Текст книги "Предыстория под знаком вопроса (ЛП)"

Автор книги: Евгений Габович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 46 страниц)

Многообразие моделей прошлого определяется законами динамики памяти

Историю прочно держали в своих руках государство, наука и деятели культуры, которые постепенно придавали форму коллективному духу нации.

Сегодня воспоминание является местью слабых и аутсайдеров, тех, кому прежде был закрыт путь в историю.

Пьерр Нора, в статье «Взрывы воспоминания», газета «Ди Вельт» от 20 авг. 2001 г.

В уже цитированной книге «Память о войне. 60 лет спустя. Россия, Германия, Европа», на 780 стр. рассматривается развитие памяти о Второй мировой войне. Иными словами, здесь анализируются разные аспекты возникновения исторической картины сравнительно недавнего по историческим масштабам, но судьбоносного события, которое характеризуется в книге как центральное для всего 20-го века. И хотя на эти 60 лет приходится невероятное развитие средств массовой информации, а в последние 10 с лишним лет их традиционная палитра пополнилась таким демократическим средством коммуникации как Интернет, мы можем с грустью констатировать, что на пути создания адекватной картины рассматриваемого авторами книги масштабного события стояли и стоят мощные силы, противодействующие кристаллизации полной, детальной и, главное, правдивой картины этого недавнего прошлого.

Какие основания имеют историки для уверенности в том, что в прошедшие века на пути формирования достоверных картин прошлого не стояли еще более мощные силы, которые в условиях отсутствия СМИ могли почти произвольно формировать картины прошлого в своих собственных интересах, могли еще эффективнее, чем в наше время воздействовать на формирование памяти поколений о прошедших войнах и прочих важных событиях?

Особое внимание в книге уделяется именно феномену памяти как «особого предмета научного изучения и осмысливания» (стр. 4). Иными словами, в книге идет речь о возникновении одной из моделей прошлого во всем ее многообразии. По крайней мере в России историческая память, т.е. процесс оформления модели прошлого, лишь в отдельных немногочисленных случаях воспринимается как «отдельный предмет общественного обсуждения и научного исследования» (стр. 5). А там, где нет общественного контроля, заправляющим СМИ силам ничего не стоит формировать память целого народа в своих идеологических и политических интересах.

Целью книги является не переписывание истории Второй мировой войны, а изучение процесса становления моделей прошлого в течение прошедших после ее окончания 60 лет. Задается вопрос о том, как трансформировались объем, содержание и структуры моделей этой войны, «как память становилась ареной политической борьбы и весомой ставкой в геополитической игре». (стр. 7). Во введении к книге поясняется, что речь в ней идет о сегодняшнем дне и далее раскрывается, о чем книга в частности:

«О том, как отдельные фрагменты прошлого вытеснялись в глубь общественного и индивидуального сознания, а на их месте создавались «новые» воспоминания, как вытесненное вновь всплывало, и подчас в сильно преображенном виде. О том, как прошлое живет в настоящем, отбрасывая свою тень в будущее. О том, как вытеснение из социальной памяти травматичных моментов прошлого соседствует с их продуктивной исторической проработкой. О коллективной памяти и об отношении людей к своему и чужому прошлому. О функциях памяти и о формах ее воплощения в литературе, кинематографе и музыкальных произведениях, монументальных мемориалах и архивах, устных и письменных свидетельствах, правительственных и неправительственных организациях и, наконец, в средствах массовой информации. О сегодняшних «войнах памяти», разворачивающихся как между отдельными странами, так и между отдельными социальными группами.» (стр. 7)

Замените здесь слово «память» на слова «модель прошлого» и вы получите перечисление разных форм жизни и динамики наших исторических представлений о конкретном масштабном историческом событии. Впрочем речь идет даже не о самой модели прошлого, а о динамике этих моделей, о закономерностях их изменения и вариации. И здесь современная Россия еще не ушла далеко от Советского Союза:

«Память о Великой Отечественной войне еще редко осознается как вопрос, не совпадающий с изучением истории войны и признанием ее «государственного значения». Предлагаемые историками новые трактовки военной истории зачастую воспринимаются как «осквернение памяти». [...] Но главное – голос воевавшего народа, голоса ветеранов войны по-прежнему узурпирует верховная власть. На создание виртуальной реальности «нашего славного боевого прошлого», к которой и будут апеллировать готовящиеся празднества по случаю 60-летия Победы, тратятся средства, не сопоставимые с теми, что идут на повседневные нужды победивших ветеранов. Сегодня, так же как и в советское время, память о войне скорее служит легитимации политического режима, нежели имеет непосредственное отношение к самой войне. Контроль над прошлым оказывается необходимым условием контроля над настоящим. […] В преддверии юбилея было прекращено расследование расстрела польских офицеров в Катыни. Пакт между Гитлером и Сталиным «выпал» из памяти общества так же, как и террор, проводившийся советскими оккупационными властями на аннексированных территориях в Восточной Европе. Забыты советские военнопленные – жертвы двух диктатур, «освобожденные» из гитлеровских лагерей для того, чтобы мгновенно оказаться в сталинских. Забыт, наконец, тот режим несвободы, который был установлен в результате победы над Германией в оккупированных советскими войсками странах Восточной Европы, что по-прежнему осложняет сближение между Россией и странами бывшего «соцлагеря».» (стр.8-10)

Я не в состоянии пересказать здесь самые интересные наблюдения за процессом формирования коллективной памяти, представленные в 40 с лишним отдельных статьях сборника, а также в изложении дискуссии на тему о памяти о войне в современных российских СМИ и в материале об исторических документальных фильмах немецкого телевидения. Хочу только отметить, что подмеченные в сборнике трудности на пути создания правдивой и объективной исторической картины Второй мировой войны проявлялись и в более близкое нам время. Например, в ходе войны в Сербии войска НАТО проводили довольно сильную цензуру информации, поступающей из Косово в остальной мир. Картина повторилась и в ходе войны в Афганистане.

Таким образом, искажение картины событий – черта, присущая самым разным политическим режимам. О том, как в СССР, а затем в ставшей самостоятельным государством Российской Федерации формировалась официальная модель происходившего в ходе Афганской войны, рассказано в статье Натальи Даниловой «Мемориальная версия Афганской войны (1979-1989 годы)» на стр. 262-281 сборника. В политике государства, грубо контролировавшего во все годы войны советские СМИ, автор выделяет четыре основных этапа:

1. Замалчивание военного характера операций в Афганистане (1979-83 гг.).

2. Вынужденное (из-за многотысячных потерь) признание участия в войне, замаскированное уткой об Ограниченном контингенте советских войск, временно находящихся в – на самом деле оккупированной – Демократической Республике Афганистан (с начала 1982 г. по начало перестройки).

3. Героизация советских участников военных операций в Афганистане (1988-1994 гг.).

4. Попытка легализации Афганской войны путем приравнивания ее ветеранов, как и ветеранов других тайных войн Советского Союза (Греческой гражданской, Корейской, Вьетнамской, Ангольской гражданской и т.п.), к ветеранам Великой Отечественной Войны, и придания ей «нормального» и легитимного характера (с 1994 г. по наши дни).

Я рассказываю об этом не для того, чтобы еще раз заклеймить позором искажавших историю лгунов из Политбюро Компартии СССР, а чтобы показать, как на протяжении одного единственного поколения одна за другой возникали и наполнялись «историческими» доказательствами четыре разные версии одного и того же исторического события. И если кто-либо думает, что в прошлом каким-то сверхобъективным историкам кто-то позволял писать совершенно объективные хроники тогдашних войн и правдиво описывать иные события и что этим хроникам позволяли спокойно пылиться на полках в течение столетий, то я могу только поразиться наивности таких оптимистов, верящих в близость к истине пресловутой ТИ.

Аксиоматичность традиционной истории

Аксиома по определению недоказуема.

Аксиома – от греческого: суждение, «считающееся достойным».

Аксиома это то , что не требует доказательства, то что явно, а иначе ПРОГНОЗИРУЕМО в каких-то граничных условиях, достаточно широких, привязанных к его физической сущности и интеллекту. И эти граничные условия могут быть разными. В реальном обучении аксиому преподносят на уровне ВЕРЫ. Это есть, и не требует доказательств, размышлений. Нечто религиозное.

Но не очень заостряется внимание, на основе чего построена и преподносится как почти АКСИОМА эта модель.

Это не как в науке, где аксиома – это аксиома, пока не приходит столько отрицающих эту аксиому факторов, что нечего делать – и заменяют всю науку.

Из интернета

Поиск в интернете по ключевым словам «аксиоматичность истории» и «аксиоматичность хронологии» никакого результата не дал. Не помогло и введение в поисковую машину вариантов поиска по словам «Аксиоматическая история», «Аксиоматическая хронология» и «Аксиомы хронологии». Только, когда я задал словосочетание «Аксиомы истории» появились первые признаки того, что Интернет еще жив. В восьми найденных текстах это словосочетание использовалось в таких, например, выражениях:

• Разжадничались, разжирели, аксиомы истории забыли: НЕ ПИЛИ СУК, НА КОТОРОМ СИДИШЬ.

• Вообще, история не наука, но постепенно стали вырисовываться некоторые «истины и аксиомы» истории.

• Публикация вводит в научный оборот уникальные тексты, позволяющие во многом переоценить некоторые аксиомы истории русско-советской культуры.

• Ты хочешь сказать, что каждому надо быть историком, чтобы знать основные аксиомы истории, тем более современной?

• Аксиомы истории с течением времени становятся настолько привычными, что их уже невольно подвергают сомнению.

• Это бесспорные аксиомы истории и современных реальностей мира.

Как мы видим, об аксиоматичности истории принято говорить в переносном смысле. Это, скорее, элемент журналистского стиля, чем прочно «заякоренное» в гуманитарных науках понятие. Вряд ли существует историк, признающий аксиоматичность своей науки. И, тем не менее, эта паранаука имеет ярко выраженный аксиоматический характер с одним важным отличием от такой, например, аксиоматической науки как современная математика: в истории ее аксиоматичность не осознается и не признается самими историками. Причина этого явления в том, что в их головах и по сей день царит путаница на предмет разграничения двух основных исторических понятий: прошлое и история.

Прошлое реально существовало на уже не доступном (или крайне ограниченно и неточно доступном) нашему наблюдении отрезке времени. В нем действовали реальные люди с реальными биографиями, реальные людские коллективы на реальных территориях. В истории же «действуют» отражения, образы немногих из этих людей, а кроме того, бесчисленные фантомы – продукты человеческого воображения, объявленные историками историческими личностями, причем они часто помещаются историками в выдуманные исторические эпохи, в придуманные ими государственные образования. Даже география истории является весьма спорной и опровергается, например, из соображений физической географии или демографии.

Выдуманными личностями, скорее всего, являются все персонажи древней и многие персонажи средневековой истории, например объединитель Европы император Карл Великий. Примерами выдуманных людских коллективов могут служить никогда не существовавшие гигантские армии выдуманного прошлого. Выдуманы и битвы, в которых эти фантомные армии одерживали фантомные победы (коим археологи не находят никаких доказательств). Выдуманы (или перенесены в другую эпоху) все древние империи. Существуют обоснованные сомнения в правильности локализации многих древних стран и городов.

В реальном прошлом происходили реальные события, воспринимавшиеся современниками как таковые с большей или меньшей степенью уверенности в этом. В истории происходят фантомы немногих из этих событий и множество постулированных историками событий, большая часть которых ими просто придумана. Но даже и в случае реально происходившего определение образа «события» может зависеть от вкуса историка, от его ментальности и от его принадлежности к тому или иному варианту культуры.

Даже, если полученная историком скромная информация о прошлом и оказалась свободной от выдуманных лиц и событий, то и тогда историк вынужден провести на основании этой информации распознавание образов (таких как «историческое событие», «исторический эпизод», «исторический процесс» и т.п.), которое всегда соответствует не тем правилам, которые существовали в моделируемом фрагменте прошлого, а которые населяют голову историка и возникли в современный ему век. Как сказал Юрий Михайлович Лотман в статье «Изъявление Господне или азартная игра? (Закономерное и случайное в историческом процессе)» (см. [Лотман]),

«С точки зрения разных культур, различных жанров и даже в пределах одной культуры одно и то же реальное событие может выступать как достойное письменного закрепления, превращения в текст или недостойное этого. Так, например, в скандинавских средневековых хрониках и в русских летописях фиксировались военные столкновения, распри, кровавые происшествия. А если ничего подобного не совершалось, то считалось, что вообще событий не было. В исландских сагах в таких случаях говорилось: „всё было спокойно“, в русских летописях летописец, вписывая в летопись год, оставлял пустое место или писал „мирно бысть“. Представление о том, что является историческим событием, производно от типа культуры».

Великие империи прошлого выдумывались современниками Османской и Британской империй по образцу и подобию оных. Огромные китайские флотилии выдумывались в эпоху голландской морской экспансии по образцу испанской армады. Сами же корабли этих флотилий описывались на основе фантастических трансформаций описания современных автору крупных голландских купеческих и военных судов. Флоты древних греков и римлян и их корабли списывались и срисовывались с таковых Венецианской и Генуэзской республик.

Эти созданные историком аксиоматические образы и являются исходными объектами той истории, той исторической картины, той модели прошлого (вернее, его фрагмента), в разработке которой он участвует. Он их постулирует, не понимая этого, убеждая себя в том, что он объективно или хотя бы с максимальной возможной объективностью их описывает. И потом он работает с этими постулатами, делает из них выводы и приписывает оные прошлому, не понимая всей их условности, не осознавая того, что им создана аксиоматическая система для исследуемого им фрагмента прошлого и на ее основе строится аксиоматическая модель прошлого (чем и является история или по крайней мере ее большая часть).

Конечно, дело не ограничивается принятием аксиом типа историческая личность, исторический факт, исторический эпизод, историческое событие. Аксиоматизации подвергается и представление о т.н. исторической динамике, о географии прошлого, об его демографии и о разных других важных параметрах, например, о социальной структуре общества. И все это происходит бессознательно: историк уверен, что он восстанавливает прошлое, описывает его, не понимая аксиоматического характера своих действий и того, что он расписывает не само прошлое, а его модель.

Аксиоматичность хронологии в господствующем учении о прошлом

В истории нельзя вернуться назад дальше чем – если хотя бы это возможно – до года 1500.

Эдвин Джонсон, Письма Павла (Edwin Johnson, The Pauline Epistles, 1894)

Создание аксиоматической системы для моделирования прошлого включает и постулирование хронологии. Аксиоматический характер последней ярко проявляется практически в любой исторической монографии. Нужно только внимательнее вчитываться в очередное историческое произведение и постоянно задавать себе вопросы: «Как он это получил? Как обосновывает? Откуда выводит? Почему так думает?». Задавать при каждой приведенной автором дате. Задавать не для того, чтобы получать ответы на эти вопросы (почти никогда или по крайней мере очень часто в монографиях историков ответы на эти вопросы не содержатся, а если и содержатся, то имеют форму отсылки к другому историческому произведению или к их цепочке, что, правда, осложняет нахождение первоначального хронологического постулата, но никоим образом не исключает существование оного. Если, конечно, некоторые из ссылок в этой цепочке не выдуманные, не несуществующие на самом деле.

Задавать сформулированные вопросы нужно для того, чтобы осознать, как часто эти вопросы остаются без какого-либо ответа. Ярким примером плодотворности вопросительного подхода может служить попытка прочитать таким образом книгу Хартмута Шмёкеля «Месопотамия» (Schmökel, Hartmut. Mesopotamien. Essen: Phaidon /Emil Vollmer, ISBN 3-88851-091-0), в которой без малейшего обоснования уже в заголовках глав постулируется грубый хронологический костяк. Заголовки эти выглядят следующим образом:

1. Древнейшие шумеры. Урук, 2900 до н.э.

2. Эпоха Джемдет-Наср. Урук, 2800 до н.э.

3. Киш и города на Дижала. Киш 2600 до н.э.

И так далее до последнего раздела:

12. Короли халдеев и Набонид. Вавилон, 570 до н.э.

Правда, хронологическая часть заголовка дана чуть меньшим шрифтом и в его второй строке (я выделил ее курсивом). К тому же она стыдливо отодвинута на правый край страницы, а в оглавлении вообще опущена. Это, конечно, демонстрирует понимание автором ненаучности такого подхода в случае объявления его фантазий описанием реального прошлого, к чему он изо всех сил стремится. Но это не меняет ее аксиоматичности: никакого обоснования этим хронологическим оценкам автор не приводит. И это в книге, которую профессора университетов рекомендуют своим студентам для изучения истории Ближнего Востока!

Более того, и все остальные хронологические данные приводятся в книге в той же аксиоматической манере без малейшей попытки обосновать их. Впрочем, для аксиоматической системы это и не требуется. Правда, при честном выделении хронологических аксиом автор смог бы вывести некоторые из дат из этого хронологического базиса и тем самым облегчил бы работу любого любопытного читателя, которому может прийти в голову попытаться перепроверить истинность построенной автором хронологии. Зная авторские аксиомы, читатель смог бы ограничить свой анализ проверкой их достоверности и правильности использованных автором аргументов, если он применяет таковые для вывода не постулированных в наборе хронологических аксиом дат.

Парадокс заключается лишь в том, что автор задает хронологическую аксиоматику в полной уверенности, что читатель примет ее за реальную хронологию описываемого им якобы действительного прошлого. На самом же деле речь идет о воображаемом историком прошлом, о прошлом, моделируемом им на основании не сформулированных точно аксиом. При этом содержательная часть построенной им модели прошлого тоже носит ярко выраженный хронологический характер.

Хронология чаще всего аксиоматически задается в форме хронологических таблиц и большинство историков просто пользуется той или иной аксиоматической системой такого рода. Небольшие разночтения между такими сборниками таблиц, как правило, игнорируются. Таблицы эти могут отличаться выбором удостоившихся включения в хронологическую аксиоматику «исторических событий», шрифтом, формой таблиц, годом издания и другими техническими параметрами. Общим для всех них остается при этом чисто аксиоматический характер задаваемой «исторической» информации (кавычки здесь должны подчеркнуть, что таблицы моделируют прошлое, а не описывают его).

Работа каждого очередного историка начинается с ознакомления с уже существующими аксиоматическими системами предшественников и сводится к более или менее радикальной переформулировке основных аксиом по рассматриваемому фрагменту прошлого. При этом могут использоваться дополнительные «источники» или археологические находки и гипотезы археологов, критика коллег на предмет не полного соответствия предыдущего аксиоматического описания исследуемого исторического объекта их нынешним представлениям о данном периоде прошлого. Но главным побудительным мотивом историка является заложенная в его сознании современная схема распознавания образов прошлого.

Описанная процедура аксиоматического описания прошлого не должна ни в коем случае рассматриваться как чистая критика в адрес истории как области гуманитарного знания. Точно так же поступают и математики, и представители естественных или эмпирических наук. Они тоже сначала дают определения для основных понятий, потом на их основе дают определения более сложных понятий и начинают распознавать объекты и явления, которые нужно исследовать и описать. В этом нет ничего плохого, так работает наука. Недостатком является не применение аксиоматического метода в истории, а неспособность историков осознать, что они это делают и их неистовое отрицание данного факта.

Если бы историки осознали аксиоматический характер своих моделей прошлого, они были бы вынуждены овладеть техникой построения аксиоматических систем и тем самым внесли бы большую ясность в уровень наших сегодняшних представлений о прошлом. Им пришлось бы различать постулаты моделей от установленных неким неаксиоматическим способом «теорем о прошлом». Тогда они не скрывали бы от читателей способ доказательства (пусть чисто гуманитарного, исторического) этих «теорем» и каждый читатель мог бы при наличии желания и умения проверить правильность доказательств. Убедившись пару паз в том, что приведенным авторам доказательствам или обоснованиям можно доверять, читатель стал бы с большим доверием относиться ко всему историческому труду.

Упрек по адресу историков сводится только к тому, что они не осознают аксиоматического характера своих построений, фантастичности некоторой части исходного материала этих построений, субъективности их моделей прошлого, их зависимости от современной и предшествующих эпох. И второй упрек связан с этим первым: неспособность принять соответствующую критику к сведению и начать вести свою работу с поднятым забралом и с открытыми глазами. Качество работ историков возросло бы в огромной мере, если бы они освоили такой доказательный метод обращения с историческим материалом.

Не с аксиоматическим характером истории следует вести борьбу, а с лживостью историков, которые, улетая на Луну, говорят жене, что пошли прогуляться по соседнему парку. И с их темнотой, из-за которой они никак не могут понять, что на самом деле не идут в парк, а улетают в дальнее космическое путешествие.

Благодаря коллективному гипнозу, в состоянии которого подавляющее большинство историков постоянно пребывает, гипнозу, объявляющему раздумья о характере исторической исследовательской работы излишними, крамольными, враждебными, историки сами начинают думать, что они, садясь в очередной раз в космический корабль аксиоматического фантазирования, идут на прогулку по парку, только не расположенному по соседству, а разбитому на другой окраине города (хотя бы малую толику своей лживости они все же должны понимать!).