Текст книги "Звездное вещество"

Автор книги: Евгений Черненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

– Как твои дела, Саша? – спросил Стаднюк.– Нормально. Материалы Госкомисии отправлены на утверждение.– За последние два месяца вы не провели больше ни единого эксперимента. И ты считаешь, что это нормально? На твоем месте, Сашка, я бы землю рыл! До кровавых ногтей. А ты чешешься, как дед на печи. Смотри – снова тебя американцы обойдут!– Георгий Иванович, эти два месяца у меня шла Госкомиссия! -вспылил я, прекрасно в то же время понимая, что Стаднюк меня зачем-то нарочно заводит. – Теперь вот разбираемся в полученном экспериментальном материале, чтобы правильно выбрать направление дальнейших усилий. Решили в три раза увеличить частоту и в три раза повысить мощность СВЧ накачки. Это позволит нам выйти на уплотнение вещества около тысячи единиц! Серегин и Бубнов решают как раз вопросы этой мощной накачки циркотрона. Разве этого мало?– Мало, Величко, мало! – заулыбался Стаднюк. – Слабо ты разворачиваешь исследования. Надеешься и дальше прожить на одной только интуиции? Но это не наука, Саша, это анархизм и партизанщина. Скажи, что знаешь ты о взаимодействии заряженных продуктов реакции с СВЧ полем циркотрона? Ни хрена ты об этом не знаешь. а что знаешь ты о механизме инжекции протонов через сетку? Опять же" – не знаешь ни хрена. Именно на этих вопросах и следует "землю рыть", а не стремиться сходу увеличивать уплотнение вещества.– Не знаю, так узнаю, – снова и снова злился я. – Об эффекте преждевременного разогрева мы тоже "ни хрена" не знали. Разобрались же!

"Эх, слабый я сделал ход! – подумалось. – Мне бы помалкивать и не злиться, как это было осенью, когда злился Стаднюк. Знать бы, ку. он клонит".

– Забочусь я, Величко, о судьбе твоих исследований, так блистательно начатых. Один ты с твоими орлами, даже с такими... – Стаднюк поискал слово подвусмысленней, – талантливыми, успеха не добьешься. Нужно срочно расширять фронт работ! Подумай-ка да пораскинь, Саша, какой участок фронта ты мог бы передать лаборатории Аскольда Васильевича Селезнева. То, чем они сейчас занимаются, сулит заманчивые перспективы, но приходится иногда жертвовать фигурой, чтобы выиграть время или качество. Подумай и чести института, которая прошлой осенью оказалась в прямой зависи мости от твоих сновидений!

Вот, значит, та комбинация, к которой Стаднюк вел свою партию!

– В разведку дивизией не ходят, – хмуро ответил я. – Для этого пока достаточно одной лаборатории. Моей.– Времена "разведки" прошли, Александр Николаевич! – поморщился Стаднюк. – Эта военная терминология мне поперек горла. Может, хватит?

Селезнев сидел молча и разогнутой скрепкой, как хоккейной клюшкой, гонял монетку по лакированной арене стола. Меня охватила тоска: "Вот тебе и шахматная партия! Неужели мат?.. Нет, есть еще сильный ход!"

– Без научного руководителя это нельзя решать, Георгий Иванович.– Оказывается, можно! – обрадовался Стаднюк такому "ходу". -На время отпуска Пересветова его обязанности выполняю я, и могу принять за него решение. Да и с каких пор Пересветов стал вникать в дела лаборатории Селезнева?.. Ты, Аскольд, такое помнишь, хоть раз за два года?

Селезнев такого не припомнил, и Стаднюк спросил, ликуя:

– Так что ты уступишь Аскольду? Разработку инжекторов водорода? Или же исследование взаимодействия альфа-частиц с СВЧ полем? Не скупись, Сашка, с друзьями надо делиться.– Георгий Иванович, для исследования того и другого требуется циркотрон в целом. Значит, в двух лабораториях параллельно будут заниматься циркотроном. Выходит, что у меня просто-напросто оттягивают тематику. Или же вы мне подчините Селезнева с его "Аскольдовой мо..." – тьфу! – лабораторией?

Стаднюк побагровел, что вызвало у меня жутковатый восторг: "Ну, Георгий Иванович, взрывайтесь же, взрывайтесь! Этот мой ход вам не показался слабым, не так ли?" Но Стаднюк превосходно совладал с собой. Сказал обиженным голосом:

– Ну, ты и нахал, Величко! Редкой породы. Ему протягивают руку помощи, а он видит подвох. Скажи, откуда такое недоверие? Помнишь, как я тебе однажды подарил соавторство в изобретении? Как сделал тебя старшим технологом цеха на четвертом году после института?.. И что за привычка такая – грести под себя? Управляемый термояд, он что твой личный? Может быть, ты еще и ядерщик по профессии? Нет? А я вот как раз ядерщик и даже дипломную работу делал четверть века назад как раз по измерению эффективных сечений рассеяния протонов. В том числе и на ядрах твоего лития. Как видишь, уже тогда готовил твой теперешний успех. Полезешь в справочник, полюбопытствуй – есть среди авторов и моя фамилия.

Странное дело! Чувствуя почти по всем пунктам Стаднюковой речи нестерпимую фальшь и несправедливость, я готов был, тем не менее, устыдиться своего афронта нынешним предложениям Георгия

Ивановича, с такой искренней печалью звучал его голос... Но подняв взгляд, я уловил в льдистой голубизне его глаз некий отсвет, свидетельствующий об идущей в его черепке алхимической реакции, превращающей заведомую ложь в фальшивое золото "правды", убедительной, прежде всего, для самого Стаднюка... Я просто встал и, ми слова не говоря, вышел из кабинета.

Поднявшись на второй этаж, я снял с планшета и скатал лист со сказкой. Вошел в лабораторию. "Стая" уже во всю "провожала" ста рый год. Меня усадили к столу. Налили рюмку коньяка. Латником спросил:

– Александр Николаевич, как там на "ковре" у начальника?– Очень почему-то скользко, Гера.

Я выпил коньяк и рассказал "термоядерным волкам" о состоявшейся "шахматной партии".

– Все, в общем-то, прозрачно, ребята! – заключил я. – Приравнивая к нам селезневскую лабораторию, он отрывает нас от Пересветова и становится сам единолично во главе работ по УТС. Получает позиционное преимущество. И все это с большой заботой о расширении исследований. Все, как в вашей сказке, "кувыркнулся через левое плечо и оборотился добрым дядей доброты неслыханной". Как видите, в наше время сбываются самые волшебные сказки!

Солнце низко висело над крышами. Между домов скопились серо-голубые морозные тени. Я зашел в универмаг и купил двое самых миниатюрных часиков с металлическими браслетками.Продавщица завела их и выставила время. Укладывая в футлярчики, спросила:

– Неужели дочерям? Вроде совсем недавно вы катали свою широкую коляску?– Недавно. Девять лет назад.– А не рановато ли им такие подарки?– В самый раз. Вместе им – восемнадцать. Совершеннолетие на двоих.

Я положил оба футлярчика в левый внутренний карман. Неслышно тикающие у моего сердца часики вдруг почудились мне судьбами Маши и Даши – хрупкими и легко уязвимыми в нашем обманчиво прекрасном мире. "Да что это со мной? – тут же возмутился я. -Стаднюк меня с резьбы сорвал, что ли? Плевать я хотел на его "кувырки"! Работать он мне не запретит – это главное. А там еще посмотрим! Как Женя говорит? Не знаешь, как быть, поступай великодушно. Отдам я, пожалуй, Селезневу на откуп инжекцию, черт с ним, пусть возятся. Мы далеко уйдем, Аскольдик, пока ты будешь осваивать циркотрон!"Я зашел в спортклуб, увидел в раздевалке висящие рядышком две одинаковые шубки. Молодцом, Машка-Дашка, даешь тренировки, не взирая не праздник!.. Из зала гулко доносились какие-то шлепки и удары, и звонкий голос тренерши: "Начали еще раз, девочки, – и раз, и два!.." А тревога все не отпускала. Хотелось поскорее увидеть Женю. Я точно знал, что сегодня ни слова не скажу о разговоре со Стаднюком. Зачем портить ей Новогодний вечер? И знал так же точно, что только Женя снимет с меня заклятие. Ее взгляд, улыбка и голос изгоняют из души горькую плесень, вынесенную из стычки со Стаднюком... Наконец, младшая группа художественных гимнасток проскочила через коридорчик в душевую. Вскоре появились дочери, еще разгоряченные радостным движением.Оказывается, сегодня были скакалки и мяч. По дороге Даша спросила меня:

– Что мы утром найдем под елкой, папочка?

– Нечестно так, Дашка! – сердито сказала Маша. – Я хочу сюрприз без глупостей.

Елка светилась в углу родительской комнаты уже второй день, а подарка все не было. А вот сегодня утром осенило... Женя встретила нас у порога. Взяла у детей шубы. Когда они ушли в свою комнату, спросила:

– Купил, Санечка? Покажи. Я так волновалась! Вдруг магазин раньше закроют, бывает же, или не будет подходящих, или денег не хватит... Какая прелесть! Спрячь поскорее. Это что за рулончик у тебя?

Я развернул перед Женей сказку. Она сразу оценила мастерство шаржа и впилась в текст, временами чуть взмурлыкивая.

– Прекрасно, – сказала, закончив чтение. – Уж русский человек, если талантлив, так во всем. Славные у тебя ребята, Сашка! Слушай, это что же из стенной газеты, что ли? Заставили снять? Вот этот? – Женя показала на Серого Волка. – Санечка, держался бы ты от него подальше!

– Я бы и держался подальше, да он пристраивается поближе!

– Ой, Саня, не прощают серые волки Иванушкам талантливости! Этого я насмотрелась в редакциях...

Медленно и спокойно тянулся последний вечер года. Вот уже кончился "Необыкновенный концерт" на телевидении и смиренно ушли в свои постели Маша и Даша. Вскоре они затихли. Я принял ванну и облачился в любимую белую рубаху с большим отложным ворохом. Минутная стрелка пришпорила время на последнем круге. Полчаса осталось. И что это Женя там затворничает, будто бы на бал собирается?.. Она появилась в новом платье. Спросила:

– Нравлюсь тебе?

– Очень, – сказал я. – Давно мы с тобой не выходили на люди.

– О, есть и повод! – засмеялась Женя. Вчера встретила Виталии Дымова. Через неделю в Доме кино будет, повторный показ их дипломных короткометражек. Приглашал.

– Непременно поедем. Что он снимал?

– "Адам и Ева'" по рассказу Юрия Казакова. Помнишь, там был такой ужасно талантливый художник, но ранний пьяница, и девушка от него уходила. Дымов использовал в своем фильме работы Афиногенова. Его мы как-то в мастерской у Лешки и Сереги встретили. Они тогда его Офигенным звали за талант и рост, помнишь? Так вот этот Офигенный и главную роль у Дымова сыграл блестяще... Ой, Санька, что же это мы с тобой? Десять минут осталось. Неси шампанское. Включай телевизор...

Уже в новом году, после бокала шампанского, я спросил:

– Женя, только честно, ты иногда жалеешь, что ушла в школу?

– Нисколечко! Ах, мой милый, как-нибудь я тебе покажу, какую восхитительную ахинею иногда несут в своих сочинениях мои ученики! И как остро чувствуют самые тонкие грани нравственности...

– Но стихов твоих я что-то давно уже не слышу!– Всему свое время, – засмеялась Женя. – В одной басне на зверином худсовете было такое: "Конь встал и сразу же понес о том, что дорог стал овес, что дело движется к морозу, что на стихах не проживешь – пора переходить на прозу". Вот закончат девчонки школу, и . из школы, Санечка, тоже уйду. И засяду я писать некую книгу. Это будут не стихи, будет проза. Ах, какая это будет проза!.. Ну вот, легки помине. С Новым годом, мои дорогие!

Это Женя услышала, как скрипнула дверь детской и зашлепал по полу две пары ног. В рубахах до пят и с распущенными косами, и виноватыми улыбками вдобавок, стояли перед нами дочери. Жен смотрела на них непримиримо. И тут руки сестричек нашли друг дружку и крепко сцепились, порождая взаимную поддержку. И что-то дрогнуло в суровом взгляде необыкновенно красивой новогодней мамочки, только самый проблеск сочувствия. На всякий случай, девочки все же юркнули под руки к отцу. Это было их убежище, их консульство. И Женя не стала гнать дочерей обратно в постель, а лишь бросил по пледу, чтобы не мерзли. И тут дочери увидели...– Дашка, смотри, там уже что-то лежит. Поглядим?И радостно кинулись под елку.

– Знаешь ли. у этой главы неточный эпиграф. Не дедушку Ершов бы здесь проц и тир о вать, а папу Хема. «Старик и море». Помнишь. "Старик рыбачил на своей лодке в Гольфс т риме... Восемьдесят четыре дня он выходил в море и не поймал ни одной рыбы ". Потом Старику по везло. Он поймал на свой крючок рыбу. Это была настоящая, очень большая рыба. Трудно далась Старику победа над этой громадиной, побольше его лодки. Когда же он победил и привязал убитую рыбу к лодке и двинулся домой, пришли акулы...

– Не спорю, очень похоже. И принимаю этот твой эпиграф, потому что дальше в нашем правдивом повествовании будет нарисовано сражение с акулами. – Ты ведь когда-то восхищался Стаднюком? Чему-то даже хотел подражать... Что сл у чилось? Он на самом деле переродился? – Не знаю. Может быть, таким был изначально. Я восхищался его умением орг а низовать работу и способностью работать на пределе сип. Это пришло ко мне само, без огля д ки на Стаднюка. – Мне же кажется, что для тебя твоя работа – цель, для Стаднюка – средство. Вот и все: ему нужен успех как средство для достижения своих выгод. Для тебя успех – в получении научного результата... А ты мог бы в те годы, в начале 70-х, защитить канд и да т скую диссертацию?

– Ты себе не можешь представить, какая это была канитель! Шутники ведь не зря называли диссертацию "длинным заявлением на получение высокой зарплаты ". Для сравнения, я получал триста рэ в месяц, а наш светлый Аскольдик – пятьсот. Каких только рогаток не понаставили на пути к заветным «корочкам»! И сколько это породило халтуры, вранья, несусветицы!.. Ты пойми, мне просто было жаль на это тратить вр е мя.

Глава 11.

В ПОЛЯХ ПОД СНЕГОМ И ДОЖДЕМ

Вечер перешел в ночь. Четыре часа уже я слонялся по аэропорту, время от времени приходя взглянуть на черное с зелеными буквами табло, упрямо не желавшее сообщить, когда же наконец прибудет долгожданный рейс... Я не видел Женю и дочерей сорок четыре дня. Через три минуты электронные часы на стене покажут шесть нулей подряд, и пойдет день сорок пятый. Не мог читать, не в силах был сосредоточиться. Старался не допустить в круг сознания самую страшную мысль, но она, бессловесная, настигала и обжигала душу ужасом... Наконец гулко булькнул динамик. Я напряженно прислушивался к певуче-бесстрастному голосу дикторши:– Самолет рейсом номер 1891 из Симферополя совершил вынужденную посадку в аэропорту Харькова. В настоящее время самолет находится в воздухе и ожидается прибытием в аэропорт Внуково в ноль часов пятьдесят минут.Схлынуло напряжение, я даже рассмеялся и с удивлением обнаружил, что вроде бы страшусь увидеть родные лица. И никак не мог представить себе Машу и Дашу теперешних одиннадцатилетних. Все мне виделись загорелые и круглые мордашки пятилетних дочерей с карими глазищами и овсяными косичками. Стоят у вагонного окна и высматривают на перроне папу с букетом белых роз.Вышел на площадь. Августовская ночь была беззвездной и нехолодной. Присел на скамью, усталость обволокла сладкой истомой, покачнула, обняла дремотой...Всполошился: "Пора!" Вернулся в зал прибытия и еще с полчаса прикладывался к черному стеклу, отгораживаясь руками от ярких бликов зала, но видел в темноте лишь слабо освещенные кили спящих воздушных кораблей... И упустил момент, когда подкатил автобус. Увидел толпу пассажиров, входящих через стеклянную дверь. И тут же обнаружил своих. Меня поразило, как вытянулись за лето дочери. Ах, какие же они красивые, все трое, несущие на лицах вместе с золотым загаром что-то еще неуловимое крымское, коктебельское! Дочери тут же повисли на моей шее. И я, прижимая к себе их нежные ребрышки, глянул в Женино лицо и обнаружил сначала только восхищение этой картиной встречи ее детей с их отцом. Потом наши взгляды сошлись, будто прильнули на мгновение друг к другу. Женя тихо сказала:

– Ты похудел. Совсем заработался, бедный?

– Ничего все в порядке! – улыбнулся я в ответ. – Не обижайтесь, что я без цветов. Они ждут вас дома вместе с одним сюрпризиком.

Лица дочерей, притускненные задержкой рейса и поздним временем, просияли. Они-то знали, если папа говорит "сюрпризик", так это будет настоящий сюрприз, потому что "заяц трепаться не любит!" Женя протянула детям их шерстяные кофточки. С видом полнейшей независимости Маша и Даша отправились на осмотр аэропорта, предоставив родителям возможность вдоволь смотреться в глаза друг другу. Но я-то как раз от уходящих дочерей не мог оторвать взгляда. Тонколи-цые и кареглазые девоньки-длинноножки в джинсах, держащие друг дружку за руку. Я успел увидеть в мочках ушек нечто новое – золотин-ки простеньких сережек-"слезок".

– Ах, Женя, балуем дочек – наплачемся.

– Но разве же не прелесть, Величко? Ты нам прислал зачем-то еще денег, хотя нам хватало. Вот мы и решились проколоть ушки и разносить в них дырочки. В морской воде они заживают за три дня. Не сердишься?

Какое там!.. Я поцеловал ее губы, словно бы подсушенные солнцем и ветрами Коктебеля.

– Уж дождался бы до дому, – улыбнулась Женя, – Как твой "Дирижабль"?– Замечательно!.. В Акте Госкомиссии половина всех слов "впервые... впервые... впервые..."

Мы стояли в заде прибытия, ожидая багаж. Наверное, никакой другой вид транспорта не дает такой вот возможности: без суеты провести наедине первые полчаса встречи. Женино лицо за полтора месяца разлуки стало отчужденней и строже. Я жадно, всматривался, ища в ней ту, с кем мысленно разговаривал часами, когда белил потолки, наклеивал обои и стелил линолеум... Она и впрямь другая, такая же любимая, но совсем новая, так что надо к ней теперь привыкать. Строже стал взгляд, а на сухих устах появились беспощадные мелкие морщинки. Они бежали напрямик от милого носика к верхней губе. "Это от усталости и бессонной ночи", – успокаивал я себя. Новой была и прическа. Смоляные волосы теперь были гладко подтянуты со всех сторон к затылку.

– Тебе не нравится? – спросила Женя, касаясь ладонью пучка волос на затылке. – Приедем домой, распущу, как обычно. Это теперь у Машки и Дашки такая новая кукла по имени Мама. Что там прическа! Сколько мне за лето пришлось выслушать нравоучений. Попробуй заговорить с мужчиной, хоть бы он просто дорогу спросил, тут же еле дует выговор. Папа, мол, в Синявино научный подвиг совершает, а ты его предаешь.

Прибыл, наконец, багаж. Поймав плывущий чемодан и ящик фруктами, решили сейчас же катить на такси до самого дому и поскорее уложить детей. И вдруг оказалось, что их нигде не видно в зале. Обеспокоенные, мы направились к выходу на площадь и в дверях столкнулись с Машей. У дочери возбужденно блестели глаза.

– На такси та-а-кая очередь! До утра всех не развезут. Но Дарья там стоит уже близко.

Маша помчалась к сестре. Женя рассмеялась.

– Скажи, ты им хотя бы намекнул про такси?.. Вот видишь. И во всем у них вот такая же самостоятельность. Пока мы с тобой болтали они уже решали реальную житейскую задачу. Представь себе, на рынок они меня не пускали. Слишком много трачу. Только сами – вдвоем и с плетеным лукошком. Приносили все, что надо, в лучшем виде...

В такси я сидел на заднем сиденье, прижимая к себе слева и справа притихших дочерей. Они даже и восторгом первого в жизни полета не силах были поделиться, все еще наполненные гулом турбин и ощущением космической бездонности ночного пространства за овальным окошком, в черноте которого внезапно расцвела для них галактика огней Москвы...

– Заиньки мои не замерзли? – спросила Женя, и дочери одновременно завертели головами, все также не проронив не звука.

С шоссе машина вышла на кольцевую дорогу, шумную и однообразную. Но вот и знакомый "клеверный лист". Пробежав быстрой букашкой по его лепестку, такси оказалось уже на "нашей" дороге, узнаваемой даже в темноте.Я открыл дверь и пропустил Женю и детей вперед. Непривычный золотистый свет заполнил прихожую. Он исходил от стен, наконец-то одетых в панели из буковой фанеры, пролежавшей четыре года толстой стопой под родительской тахтой. Щелястый дощатый пол прихожей и кухни навсегда скрылся под линолеумом с паркетным рисунком. И завершен был начатый еще при вселении в квартиру встроенный комод в прихожей с большим количеством выдвижных ящичков. Столешница комода с наборным рисунком из бука и ясеня светилась полировкой, а над ней в резной раме на стене мерцало зеркало, отразившее букет гладиолусов от нежно-розового до исчерна-багрового. Я распахнул двери родительской и детской, демонстрируя свежесть потолков, рисунок обоев и лакировку паркета.

– Боже мой! – сказала Женя – Когда же ты все это успел? У тебя же была Госкомиссия.– Вечерами и по выходным. Уйма времени. Кстати, прекрасный отдых с кистью или молотком в руках.

Быстро мыли, кормили и укладывали детей. Они тут же блаженно ушли в сон, унося ощущение праздника и сказки, даруемое человеку в жизни только отчим домом после долгой разлуки. И Женя засветилась. Строгая сдержанность и приглушенность ее облика, испугавшая меня в аэропорту, исчезла. Молодо заблестели глаза, размягчились губы и зарделись щеки. Отпущенные на свободу локоны поглотили в своей черноте морозящие сердце серебряные нити... Едва вышли из детской, тут же кинулись друг другу в объятья. Стоило же разлучиться на поллета, чтобы вот так, по-юному, пьянил голову поцелуй!.. Женя отстранилась и улыбнулась виновато:

– Ой, Сашка, есть так хочется! Сваргань что-нибудь, пока я в ванне поплещусь. Хочется чаю и хочется говорить и говорить с тобою...

– О, чего мне здесь недоставало, так это как раз пить с тобою чай и смотреть на тебя по вечерам!

Я сготовил яичницу с помидорами, ветчиной и сыром. Разложил по тарелкам и украсил зеленью. И был тот чай, которого мне так не доставало шесть с половиной недель... Со смущенным взглядыванием друг другу в глаза через стол, с трепетной встречей рук, безотчетно тянущихся навстречу, с тем упоительным "трепом", который как раз никогда и не был пустым трепом, а всегда оказывался разговором о самом главном, что одинаково волновало нас обоих. Я рассказывал, как Дмитриев, неизменный председатель Госкомиссий на моих темах, усомнился в правильности методик измерения баланса энергии в цир-котроне. Потом другой член Госкомиссии, доктор наук из академического института в Новосибирске, потребовал воспроизвести на его глазах все достижения темы "Дирижабль" – и уплотнение вещества до 1800 единиц и "дебет" энергии за счет УТС в целых 20 ватт при "кредите" 5 киловатт, взятых пока у Мосэнерго.

– Понимаешь, Жень, они ведь только начали изучать классический уип-эффект Сандерса, а тут нагорожены на самом высоком техническом уровне всевозможные чудеса в решете. До брейкивена, правда, пока далеко, но такого энергетического выхода нет еще ни у кого в мире. И никаких нейтронов – уж не мистификация ли?.. Убедили мы иэтого оппонента. Впрочем, Дмитриев предрекает мне прочный тупик в ближайшем будущем.

– Ой, Санечка! – испугалась Женя. – Присмотрись получше, вдруг он прав, и надо вовремя свернуть с тупикового варианта. Ничего я так не страшусь, как тупика на твоем пути. И так хочу твоего успеха, настоящего и заслуженного, как ни одна жена на свете! Дмитриев видит у вас что-то неправильное или ошибочное?– Ничего он не видит. Просто философствует – мол, у вас трижды бутерброд падал сухой стороной, будьте уверены, что в четвертый раз он шлепнется маслом!

– А как будет называться твоя новая тема?

– "Дебет". Исследование условий приведения "дебета", то есть энергии, получаемой от УТС, к "кредиту" – энергии, затраченной на схлопывание плазмы. Как видишь, это уже поиски путей к брейкивену.– Эту бухгалтерскую символику Серый Волк вам навязал? Узнается его почерк. Какие у них с Пересветовым отношения?-Ужасно. Предельный накал. Стаднюк не мытьем, так катаньем замкнул на себя всю тематику отдела, кроме пересветовской металло-электроники. И лягается без пощады при всяком удобном случае. Распределение квартальной премии, повышение сотрудников по должности, даже процент летних отпусков пересветовской лаборатории -теперь все это зажато в нещедрой руке Стаднюка.

– Как же это допускает Бердышев? Ведь он ценит Пересветова.

– Выходил недавно Алексей со всем этим к Генеральному. Так он на него всех собак спустил и только. Сам, мол, и виноват, что не хватило характера удержать инициативу и найти общий язык с начальником отдела... Все, в общем-то объясняется просто, Женя. Пересветову пока нечем похвалиться, а начальство любит успех и не очень жалует неудачников. Серый Волк все точно рассчитал и теперь празднует победу над Пересветовым и над Бердышевым, который ни за что не согласится признать, что надуманная им структура Проблемного отдела крайне неудачна.

– А ты Стаднюка боишься? – у Жени расширились зрачки.

– Признаюсь, бывает страшновато. Будто я на самом деле скач на Сером Волке в неведомые дебри. Но ты не пугайся, он меня пока не съест. Без меня и без моих ребят он ничего не сможет. Селезнев, как ни пыжится, а только повторяет наш вчерашний день так или иначе. К тому же "Дирижабль" нас очень высоко поднял! Готовлюсь к Озерному семинару...

Я взглянул на Женю и умолк. Что это было в ее взгляде? Восхищение мужем, сквозящее через нешуточную тревогу о нем же? Или просто благодарность за преображенную квартиру?.. И вот до меня дошло. Она хотела отдать свою любовь мне, единственному достойному ее любви... Я обошел стол и обнял Женины плечи.

– Милая, – прошептал, целуя запрокинутое горячее лицо, – Я на самом деле все смогу, пока ты со мною!...Женя уснула, а я все не мог на нее насмотреться в рассветном полумраке, поражаясь новизне своего чувства. А чувство было такое, как при чтении восхитительной книги, когда смотришь – не слишком ли быстро тает запас оставшихся страниц. Еще год – и сорокалетие! Ну, почему не встретились мы в восемнадцать? Зачем же потеряны для нас те прекрасные годы? Я незаметно сошел в сон и вдруг рывком проснулся, охваченный неосознанной тревогой. В мимолетности померещилось мне... Да нет же, глупости! Вот она – рядом – безмерно любимая, горячая, погруженная в живительный сон. Я взял ее узкое запястье, по которому так тосковал еще вчера.Через два с небольшим года, когда внезапно и навсегда прервется книга нашей совместной судьбы, словно испорченная непростительным типографским браком, в жуткий момент осознания случившегося, мимолетность принесет мне ощущение, что тогда, в то счастливое августовское утро на границе между коротким сном и внезапным пробуждением я уже пережил весь ужас утраты. Что же это было? Предчувствие или так называемое "явление ложной памяти"?.. Эти наши последние два года вместе на земле буду я до конца дней считать самым лучшими в своей жизни. И память моя будет настойчиво оживлять и лелеять несколько осветляющих душу эпизодов.Одно из таких воспоминаний – как однажды в декабре 76-го ездили мы в Москву с надеждой купить Жене меховую шапочку, а купили замечательный письменный стол, за которым я сейчас и пишу эти мемуары.Тогда мы еще не подозревали, что станок, печатающий пустые деньги, стал виновником небывалых очередей у ювелирных витрин и невероятного спроса на дорогие меха и меховые изделия. Только повышение цен на короткое время сбивало ажиотаж тысячных очередей. Женя не первую зиму мечтала об элегантной норковой шапочке. Она свирепо мерзла в продуваемой вязаной, но я никак не мог влиться в ряды тысячных очередей: для этого необходимо обладать информацией – что, где и когда будет выброшено на прилавок. К тому же я был слишком увлечен начальным этапом "Дебета", прихватывая для работы уже и выходные дни, не говоря уж о вечерах.В ту субботу, недели за две до Нового года, неожиданно вырубилась подстанция, прервав "на самом интересном месте" проводимый эксперимент. Я оказался дома непривычно рано. Женя вдруг "завелась":

– Санечка миленький, поедем сейчас в Москву! Чует мое сердце, сегодня нам повезет. Конец года, ради плана всегда выбрасывают дефицит.

День был неморозный, мглистый. После обильного снегопада дороги не успели расчистить. Автобус медленно плыл, завязая в снежной серой каше, оскальзываясь и буксуя на гололеде. В Москву прибыли уже в сумерках и отправились на поиски норковой шапки. Вотще!.. Так сказал бы поэт предыдущего века, не ведавший к его счастью, мехового дефицита. Единственная воочию увиденная норковая шапочка принадлежала выставочной витрине мехового ателье. Разумеется, шапка не продавалась. Заказать ее можно было только "по предварительной записи", но очередь уже протянулась на три года... Женя попросила милую девушку-приемщицу дать ей хотя бы примерить... Темно-коричневая искристая норка тут же заговорила с каризной Жениных глаз, сиявших мне из зеркала. И модная в те годы форма шапочки в виде восточной чалмы дивно шла к татарскому раскосу... Вот тут в приемную влетела заведующая с прищуренными свинячьими глазками. Она вырвала шапку из Жениных рук и визгливо обругала приемщицу.Мы вышли из ателье. Строгая к себе учительница русской литературы вдруг расплакалась, прислонясь плечом к темному киоску "Союзпечати". Я промокал обильные слезы платком и попытался поцелуем снять последствия роковой примерки.

– Сашка, отстань! – сглотнула Женя. – Ну, скажи, почему я должна так унижаться, мерзнуть?.. Почему я не могу купить это за деньги, которые муж зарабатывает совершенно подвижническим трудом, какой и в страшном сне не приснится этой свиноглазой мымре?

Я в тоске смотрел на черные кроны кленов, прорисованные по лилово подсвеченному московскому небу... Женя вскоре успокоилась, а отсутствие на ее ресницах косметики оставило фактически без следов эту историю. Только, когда входили мы в мебельный магазин, я уловил по-детски горестный вздох, да чуть более обычного оставались грустными ее глаза...И тут мы увидели стол. Он стоял в мрачном углу зала, где продавались в розницу части гарнитуров. Произведенный в Арабской республике Египет из хорошего дерева, – отличного орехового шпона и покрытый матовым светло-коричневым лаком, он нес на себе и еще что-то от гордой породистости арабских скакунов. Может быть, это впечатление шло от скругленности его форм и стройных точеных ножек, утончающихся книзу. И тут обнаружилось, что стол этот отчаянно хром. Вместо одной задней ноги у него был жуткий костыль – обрубок нетесаного бруска от тары, вставленный в пустое гнездо на место невесть где потерянной ноги. Но даже и вдвое уцененный, он стоил на полсотни больше наших наличных денег...Мы ушли и вернулись. Стол все больше притягивал к себе. Мы оценили штучную работу дивной столешницы, украшенной инкрустацией и охваченной затейливо резьбленным фризом. Там, где при работе налегаешь на стол грудью, столешница имела выемку, так что под локтями оказывались два чудесных округлых мыска этой столешницы, а боковые тумбы своими выдвижными ящиками повторяли изгиб этих мысков. Светлая внутренность ящиков, казалось, ждала ваших рукописей, несущих в себе мысли и образы, достойные красоты этого стола... Женя пододвинула какой-то стул с мягким сиденьем, укрытым пленкой, и уселась к столу.