали в эпоху зарождения исторической идеи, на заре существования истории. Интерес к прошлому мог в начале иметь самые разные оттенки: от стремления к прославлению кого-то или чего-то до потребности в создании моральных критериев. Занимательность рассказа о прошлом могла быть в начале более важным фактором, чем адекватность его описания.

Поэтому критики истории подозревают, что вместо информации, поставленной человечеству наблюдателями за реальным – этим наблюдателям современным – прошлым, историки используют фиктивную историческую информацию, придуманную «научными фантастами» в прошлые века по той простой причине, что было проще писать исторические романы и выдавать их за отчеты о прошлом, чем собирать крупицы знаний о прошлом, которых едва хватило бы и на маленький рассказик о прошедших временах, но никак не на те фолианты, от которых ломятся библиотеки исторической литературы.

Так как история – это не прошлое, а совокупность наших представлений о нем, то возможны разные истории. ТИ есть одна из моделей прошлого, возникших на этапе, когда фантастическим представлениям отдавали предпочтение перед строгой критикой. НХ Фоменко и Носовского – это другая модель прошлого, значительно более научная. Кроме того, у каждого человека имеется своя модель прошлого. Совокупность таких индивидуальных моделей составляет коллективную модель прошлого. Все коллективные модели прошлого расплывчаты в том смысле, в каком здесь применимо понятие расплывчатого множества, расплывчатой модели и т.п.

Суть нашей критики ТИ сводится к тому, что ТИ в большей мере моделирует виртуальное, чем реальное прошлое человечества, прошлое, которое хотели иметь или могли себе вообразить писатели эпохи «возрождения». Отдаленного от них реального прошлого они не знали и знать не могли и были вынуждены его сочинять. Я не говорю о последних 100 годах перед рождением того или иного писателя: о них он мог хоть что-то слышать от старших современников.

Историки принижают значение того, что номенклатура исторических сущностей (событий, персонажей, исторических процессов, анализов и т.д.) не выверена, не проверена на соответствие реальному прошлому. Они замалчивают этот факт, делают вид, что не видят в данном вопросе никакой существенной проблемы. Но для людей, анализирующих продукцию историков, проверка соответствия используемой историками номенклатуры лиц, событий, структурных элементов должно быть краеугольным камнем всего анализа моделей прошлого. Иначе мы будем – по образному выражению покойного академика Глушкова – «автоматизировать беспорядок», моделировать не действительное, а виртуальное (воображаемое) прошлое, писать историю не существовавшего на самом деле квази-прошлого.

Можем ли мы утверждать, что процесс становления ТИ сводился к умышленному и намеренному созданию истории, которой не было (и не могло быть!)? В какой-то мере – да. Но в строгости этого суждения чувствуется железная нотка осуждения, свойственная XX веку. А писатели XVI века не чувствовали себя преступниками. Они играли в модную и выгодную игру и писали то, что хотели читать их читатели и заказчики. Думаю, многим из них и в голову не приходило, что их деяния будут позже интерпретированы как хроники реального прошлого, войдут в энциклопедии и толстые академические труды, а мы – критики – будем со звериной серьезностью тащить их на эшафот исторической аналитики. Другой был век, другой дух времени ...