Текст книги "Звездное вещество"

Автор книги: Евгений Черненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

– Все чепуха и бред. Какая-то убогая техническая фантастика в духе Немцова и Казанцева. А вот фотография чрезвычайно интересна. По-моему, здесь и не пахнет никакой шаровой молнией. Но вам удалось каким-то образом спровоцировать перегрев плазмы в стволе линейной молнии. Температура здесь была в сотни раз выше, отсюда увеличение яркости и более сильная засветка пленки. Дайте мне эту фотографию на всякий случай. Думаю, мы с вами скоро займемся расшифровкой этого иероглифа...

Может возникнуть непраздный вопрос: это что же, Саня Величко предусмотрительно прихватил фотографию молнии на экзамен? Такой хитрый? Клянусь всем атмосферным электричеством – нет! Сделанная контактно с пленки 6x9, эта фотография просто была заложена у меня в записную книжку. И во время исповеди я не мог ее не показать... Да, многим я обязан Кухаревскому, а прежде всего – живущим во мне и поныне убеждением, что мир полон хорошими людьми. У подъезда своего дома Кухаревский мне сказал:

– Вам недостает культуры, Саша. Вы дичок с врожденной физической интуицией. Если привить к ней кое-чего культурного, математического к тому же, может выйти большой толк. Ведь дарование – это то, что дается нам даром, мало еще что на свете так же безнравственно, как пустить этот дар по ветру из-за лени и бесхарактерности. Ученому нужен характер! Скоро вы в этом убедитесь. Да хоть вчитайтесь в биографии Резерфорда, Эйнштейна, Марии Кюри... Ну, давайте – успеха вам с немецким и химией!

Немецкий я сдал при самых загадочных обстоятельствах. Есть у Ильфа в записных книжках такое: "Путаясь в соплях, вошел мальчик". Вот так же, путаясь в плюсквамперфектах и кондиционалис айн, мальчик Саша Величко, семнадцати лет от роду, вошел на экзамен по языку. Взял билет. Строгая седая старушка-экзаменатор выдала мне текст для перевода и пересказа. За подготовкой я просидел два с половиной часа и снова оказался последним из экзаменующихся. Трепеща, подсел к столу для ответа. Но едва я открыл рот, старушка уже старательно вывела в экзаменационном листе "пять" и спросила: "А вы правда очень хотите здесь учиться, молодой человек? Странно, Юрий Васильевич мне сказал, что вы очень способный мальчик, но по вашему виду этого не скажешь".

Химию я вымахнул на пятерку уже без вмешательства таинственных сил. Но прошел в институт на самом пределе. Так прыгун в высоту буквально обтекает свою планку. До проходного мне недоставало трех баллов! На десять мест, оставшихся от конкурса, претендентов отбирали из "отбросов", взвешивая все и вся. Так мне Кухаревский потом рассказывал. В этих-то обстоятельствах он и пустил в ход фотографию молнии. Она перевесила довод об отсутствии у абитуриента Величко достаточных знаний по математике. Расшифровкой же иероглифа, оставленного молнией на том снимке, мы с Кухаревским занялись только через год.В первые дни учебы мне все казалось, что чудесный сон вот-вот развеется, и выяснится, что моя фамилия по ошибке вписана в списки студентов первого курса, да еще и с отметкой "общ", что означало мои права на общежитие, в котором я уже поселился... После лекций неудержимо тянуло шататься по улицам старого Таганрога, которые, начинаясь у маяка, веером накрывали мыс – тот самый "рог", который попал в название города. Его переулки-дуги двумя своими концами выходили к белесо-голубому Азовскому морю. В чисто выметенных дворах после щедрой поливки празднично сияли цветы. Благоуханием табаков перекрывались запахи хлорки и креозота. Держалось совсем еще летнее тепло. Еще можно было купаться и нежиться под солнцем на песочке. Кошек, скребущихся на душе, еще удавалось смирять обещаниями, мол, упорнейшую учебу начнем с вами сегодня же вечером -законспектируем первоисточники классиков и сделаем задание по начерталке. Иногда я встречал во дворе или в коридорах Кухаревского. Юрий Васильевич кивал мне, торопясь по своим делам, а я стоял с пылающими ушами и не мог понять, что же это меня, деревенщину, так разволновало...Что же, в конце концов, заставило меня сесть за работу? Совет Кухаревского "формировать характер", нежданно налетевшая непогода или мнительное предчувствие, что в зимнюю сессию я непременно завалю математику? Пожалуй, равнодействующая всех названных факторов пересилила наконец инерцию сладостной сентябрьской лени. Программа самоусовершенствования сложилась и была принята к неукоснительному исполнению. В основу этой программы лег тезис: "Нет ничего превыше высшей математики". Я занимался по шестнадцать часов в сутки, прихватывая также и воскресенья...

Немало отчаяния пережил я в ту осень именно в связи с математикой. Приходилось, что называется, "изнурять себя постом и молитвой", пока однажды, уже в декабре, не обнаружилось что все математические премудрости, с которыми я сражался с каждым поврозь, вдруг слились для меня в единое целое, полное такой же красоты и гармонии, как, скажем, физическая картина грозового разряда. Можно точно сказать, что математикой я тогда запасся на всю жизнь. И не просто усвоил какие-то ее разделы, а овладел самым ее существом, которое сродни интуиции... Но я все еще страшился близящихся экзаменов, так что даже обидной показалась легкость зимней сессии.И во втором семестре я натиска не сбавил, втайне ликуя очевидным успехам в формировании характера. Налицо были и материальные преимущества настойчивой учебы – я получал повышенную стипендию – пятьсот сорок рублей, большие по тем временам деньги. К весне смог даже и приодеться по моде. Купил длиннополый пиджак грубой пестрой шерсти с накладными карманами, желтые венгерские полуботинки на толстой белой губке и фиолетовый галстук с пальмой. Укоротил и обузил в ателье свои "клеши", так что и приобретенные по случаю пестрые модные носки из-под них были хорошо видны. Все, как у людей, не стыдно было бы и на танцплощадке показаться. Но свои вечера я гробил на факультатив по вариационному исчислению и дополнительные лекции по статистической физике...А потом было наше "колхозное лето" – сорок дней на уборке урожая. И была первая любовь, безответная и горькая с момента ее осознания, то безнадежная до отчаяния, то вдруг освещаемая безрассудной надеждой. Влюбленность страшила своей всеохватностью, отбирала и впустую сжигала энергию души, оставаясь такой же зыбкой, как степной зной с размытыми маревом горизонтами. Не было никаких сил разорвать цепи этого сладкого рабства, которое так неожиданно и волнующе ново открывало тебе самого себя...В первые дни сентября на втором курсе я обнаружил вдруг отвращение к учебникам и лекциям. Как-то пугающе не хотелось учиться. Часами я просиживал в читальном зале, листая и листая журналы, открывавшие мир избранной профессии, ее горизонты и дали – даром, что по верхам, зато вся электроника, как на ладони. Журналы американские на превосходной бумаге и с цветными картинками. И отечественные журналы – без цветных картинок и на плохой бумаге. Бесцельное это листание, в конце концов, тоже вызвало скуку и отвращение. Хотелось, как во времена АЭС, придумывать, изобретать, создавать нечто небывалое... такое, чтобы однажды принести в группу журнал со своей статьей, хотя бы и отечественный на серой бумаге. Вот тогда... Что тогда?.. Тогда в серо-зеленых глазах Юли Стрельцовой, быть может, засветится интерес к твоей персоне, не так ли?Вкус открытия, как вкус крови. Я был диким волчонком, еще до института попробовал этой крови, и пресная овсянка лекций теперь крепко пахла для меня неволей. Я томился всем этим бессознательно, а ясным умом понимал, что создаваемый по совету Кухаревского характер безнадежно рухнул.Как же они были наивны, а порой и вредоносны, эти рациональные программы самоусовершенствования! Строишь, бывало, строго продуманную линию поведения и, ломая себя не один месяц, следуешь ей, и уже кажется тебе, что стал таким, каким себя задумал. И вдруг очередное крушение – вопреки самым лестным представлениям о себе, творишь нелепости и ломаешь строгие, тобой же принятые правила. Так, вероятно, крушит стойло молодой рысак, вспоминая о вольной жизни в пьянящих просторах... Откуда же было знать, что потребуются еще годы таких вот мучительных метаний, пока рядом не окажется очень любимая женщина. Только она сможет заставить становиться таким, каким тебя видит она, потому что она уже давно разгадала, каким ты бываешь в лучших своих проявлениях, и очень хочет, чтобы ты оставался таким всегда. И нужно еще, чтобы и она любила тебя, только тогда ей хватит сил на это... В сущности, всем, что тебе удастся сделать в жизни, ты будешь обязан только ей одной.Лекции Кухаревского по физическим основам электровакуумной техники нам предстояло слушать только в пятом семестре. А тогда, в начале второго курса, будто бы угадав, что со мною творится, Юрий Васильевич предложил:

– Приходите ко мне на кафедру в среду в восемнадцать тридцать. У нас начинает работу научно-исследовательский кружок по газоразрядной тематике. Для старшекурсников, правда. Но для вас можно сделать исключение. Попробуем разгадать вашу фотографию с молнией. Договорились?

...Начали с разбора условий, в которых наблюдали феномен, до этого мне и в голову не приходило, что можно такими простыми средствами сделать количественную оценку явления.

– Вы говорите. Саша, что проволока петли испарилась, а провод электромагнита остался цел? Припомните диаметр и материал того и другого... Так, прикидываем ток молнии. Недурно, от тридцати до пятидесяти килоампер. Далее, перегорели лампочки в домах. Какое было расстояние от старой груши до линии электросети?.. Подставляем сюда двести метров, то есть два на десять во второй степени... Тоже недурно. Вам досталась молния с напряжением в десять миллионов вольт. Теперь, сколько витков было в обмотке электромагнита, и какой вы пропилили зазор в сердечнике? Считаем, еще считаем. Ог-го! Таких напряженностей магнитного поля не получал еще никто в лабораторных условиях. Ну и забавы же у наших советских детей!

По моей гипотезе, которую я тут же изложил, шаровая молния возникала так. Петля в обычной молнии сомкнулась в кольцо, но ток в кольце продолжал течь. Магнитное поле этого плазменного кольца, стремясь занять как можно меньший объем, скатало само этот плазменное кольцо в шарик, который и светился, пока не израсходовалась запасенная в магнитном поле энергия. Именно эти представления и заставили нас с Валиком пустить ток, через обмотку электромагнита, сделанного из старого сварочного трансформатора, чтобы запасенная магнитным полем энергия была побольше...– Не было, не было там никакой шаровой молнии, – поморщился Кухаревский. – Она непременно бы двигалась и оставила бы слабый извилистый след на фотопленке, а не эту вот жирную кляксу. Моя гипотеза вот какая. С помощью своего совершенно гениального магнита вы организовали отшнуровывание дуги, возникшей на месте испарившейся проволочной петли. Далее предположим, что ток молнии продолжал расти, и росло магнитное поле, стягивающее поперечное сечение дугового разряда, поэтому здесь резко нарастала температура. А это уже несомненно такое, чего в обыкновенной молнии не бывает. Это уже нечто такое!.. Вы представляете себе, Саша, что это значит? Это значит, что у деток совсем недетские забавы. Молния длилась тысячную долю секунды. Чувствительность пленки шестьдесят единиц... Вот вам температура – триста тысяч градусов! Вот так, а вы говорите плазменное колечко. Ну, а что запрещает нам воспроизвести такой плазменный шнурочек в разрядной трубке? Магнитное поле стянет всю плазму к оси трубки, образовавшийся вакуум изолирует ее от стенок, и тогда можно будет ожидать перегрева в миллионы градусов. А если еще разряд проводить в дейтерий-тритиевой смеси, то это будет, Саша, означать, что открывается путь к управляемой термоядерной реакции.Меньше, чем через год, весной 56-го, академик Курчатов сделает в Англии доклад о нагреве дейтерий-тритиевой плазмы током в отшнурованном разряде и о получении при этом потока нейтронов, свидетельствующих, что наблюдается термоядерная реакция... К тому времени история с приличной толикой ртути, ушедшей по моей милости под щелястый паркет лаборатории, начнет забываться, как забывается все плохое на свете К тому времени я уже решительно расстанусь с горячей мечтой о свершении небывалого. Сообщение о начале "эры управляемого термоядерного синтеза", которое свершилось как-то в обход наших с Ю.В. Кухаревским начинаний, не так уж и зацепит меня.А в тот вечер при разговоре с Кухаревским у меня голова шла кругом. Мы чуть не до полуночи засиделись, планируя первый эксперимент. Я сильно недоумевал, где же мы возьмем такие токи и такие напряженности магнитного поля. Но Кухаревский изящно выделил из множества встающих проблем одну-единственную, но принципиально важную, от которой зависело все дальнейшее. Можно ли вызвать отшнуровывание плазмы посредством внешнего магнитного поля? Он сделал предположение, что явление это должно подчиняться масштабированию, значит, можно попытаться изучать его при токах и напряженностях, достижимых в лабораторных условиях.

– Для начала даже неважно, будет ли в таком шнурочке перегрев, – сказал Кухаревский. – Нам важно убедиться, что такое бывает, что это сжатие плазмы – реальность.

Он дал мне задание подготовить эскизы разрядной трубки и схему экспериментальной установки... Я засел за работу основательно, как во времена АЭС, и неожиданно начал раздумывать о плазменном колечке, так жестоко отвергнутом Кухаревским. Не напрасно, оказывается, я накачивал себя математикой весь прошлый год. Первая в жизни самостоятельно выведенная формула была несказанно красива па бумаге и казалась несомненно истинной. Я подставил в нее значения токов и других величин нашего с Валиком эксперимента, изящно определенные Кухаревским и ахнул: колечко могло существовать! Через неделю я пришел к Кухаревскому сияющий и интригующий и выложил перед ним свою находку. Кухаревский с полчаса внимательно изучал мои выкладки, посмотрел на меня, не выражая никакого энтузиазма, и сказал:– Может быть, вы и правы, Величко, хотя формула выведена при большом числе упрощений и без учета динамики. Но было бы нечестно с моей стороны навязывать вам идею "шнурка". Всю схему эксперимента вам следует пересмотреть. Сделайте это самостоятельно. Вы справитесь... Кстати, приходите завтра вечером в Большой актовый зал на прослушивание грамзаписей. Мы начинаем с Моцарта, приходите.А на сегодня у меня был запланирован театр. В кармане моего грубошерстного пиджака лежали два билета в ложу бенуара, и Юля Стрельцова была приглашена и не отказалась, вопреки опасениям. Вечером в половине седьмого я пришел к подъезду Юлиного дома. Двухэтажный купеческий особняк чеховских времен был разделен на десяток квартир, и во втором этаже два узких окна были Юлины. Там протекала жизнь божества. Окна были еще по-летнему распахнуты. Юля выглянула, закалывая при этом волосы, и сказала: "Выхожу, Санька". Вскоре она появилась в темно-вишневом строгом платье и в туфлях на высокой шпильке. Ликуя, что попал в тон, я протянул ей бархатный багровый георгин, сорванный по дороге в каком-то палисаднике. Юля благодарно улыбнулась. Охваченный внезапным ознобом, я осознал, что девичья красота будит в моей душе такое же волнение, какое поднимается при мысли о предстоящем исследовании.В театре давали "Дядю Ваню". Весь недолгий путь до театра Юля рассказывала мне о том. как целый выпуск школы-студии МХАТ в чеховский юбилей в 44-м году вызвался ехать на работу в Таганрог, в театр имени Чехова. Не всякий столичный театр может теперь поставить Чехова так, как это делается у нас в Таганроге!.. В ложе бенуара, посмотрев программку, Юля сказала:– Как тебе везет, Санька, сегодня – Глазырин, Шахов и Антонюк!Я же только теперь осознал, что в театре я – впервые, но постыдился в этом сознаться. Когда поднялся занавес, открывая террасу "небогатого помещичьего дома", меня неприятно поразили форсированно сильные голоса старой няньки и Астрова... Но вскоре я оказался захвачен их разговором и перестал замечать нарочитую театральную громкость речи. Изредка я поглядывал на Юлию и, по блеску ее глаз, видел, как захвачена она действием, хотя смотрит этот спектакль уже в третий раз.В конце антракта в ложу пришел четверокурсник Валька Белугин. Он был в строгой темно-серой тройке и лаковых штиблетах. Бабочка в горошек уселась в промежутке между жесткими накрахмаленными уголками воротника его белой рубашки. Я почти с болью ощутил убогую претенциозность своего "модного" одеяния... Знал я Белугина как большого "зашибалу", вечно стреляющего троячки у первокурсников. Был он местным и, живя на материных харчах, не пропитания ради, а лишь в вечной своей озабоченности о "стакашке портвешка" выходил на отстрел троячков, которых никогда не возвращал. И надо же. каким подает себя фертом! Сейчас я отдал бы ему и три червонца, припасенные на самый черный день, только бы он убрался подальше.Но Белугин сел позади нас, воспользовавшись свободным местом. Потом он подвинулся вперед вместе со стулом, протянул длинные ноги между нашими с Юлей стульями и покровительственно возложил свои руки на спинки наших стульев. Получилось так, будто он правой рукой обнял меня, а левой – Юлю. Я ждал, что Стрельцова как-то пресечет нахала, но она спокойно смотрела на сцену, где мучился тоской бедный дядя Ваня в ночном эпизоде с любимой им Еленой Андреевной. Тогда я сам резко отодвинул свой стул, чтобы стряхнуть с него руку Белугина, а тот, как не в чем ни бывало, занял отвоеванное место. Я уже не слушал актеров, а с нарастающей тоской наблюдал, как что-то шепчет Юлии этот хлюст, и она, беззвучно смеясь, изредка отмахивается от него рукой: "Не мешай!" Но жест этот так некатегоричен, так замедлен, что ясно же: ей очень льстит внимание столь замечательной личности, как четверокурсник Белугин...И уже до конца спектакля я не мог отделаться от навязчивых аналогий между происходящим на сцене и здесь, в ложе бенуара. Очарование спектакля сменилось у меня ощущением неодолимой пошлости. Липла к телу влажная от пота рубашка. Голоса актеров были непереносимо фальшивы. Оставалось одно спасение. Я принялся обдумывать предстоящий эксперимент. Я вызвал к памяти формулу, выведенную самостоятельно, и перестал слышать и видеть все вокруг. Прежде всего выяснилось, что при пониженном давлении в разрядной трубке устойчивость плазменного кольца обеспечивается при вполне приемлемом магнитном поле. Но ток разряда по-прежнему непомерно велик, трудно даже себе представить источник такого тока. Потом пришла простая мысль: ток ведь нужен в течение тысячной доли секунды, значит, можно накопить предварительно заряд в конденсаторе большой емкости, как это делается в импульсной радиолокации. Прикинул необходимую емкость. Ничего себе – не одно, так другое! Конденсатора такой емкости, да еще высоковольтного, просто не бывает. А если собрать батарею конденсаторов? Пожалуй, это мысль!.. За всем этим даже знаменитое астровское "В Африке сейчас, должно быть, жарища!" в конце спектакля осталось мною незамеченным.Обратный путь из театра мы совершаем все так же втроем и в прежней диспозиции, убеждающей меня, насколько я безразличен Юле Стрельцовой. Белугин идет рядом с нею, поддерживая ее локоть и продолжая бесконечный треп о какой-то ерунде. Я плетусь сбоку от них, сгорая от нестерпимого стыда, но не решаясь свернуть в ближайший переулок. Огромная белая луна сияет над засыпающим Таганрогом. Изредка задувает холодноватый ветер, и вот уже Белугин отдает Юлии свой пиджак, и она благостно нежится, запахивая его на груди. Бархатный георгин оказался в руке Белугина, и он щиплет его, как ромашку. Словом, все тут складывалось к тому, чтобы прийти Сане Величко к новой рациональной программе, в которой уже не будет ни этой несчастной влюбленности, ни попыток завоевать внимание Юлии к своей особе. А что будет?.. О, будет только эта восхитительная проблема перегрева плазмы, о которой Белугин и понятия не имеет, хотя он без году дипломированный инженер!

Юлия и Белугин остались стоять у подъезда дома, где еще в начале этого вечера жила моя богиня. Я шел в общежитие спокойный и холодный, как и подобает ученому, занятому лишь своими нелегкими отношениями с природой. Я уже два года знал о себе, что в полнолуние плохо и тревожно спится, но зато легко и результативно работается... Приколов к абажуру прошлогоднее задание по начерталке, я заслонил от света лица безмятежно спящих на своих койках ребят и принялся за практическую разработку эксперимента. Изредка я отрывался от работы, чтобы проглотить десяток-другой страниц увлекательного романа американца Митчелла Уилсона "Живи с молнией". Там как раз начинающий физик Эрик Горин сооружал свою экспериментальную установку... Сердечные дела Эрика Горина, впрочем, были не чета моим. Когда его Сабина в очередной раз появлялась на страницах, я ловил себя на том, что видится она мне в облике Юлии, и через мое сердце, точно разряд электрического тока, пробегал импульс мучительного стыда за пережитое сегодня. Под утро я завершил свою работу и прилег на койку, не раздеваясь. Снял только галстук и ботинки. И тут же тревожный сон понес меня по своему руслу, качнув, как ореховую скорлупку.

Утром у меня было "окно" в расписании, я мог бы еще два часика поспать, однако, новая жизнь требовала решительности и мужества. Я вскочил, взбодрился ледяной водой и отправился в институт, неся заложенные в тетрадь с конспектами листки своего проекта. Я нашел Кухаревского на кафедре.. Юрий Васильевич оказался свободен и охотно посмотрел мои наметки Он все принял безоговорочно, вспомнил, что видел на кафедре электротехники ящик с трофейными высоковольтными конденсаторами, и обещал взять их напрокат. Потом он подписал мои эскизы.

– Когда же вы все это успели сделать, Величко? – удивился Кухаревский. – Мы с вами толковали о вашей формуле вчера. И вчера же, каюсь, я подсмотрел, как вы входили в театр с одной очаровательной девушкой с вашего курса.– Все пришло во время спектакля, – не без любования собой сообщил я.– Тогда здесь что-то не так, – улыбнулся Кухаревский. – Это выдает в вас новичка. Хороший физик ни за что не станет заниматься наукой в обществе красивой девушки. Это не мое только мнение, так считает и великий Ландау.

Оказалось, что не напрасно в прошлом семестре мы занимались практикой по стеклодувному делу... Я принес эскизы своей разрядной трубки в стеклодувную мастерскую и стал наведываться туда каждый день, все надеясь увидеть воплощенным свое творение. Дня три заказ пролежал без движения. Наконец, стеклодув сказал:

– Послушай, парень, ты мне надоел! Зря мы, что ли, накачивали вас в прошлом семестре? У тебя, помнится, недурно получалось. Вот тебе свободный верстак с горелкой, садись и делай. Сам слепишь свою каракатицу. У меня, понимаешь, завал!

Часа два, до жгучей боли в груди, я провозился, пока удалось сделать более или менее приличную трубку. Желая доказать себе, что смогу лучше, я тут без сожаления уничтожил ее. Вторая получилась такой красивой, что я не в силах унять восторг, слишком быстро вынул ее из пламени, и она вдруг со звонким коротким щелчком дала неизлечимую трещину. Поэтому следующую красавицу я долго выдерживал в приглушенном мягком пламени, а потом бережно спеленал горячей асбестовой тканью. Когда трубка остыла, я долго не мог натешиться всамделишным видом этого "чуда электроники". На землю меня спустил стеклодув:

– Ну ты даешь, Сашка! Посмотри на манометр. Ты сжег чуть не весь баллон ацетилена. Больше я тебя не пущу.

С этой своей трубкой и со схемой установки, подписанной Кухаревским, я пришел в лабораторию. Заведующий Вениамин Сергеевич Котов, известный среди студентов как просто Кот, носил очки со стеклами такой толщины и силы, что взгляд его в первую минуту устрашал... Я впервые был в этой великолепной лаборатории. Мне очень нравились стенды, где на деревянных лакированных рамах смонтированы были вакуумные системы для выполнения студентами работ -замысловатое стеклянное кружево, в узорах которого, к стыду своему, знакомым я признал разве что притертые стеклянные краны, желтые от вакуумной смазки. Где-то в недрах одного стенда с артистизмом эстрадного ударника выстукивал свое "ти-та-тита-тита" форвакуумный насос. Кот подвел меня к полуразобранному стенду в дальнем углу лаборатории.

– Здесь есть система для напуска инертных газов. Твою разрядную трубку следует припаять вот к этой вакуумной магистрали. Но сначала на место надо установить электромагнит. Кстати, он у тебя есть? Нет? Ну так поклонись на кафедре СВЧ приборов, может быть, что-нибудь подберут из уважения к Кухаревскому. Высоковольтный выпрямитель тоже добывай сам. Фотоаппарат у меня есть, и превосходный, вон там стоит... – Котов указал на старинный ящик с большим объективом, закрытым черной крышкой, при снятии которой вылетает птичка. Далее Котов вскинул худые руки на уровень очков и патетически произнес:– И заклинаю тебя, неофит! Видишь, в систему здесь впаян ртутный манометр Маклеода? Электронные вакууметры достать пока не удалось. А давление в трубке, как я понимаю, тебе нужно измерять точно? Так вот, с маклеодом – предельная осторожность! Как с девушкой, и даже деликатнее. Понял?

Довольно быстро я раздобыл и электромагнит, и высоковольтный выпрямитель. Около часа носил чемоданчиком конденсаторы из кладовки на кафедре электротехники. Несколько вечеров потом паял конденсаторную батарею, монтируя ее в корпусе списанного игнитронного выпрямителя. Дней через десять моих напряженных трудов был призван, наконец, стеклодув. Он разместил разрядную трубку в зазоре электромагнита и припаял ее патрубок на магистраль вакуумного поста. Я осознал, что нахожусь на пороге свершения... Кот отдал мне без остатка один из своих вечеров. Он научил меня работать с вакуумом, мыть систему водородом и напускать в разрядную трубку аргон или гелий, хранившиеся в волейбольных камерах с пережатой пуповиной. Мы запустили высоковольтный выпрямитель и попытались зарядить батарею. Искры шли в самых неожиданных местах. Пришлось проложить по три слоя оргстекла там, где одинарные слои были пробиты. Наконец удалось батарею зарядить. Разряд через трубку дал в междуэлектродном промежутке синюю яркую искру, вызвав у меня первое недоверие. Непохоже было, что такую непокорную и яростную искру удастся свернуть в кольцо... Но ведь еще не включен магнит! Ещё не выведены на режим ни ток, ни магнитное поле! Рано отчаиваться... Это происходило вечером в субботу. Кот посмотрел на часы, потом на меня, будто сверяя одно с другим, и махнул рукой:

– Ладно! Давай разок попробуем сегодня. А то ведь ты изведешься в воскресенье.

Мы отладили все режимы и, закрепив на штативе фотоаппарат, нацелили его на разрядную трубку. Кот поставил вместо матового стекла кассету с фотопластинкой. Потом погасил свет и снял крышку с объектива.

Давай! – скомандовал он, и я нажал кнопку. В темноте вспышка была особенно яркой. Ослепленный, я не мог бы точно сказать, увидел ли за стеклом трубки в разрядном промежутке заветное колечко. На сетчатке глаз отпечаталось яркое пятно, и только. Кот, не зажигая света, вынул кассету и прошел к верстаку, где горел красный фонарь. Оба мы склонились над ванночкой с проявителем... Фотокамера заглядывает в разрядный промежуток сбоку, в случае удачи на пластинке должна была проявиться буква "о"... Но на пластинке медленно проступал какой-то черный извивающихся червяк. Вспомнились слова Кухаревского: "Формула выведена при большом числе упрощений". Ну и ну! А радио уже передавало бой курантов на Спасской башне. Кот зажег свет, быстро обесточил оборудование и, натягивая замшевую свою кепку, сказал:

Да что это ты так весь посинел, Александр? Первый блин просто обязан быть комом. Может быть, тебе еще сотню таких комьев увидеть придется, прежде чем настоящие кругленькие пойдут... Ты лучше пораскинь мозгой, где ты мог начудить в своих расчетах.

Умом я прекрасно понимал правоту Кота. Я шагал к общежитию. Теперь не было луны, или она была за облаками. Но я чувствовал, что со мною произошло что-то похожее на недавний выход в театр. Аналогия злила меня. "Что уж такого тут похожего?" – спрашивал я себя. И вдруг понял, что теперь, как и в тот вечер, из души ушло очарование...Все воскресенье я отдал курсовой работе по электротехнике, рассчитывая токи в замысловатой электрической цепи. Не бог весть, что за трудности, однако же от мрачных мыслей эта рутинная работенка уводила. К вечеру я покончил с этим занятием, и принялся раздумывать над вчерашней неудачей. Как мне не хотелось рассказывать об этом Кухаревскому! Я должен был во всем разобраться самостоятельно...Был уже конец октября. Порой налетали дожди, и тогда вороха жухлой листвы под ногами слипались на тротуарах в пласты. На лекциях я садился теперь так, чтобы не видеть золотистые светлые косы, по-школьному связанные на затылке большим шелковым бантом. Труднее было избегать встреч на семинарских занятиях. Как ни остерегайся, но вдруг встречаешься со взглядом серо-зеленых, будто бы солнцем до дна просвеченных глаз. И снова – голова кругом, и беззвучный вскрик отчаяния, потому что счастье твое на свете без этих глаз невозможно... А Юлька всего лишь попросила у тебя на минутку справочник и спокойно ждет, пока до тебя дойдет элементарный смысл се слов. Естественно, что моя сердечная тайна уже давно не была таковой для группы, и я порой ловил на лицах других однокурсниц безмолвные пересмешки в свой адрес. Группа была осведомлена и о моей раннеспелой и кипучей научно-исследовательской деятельности. Здесь насмешек не чувствовалось, но интерес к исходу матча "Величко против молнии" носил характер выжидательного любопытства. Никто еще не знал о моей первой неудаче. Ах, как же мне нужен был успех!..И вот однажды на скучной лекции по политэкономии пришла спасительная, как мне показалось, догадка. Я придумал "завихритель". хитроумную систему электродов, которая должна была заставить того зловредного червяка с фотопластинки скушать-таки собственный хвост и превратиться в кольцо. Благо я с младых ногтей умею слесарничать, а в лаборатории Котова был отличный верстак с набором инструментов. Трех дней не прошло, как у меня уже было готова новая разрядная трубка, и стеклодув поставил ее на место прежней в зазоре магнита. Снова я старательно откачивал и промывал водородом вакуумную систему. Осталось только заполнить трубку инертным газом, выйти на режим и сделать снимок. Нетерпеливо ждал я темноты за окнами лаборатории, но Кот не мог остаться в тот вечер. Он сказал: