Текст книги "Звездное вещество"

Автор книги: Евгений Черненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

– Саня, завтра поговорим?

– Едва ли... – отозвался я глухо. И вдруг вырвалось само собой: -"Что ж! Как-нибудь до весны проживу и один – без жены!.."

– Саня, пожалуйста, перестань.– "Камин затоплю, буду пить... Хорошо бы собаку купить".– Вот, значит, как ты заговорил? – вспылила Юлия.– Это не я. Это Бунин, Юлия Николаевна.

– Ну так знай, я замуж выхожу. В Ростове Головин сделал мне предложение.

– Что же ты две недели молчала, не обрадовала сразу?

– А он еще моего решения не знает. Я вот сейчас решила. Дура, я еще колебалась!.. Но теперь все. Решено.– Не очень-то и колебалась, если решила остаться здесь, поближе к будущему директору завода. Будь счастлива, Юленька!

Когда сбегал по лестнице, было такое чувство, что это я тогда ночью после дедовых похорон ухожу, что не было двух недель самообманного счастья... Ну и ливень же! Тропики в сезон дождей! А ведь сколько могло бы из этой бесполезной воды получиться первоклассного снега!.. Подумав это, я с удивлением обнаружил, что сожалею только об этом несостоявшемся снеге и ни о чем более. Жаль еще, что в общежитии нет камина, не лишне было бы прогреться после такой купели... Я уснул сразу же, едва дотащился до подушки. Но часа в три ночи меня подбросило. Сел на постели и ощутил удушье от осознания утраты.

– Что же, «Любовь и слезы» не такой уж и фиговый был фильм, папочка. Ваш треугол ь ник подобен тому, арабскому, что и следовало доказать. Как же ты смог жить дал ь ше? – Старинный автор написал бы так: "К утру со мною сделалась горячка … "А по-нынешнему – меня свалил грипп и очень сильный. Ну, и стресс был, разумеется. Стресс он и есть стресс в любом веке, как его ни назови. Почти до конца декабря я не ходил в и н ститут. На первой неделе в бреду меня преследовали кошмары. Я перевоплощался в ш а ровую молнию и переживал ее внутреннюю жизнь. Физика процессов происходила как бы в моих ощущениях, и в то же время я лихорадочно старался эти ощущения выразить на языке дифференциальных уравнений. Потом шаровая молния начинила сжиматься, во з никающие немыслимые давления и температуры уничтожали меня...

– Юля Стрельцова к тебе больному не приходила? – Нет. я ей отправил с ребятами записку. Просил извинить за невольную грубость, кот о рая вышла у меня сгоряча со стихами Бунина. – Ты ее тогда ненавидел или презирал? Только говори честно. – Сначала я сильно болел и не очень хотел жить. А потом сделаюсь так... Трудно сказать, что это было со мною. Я подходил к окну, смотревшему на площадь. Проклад ы вали газопровод, и площадь вся была изрыта траншеями. Горы рыжей глины, кучи выв о роченных старинных булыжников, и все это под обильным дождем. И здесь же тра м вайное кол ь цо, последняя остановка. Цепочки людей, пробирающихся по самодельным кладкам из булыжников и досок. Вот при созерцании этой чудной картины и приходило ко мне пон и мание, такое ясное-ясное, всего случившегося... Ты сейчас поспешила сделать вывод о подобии треугольников. Но треугольники эти далеко не одинаковы. Все три ст о роны здесь налицо – кр а савица, бедняк и богач. Но в чем была моя бедность? В том, что стипендия студента раз в двадцать меньше зарплаты директора завода? Нет, Даша, я чувствовал и осознавал свою духовную убогость. Не смог уберечь любимую девушку от соблазна. Не смог ничего убедительного противопоставить директорской зарплате и четырехко м натной квартире... Хотелось как-то подняться над собой, научиться той душевной тонкости, которой недост а чо мне в моей кончавшейся уже таганрогской жизни. Ну хоть музыку серьезную научиться понимать, что ли! – Так в чем дело? Проигрыватель и пластинки. Слушай себе. – Вот именно. Проигрыватель у нас в комнате был. Меня навестил Кухаревский, он и пр и нес хорошие пластинки. Сороковую Моцарта, Пятую Бетховена, "Зимние грезы " Чайковского. И ты знаешь ли, музыка лечила душу. Убеждала, что все не так безнаде ж но. О д нажды я выглянул в окно и увидел, что желтые лужи и озера на площади сковало льдом, и ложится на зеркальный этот лед тихий снег. Вечером я впервые вышел прог у ляться. Увидел белые трапеции крыш, снег на ветках. Вдох нул морозную свежесть. И захотелось мне в Подмосковье, захотелось новой жизни, новых ее очарований. Нет, я р е шительно созрел для Подмосковья и знал, что уже не буду духовно убогим! – Стрельцову ты еще видел . – Разумеется. Семестр же еще не кончился. В январе были экзамены, самые п о следние. И в июле мы снова собрались в Таганроге защищать свои дипломные работы и получать дипломы. Так что Юлия Николаевна Головина еще появится па страницах м е муаров. – Послушай, в Синявино ты приехал зимой 59-го. А маму встретил только в 62-м. И ты любил трех женщин. Значит, была та, которая между Юлей Стрельцовой и Женей Снежиной. Кто же она? – Потерпи, Даша, ничего не утаю.

Глава 4. БЕСЕДЫ С СОКРАТОМ

Три года до встречи с Женей...Эти три года почему-то редко тревожат память, я словно бы стыжусь там чего-то. А ведь нечего там стыдиться. Там, если угодно, становление инженера. Там Стаднюк раннего периода и мое подражание его жесткому "вычисленному" рационализму. Потом приобщение к дикой свободе с туристами-водниками, то есть крушение и этой рациональной программы. И еще, и еще там что-то в этом Же духе... Ну да, там Валерия Борисовна и наши "турецко-шведские отношения"!.. До чего бы я еще докатился без Жени? А ведь еще целых три года мне предстояло прожить без нее!В первые же свои дни в Синявине я выложил Георгию Ивановичу Стаднюку свои соображения, как следовало бы по-настоящему строить электронные пушки вроде той, которую мы с Витей Филоненко делали знойным и душным летом 58-го года именно для лаборатории Стаднюка. Я ждал восхищения, но увидел на губах нового своего шефа, руководителя моей дипломной работы, только легкую усмешку. Стаднюк взял с полки и молча протянул мне не очень толстую машинописную работу в дерматиновом переплете. То был отчет по теме "Эскиз". Бегло перелистав ее, я увидел реализованными все свои предложения. Они это уже сделали!

– Приятно знать, что вы пришли к этому самостоятельно, -улыбнулся Стаднюк. – Будем считать, что теоретическая часть вашей дипломной работы вами уже выполнена и преоригинально, должен вам сказать. Я и не догадывался, что здесь можно так использовать интеграл Дюамеля и получить на "кончике пера" то, что мы добыли экспериментально "большим потом"... Ну а теперь нам следует вместе идти дальше. Возьмете электронную пушку "Эскиз", возьмете все остальное от нашей старой лампы "Элегия", тогда вам не придется долго ждать изготовления деталей. Будете просто взрезать баллоны "Элегии" и соединять их "начинку" с новой пушкой. Разумеется, оптимального прибора здесь не получится. Но результатом вашей дипломной работы должно стать ясное понимание, что и как в этом "гибриде" изменить, чтобы получить полноценный прибор с такими параметрами, каких не имеет ни один прибор этого класса в мире. Надеюсь, так оно и будет. Вопросы есть?.. Ну тогда вам необходим помощник, и за дело. Знакомьтесь: Галина Павловна Улыбышева. Обратите внимание – редко бывает, чтобы фамилия так точно соответствовала характеру.

В тот же день мне был выделен рабочий стол у окна, и, расположившись за ним, я сразу же ощутил небывалый прилив деятельной энергии. Попросил Улыбышеву принести макет новой пушки и вскрыть одну "Элегию". Уже к концу первого дня я выдал Гале задание на сборку экспериментальной лампы для своей дипломной работы.Стол Стаднюка занимал угол той же комнаты. Начальник сидел лицом к своим сотрудникам, и это было не случайностью. Все вообще в облике и манерах Стаднюка обнаруживало тонкую умную продуманность и как бы отутюженность, как его темно-серый костюм и всегда свежая белая сорочка. Был он сдержан и ровен в обращении с сотрудниками, но его боялись. Умел Георгий Иванович незаметно – не упреками или гневным разносом, а лишь сопоставлением и сцеплением фактов – довести подчиненного до белого каления или жгучих слез. Так оно и было дня через два с Улыбышевой...

Я занималась макетом для Величко, Георгий Иванович,-оправдывалась Галя, не выполнившая в срок какое-то другое задание Стаднюка. – Вы же сами поручили мне заниматься экспериментом Величко!

Эмоции, Галина Павловна, опять одни лишь эмоции. Я хочу, чтобы вы осознали, что стоило вам потратить полчаса и "озадачить" вовремя монтажницу, не было бы сейчас нашего препирательства. Повода бы не оказалось. Всего лишь макет для дипломника? Это с вашим-то опытом! ·

Разговор этот длился минуты три, касаясь существа, а главное -почти государственной значимости работы, сорванной Галей Улыбышевой, и Стаднюк ни единого раза не повысил голос, он только смотрел на Галю, слегка хмуря левую бровь при безмятежной правой. Потом он вышел из комнаты, и бедная Галя залилась в три ручья. Дело было в конце рабочего дня. Чувствуя себя виноватым, я вызвался проводить девушку, так несправедливо пострадавшую из-за меня... Немного позже я понял, что Стаднюк в первые мои часы в лаборатории, когда я ходил еще "неозадаченным", уловил слабые токи интереса к новому дипломнику со стороны Улыбышевой. Он ловко пристроил меня к ней, нагрузив при этом Галю вдвое, потому что при любом опыте Гали исследования, проводимые дипломником, требовали от техника-технолога тех же усилий, что и плановая работа....Галя не щадила своих вечеров, обеспечивая сборку, заварку, откачку и "тренировку" моих макетов. В эти вечера я непременно оставался в лаборатории, и мы вместе выходили за проходную сначала в морозные и метельные вечера, потом в мартовскую или апрельскую слякоть. К маю у нас уже были получены все необходимые экспериментальные результаты. В июне с готовым дипломным проектом я отправился в родной институт для защиты. И там с бешено колотящимся сердцем лицом к лицу встретился с Юлией Николаевной Головиной... Ехал в Таганрог, полагая, что прогулки с Улыбышевой излечили мою немую боли. Какое заблуждение!Юлия была одета в светло-зеленое непривычно просторное платье, и сотни несвойственных ей веснушек проступили на переносице и скулах. До меня не сразу дошел смысл перемен в ее облике. Мы стояли и говорили у окна, из которого видно было море, взъерошенное до густой синевы ранним суховеем. Вышла вполне светская беседа.

– Санька, ты огорчился, когда узнал, что они там все уже изобрели без тебя?

Действительно, огорчился ли я? Это ли я испытал, читая отчет по НИР "Эскиз"? Пожалуй, я ощутил даже какую-то свою неполноценность перед этим логически стройным и методически продуманным научным решением. Мое озарение могло придти, а могло бы и задержаться до неведомого часа. Вот не уехала бы тогда Юля в Ростов, и не было бы у меня трагической какой-то потребности в обдумывании этой задачи!.. Придя же, мое озарение высветило только самую красивую часть замысла, совершенно не давая представлений ни о генетической связи с предыдущими решениями, ни четких перспектив дальнейшего прогресса в этой области. Решение же у Стаднюка не могло не появиться. Оно пришло потому, что этого потребовал сам ход развития электроники...

– Что ты, Юля, – сказал я, преодолев задумчивость. – Не огорчился ни капельки, напротив, почувствовал даже и гордость в умеренных пределах. Как-никак, а ведь кое-что я сам "дотумкал". Они эмпирически, методом "тыка", нащупывали путь к новому способу формирования электронного потока, а у меня это "сошло с кончика пера", как сказал мой шеф Стаднюк... Знаешь ли, мы тут в провинции привыкли о себе невысоко думать. Куда, мол, нам до Москвы-столицы! МЭИ, МГУ, а тем паче Физтех – вот где готовят специалистов. И что же? Оказывается, мы ни в чем не пасуем перед ними. Более того, отсутствие в нашем "захолустье" профессоров заставляло нас самих вгрызаться в американские журналы. Мы здесь сами себе профессора!

– А как тебе сама столица, Санька?

Да как столица?.. В первые недели я очень остро переживал чудо Москвы. Утром поднимался уже в радостном предвкушении и трепетном ожидании вечера... Был наш дипломник зачислен на должность старшего техника, но все же пользовался некоторой свободой в отношении табельного режима, номерок утром не перевешивал. Иногда "жажда Москвы" становилась так нестерпима, что уезжал и посреди рабочего дня в полупустой электричке. Заснеженная и морозная Москва радостно возбуждала, нехвастливо открывая известные по литературе места. Вечером непременно оказывался в Консерватории. Живая музыка, особенно органная, никакими записями не передаваема... Не стал я рассказывать Юлии только то, что именно в этих зимних поездках в Москву почему-то стискивалось у меня сердце от взгляда иных серо-зеленых глаз или от светлой пряди, выпавшей из-под шапочки, или увиденных вдруг похожих губ с глубокими уголками. Она, Юля, как бы рассыпалась для меня среди множества женщин без надежды быть собранной когда-нибудь воедино.А теперь, в Таганроге, ни единой подробностью, ни даже интонацией или случайным словом не сказала она мне ничего о своей новой жизни. Я же страшился представить себе квартиру, дачу, машину – все, чем Головин одарил юную жену. Страшился представить себе их близость, взаимную нежность и утренние улыбки друг другу... Потому и держался в своих расспросах о ее жизни единственной незаминирован-ной тропки – ее дипломной работы.

– Ничего интересного! – отмахнулась она. – Изучала вкривь и вкось оксидный катод – влияние всяких экзотических примесей в оксиде. Знаешь, катод стал мне представляться чем-то вроде сказочного горшочка братьев Гримм. Варит и варит свою кашу, то есть дает электронный ток в вакуум, пока нагрет. А ты при нем вроде поварихи-сольцы побольше, сахарку поменьше. Вот и все.

После получения дипломов было у нас, как водится, "возлияние" всей группой в летнем кафе "Зеленый шум" в углу городского парка. Было всенощное балдение с гитарой и песнями у памятника Петру I, и восход солнца не остался нами незамечен... Но не было у меня пьянящей радости от завершения важного жизненного этапа, а снова было непроходящее чувство пережитой катастрофы, как после ртути, ушедшей под щелястый паркет.

Я уехал в Благовещенку. Тоска стала потихоньку проходить. Просыпаясь под белой звездной россыпью, снова я обнаруживал в себе жажду любить. Хоть кого-нибудь... Может быть, и наладилось бы все у нас с Галей, но она сама все погубила. В ответ на мою открытку об успешной защите отправила в Благовещенку письмо, смочив вложение конверта своими духами. Этот невинный, в общем-то девический расчет убил в моей душе крохотный росток чувства, заставлявшего порой даже торопить золотые денечки последних в жизни каникул. Сам себе поразился, как все погасло вдруг. И пришла в голову блажь – не открепиться ли мне от распределения в Синявино и не махнуть ли за Урал? В Новосибирске и Красноярске есть предприятия электронной промышленности.Нет, я не наделал глупостей, к началу августа вернулся в Синявино. И в первый вечер уже наяву дышал запахом тех же духов, перебивавших прелестные живые запахи реки и недавно выкошенного луга... Самое скверное, что всю осень стремился я пересилить себя, внушить себе влюбленность, которая так же упорно не приходила, как сон, когда во что бы то ни стало стараешься уснуть... Трагедия, если задуматься! Мои ироничные "бурсаки", просто засмеяли бы да меня же и погнали бы за штрафной бутылкой, выкажи я им хоть малую долю тех своих переживаний.Вот уж действительно "бурса" – общежитие квартирного типа! Девять молодых специалистов в трехкомнатной квартире. Но без кухни, милостивые государи, без кухни! Кухню у нас оттягала силой вверенной ей власти комендантша всех синявинских квартирных общежитий Клавдия Семеновна. Не могла же она обходиться без кабинета. Она поставила в кухне двухтумбовый столище и украсила его скульптурным изображением Сократа. Этот древнегреческий друг Клавдии Семеновны вел молчаливый счет поражений и побед в необъявленной войне между комендантом общежития и инженерами. Пытливая инженерная мысль, не привыкшая пасовать ни перед какими загадками природы, не останавливалась и перед замками любых систем. Так или иначе, мы проникали на кухню по вечерам, чтобы сварганить большую сковороду жареной картошки и употребить ее тут же всем миром за начальственным столом под неодобрительным взглядом Сократа... Дружба Клавдии Семеновны и Сократа казалась нам сперва таинственной, но однажды все объяснилось. Летом Клавдия Семеновна занимала пост завхоза в пионерском лагере. Туда завезли гипсы для изостудии. Из толпы Афродит, Антиноев и прочей заносчивой публики один только курносый Сократ глянул на Клавдию Семеновну по-простому... Чувство Клавдии Семеновны укрепилось, когда мы поведали ей о страшной судьбе философа, выпившего кубок яда по приговору афинского суда. После этого она перестала запирать нашу кухню, то бишь, свой кабинет, просила только не оставлять в раковине грязную посуду.А бурса – она и есть бурса, хотя и новая, образованная! С какой утонченной изобретательностью бурсаки подвешивали над входной дверью всяческую домашнюю утварь так, чтобы она сваливалась на голову первому входящему. Нужна была немалая смекалка, чтобы невредимым войти в квартиру. Когда загулял Коля Дьячков, найдя себе зазнобу где-то в неближней деревне, вся инженерная мысль ополчилась против него. Он приходил под утро и на цыпочках пробирался к своей койке, по пути обезвреживая уготованные против него таз, ведро, швабру, полдюжины то ли сапожных, то ли одежных, не разберешь, щеток и напоследок – презерватив, наполненный чуть ли не ведром воды и хорошо замаскированный в пролежине Колиного матраца под простыней. Однажды, пройдя без единого "прокола" густо заминированное пространство, Коля увидел в своей постели спящего человека. "Приехал кто-нибудь", – резонно заключил Дьячков. Будить гостя не стал, а лишь снял с вешалки восемь выходных пальто своих мучителей и устроил себе рядом с койкой уютное гнездышко. Утром он проснулся от запорожского гогота восьми луженых глоток: в его постели спал Сократ! Впрочем, уже не спал, как ночью в темноте, а сурово смотрел бельмами и терпеливо ждал, пока его привычный гипсовый бюст отделят от тела, состоящего из дьячковских кальсонов и сорочки, набитых полотенцами и прочим тряпьем.С первых же дней инженерной карьеры приставил меня Стаднюк к бригаде Улыбышевой, выпускавшей в лабораторном производстве "Элегию". Шла она только в аппаратуру для спутников и лунников, требовался десяток ламп в месяц, потому и не было резона передавать ее на завод. Стаднюк мне сказал:– Улыбышева крепко вложилась в твою дипломную работу. Не так ли? Теперь твоя очередь ей помочь. Что-то у нее не клеится с долговечностью "Элегии", а для космической аппаратуры, сам понимаешь, это чуть ли не самый главный параметр.Да, Галка явно не врубилась в проблему и копала, как я увидел, совсем не там. Как же мне самому поперек горла встала эта долговечность!.. Приходилось исследовать состав остаточных газов в баллоне "Элегии", совершенствовать технологию очистки ее деталей перед сборкой, искать режимы "тренировки" катода и искусственного "состаривания" магнитов. А когда макеты усовершенствованных "Элегий" уходили на стенд срока службы, я просто засучивал рукава и на равных включался в производственную деятельность по выпуску поставочных образцов.Холодные дожди подмосковного августа сменились желтыми дождями листопадной поры, а потом и снежок лег на непромерзшую землю! И не было ни сил, ни надежд пробиться к настоящей творческой работе, как на было сил вырваться из плена Гали Улыбышевой. Как-то вдруг испарилась, исчезло из души "чудо Москвы". То, что раньше бывало праздником, становится вдруг утомительной поездкой, особенно, когда такую поездку замышляет Галка, но нет решимости отказаться и приходится терпеть какую-нибудь фальшиво веселую комедию в театре или слушать эстрадный концерт. А по дороге домой она шалит, резвится, виснет на плече, швыряется снежками и визжит, когда в отместку ее хорошенько умываешь снегом... Неужели я сам был когда-то также тягостен Юльке Стрельцовой?Горькой оказалась начальная пора моей карьеры. Впрочем, Георгий Иванович неожиданно ее подсластил. Подавая заявку на электронный прибор с принципом формирования электронного потока, найденным одновременно в Синявине и Таганроге, он включил в число соавторов и меня. Работа, выполненная Стаднюком и Аскольдом Селезневым, была опубликована в их отчете по теме "Эскиз", а мое предложение на момент знакомства с этим отчетом было только в моей голове, так что юридических прав на изобретение я не имел никаких и от соавторства стал отказываться, но Стаднюк меня урезонил:– Подписывай, Сашка, заявку, не выкаблучивайся. Стоит ли считаться с такими пустяками? Вспомни, ты же сперва мне о своей пушке рассказал, а потом только я тебе показал отчет. Твой приоритет чист.Хороший он был "шахматист", этот Стаднюк, как потом оказалось! Не зря же после напряженного трудового дня, заполненного постоянной мыслительной работой, он каждый вечер "разряжался" в шахматы. И видел он, надо отдать должное, на пять ходов вперед не только на шахматной доске!Всю осень я неосознанно противился обаянию шефа. К тому принуждала меня жажда творческой самостоятельности и страх "сотворения себе кумира". Но часто я ловил себя на жадном интересе к тому, что творится и обсуждается в углу за дубовым резным столом, полученным институтом из репарационных поставок поверженной Германии вместе с вакуумным оборудованием высочайшего на то время класса. Не раз восхищался я тем, как Стаднюк "обламывает" самых важных заказчиков, приводя в соответствие их требования с реальными возможностями.По крохам собиралось у меня представление о жизненном пути Стаднюка. Он был на восемь лет старше. По образованию – ядерщик... В год, когда бабушка увозила меня из детдома, Жорка Стаднюк уже окончил "ремеслуху" и в качестве электромонтера обслуживал электрохозяйство цеха на военном заводе в Куйбышеве. В августе 45-го мир был потрясен новой страшной силой, открытой физиками, и Жор-кино желание продолжить учебу в вечерней десятилетке появилось не без влияния этих событий. Честолюбивое желание "вложиться" в создание ядерного оружия и в студенческие годы также заставляло Стаднюка "вкалывать без дураков". Но ко времени окончания ленинградского Политеха атомная бомба оказалась уже создана без него, и Стаднюк смиренно принял скромную должность начальника радиологической лаборатории в Синявинском НИИ. Смиренно ли?.. Уже через два года он "подмял под себя" одно из важнейших направлений в НИИ, вытолкнув радиологические проблемы в химический отдел. И не смутило его отсутствие специального образования в СВЧ технике.– Нет на свете ничего такого, в чем бы не разобрался физик-ядерщик! -любил говорить Стаднюк.Авторское свидетельство, выданное на Стаднюка, Селезнева и Величко, пришло в середине декабря. Назревала постановка опытно-конструкторской разработки (ОКР) нового электронного прибора по этой заявке. Когда в разговорах о новой ОКР взгляд Стаднюка задерживался на моей физиономии, я понимал, что вести эту работу придется мне. Кому же еще, если это продолжение моей дипломной работы? Но Стаднюк молчал. Почему? Не верил, что я "потяну" такую ответственную ношу? Сам я не слишком-то приходил в восторг от перспектив стать заместителем главного конструктора на новой ОКР. Это значило бы поставить крест на мечте о творческой работе. Все, что нужно было для этого прибора исследовать или изобрести, было уже сделано. Впрочем, крестьянская моя совесть эти доводы не принимала...Новая ОКР уже стояла в планах института под шифром "Эллинг" и должна была начаться с января нового 60-го года. Говорили, кстати, что фотография обратной стороны Луны была передана посредством "Элегии", за что Стаднюк и получил свой орден Ленина. Может быть, "Эллинг" передаст фотографию Марса или Венеры... Я убеждал себя: взявшись за ОКР, ты совместишь свою интуицию с расчетливой четкостью и любовью к строгому порядку, которым вольно или невольно будешь учиться у Стаднюка. Вот тогда ты будешь стоить чего-то как инженер!.. Так я и продал душу дьяволу, выстроив на месте мечтаний о творчестве очередную рациональную программу самосовершенствования. Был, впрочем, тут у меня и свой "шахматный ход", хотя мне не очень хотелось в этом себе признаваться. Взявшись за"Эллинг", я отойду, наконец, от бригады Улыбышевой.В канун праздника Галочка спровадила по разным компаниям своих товарок по общежитию, чтобы встретить Новый Год нам двоим, тет-а-тет, чего я панически испугался. Не оставалось ничего другого, как встречать праздник во Фрязине, где было много наших таганрогских. Обиженная Галя со ною не поехала. Всю новогоднюю ночь у меня противно ныло сердце. Я еще не подозревал, что Галочка быстро забудет о страданиях, так внезапно подаренных ей Дедом Морозом. Она через месяц выйдет замуж за лейтенанта-пограничника, своего одноклассника, и уедет с ним на дальнюю заставу.Вечером третьего января во время шахматной партии я решился, наконец, предложить свою кандидатуру Стаднюку в качестве зама на новой ОКР. Стаднюк забрал с доски фигуру, которую я зевнул от понятного волнения, посмотрел мне в лицо и спросил:

– А с чего это ты вдруг решил, что годишься для этого?

– Ну во-первых, я занимался этим в своей дипломной работе и представляю, как этот прибор состряпать наилучшим образом. Во-вторых, не вижу в лаборатории другой кандидатуры для этого, кроме Селезнева, но он сильно перегружен.

– А в-третьих?– "В-третьих" у меня нет.

– Почему же? Ты мог бы сказать без ложной скромности, что, подняв долговечность "Элегии", ты "Эллинг" сразу будешь делать долговечным... Признаюсь честно, Сашка, люблю я нахалов! Потому что нахальство и инициатива – хоть и дальние, но родственники. В эти дни я ходил и думал: вот если бы Величко сам попросился в замы, я бы его охотно взял. Ну так ты пошел? Тогда держись!

– Вы это о чем, Георгий Иванович?

– Шах тебе и мат, через три хода, вот о чем!.. Представляешь ли ты себе, однако же, что такое ОКР? Науки там процентов десять, не больше. Процентов на шестьдесят технологических проблем. Остальное– сплошная политика с потребителями, с начальством и с военпредами, с опытными и серийными заводами. И все это, Саша, я взыщу с тебя в полной мере, как шерсть с овечки. А почему? Потому что ты сам на это так замечательно напросился.

– Все это я прекрасно представляю, Георгий Иванович, но мне-то как раз и нужно загнать себя в четкие рамки и научиться работать, как следует.– Что ж, давай загоняй себя в рамки. Как тот самурай из анекдота, что сказал: "Урезать так урезать!" и сделал себе харакири.

Да, именно таким "самураем" я почувствовал себя в ближайшие же дни. Три года, вплоть до ухода вместе с "Эллингом" на завод, стали моей великой школой, потому что были моей великой мукой... Что за беда, если отвечать тебе приходится лишь за себя самого, как было у меня до этого! В качестве же заместителя главного конструктора прибора ты уже отвечаешь за всю группу исполнителей темы в лаборатории, мало того – и за исполнение работ по "Эллингу" на других участках теми, кто тебе непосредственно не подчиняется. Обязан ты вовремя "озадачить", обзвонить, согласовать, разобраться, добиться... Десятки глаголов выражают твою деятельность, и главным органом на работе становятся уже ноги, а не голова, хотя от головы по-прежнему зависит не столько пресловутый "покой" твоих ног, сколько коэффициент их полезного действия. Обычной дневной смены тебе едва хватает, чтобы все обежать, все проследить, упредить возможность брака или срыв планового срока, вовремя поднять начальство на головотяпов или рвачей. Даже и второй, вечерней, смены едва хватает на то, чтобы немного поостыть и в тишине опустевшей лаборатории вникнуть в результаты измерений, разобраться в причинах отличия характеристик нового макета от ожидаемых или даже самому сесть за стенд и пристально обмерить то, что упущено испытателями. И назавтра, уже вооруженным этим знанием своего "детища", снова стать подлежащим для десятка-другого глаголов. Всего труднее оказалось сознательно "заводить" себя по утрам...На первых порах я пришел к тому, что Стаднюк не без брезгливости назвал "таганрогской манерой" в работе. Я располагал к себе людей, то есть впутывал в дела нечто, по мнению Стаднюка, несообразное – живые человеческие отношения, как он выражался, "эмоции". Кого веселым анекдотом, кого искренним участием в беде или разделенным восторгом по поводу успехов дочери в музыкальной школе я заставлял вольно и невольно относиться к заказам по "Эллингу" как к чему-то особенному, первоочередному и первостепенному. Это крепко способствовало, в общем-то, досрочному получению первого действующего образца прибора, но Стаднюк в корне пресек эти деяния своего заместителя.

– Знаю я, чем оборачивается для дела твое кумовство, – сказал он. – Ты думаешь, что за скорость ты платишь своими байками? Нет, платишь ты качеством разработки. Давай вот сейчас проверим наобум по участкам: скоростная эта работа оплачивается отклонениями от технологии.

Как на грех, из шести проверенных в тот раз операций четыре оказались с нарушениями.

– Вот так, – суховато произнес Стаднюк. – Скоро вы, товарищ Величко, перестанете понимать, почему у одного образца параметры еще так-сяк, а у другого их просто нет. Кумовство немедленно забыть!

Остаток зимы, весну и начало лета впервые в жизни я как будто бы пропустил мимо себя. Мне недоставало времени, чтобы поднять голову и посмотреть, что там происходит вокруг меня в мире... Близко к полуночи я добирался до своего общежития и на кухне пил чай наедине с хмурым Сократом."Что, нелегко тебе?" – незрячим взором спрашивал философ."Чего пристаешь, старик? Я же не жалуюсь"."Страсть у меня такая, люблю я покалякать с человеком"."Ну да, и непременно сейчас присоветуешь: познай с е б я"."А что же, по-твоему, сейчас с тобою происходит? Знал ли ты до этой ОКР, на что способен? А можешь еще больше! Ты только не думай, что этот прибор есть конечная цель твоих усилий. Главная твоя цель – ты сам...""Слушай, иди ты в Грецию, я спать хочу!" – злился я под конец разговора.Не впервые пытался я перестроить себя рационально. И знал по опыту, что впереди – срыв и бунт... Это и ждало меня в июле, когда я оказался в дальнем туристическом походе с людьми, знающими вкус подлинного самопознания...Отпуск мне полагался по закону, как молодому специалисту, честно отработавшему первые одиннадцать месяцев. Я передал Селезневу на время свои многочисленные дела и заботы. Туристическая группа состояла из знакомых по той новогодней пирушке во Фрязине. Мы пересекали Урал с востока на запад где-то на широте Ленинграда. Белые ночи в кедровых и пихтовых лесах осветили душу неизведанным ранее очарованием. Потом мы вышли в верховья реки Кось-ю, текущей в Печору, построили плоты и понеслись по порогам и перекатам. Будучи почти все новичками в таком трудном походе, мы азартно учились всему на месте, с юмором постигали премудрости таежного быта, секреты строительства плотов, а затем – искусство сплава на плотах по воде, не склонной к шуткам...В среднем течении, сжатая с двух сторон высокими лесистыми берегами, река успокоилась и чуть влекла плоты по зеркальным своим плесам. В зеркалах этих отражались берега, поросшие пихтой и березой вперемежку, и вода становилась похожа на полированный малахит. Отражения березовых стволов змеились и сцеплялись в кольца, создавая неотразимую иллюзию прожилок на малахите... Вот здесь, сидя под жарким июльским солнцем на подгребице плота, я неожиданно испытал великое отвращение к той каторге, на которую себя добровольно обрек, взявшись за "Эллинг". Геологом, таежным бродягой, мне следовало бы становится, по совести говоря!С этим ядом в душе я и вернулся в Синявино. "Эллинг" ждал и требовал моих усилий, и я снова включился, но отравленный дикой туристской свободой, не мог, как прежде, полностью отдавать себя работе. Однажды, оказавшись с глазу на глаз с древнегреческим другом Клавдии Семеновны, я спросил не без ехидства:"Ну так что же, Сократ Сократович, какой из двух познанных Величко настоящий. Не всуе ли твои советы?""Дурак ты, – озлился мудрец. – Это же как два сечения предмета в разных направлениях. Познай себя, говорю тебе. Ты еще много о себе узнаешь!"Стаднюк же в это время начал выполнять непростое правительственное задание, перед которым "Эллинг" и все мои трудности выглядели просто детской забавой. Внеплановая ОКР, начатая в лаборатории в мое отсутствие, носила шифр "Эхо"... В начале мая того года американский разведывательный самолет "У-2" был сбит ракетой над Уралом. Среди его обломков найдены были остатки электронного прибора, которому, как выяснилось, у нас не находилось аналога. По оставшимся от него ошметкам и по скупым данным рекламы в фирменном издании удалось составить о нем некоторое представление. Этот прибор обеспечивал разведку частот всех радиолокационных станций, ради чего и летел пилот Пауэре через всю Россию... Для устранения нашего очевидного в этой области отставания и было принято правительственное решение воспроизвести этот прибор у нас в "цельнотянутом", как говорил когда-то Головин, виде и в кратчайшие сроки. Было это очень нелегко, так как у нас отсутствовали некоторые технологии, которыми владели американцы. Тем не менее, срок был определен небывало жесткий – пять месяцев, так что "Эхо" должно было аукнуться точнехонько к Новому году. Лабораторию Стаднюка трудно было узнать. Она теперь напоминала командный пункт или даже штаб. Глухую стену занимал огромный график, где по горизонтали значились все до единого дни, оставшиеся до срока, не исключая воскресений и праздников, а по вертикали – сотни деталей, узлов, сборочных единиц и испытательных операций с указанием при них исполнителей поименно. Фактически все отделы НИИ и все цеха опытного завода так или иначе были задействованы в графике "Эха"... Стаднюк даже более обычного подтянутый, излучающий оптимизм и уверенность в успехе, не отходил от телефона. При нем работал настоящий штаб. В считанные дни добывались дефицитные материалы или оборудование, нерадивый работник либо немедленно менял стиль поведения, либо срочно меняли его самого.Поговаривали, что за успешное решение задания ждет Стаднюка Золотая Звезда. Говорили это обычно с уважением к той ответственности, которую на себя Георгий Иванович принял... Для меня же работы по "Эху" означали только то, что я получил теперь почти полную самостоятельность. Это отметил и Стаднюк с обычной своей холодноватой усмешкой:– Теперь ты сам себе пан, Сашка. Я не смогу вникать в твои дела. Неплохо ты начинаешь – всего год после института, а ведешь уже самостоятельную разработку, и какую!.. Кстати, давным-давно я вывел одну любопытную формулу, формулу успеха. Хочешь, продам недорого? Так вот слушай. Все твои таланты и возможности – воображение, интуиция, владение математическим аппаратом, умение продумать эксперимент – все это лишь слагаемые. Недостаток одного возмещается избытком другого. А вот такая величина, как самоотдача, это множитель. Все названные слагаемые заключаются в скобки и помножаются на коэффициент самоотдачи. Максимум этого коэффициента -единица, когда ты отдаешь делу всего себя. Так, конечно же, не бывает, но стремиться к этому следует. Горе, когда коэффициент самоотдачи начинает падать и устремляется к нулю. Ты меня, Саша, понял?..Как не понять? Но одно дело понять головой и даже принять решение следовать убедительной логике этой формулы. И совсем другое – уберечь себя среди рабочего дня от воспоминания о грохочущем пороге, о стремительном полете плота среди валов и бурунов, или о тихой ночи над кедровой тайгой, когда дым костра уходит в белесое светлое небо, неразличимо с ним сливаясь... И туристская группа каждый выходной день теперь требует приносить себя на алтарь бродяжьего братства, обижаясь и негодуя, если твой коэффициент самоотдачи там тоже не стремится к единице. Уже зреет затея нового грандиозного похода следующим летом – в Саяны.Так вот и вышло, что встречал я новый 61-й год в этой своей туристской компании, в трехдневном походе на лыжах от Дмитрова до Абрамцево. Я нес в своем рюкзаке тяжеленный автомобильный аккумулятор для елочной гирлянды. Гирлянду развесили на прелестной заснеженной елочке посреди поляны и пригасили костер. Шампанское стояло в снегу, да так охладилось, что всех потом бил колотун, пока не выпили кое-чего покрепче. Палатка у нас была большая шатровая с печуркой и трубой, выведенной в окошко. Печурку по очереди топили всю ночь дежурные. Не спалось, через два часа мне все равно нужно было вставать на вахту. Обозревая ушедший год, я не испытывал ни угрызений совести, ни особого восхищения собой. Подумаешь, получились первые образцы "Эллинга" с полноценными параметрами и защитил эскизный проект – рядовая работа. Вот "Эхо" – другое дело!Правда, перед самым завершением работы пошла там у них непонятная "бодяга". Прибор "Эхо" имел те же электрические характеристики, что и американский, но не держал эксплуатационных требований, не выдерживал вибрации и стандартных ударов. Стаднюк видел главную причину в качестве стекла. Он, что называется, "до мыла загонял" и стекольный цех, и свою без того уже вымотанную группу. Люди сутками не выходили из лаборатории, но и самая последняя партия "Эха" так же развалилась на вибростендах и ударных копрах. Тут и вышли поставленные министром сроки.Тогда, в 61-м году, элементарная мысль, что сама конструкция американского прибора непрочная, в голову никому не приходила. Он ведь нес на себе клеймо "милитэри". Закусив губу, Стаднюк сделал прибор "Эхо-1". сделал уже без оглядки на американцев, грубовато, "по-нашенски" и тоже в рекордные сроки. Прибор этот только на двадцать процентов весил больше американского, но выдержал все, что требовалось от него для работы на любых летательных аппаратах. На верху успех Стаднюка был воспринят двусмысленно, как хорошая мина при плохой игре. И не загорелась звезда Героя Труда на его груди. За блистательную разработку, которая вошла бы в Книгу рекордов Гиннесса. не будь она «совершенно секретной», его наградили только орденом «Знак Почета».Только лет через десять, когда фирма «Уоткинс» выбросит свой прибор на широкий рынок, и через третьи страны будут добыты его живые образцы. Стаднюк испытает их наравне с «Эхо-1», и они развалятся так же, как несчастное «Эхо»... А ларчик-то открывался просто.