Текст книги "Звездное вещество"

Автор книги: Евгений Черненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

– Простите, нейтронное дерби – это научный термин?

– Разумеется, это метафора, дорогой мой коллега! Но "скачки" эти – увы! – реальность. А ну, кто больше получит нейтронов!.. Сейчас! в "дерби" участвуют известные вам "токамаки", лазеры, ионные пучки, еще что-то не припомню. И теперь вот – ваш таинственный метод. На сегодня впереди лазеры! Но кто первым доскачет до брейкивена икогда, бог ведает. Полагаю, вы помните, что брейкивен – это такая ситуация, когда энергия, получаемая в результате реакции, равна энергии, затраченной на ее поджиг... Все это крепко напоминает гонку за отодвигающейся финишной ленточкой. Может быть, на брейкивен удастся выйти в восьмидесятых годах. Может быть, только к концу столетия. Ну, так решайтесь, дорогой коллега, другого у вас нет. И учтите, что я очень добрый человек, я не требую вписывать цифры ожидаемого выхода. По собственному опыту знаю, как дорого они вам достанутся.

– А можно будет у вашего НИИ одолжить дейтерий?– Думаю, что без проблем.

На том мы и сошлись. Я тут же в кабинете Дмитриева впечатал в техническое задание фразу: "Должны быть получены нейтроны, свидетельствующие о протекании реакции ТЯС". И еще с полчаса поскучал, ожидая пока Дмитриев сходил к замдиректора своего НИИ по науке и получил его подпись... Вечером я вернулся домой, испепеляемый тревогой. Образ клячи-доходяги, которую я так опрометчиво выставил на "скачки", приносил мне почти физическое страдание, и это не скрылось от глаз Жени.– Опять "сажа бела"? – спросила она. – Что случилось, Санечка?

– Нет, на этот раз я, кажется, извалялся в самой настоящей саже, -сказал я и тут же рассказал ей о своем опрометчивом шаге.

– Ничего, это тебя подхлестнет, – улыбнулась Женя.

И опять в эту ночь приснилось мне томительное прощание в прихожей одного таганрогского дома, погруженного в лишенное способности делиться, медово-тягучее время... "А Женечка твоя как же?" -спросила Юлия не без ехидства. "Но ведь я с нею еще не знаком. Я встречу ее только через три года!" Она сказала: "Однако же. получить нейтронный выход ты уже взялся! Теперь я поняла, зачем ты зубрил астрофизику всю эту осень, ты давно намерился получить звездное вещество в лаборатории. Ты двуличный, Сашка!.." Я проснулся, задыхаясь, будто только что всплыл на поверхность из черной глубины омута... Это был уже третий или четвертый сон, в котором появлялась Юля. Как положить конец этой муке?Следующим вечером я рассказал все Жене... Днем еще колебался, нужно ли это делать... Но вот уложили детей и были одни на кухне.

Соседи, захваченные фигурным катанием, предоставили нам эту редкую возможность. Непонятное вдохновение вдруг толкнуло меня к исповеди...

– ... снится же вот такое, черт знает что, ничего поделать на могу! – заключил я с мучительной улыбкой пересказ своих снов. – Как от этого избавиться, скажи?

Чем тебе помочь и зачем? – ответила Женя. – Ты ведь мне тоже не сможешь помочь. У меня ситуация куда сложнее. Я так наяву пьянею, когда в редакцию входит один человек. Это писатель, большой и хороший писатель. В нем все любо мне помимо моей воли. Его рассказы и статьи, и улыбка, и образ мыслей, и манера одеваться, какой-то тонкий вкус в сочетании изящества и небрежности в одежде. От тебя я гак и не смогла добиться ничего подобного. Небрежности, хоть отбавляй, а об изяществе и не спрашивай... Я знаю, что очень ему нравлюсь. И нет ни разрешения, ни конца моему мучению.

Сказав все это, Женя мучительно покраснела и замолкла. У меня сбилось дыхание и запульсировала жилка на виске. Тихо гудела колонка, и текла струйка теплой воды. Женя намыливала тарелки и тут же споласкивала одну за другой... Открывшись, каждый из нас ждал суда, но не торопился судить сам... Мы и уснули в тот раз, лежа рядом, но не прикасаясь друг к другу, словно бы эти взаимные признания уже развели нас. Среди ночи я проснулся и увидел над собой в полутьме Женино лицо, размягченное сном и тревогой. Я притянул ее к себе и поцеловал. Ее ответ на мое безмолвное покаяние стал началом какой-то ненасытности чувства, горячечного жара обоих, какого-то взаимного бреда. Каждый словно бы стремился порывом преданности избыть свою вину...И все у нас после этого вроде бы вернулось к прежнему, спокойному и бесценному, свечению семейного счастья. А через неделю оглушительно щелкнул плазменный "кнут".Утром работница информационного отдела принесла Пересвето-ву для просмотра и оценки стопку свежих зарубежных журналов. Через полчаса Пересветов стукнул кулаком в стенку, перед которой я сидел. Это означало: "Зайди!" Я оторвался от своих выкладок и вошел в ка-бинетик. Такого выражения лица я еще не знал у Пересветова. Сожаление, восхищение или презрение – что это в его взгляде? Он молча протянул мне тяжелый глянцевый том "APPLIED PHYSICS". И я прочел на раскрытой им странице "Whip-effect in Helium Plasma". До меня не сразу дошел смысл первого слова в заголовке статьи. И тут словно бы меня огрели кнутом, и сразу понятно стало выражение лица Алешки Пересветова, так пристрастно ждавшего моей реакции. "Эффект кнута в гелиевой плазме"!..– Ну что, дождался, голубчик? – спросил Пересветов ядовитым и даже издевающимся тоном. – Так тебе и надо, лопух несчастный. Теперь будешь гнаться за америкашками, высунув язык, а они тебе буду показывать пятки.С журналом в руках я выскочил из пересветовского кабинета и усевшись за свой стол, жадно впился в текст... Автора звали Роберт К. Сандерс. На первой странице статьи я увидел до боли знакомое интегро-дифференциальное уравнение. На этом сходство мыслей и мето дик моих и Сандерса кончалось, даже обозначения величин и их нормировка были разными. Американец не искал аналитических решений а без обиняков заявил, что полученное им уравнение для неидеально неравновесной плазмы может быть решено только цифровыми мето дами на новейшей ЭВМ, для чего им, Сандерсом, разработана эффективная программа. Далее следовало несколько страниц графически зависимостей, полученных ценой сумасшедшего объема расчетов на ЭВМ. Я перелистнул страницу и ахнул. На развороте, выстроенные изометрии, семейства кривых составили рельеф горного кряжа, в цен тре которого высился кратер вулкана с глубокой воронкой, соответствующей зоне схлопывания плазмы. Той воронки, чье наличие сам я интуитивно угадал в чудовищно сложном интегро-дифференциальном уравнении, как геолог, догадывающийся о наличии алмазов по самому характеру горной страны. Тут я испытал ликование и гордость...Дальше, дальше!.. Есть ли у Сандерса экспериментальные результаты?.. Есть. Вот они, экспериментальные зависимости полученных уплотнений вещества и температуры плазмы, – максимальное уплотнение достигало 6,7 единиц плотности воды, температура плазмы в пике "уип-эффекта" – 8 миллионов градусов... Высказывалась уверенность, что это не самый предельный результат. Прямых утверждений о перспективах термоядерного синтеза в статье не было! Но ведь эксперименты проводились на гелии, наиболее близком по атомному весу к дейтерию и тритию – это само все говорит!А как выглядела у них экспериментальная методика? Вот фотография установки и ее схематический чертеж. Фактически это установка для моделирования молний, только саму молнию сумели загнать в совершеннейшую разрядную трубку и довели время разряда до десяти наносекунд, то есть до десяти миллиардных долей секунды. Их импульс был в двадцать раз короче нашего – вот в чем причина их успеха!.. Боже мой, а где же их магнит? Магнита у американцев не было. От этого у меня в горле возник комок обидных слез, потому что я тут же постиг еще одну причину своих неудач. Продольное магнитное поле в наших опытах скручивало предварительно нитку плазмы, и та сматывалась затем в клубок, вместо того, чтобы схлопнуться в восхитительно плотный комочек...И вдруг меня разобрал смех. Я корчился от смеха, упав грудью на край стола, потому что вспомнил дубненского администратора, который сказал мне такие пророческие слова, ставшие бы для меня путеводной истиной, прими я их с благоговением: "Не нужен тебе этот магнит". Приступ смеха разрядил в моей душе горечь и боль. Пришла даже какая-то по-мальчишески чистая радость, как в детстве, когда сбывалось заветное. Тот факт, что я допустил нелепейшую ошибку и дал себя обойти, потускнел перед главным и ослепительно прекрасным событием: "Эффект кнута" существует, пусть даже он и называется отныне "уип-эффект"!.. Я заложил страницу в журнале листком календаря и вошел к Пересветову.

– Ты радуешься? – удивился тот. – Чего угодно я ждал, но только не такой вот радости. Скажи, откуда у тебя взялся этот твой сверхмагнит?– Да оттуда же, откуда мы все родом, Алексей Сергеевич! Из детства. Там он у меня был сделан из старого сварочного трансформатора и призван был так завихрить молнию, чтобы она свернулась в шаровую.– Я не о том, – поморщился Пересветов. – Откуда у тебя в твоем "светозарном" аналитическом решении взялось постоянное магнитное поле, вот это самое твое Аш нулевое? Вот здесь.

На столе перед Пересветовым лежал старый выпуск нашего институтского сборника, раскрытый на статье А.Н. Величко.

– Ты же видишь, Алеша, это постоянная интегрирования. Ее я приписал для общности результата. А то, что она может быть и равной нулю, мне не позволил понять как раз образ магнита, сделанного из сварочного трансформатора!

Теперь настала очередь хохотать для Пересветова.

– Ну, ты и артист, Величко! – сказал он наконец.– Да, – засмеялся и я. – Только работаю пока не по Станиславскому. Не освоил его систему.

Я вспомнил Женю, и заболело, застонало мое сердце от осознания смысла и масштабов случившегося со мною.

– Выходит, стоило вам с Рябинкиным отключить ток магнита, и вы получили бы эти результаты года на два-три раньше Сандерса?– Не совсем так. С нашим импульсным генератором, то есть при двухстах наносекундах мы бы получили... Сейчас прикинем по кривым мистера Сандерса... Так. У нас уплотнение составило бы 0,33 единицы. Но, конечно же, были бы на верном пути к успеху. Начали бы совершенствовать этот злосчастный генератор... Ну, и «то же нам теперь делать, Алеша? – закончил я растерянно.

– Что за вопрос? Ты опять меня удивляешь, товарищ "заслуженный артист"!.. Ты вписал в техзадание получение нейтронов от термоядерной реакции? Значит, в отведенные тебе планом два года будешь этого достигать. Реакция синтеза ядер дейтерия, как я представляю, потребует температуры миллионов в пятьдесят при плотности единиц в десять. Согласись, работать тебе и твоим кадрам придется очень напористо. У Сандерса вон какие результаты, но он помалкивает о нейтронах, скромник этакий. И вот что, Александр Николаевич, немедленно связывайся с нашими институтскими теоретиками, ставь им задачу на моделирование всех процессов, как у американцев, на ЭВМ. Хватит тебе выезжать на одной интуиции, хватит этого шаманства!

Выйдя от Пересветова, я призвал к себе свои доблестные кадры и доложил им обо всем свершившемся, не пытаясь как-то ослабить впечатление от собственной ошибки, но стараясь при этом и не слишком то "рвать на груди рубашку". Рябинкин сказал:

– Не горюйте, Александр Николаевич, мы этому Сандер-р-рсу еще нос утрем. Очень хочется это сделать.– Кое в чем мы и сейчас дали ему фору, Петрович. – я показал схему установки в американском журнале. – Видите, они пользуются стандартными запоминающими осциллографами, благо они есть у них. А мы вынуждены были сделать электронную память внутри камеры. Это куда прогрессивнее и сгодится, когда мы пойдем в область единиц наносекунды.

Юра и Дима, как люди пока еще достаточно посторонние, хранили полный нейтралитет, но по их взглядам я понял: кажется, зауважали, черти полосатые, чуть-чуть, но зауважали!

– Александр Николаевич, а нам с этой схемой продолжать? -спросил Дима Бубнов. – Мы там кое-что придумали. Стало получаться.– Продолжать, непременно продолжать. Владимир Петрович прав, соревнование нам предстоит очень серьезное. Так что, мужики, готовьте многоканальный анализатор скоростей к опыту, как было задумано.

Оставшись один, я заглянул в конец журнала и нашел в "Персоналии" сведения о Роберте Кеннете Сандерсе. Родился в 36-м, закончил в 60-м Колумбийский университет. Получил докторскую степень в 63-м. Их докторская это что-то чуть помощнее нашей кандидатской – однако же не заводской технолог. Когда он вывел это общее у нас двоих интегро-дифференциальное уравнение? Позже, значительно позже!.. Вот здесь же ясно написано: "...динамикой неидеальной плазмы начал заниматься в 1966 году". Как раз тогда администратор в Дубне пытался удержать меня от роковой ошибки!.. Да, Величко, с этим интегро-дифференциальным уравнением Сандерс разделался по-ковбойски, ничего не скажешь!.. Любопытно, какая у Сандерса жена? Господи, как это все переживет моя Женя!Этот день был у Жени "присутственный". Я забрал девчонок из сада. Слякотная погода не располагала к прогулкам. Втроем мы коротали время под крышей. Маша после ужина подсела к фортепиано, она разучивала новую пьесу. Дашка увлеченно составляла план своего детсада. Приведенная за шалость в кабинет к заведующей, она подсмотрела на стене схему эвакуации детей и персонала при пожаре и с тех пор лишилась покоя. Планы стали ее неизбывным хобби. "А где вы с Машей спите?" – спросил я шепотом. "Вот здесь," – Дашка быстро нарисовала двух условных человечков на прямоугольничках, обозначающих кроватки... А Жени все не было.В полночь, когда дочери уже давно спали, я оделся и вышел к электричке, прибывающей в 0.24. Маслянисто блестела дорога, только к ночи чуть подмерзающая тоненьким слоем льда. Среди немногих пассажиров, вышедших на перрон, была и Женя. Сжалось сердце – это не новое пальтишко с подлинявшей лисой, вязаная шапочка. Она подняла взгляд и увидела меня.

– Вот спасибо, что встретил. Или случилось что-нибудь?

– Не беспокойся, все в порядке, дети спят, – я набрал в легкие воздуху, готовясь-выложить свою главную новость. – Впрочем, случилось кое-что, вернее, произошло. Выслушай...

Медленно шли вдоль берега речки к дому. Я рассказал о Сандерсе и его публикации и вдруг обнаружил, что опять ищу в Жене спасение от себя самого... Я держал ее под руку. Она освободилась и сказала:

– Так легче балансировать, легче идти по этим буграм. Ты рассказывай, рассказывай...

Мне вдруг стало нестерпимо стыдно, что о свершившемся чуде я повествую так угрюмо. Я и сказал:

– Словом, Женечка, я даже рад! Ведь теперь ясно, что эффект, раньше Сандерса мною предсказанный, существует в природе неидеальной плазмы как реальность! Я словно бы взлетел над этой вот "горной страной" и привыкаю теперь к ее рельефу.

Мы были уже у самого подъезда своего дома. Женя остолбенело замерла на месте и смотрела на меня с изумлением.

– Что ты сейчас сказал? Ты рад, я не ослышалась? И ты взлетел? На чужих крыльях, Саша!.. Опомнись. Вместо первенства, первоот-крытия и первородства стать догоняющим, и ты этому рад?

– Что же мне теперь рвать на груди рубаху?

– Да-а-а! Весь ты в этой пустой фразе, как есть. Начальство твое за тебя все эти годы решало, чем тебе заниматься, а чем нет. Захотели и запихнули на шесть лет в цех. Захотели и выдернули оттуда, как морковку, и воткнули в другую грядку. А теперь вот еще и американец тебе носик утер, Санечка! Ты, небось, утешений от меня ждешь? Так вот, не будет тебе утешений. Кончились утешения.

Молча вошли в квартиру... Женя плескалась под душем, а я сидел на кухне и сторожил горелку. Автомат колонки работал плохо, а давление воды прыгало, и нужно было немедленно выключать газ, когда вода совсем пропадала. Женя, запахнув халатик, вышла из ванной. Я напрасно пытался поймать ее взгляд. Она молча пила чай и внимательно изучала симметрию рисунка на клеенке... Мне становилось все обиднее. Такой реакции от нее я все же не ждал! Значит, она оставляет меня один на один с невзгодами? Ну, что же, ладно, пусть будет теперь у нас так!.. Я и уснул с этим жестким и горьким чувством.Часа через два я проснулся. Меня сжигало теперь сожаление о непоправимом. Женя тихо лежала рядом, но по ее неровному дыханию иредким вздрагиваниям плеча я понял, что она не спит. Я потянулся к ней, чтобы обнять. Она отбросила одеяло, встала и одела халатик. Тряхнув головой, высвободила из-под ворота волосы и опустила их на спину... Вышла, и я какое-то время лежал, рассматривая на потолке сложную хиромантию теней от древесной кроны, отброшенных снизу уличным фонарем... Ну, хорошо, ушел бы я из цеха и добился бы плотности 0,33 единицы. Большего на нашей с Петровичем установке не добьешься. Кого бы это обрадовало и взволновало? Кому бы я нужен был с такими достижениями, тут и не пахнет еще «термоядом»! Нет худа без добра, Женечка! Теперь американцы втянут нас в соревнование, у кого «кнут» громче хлопает. Мне захотелось все это ей сейчас же сказать. Не может она не понять, что теперь «эффект кнута», то есть уип-эффект, станет не личной инициативой Величко и Пересвето-ва, а государственной программой.Был четвертый час ночи... Женя стрельнула сигарету из початой пачки «Примы» на соседском столе. Она курила перед открытой форточкой. Смотрела, как сизые космы дыма медленно подтягиваются к черному прямоугольнику и там освобождено взмывают вверх. Я стоял рядом, не смея притронуться к ее плечу.

– Давно ты научилась курить?

– Твое дело? – Женя обернулась. – И что это тебе не спится, счастливый человек? Летал бы над своей "горной страной", хотела бы я знать, причем тут горы... Или ты утешать меня пришел? Иди-ка в ванную да посмотрись в зеркало, заспанное и всклокоченное чучело в обвислых трусах.

...Кажется, теперь настала моя очередь на бессонницу. Женя уснула, погасив возбуждение сигаретой. "Уип-эффект", Роберт Сандерс и шеститонный дурацкий магнит– все теперь отодвинулось сделалось маленьким, будто бы наблюдаемое в перевернутый бинокль, перед огромностью новой моей беды. Как же мгновенно поселяется в душе отчаяние! Вот уже и кажется тебе, что не было семи лет счастья, любви, согласия и лада, выращивания чудесных дочерей, задушевных ночных разговоров... Неужели все это было лишь иллюзией, все только казалось? Все это теперь там же, в перевернутом бинокле, маленькое, и вроде бы уже не твое. Зато коктебельская размолвка приблизилась так, что вроде бы она никогда и не кончалась. Женька, Женька... Я прижался виском к ее плечу. Женя не отозвалась. "А ведь я ее совсем не знаю, свою дорогую жену! – поразился я, холодея душой. – Мне вот кажется, что это мир ее профессии так загадочен для меня, но я не знаю именно ее саму. Как это страшно!.. Нет, не может быть! Не может? Объясни себе хотя бы этот ее взгляд, когда она курила на кухне..."Я коротко забылся за каких-то полчаса до звонка будильника.Собирая в сад детей, Женя была обычной, ласковой и терпеливой, и это успокаивающе подействовало на меня. Женя проводила нас, троих, до выходной двери и, хотя поцеловала она только" детей и по-прежнему избегала моего взгляда, сказала:– Вечером идем в кино. "Мужчина и Женщина". Позаботься о билетах.Весь этот день я изучал статью Сандерса, порой ловя себя на том, что испытываю какое-то упоительное наслаждение, такое же, как от стакана холодной воды после длительной жажды. Что там ни говори о "чужих крыльях", а я действительно теперь парил над "горной страной", выявленной великолепными машинными расчетами Роберта К. Сандерса. Многое было мне хорошо знакомо, многое оказалось совершенно неожиданным. Я размышлял об "уип-эффекте" как участнике "нейтронного дерби". Можно ли достичь нейтронного выхода, если усовершенствовать нашу собственную установку? При более или менее достижимых плотностях тока в импульсе кривые Сандерса потребовали длительности импульса в одну миллиардную долю секунды, то есть в одну наносекунду. Но ведь таких импульсных генераторов с килоам-перными токами просто не существует пока! Это же времена соизмеримые с периодами СВЧ колебаний. Может быть, установка американцев больше для этого подходит? Тогда не мудрствуя лукаво, надо воспроизводить ее, как в свое время Стаднюк воспроизводил электронный прибор со сбитого "У-2"... К вечеру, разобравшись со всеми тонкостями американского варианта, я понял – нет, на этой "машине" нейтронов не получить! Воспроизводить ее не следует. Не напрасно, выходит, Сандерс и не заикается ни о каком термоядерном синтезе. Неужели, вписав нейтроны в свое техзадание, взялся я за невыполнимое дело?В этом своем, несколько потерянном, состоянии я забирал дочек из сада и что-то рассеянно отвечал на их вопросы, потом помогал Жене готовить их ко сну. И вот уже дети в постелях и, котя еще не уснули, дали обещание: из кино папу и маму не ждать, постелей не покидать, а спать, спать... Женя договорилась с соседкой: "Цыкните на них, Танечка, если расшумятся. И к телевизору своему не пускайте".

До кинотеатра дошли молча. Женя вообще весь вечер молчала. Молчал и я, не хвалиться же мне было открывшейся нынче новой ступенью собственного банкротства...

"Мужчину и Женщину" мы видели год назад в Москве на неделе французского фильма. Теперь я смотрел фильм с еще большим напряжением и трепетом. Любовь Женщины и Каскадера, представились мне неким почти недостижимым эталоном искренности, преданности и взаимности. Облик Женщины Анук Эме как-то неуловимо перекликался с Женей, и свое собственное, сегодняшнее болевое, преломлялось через это, экранное, и тут же, в зале, возникло у меня самообвинение: "Я не даю своей Женщине такой любви!.." И не отпускало острое желание немедленно изменить свою жизнь. Вот только – как?После кино мы попали в белесый плотный туман, чуть подсвеченный рассеянным светом ночного города. В тумане глохли звуки шагов и трудно было говорить. Но меня потянуло на немедленный разбор впечатлений от фильма, как это бывало у нас в лучшие времена. И еще хотелось – растормошить Женьку. Она же молчала и только ежилась, запахивая у горла воротник пальто. Шли дворами кратчайшим путем к своему дому. Я не смел коснуться тех тончайших материй, которые бередили душу во время сеанса и, сам себе поражаясь, нес околесицу:

– Знаешь, у Клода Лелюша краски какой-то хемингуэевской чистоты и прозрачности. Я имею в виду сам киноязык. Из всех этих недомолвок, взглядов, улыбок, прикосновений и объятий вдруг возникает глубина живого образа и первородный какой-то, почти библейский, смысл, что и вынесено в заглавие. Скажешь – нет?

Словами я не передавал и сотой доли того действительного волнения, которое породил во мне второй просмотр прекрасного фильма, и от этого возникала фальшь, а попытки поправить дело приводили к новым потокам слов... Женя молчала. В ней нарастало раздражение, я это чувствовал, но замолкнуть никак не мог.

– Снова над горной страной паришь, что ли? – сказала Женя глухим голосом. – Ты совершенно не отдаешь себе отчета, что же произошло в нашей жизни с этой злосчастной публикацией. Не понимаешь, что здесь все глубже и страшнее, чем потеря научного или там технического приоритета... Нет, не могу я больше, хоть режьте!

Женя остановилась и сняла мою руку со своего локтя. Бесповоротная решимость звенела в ее голосе:

– Вот что, Саша, я тебя не люблю. Больше не люблю или отныне не люблю, как тебе будет угодно это понимать, но это реальность. Устала я тебя любить. Ох, как устала! Ты же сейчас видел, когда любят -это свет и праздник. Это единственное, ради чего только и стоит на короткий миг, называемый жизнью, приходить из небытия в этот мир!.. А у нас получается, что моя к тебе любовь – это как поденка, как моя же домашняя работа, которой не видно никакого конца. И главного-то я своей любовью не достигаю – не даю тебе счастья, какое желала бы давать. Не видно, чтобы ты со мною был счастлив. Да если бы ты на самом деле меня любил, дал бы ты какому-то американцу встать над собой? Из одного только желания нравиться любимой женщине настоящий мужчина чертям рога сворачивает! Вот так, Александр Николаевич. Давай-ка мы с тобою расстанемся, наконец. Я ведь чувствую, я определенно знаю, что еще смогла бы стать счастливой и сде-лать счастливым другого человека. Второй жизни ведь не дано, а эта так коротка!

Женя смолкла. Носком сапожка она ковыряла хрусткую кучку снега, чудом уцелевшую под забором в дождях и туманах этой страшной, этой почти непереносимой зимы... Я будто бы окаменел. О, я хорошо знал это за собой – сначала как бы анестезия, а вот к утру разберет, не приведи господь! Теперь же меня охватывал ужас только от мысли о самом главном, и я вскрикнул:

– А наши дети, Женя?

– Что дети?.. Что дети? Какая им радость видеть такой вот родительский союз? Не дай бог, еще вынесут представление, что только так это и бывает. Какая же я дура, Величко, что не рассталась с тобою еще тогда в Коктебеле. Не было бы сейчас и этого твоего вопроса, заметь, очень для тебя типичного. Как же, схватился сразу за детей ради своего же покоя.

– Какой уж тут покой, Женечка? – горько усмехнулся я. – Но уж раз казнишь, во всяком случае, к высшей мере приговорила, огласи и обвинение. Так в чем я виновен?– Да в том, если хочешь, что последние пять лет просуществовал ты рядом со мною, как в полусне... Выдумала я тебя, Сашка, придумала! Что ты якобы на творчество замкнут, на решение такой грандиозной задачи!.. Что я твоя муза – муза электроники и управляемого термояда, как ты говоришь!.. Послушай-ка, дружище, пощади, не втягивай ты меня ни в какие объяснения. Не хочу я никаких объяснений. Не люблю и все! Мало тебе такого объяснения?

Женя быстро пошла к дому, оскальзываясь на гололеде и хлюпая по блестящим сквозь туман лужам. Я едва успевал за нею... На лестнице меня настиг первый порыв горестного удушья, пришедший от воспоминания о прежних, безмерно счастливых возвращениях из кино. Как входили в квартиру и, торопливо сбросив верхнюю одежду, кидались в комнату. И не могли налюбоваться, как Маша и Даша спят в обнимку, забравшись в одну из своих постелей. Налюбовавшись же и разделив их наконец, сами бросались в объятия друг другу. Это же было не на экране, не у Анук Эме и ее мужа Каскадера, это было у нас с тобою, Женечка! Очнись, не уходи из жизни моей, из моей судьбы!.. А она решительно взбегала вверх по лестнице, словно бы спасаясь от моих назойливых домогательств. Казалось, нет уже никакого шанса вернуть былое.Я убедился в этом через какие-нибудь полчаса. Женя постелила мне отдельно, разложив кресло-кровать, сама же тихо и горестно улеглась на узкой нашей тахте, которая никогда не казалась нам тесной. Как в прошлую ночь, я смотрел на слабо освещенный потолок, но туман за окном размыл сегодня хиромантию древесной тени... Тихо спросил:

– Женя, значит, все таки тот писатель, да?

Женя не ответила, и я тут же устыдился вопроса и снова ощутил наплыв тоски и удушья. Чтобы как-то спастись, начал ворошить свои дневные проблемы... Так как же достичь уплотнения плазмы до 10 единиц, при котором только и будет достигнута температура 100 миллионов градусов и начнется термоядерный синтез?.. С этим я и ушел в сон, который был непрочен и тревожен, но проснуться было так страшно, что я все время уходил от пробуждения, призрачно существуя во взвихренном мире, где в первородном каком-то, предбиблейском еще, хаосе сливались непокорная звездная материя и смысл союза Мужчины и Женщины...Я проснулся. Было еще раннее утро, Женя причесывалсь при свете бра, сидя ко мне спиной на нашем бывшем супружеском ложе. Эта смуглая, еще хранящая летний загар спина, такое любимое переузье талии и совершенно девичий сосок нежной белой груди, увиденный из-под поднятой к затылку руки, возродили во мне глухую боль... Женя набросила черную комбинацию, мгновенно оттенившую ее ослепительную женственность, и встала во весь рост, вызвав во мне еще более невыносимый всполох муки. Эти стройные длинные ноги, гордый стан, и завитки волос, выпавшие из прически на высокую шею грузинской царевны – это все уже было не для меня!...Женя оглянулась гневно.

– Не смей подсматривать, отвернись сейчас же, или я тебе... – он стиснула ручку щетки.

Я опрокинулся ничком и вцепился зубами в угол подушки. Так, я и лежал, оцепенелый, пока не щелкнул привычно, но теперь отчужденно и сухо, замок входной двери...Весь день я пытался забыться в работе. Это удавалось, пока я изучал вместе с Юркой Серегиным и Димулей Бубновым действие их многоканального компенсатора потенциалов. Хуже было, когда оставался один на один со статьей Сандерса, изученной вдоль и поперек. Было пятница, и невольно приходила мысль: "Куда же себя подевать в субботу и воскресенье?"Субботу провел в подвале под домом. У нас, как и у всех жильцов, был выгорожен чуланчик для картошки и прочих заготовок. Женя давно просила сделать полки, и вот теперь при желтом свете голой электрической лампочки я старательно строгал и сколачивал то, что стало совершенно не нужным ни ей, ни мне. Во второй половине воскресенья, когда дочки проснулись после дневного сна. Женя сказала мне на кухне:

– Сейчас я с Марьей уезжаю на Арбат.– Уже делим детей? – ужаснулся я.– Дурень. Ты загляни в ее горлышко. Ей так безобразно удалили гланды. Растут какие-то гроздья! Я договорилась, ее берут в детскую клинику на Пироговке. И я хочу быть поближе к ней, по крайней мере, смогу бывать днем при ней... Кстати, Дарья, опять запустила музыку до безобразия, одно рисование в голове. Постарайся ее подтянуть. Сажай за инструмент каждый вечер, хоть силой, хоть баснями своими. И неукоснительно води к учительнице. Подлечим Машкино горло, и тогда займемся оформлением наших новых отношений, Александр Николаевич.

...Мы с Дашей видели в окно, как растворились в вечерних сумерках Женя и Маша.

– Нехорошая какая мамища! – сказала Дашка сердито. – Машке так Москва, а мне одна музыка.

– Ты это брось, Дарья,– сказал я дочке. – Ты же знаешь, что предстоит испытать Машеньке. Причем тут Москва?

Бедная моя Дашка, жалея сестру, тут же и разрыдалась. Я посадил ее на колени и прижал к своей груди, и шептал ей утешения, утирал крупные слезы, бежавшие по щекам одна за другой. Потом зажег свет и усадил Дарью за клавиатуру "Рениша". Хромая на каждой ноте, она принялась кое-как сплетать хорошо мне знакомую печальную мелодию украинской народной песни. Я помнил слова этой песни, неведомые ни Даше, ни Маше, о том, что страшно, когда любовь гибнет, как яблоневый цвет при нежданном заморозке...Ночью мне приснилась Женя. Она ослепительно хороша была в вечернем черном платье с открытыми плечами. В ушах сверкали чудесные серьги. Был ресторан или писательский клуб со столиками. Неведомый режиссер, может быть, и сам Клод Лелуш, во сне я не исключал такой возможности, так ловко построил мизансцену этого сновидения, что я не видел лица мужчины, которому улыбалась Женя. Однако же я видел, что мой соперник одет со вкусом, сочетающим изящество и легкую небрежность. В чем это выражалось, я бы не смог сказать. Я просто знал, как и то, что любовь этих двоих за столиком так же взаимно проникновенна, так же сливает воедино их души и судьбы, как любовь Анук Эме и Каскадера, поэтому и светится Женя такой благодарной, такой ослепительной женственностью.Проснувшись, и еще не веря, что видел только сон, я метался на узеньком своем ложе, стиснутый с двух сторон подлокотниками кресла-кровати. И тут пришло вдруг воспоминание о неистовстве и бреде нашей последней близости... Я ужаснулся: последней? Неужели действительно последне й? А ведь это она в ту ночь еще пыталась удержать в душе свою любовь ко мне. Любовь, которая уходила с жуткой неизбежностью, как уходит из тела кровь, когда пересечена артерия... Снова и снова виделась мне Женя в черном вечернем платье и с чудесными сережками, которых я, Величко, ей никогда не дарил. Я почувствовал, что могу лишиться рассудка, если еще, хоть сколько-нибудь, будет длиться это самоистязание... И на помощь мне снова явилась задача, которая еще не могла, пожалуй, называться даже и задачей с маленькой буквы, так неопределенны были ее посылки и ожидания. Я вызвал ее лихорадочно в поисках спасения от подступающего безумия. И она действительно пришла и успокоила меня, спасительница – задача, мое прибежище и надежда в жутком мире, где умирает любовь. Я подумал даже, что это, может быть, теперь единственная подруга, с которой предстоит мне делить дни и ночи...