Текст книги "Звездное вещество"

Автор книги: Евгений Черненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Я понял, что Женя хочет продолжить тот "неинтересный", по мнению Маши, разговор. Но я все еще был смятен и растревожен и только виновато улыбнулся.

– Завтра поговорим. Завтра после эксперимента, Женечка!

– Будь другом, положи в мою сумочку, там на столике под вешалкой, – сказала Женя, протягивая мне свои бумаги. – Утром в электричке доделаю.

В эту ночь мне впервые приснился пугающе ненужный сон, в котором была Юлия... Снилось то, чего никогда не было – прощание после получения дипломов. Мы сидели рядом на зеленом сундуке в прихожей, страшась прикосновения, как электрического удара. За окном близко и подробно был виден кирпич брандмауэра. И день снаружи был июньский солнечный, и свет его обильно втекал в узкую, всегда затененную расщелину между домами. Полумрак в прихожей был разбавлен этим золотисто-медовым светом. Нам было нужно что-то сказать друг другу, но я не мог назвать ее имени. Оно непроизносимо было и запретно. И не мог отвести взгляда от милых губ с глубокими уголками... Вдруг потянулся рукой к светлой прядке на ее виске, чего делать уж никак не следовало, и проснулся. Боль, вынесенная из сна, наяву мгновенно обернулась мучительной виной и стыдом. Я невольно простонал и прижался щекой к горячему и наяву любимому плечу.Уже в первые месяцы жизни дочерей я почувствовал, что стал относиться к Жене по-другому, с каким-то новым оттенком нежности... Во время ночных кормлений я помогал ей управляться с орущими Машкой-Дашкой. Что-то приносил, что-то уносил, обмывал, смазывал, пеленал, пока умиротворенные дочери не затихали, симметрично припав к маминой груди. Женя кормила при свете ночника. "Спи теперь, Санечка, спи. – говорила она. – У тебя завтра работа". Но мне казалось нечестным засыпать раньше Жени, и я только чуть задремывал, лежа за ее спиной и согревая телом ее поясницу, начавшую поднывать после родов. "Зубчик" из кардиограммы ушел, а вот это прицепилось... В том полусне-полуяви виделась мне установка, в которой вещество плазмы в миллионную долю секунды схлопывается в сверхплотную точку. Утром, пока цеховая круговерть еще не кружила мне голову, я отдавал себе довольно точный отчет об этих ночных грезах, набрасывал какие-то эскизы... Но сооружать эту установку мы с Пересветовым принялись только через год, который ушел на выбивание площадей под нее...

Пожалуй, следующая зима оказалась еще счастливее предыдущей! Мы получили через профсоюз вот эту "двадцатиметровку". Дочери уже начали ходить и лепетать, но Женя еще не работала. У меня креп ко наладилось дело в цехе, и я мог теперь выкраивать время для своего заветного, стал мотаться в Дубну – выпрашивать у физиков шеститонный магнит от списанного циклотрона. Пересветовские однокашники по МИФИ охотно его нам отдали, но на пути встал некий администратор, который никак не мог или не хотел определиться с формой финансовых расчетов и безаппеляционно говорил мне: "Да не нужен он вам, ей богу! Будет где-нибудь на задворках у вас ржаветь. Подумайте, во что вам обойдется одна только его перевозка!" Была мягкая многоснежная зима. Приезжая в Дубну, полупьяный от обильного тихого снегопада, я шел через лес к Ядерному центру, и радостно верилось -вот построим мы свою установку и тогда!.. В конце концов, "моя взяла", и шеститонный магнит на мощном "КрАЗе" поехал в Синявино.

Вакуумная камера, сделанная Рябинкиным по моим эскизам, была уже не просто разрядной трубкой, как в наших с Кухаревским экспериментах в Таганроге. Она допускала быструю переборку, обеспечивала смену наполняющих газов и подачу на электродную систему больших импульсных напряжений. Она была способна проанализировать параметры плазмы и "запомнить" явления, промчавшиеся за микросекунду... Впрочем, это чудо экспериментальной физики удалось довести до необходимого совершенства лишь к лету 67-го.Я тогда вернулся из Коктебеля, где Женя отважно осталась с дочками еще на один срок в "татарском домике". Как верилось в успех при первом включении установки! Но результат сильно разошелся с теорией – на пять, примерно, порядков. Не удалось нам сходу получить вещество звезд – "белых карликов". И потянулась эстафета переделок и усовершенствований. За два последующих года мы с Рябинкиным отвоевали только два порядка величины плотности. Эффект наблюдается, но в тысячу раз слабее ожидаемого! В чем причина? В чем?

Женя пошевелилась, подняла голову. – Не спишь. Почему, Санечка?.. Спи, родной.

И снова сладко уснула... Как это подтрунивает старый толстый лис Матвеев? "Что настоящему мужику от жизни нужно? – спрашивает он и начинает загибать пальцы. – Чтобы работа ладилась – это первое. Чтобы жена любила и дети хорошие росли – это второе и третье. На все это должно мужика хватать, и еще должно от него немножко оставаться для хобби – хочешь марки собирай, хочешь с удочкой у лунки на морозе сиди, а хочешь – бегай, как наш Величко, в лабораторию к Пересветову и делай неведомые миру опыты... Что там у тебя, Сашка, гениальный прорыв в неизвестность или бред собачий?" Сколько раз уже я сам задавал себе этот вопрос. Наверное, я уже давно забросил бы все к чертям, как после пролитой ртути, если бы не молчаливая готовность Рябинкина реализовать любую мою выдумку и не Женина энергичная вера в мой талант...Я стал думать о себе и о Жене, о самом удивительном чуде на свете – чуде совпадения, когда двое находят друг друга. Вспомнил один синий ветреный денек на Каре. Мне виделся неудержимый ход карской воды, плавные завитки и линии музыкального дыхания, врезанные в известняк сумасшедшими половодьями... И вот уже наша байдарка понеслась по Каре то ли к Ледовитому океану, то ли в сон...Проснулся от прикосновения Жениных губ к моему виску. Не отрывая глаз, попытался поймать ее, чтобы притянуть к себе и ответить жадным утренним поцелуем. Но Женя ловко увернулась, беззвучно смеясь. Она уже была одета к выходу и, отодвинув рукав, посмотрела на часики.– Вернусь поздно, – сказала Женя. – Нужно заглянуть к больной сотруднице. Тебе сегодня забирать дочерей из сада, не забудь! А еще купи в обеденный перерыв ведро слив. Вчера трайлер разгружали у овощного. Чудесная поздняя венгерка. Не скучай. Привет!Щелкнул замок входной двери. Зазвучали, затихая, каблучки на лестнице. Предстоящий день разворачивался в моем воображении планом последовательных действий.Перво-наперво следует разобраться, почему на операции заварки ^ стала сильнее нормы размагничиваться первая секция у "Эльфа". Второе: поручить кому-нибудь построить "статистику" для "Эликсира" и попытаться прокоррелировать ее с допусками на катоды. Не здесь ли отмычка к снижению брака? В обеденный перерыв сперва занять очередь у овощного, а потом забежать домой за ведром и заодно перекусить. После обеда внимательно пройтись с инспекторским надзором по линейке "Эха-1", даже там начала разбалтываться технологическая дисциплина. Нет, с этим можно и повременить до понедельника!.. После обеда старший технолог цеха, с ведома ревнивого Матвеева, разумеется, превратится в физика-исследователя. К тому времени Рябинкин должен бы уже подготовить установку... Впрочем, есть еще одна забота. Нужно еще зайти в кассу взаимопомощи, выписать три сотни – максимум, что дают в руки. С отложенными семьюстами это даст тысячу. А где взять еще две сотни? "Рениш" 1911-го года это здорово!Пора уже было поднимать дочек в детсад. Непростая задача – заплести четыре косы! Дашина розовая пятка высовывалась из-под одеяла. Я дотянулся и пощекотал ее чуть-чуть.

– Ну, папка же! – сердито отозвалась Дашка. – Маша, а Маша, давай с тобой его поколотим. Что он щекочется?

Два розоволицых чертенка в пижамах набросились на меня, и минуты три длилась веселая кутерьма, каждое утро заменявшая нам гимнастику.Если не считать успешной покупки ведра слив и получения трех сотен в КВП, день старшего технолога Величко резко разошелся с утренним планом. Тому виной был неожиданный звонок Матвеева:– Александр Николаевич, есть свежие новости. Зайди ко мне.Матвеев беседовал с мастером монтажного участка Новиковой. Когда-то я поражался, как это Матвеев, не покидая в течение дня своего кабинета, умудрялся быть в курсе всех дел в цехе. "Вы же мои глаза и уши, – сказал мне на это Матвеев. – При моей ли комплекции бегать по участкам?"

– Так что за новости? – спросил я.

– Их две. Как всегда, одна приятная, другая не очень. С какой прикажете, Александр Николаевич, начать?

– Разумеется, с приятной. – Тогда пляши. Главк наконец-то принял решение передать твой

"Эллинг" на серийный завод в Полтаву.

– Очень приятная новость. Теперь давайте неприятную.

– Первая группа полтавских "сватов" уже в пути и будет здесь в понедельник. Кровь из носу, но сегодня должен быть готов план-график передачи технологии. Так что принимайся, лучше тебя этого никто не сделает.

С этим-то заданием я проковырялся до конца рабочего дня. Позвонил Рябинкин:

– У меня тут короткое замыкание вышло внутри камеры, Александр Николаевич. Весь день провозился. Сейчас уже "машина к полету готова". Вы придете?– Да, да! Вот только дочек выручу из детского сада. Ставьте на прогрев импульсный генератор.

Дети, к счастью, играли на открытой площадке, и не пришлось возиться с их одеванием. Но они отвергли мое предложение побыть дома часа два в одиночестве. Они готовы были провести эти два часа в сквере перед проходной.

– Мы тебе будем звонить, – серьезно заявила Маша.

– Да, – подтвердила Даша, – мы сможем. Я вот так поднимаю Машку, а она снимает трубку и крутит цифры – один, четыре, семь. А потом она поднимает меня.

Солнце уже теряло накал. В тенях и укроминах скопилась прохлада. Дети были одеты в пальто с капюшонами и в шерстяные рейтузы, не должны были они замерзнуть.Первый раз они позвонили через полчаса. К этому времени мы успели произвести "первый выстрел" и просматривали на экранах осциллографов записи многоканальной электронной памяти... Кривые сильно отличались от предыдущего эксперимента, но страстно ожидаемого острого импульса в восьмом канале не было, как и всегда. "Ну, почему, спрашивается?" Вот тут и позвонил телефон. Говорила Маша, гордая тем, что сама набрала номер:

– Папа, мы играем на скамейке. У нас все в порядке.– Дай теперь трубку Даше.– Нет, она сама хочет звонить. Я повешу.

Пришлось положить трубку и ждать Дашиного звонка. Тем временем Рябинкин переснял на фотопленку всю серию кривых и стер память.

– Посмотр-р-им окр-р-рестности? – спросил он, делая особый упор на букве "р", видимо в детстве были у Владимира Петровича большие нелады с этой буквой.

Еще две серии при измененных условиях и режимах дали почти то же самое.

– Да не р-растраивайтесь вы так, р-ради Христа! Страшно же смотреть на человека, ей-богу. Давайте еще посмотрим при большем давлении. Сейчас я подготовлю машину к бою!

"Милый Владимир Петрович, – подумалось мне, – ты не очень-то понимаешь суть происходящего в камере установки, но ты прекрасно чувствуешь, что творится у меня на душе, и тут же кидаешься "готовить машину". Когда-то ты так же готовил самолет для своего лейтенанта, хотя сам ты не умел ни летать, ни, тем более, владеть смертельной механикой воздушного боя..." Снова зазвонил телефон. Первой оказалась Даша.

– Папа, здесь такая тетя с пистолетом на боку. Ну, которая никого не пускает без пропуска. Она нас угощает черным хлебом и помидорами. Можно мы возьмем?

– Можно. Только не забудьте сказать спасибо. Дай трубку Маше. Не вешай, просто передай в ручку... Машенька, носики у вас не замерзли? Попробуй у Даши.– Нет, мы все время бегали. Я такая вся зажаренная!

Солнце уже село, и за окнами начала сгущаться синева. Я чувствовал какую-то потерянность и вину перед Женей, Рябинкиным и собственными детьми.– Готово, Александр Николаевич, можно "стрелять"! – сказал бинкин и еще прошелся по кнопкам стирания памяти во всех двенадцати каналах. Я посомневался минутку-другую, а затем перевел лимб длительности импульса на самое короткое значение. В этой области генератор у нас капризничал, и мы с Петровичем избегали ставить лимб длительности импульса в крайнее левое положение. Одновременно с нажатием кнопки внутри камеры грохнул разряд.

– Что-то есть в восьмом канале, Александр Николаевич! – и обрадовано, и с сомнением сказал Рябинкин.

"Что-то" оказалось чуть приметным искривлением вместо привычной гладкой линии на экране.

– Так. Это при длительности импульса в две десятых микросекунды. Жаль, что наш генератор не может дать импульсы короче. Увеличьте давление гелия в два раза, Владимир Петрович...

Прогиб кривой на экране восьмого канала стал явственнее. Это еще далеко не было "веществом звезд", но впервые датчик уплотнения откликнулся, и у меня немного поднялось настроение. Навскидку -здесь примерно одна сотая от плотности воды. Не бог весть, какое достижение, но для начала сгодится!.. В десять раз увеличиваем магнитное поле. От магнита потянуло запахом горелой изоляции. Ничего, милый, потерпи – разряд! Вот те раз, эффект исчез, как не бывало! Что еще за притча?.. Первым опомнился Рябинкин, глянул на часы и ахнул:

– Александр Николаевич, а дети! Уже десять часов.

Я рванулся к двери. "Только бы они никуда не ушли, мои несмышленыши! – подумалось панически, – Только бы не ушли". Вахтерша, увидев мою перекошенную физиономию, улыбнулась:

– Не волнуйтесь так! Девочки рисуют у нас в караулке. Очень хорошие у вас дети – такие спокойные!

– Спасибо вам! – радостно рассмеялся я.

...Когда вышли в черноту ночи, электронные часы над входом показывали 22.30, и где-то в сосновом бору гулко грохотала, приближаясь к станции, электричка.

– Помчались, ребята! – закричал я, подхватывая девчонок на руки. – Может быть, мы сейчас встретим свою мамочку.

Мы вбежали на перрон, когда поезд только замер, и медленно стали гаснуть три его ярких глаза. И тут же столкнулись с Женей, и она замерла от неожиданности и спросила испуганно:

– Что такое? Что у вас случилось? Почему вы здесь?

– Мы идем с папиной работы, мамочка, – гордо заявила Даша, и этим было все сказано.

Дома выбитые из колеи дети разошлись не на шутку. Они с визгами носились по квартире, наотрез отказались от ужина и ссорились за право первой встать под душ. Я рвался помочь, но Женя сказала:

– Иди себе, милый. Ты уже помог, нечего сказать!

Я сидел на кухне в своем "рабочем углу", привычно положив перед собой лист чистой бумаги и авторучку. Соседи, досмотрев телеви-зор, пили чай, весело делились впечатлениями от похождений четырех танкистов и их собаки. Посматривали они на меня не без насмешки... Как же стыдно быть неудачником! – думалось мне горестно. – Прав Матвеев – нужно молиться одному богу. Кажется, он подозревает, что я бегаю в лабораторию Пересветова в надежде наскрести материал для диссертации... Ужасно стыдно! Не будет ли сегодняшний полууспех вообще пределом, этаким потолком достижимых уплотнений? Тогда всему конец. Для реакции термоядерного синтеза в смеси дейтерия с тритием требуется минимум десять плотностей воды".В этот вечер белый листок у меня так и остался чистым. Не было уже никаких идей по совершенствованию нашей установки. Ушли на покой соседи, затихли голоса детей и Жени в комнате. Я вошел тихонько. Женя лежала ничком, обнимая подушку. Спросила, не поднимая головы:

– Ну, хоть получилось у вас что-нибудь стоящее?

Соблазн похвалиться полууспехом был велик. Так и подмывало сказать, что еще на один порядок величин удалось приблизиться к цели. Пока это не "солнышко в ладонях", но ведь еще не вечер...

– Путного ничего не получилось, – сказал я тускло. – Сажа бела.– Жаль, что дети маялись впустую четыре с лишним часа. Причина хоть ясна тебе? Когда теперь выйдете на новую серию опытов?

Промолчать или сказать о полтавских "сватах"? Теперь-то уж надолго наступил конец нашим с Рябинкиным "полетам"! Нелетная будет погода, пока технологическая документация на "Эллинг" не будет переведена в Полтаву.Утром приехала Надежда. Сестры не виделись месяц, но казалось, их разлука длилась годы. Машка и Дашка тоже неистово радовались тетке. Да что там, даже соседка Татьяна и та оттаивала при встрече со спокойной и демократичной ткачихой с Трехгорной. Вскоре по квартире распространился аромат слив, кипящих в густом сиропе... Этот запах возвратил меня во времена четвертьвековой давности, в осень 44-го. Вырвав меня из детдомовского полубытия, бабушка вернулась в Благовещенку, и я впервые в жизни увидел дерево, облепленное спелыми беловато-сизыми сливами. Вот только варенье тогда не варилось, не было сахару, а сушила бабушка зрелый чернослив в зеве разогретой печи, и те разогретые сливы пахли так же, как сейчас.

– Саша, ты собрался? – спросила Женя. – На электричку не опоздаем?

Она была одета в свое "королевское" пальто, купленное два года назад после памятного коктебельского лета в "татарском домике". Оно очень шло Жене. Соседская дочка однажды воскликнула: "Тетя Женя, сейчас по телику показывали встречу английской королевы, на ней было точно такое пальто!" С тех пор оно "королевское".

– Привезите из Москвы что-нибудь интересненькое, – попросила Даша, мечтательно щурясь.

Я невольно нащупал сквозь полу пиджака на груди плотненькую пачку из десяти сторублевок. "Жаль, что не достает двух сотен, – подумалось мне. – А то ведь и привезли бы!"В электричке Женя раскрыла свежий номер своего "родного журнала". Подготовленные ею материалы появлялись далеко не в каждом его номере, но каждый новый номер этого яркого молодежного издания Женя прочитывала от названия до списка редколлегии. По тому, как часто хмурилось ее лицо, я понимал, что не все ей там нравится. Что ни говори, а журнальчик этот пустяковый. После рождения детей и трехлетнего отсутствия она не смогла вернуться в прежний свой "толстый" журнал.

– Приехали, – сказала Женя и, сложив пополам, сунула журнал всумку. – Кстати, Санечка, возьми вот это. Здесь двести пятьдесят. Одолжила под будущий гонорар. В мартовском номере «Иностранки» пойдут мои переводы африканских поэтов. Да не смотри ты так испуганно, не знаю я суахили, переводила по подстрочнику, разумеется. Надеюсь, кое-что тебе даже понравится.

Профессор Ивашечкин жил на Ленинских горах. Мы нашли уютную улицу и громадный дом с обильной лепкой на сельскохозяйственные темы со снопами, яблоками и мощными виноградными гроздьями. В невиданно чистом подъезде дежурная пристрастно выяснила к кому мы идем, и только тогда нажатием кнопки на своем столе распахнула лифт. Я отметил про себя, что в такой лифт войдет и рояль. Открыл нам седой подтянутый мужчина лет шестидесяти. Взгляд его серых глаз, не по возрасту живой, задержался на Женином лице. Спохватившись, он быстренько глянул и на меня, будто прикинул, а стоит ли мне продавать свой "Рениш". Жестом пригласил войти.В гостиной в окружении старинной мебели стоял темно-коричневый "Рениш". Казалось, он насторожился при нашем приближении. Он не мог еще поверить, что будет продан и увезен. Мы с Женей переглянулись – инструмент выглядел отлично. Хозяин открыл клавиатуру и поднял верхнюю крышку. Пахнуло духом старого благородного дерева. Профессор бойко заиграл какую-то опереточную мелодию. Инструмент звонко запел, сочно и бархатисто зарокотал.

– Концертное фортепиано для гостиных – факт, а не реклама! -сказал профессор. – Не всякий даже и рояль потягается с ним, уж поверьте. Я бы и сам до веку бренчал на нем, да делать нечего – внучок надумал покупать японскую "технику", а инструмент ему подарен, так что я не вправе противиться. Сами вы играете, Евгения Максимовна?– Нет, – улыбнулась Женя, – но инструмент попадет у нас к настоящему музыканту.– Сколько ему лет?– Скоро пять. Это дочь.

– Да, вот и мы на внука такие же надежды возлагали.

Взгляд профессора не отрывался от Жениного лица. Меня это сердило, но вместе с тем я с гордостью отмечал, что Женя нисколько не смущена разглядыванием. Спокойно и ровно излучает свет одухотворенной красоты. Немудрено, что старик не может оторвать взгляда...

– Вы мне нравитесь, ребята! – улыбнулся хозяин. – Честно признаюсь, не хотелось бы отдавать такой инструмент кому попало. Я даже и справки через своих пациентов из Синявино о вас навел. Вы электронщик, Александр Николаевич, может быть нам удастся с вами и посотрудничать? Мне нужна кое-какая аппаратура по стимуляции сердечной мышцы.– Жаль, но я неважный радист, – честно признался я.– Но фортепьяно-то хоть купите? – шутливо обиделся профессор.– Струмент возьму! – подыграл я. Вынул пачку денег, и отстегнув от нее полусотенную, протянул профессору. Тот, не считая, положил деньги в карман куртки и позвал жену:– Федосевна, кати сюда свое угощенье! Обмоем сделку. Я выгодно продал наши старые дрова.

Худенькая седая женщина вкатила накрытый столик. Немного сердясь, покачала головой: экий балабол!

– Фортепьяно заберете, когда вам будет удобно, – сказала она мне. – Здесь за углом на проспекте есть магазин-салон, там можно с грузчиками договориться.

Марина Федосеевна когда-то была очень красивая женщина. Меня обожгло вдруг: скоро и мы с Женей станем такими вот старичками... Женечка, полыхающая сейчас от рюмки коньяка и от удачной своей покупки, будет седой и худенькой старушкой, и только дивный разрез ее глаз будет выдавать в ней прежнюю красавицу. Остро почувствовал я упругий ход несущего нас времени, неостановимый, как падение темно-зеленой массы Буредана... Мимолетное схлынуло, вместе с истовым желанием успеха пришла горячая и ободряющая мысль: "А не прячется ли настоящий эффект схлопывания плазмы в области еще более коротких импульсов? Может быть, он показал нам вчера только кончик своего хвоста..."...Вышли на засыпанные листьями дорожки сквера. У подножий бархатно-черных стволов лип уже копилась предвечерняя тень, но над их верхушками в солнечном тепле еще плыла праздничная серебряная паутина.

– Живут же люди! – дурашливо засмеялся я. – Одного хрусталю, почитай, тыщ на десять!– Перестань, – попросила Женя. – Меня, если хочешь, зацепило даже не то, что подлинники Коровина и Нестерова на стенах, и каждый шкаф с родословной. Не этим владеет профессор Ивашечкин, а реальной способностью побеждать болезнь и дарить человеку еще десяток-другой лет жизни. Марина Федосеевна мне похвалилась. Взяли его в 51-м году, и уже Колыма ему улыбалась ласково, но кого-то из кремлевской банды прихватило, вернули Ивашечкина на свободу. А начал он. между прочим, в двадцатых годах возницей на карете скорой помощи... Вот так, Саня, а ты рвешься вначальники цеха, хотя можешь неизмеримо больше.

В магазине-салоне мы прошли в отдел, где сверкали стеклянистым лаком шеренги современных "Ренишей". В углу четверо крепких парней утирались одним, но очень длинным вафельным полотенцем. Пот катил с них после жаркой работы... Разумеется, левая перевозка их интересует. Откуда? Ага, неподалеку и есть лифт. Тогда вам встанет это недорого, всего червонец. А там, на месте у вас как? Четвертый этаж и без лифта? Добавим еще четвертной. Это что, за городом? Имашины у вас нет. Червонец нашему шоферу – плата за страх Ну ипятерку на счастье, чтобы струны не рвались. Полета, хозяин, и дело будет сделано! Завтра в одиннадцать машина придет по указанному адресу.Вечером на Таганке посмотрели «Антимиры».

К Арбату нарочно двинулись пешком вдоль Москва-реки, мимо ночного Кремля, а дальше по Волхонке и Сивцеву Вражку. Шли молча, под впечатлением от спектакля. Талантливые актеры попытались представить трагедию века винегретом из горстки хлестких метафор, "смелых" полунамеков и откровенных лозунгов. Лик времени, века или судьбы, на который лишь тревожно и смутно намекал спектакль, был как-то отдален или отрешен от прожитого нами счастливого дня... И такими незначительными, вполне преодолимыми казались терзавшие меня с утра проблемы... Грезился где-то впереди, после полосы неудач, главный результат – выход наших с Пересветовым и Рябинкиным исследований на управляемый термояд. Сухая и теплая Женина ладонь была в моей руке, и я почувствовал ее одобрительное пожатие, будто бы она прочитала мои мысли.В коридоре коммунальной квартиры тускло горела одинокая лампочка. Женя открыла Надеждину дверь своим ключом. Двадцатилетняя Женина племянница Людмила недавно вышла замуж и жила со своим Виктором в большой комнате, предоставив матери бывшее Женино зашкафье в проходной комнатке. За дверью большой комнаты уже спали. Я первый устроился на тахте, прихватив со столика книгу. То был любимый Надин "Собор Парижской богоматери" с иллюстрациями Доре. Меня смаривал сон, и когда Женя в Надином халате пришла из душа, я вполне серьезно назвал ее Эсмеральдой, заставив расхохотаться. Женя присела на постель и, наклонясь, сказала:

– Вот как? Тебе подавай цыганку и никак иначе! То-то, значит, я гак люблю тебя все эти дни, а ты и не замечаешь. Теперь понятно, почему.

– И вчера любила?

– Утром, уезжая на работу, вообще сгорала. Вечером мчалась к тебе. И вдруг, чуть ли не в полночь, на перроне мои дети!

Я притянул Женю к себе, но она высвободилась и сказала совершенно серьезно:

– Сашка, положу между нами зонтик, имей в виду. Это же Надина вдовья постель. Как можно? Всему свое время и свое место, мой милый!

Женя легла рядом, я обнял ее. Спросил шепотом:

– Ты очень хочешь спать?– Ну да. Ты уже выспался и хочешь поболтать?– Еще бы, ты меня сразила – переводы стихов в "Иностранной литературе". Но почему африканцы?– Брался подхалтурить, зашибить деньгу кто-то из знаменитых, да не успел к сроку. А у них тематический выпуск. Вот я и выручила подругу. Помнишь, я весной все книжки об Африке читала? Вживалась. Хвалиться только тебе раньше времени не хотела, боялась удачу спугнуть. В журнале мои переводы понравились, взяли.– А почему бы тебе не собрать Снежину, раннюю и теперешнюю? Издать бы сборник. Недавно еду в электричке. Туристы поют твою песню. "Чьи слова?" – спрашиваю не без гордости. "Была, – говорят мне, – такая Женя Снежина. Теперь у нее другая фамилия. Детей нарожала. Стало ей не до песен". Обидно.– Не обидно. На самом деле – нарожала. Откроюсь тебе, Санечка, "Машка – Дашка" это самая лучшая моя рифма. И не без твоей, заметим, помощи. Так что нечего жалеть... И еще одно мое "сочинение" не дает мне покоя. Это ты, мой миленький! Никак ты не получаешься у меня таким, каким я тебя задумала.

– Что же, я прохожу у тебя хореем? – спросил я, немножко обидевшись. – Или, как Вассисуалий Лоханкин, пятистопным ямбом?– Да что ты, – рассмеялась Женя, – даже и верлибром, свободным стихом, ты у меня не получаешься, дружочек!

– Вот так новости. И ты всегда ко мне так относилась, Женька?

– Нет, почему же. В первые наши недели ты мне казался таким глубоким и цельным. Ты учил меня понимать звездное небо, и ты был мой капитан. Будь ты таким, я бы тебя до веку любила безоглядно, по-бабьи. И вдруг ты мне открылся совсем другим... Помнишь, когда мы солнечной ночью к Каре вышли, и ты меня из ладоней ледяной карской водой поил? Мои-то были смазаны антикомарином. Шутку придумал, называлась "Танталовы муки". Едва я губами воды касалась, ты раскрывал ладони. Смеясь вместе с тобой, я слизывала врду с твоих рук. Ты и не догадывался, что это мое признание в любви. Я руки твои целовала и думала: "Это мой капитан! Если он даже предаст меня, я также стану благословлять его любя!" Но в тот же день мне открылось вдруг: "Разве настоящий капитан позволил бы себе шутить, понимая, как сильно я хочу пить?" Так мне открылось, что ты всего лишь мальчишка, и мне еще предстоит сделать тебя мужчиной, а потом уж титуловать своим капитаном. Вот так, Санечка!

Я не захотел признаться, что Женя сказала обо мне горькую правду. Я упрямо твердил, что это только красивая метафора, не больше...

– И вообще, – сказал я, сердясь уже по-настоящему, – вся ваша поэзия есть разновидность магии. Атавизм, оставшийся от первобытных времен, настоящее шаманство. Вот и в "Антимирах" сейчас -только что в бубны не стучали! Не будучи в силах ни постичь жизнь во всей его глубине и сложности, ни – тем более – что-либо изменить в действительности, поэты произносят заклинания. Под бубен с колокольцами!..– Ну, Санечка, – возмутилась Женя, – не ждала я от тебя таких оценок! Мне больше понравилось, когда ты однажды сказал, что поэзия – это высшая математика человеческой души, потому что только на ее языке можно выразить невыразимое. Если поэзия кажется тебе шаманством, так позволь тебя спросить: а то, чем ты занимаешься в лаборатории не напоминает ли самые настоящие заклинания? Заклинания молнии, что ли...

Мы отстранились друг от друга и лежали в темноте, не веря в серьезность внезапной размолвки, но и не торопясь ее избыть. Я смотрел на косую полоску света от фонаря рядом с фотографией юной Женьки. Мне вспоминалась та тревожная ночь, когда Женя в роддоме мучилась над лучшей из своих рифм, а я присягал ей всем сердцем. Верен ли я той присяге? Так ли действительно живу, как обещал ей тогда?.. Похвалиться мне было нечем.Первой тишину прервала Женя:

– Прости, Саша, я дура. Ни один человек, даже самый любящий, не имеет права считать себя творцом другого человека. За другим всегда остается право на свободный поступок, не ложащийся ни в какую "рифму"... Просто, суть твоих исканий там, в пересветовской лаборатории, недоступна моему пониманию. Когда у тебя неудачи и разочарования, я злюсь точно так же, как соседка Татьяна злится на своего Ваську, если тот не доносит до дома всю получку. Надо бы мне кое-что почитать По психологии творчества, об интуиции мне почитать следует, чтобы немножко понимать, что с тобою творится.

...Утром мы оба и не вспомнили о ночной размолвке. Мы озабочены были предстоящей перевозкой своего замечательного пианино. К трем часам дня оно уже было в Синявине и стояло в нашей "двадцатиметровке". Надежды и детей в доме не оказалось. Скорее всего они отправились на прогулку в лес. Что же, тем неожиданней будет сюрприз... И вот, наконец-то, на лестнице зазвенели их голоса.

Дети стояли на пороге, не веря сказке. Потом Машенька тихо, как к сидящей бабочке приблизилась к открытой клавиатуре. Она подняла руку и не ударила, не тронула клавиш, а только провела над ними рукой, перебирая пальчиками. И бросилась мамочке на шею.

– Оказывается, я хорошо помню тот вечер, когда вахтерша нас хлебом с помид о рами угощала. Она спросила, кого мы ждем, а мы ей отрапортовали, что наш папа "на у ку д е лает". Долго же ты ее делал, ей-богу! Шесть лет после коктебельского озарения и такой слабый результат. – Побойся Бога , Дашка! Из этих шести лет один год ушел только на публикацию статьи в сборнике. Еще год мы выбивали площадь под установку. Потом мы с Рябинк и ным ее строили, тоже дело непростое Так что чистый счет – года три. Но мы все же ухватили ужа за хвост в тот памятный для тебя вечерок. Осенью 69-го у меня уже не было сомнений, что эффект схлопывания плазмы существует. Вопрос был только в том. почему он такой слабый. – Что меня поражает в этой истории, папочка, так это мамино терпение и вера. Три года – одна только «сажа бела»! Она открыла тебе «бессрочный кредит», как сес т ры Вера, Надежда, Любовь в песне у Булата Окуджавы? Похоже, эти три сестры в н а шей маме слились воедино. – Нет, Даша, кредит был далеко не бессрочный, и скоро от меня будет потреб о ван стр о гий расчет по векселям. – Но вы остались вместе! Значит, у тебя нашлось, чем погасить векселя?