Текст книги "Звездное вещество"

Автор книги: Евгений Черненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Прибор фирмы "Уоткинс" был сделан не для любых летательных аппаратов, а только для разведывательного самолета "У-2", который сам достоин Книги рекордов.

Да, нелегкая выпала судьба Георгию Ивановичу Стаднюку. Бывает испытание славой – очень трудное. Ему же досталось испытание обещанной славой. Не здесь ли и кроется причина такого резкого различия между "ранним" и "поздним" Стаднюком?Вернемся, однако же, в палатку на лесной поляне. Выбравшись из спального мешка, я принял дежурство и сделал первую закладку дров в печку. Сидел и смотрел на огонь, пляшущий за щелястой дверцей. Я думал о Ней, желанной и неведомой. Приливы неизжитой нежности захлестывали душу. Душевная моя рана уже затянулась к тому времени и, если тревожила иногда, так только в туманных предутренних снах. И так хотелось любить и восхищаться любимой, чтобы каждый день и каждый миг твоей жизни был освещен ее присутствием, вознаграждая твое щедрое мужское служение ей. "Несет ли мне Новый год желанную встречу?" – загадал я под пляску огня в печурке...А выдался он совсем неплохим, этот 61-й! Была у нас свирепая Хамсара, невиданной чистоты и синевы таежная река. Мы прошли все пороги. Класс плотогонного мастерства неизмеримо вырос по сравнению с прошлым летом. Неизменным напарником на кормовой греби плота был у меня Алешка Пересветов из Проблемно-физической лаборатории нашего НИИ. Окатывало с головой, когда плот слетал с водяной горки порога и зарывался в валы. Очки у Алешки были прочно прибинтованы к голове, он тут же слеп от воды, заливавшей стекла, и приходилось кричать ему: "Лешка, влево бьем три раза – раз! – два! -три! Суши весло... Теперь вправо пять раз – и раз! – и два!"А в начале сентября вдруг выяснилось, что ОКР "Эллинг" под угрозой провала. Все дело было в магнитах, поставляемых Ленинградом. Они имели узаконенный, но недопустимый разброс по осевой асимметрии магнитного поля. Требования на этот параметр были заложены еще в 56-м году, когда разрабатывалась "Элегия". Пока поставки нам магнитов шли "из науки" Ленинградского НИИ, фактические разбросы были невелики. Но стоило ленинградцам передать свою разработку в цеха серийного завода, как заводчане воспользовались "широкими воротами" на разброс, и "Эллинг" тут же стал "затыкаться". Это я и обнаружил, вернувшись с Хамсары. Если из десяти запускаемых в сборку "Эллингов" удавалось получить параметры на единственном, мои подчиненные считали это уже успехом. В дело вмешался Стаднюк:– С такими "успехами" мы пустим по миру наше рабоче-крестьянское государство. Величко, отправляйся немедленно в Ленинград! Любой кровью нужно откорректировать технические условия на магниты, ужесточить допуск на асимметрию... Да, я согласовывал технические условия. Да, я проморгал. Но в Ленинград поедешь ты и будешь сражаться за правое дело тоже ты, иначе двухлетней работе твоей и твоего коллектива – грош цена. Не все же тебе по тайге шастать, покажи нам здесь, какой ты герой! Иди, Саша, оформляй командировку, тем более, что в Ленинграде ты еще не был.Рано утром в понедельник я вышел на почти безлюдный Невский проспект, освещенный низким заспанным солнышком. Шпиль Адмиралтейства с корабликом заставил беззвучно ахнуть – началось чудо узнавания. Через арку Генерального штаба я вышел на площадь, обогнул Зимний дворец и поразился какой-то обыденной домашности запыленных окон цокольного этажа на южной стороне дворца. На солнышке у стены серая кошка щурила желтые глаза. Под ногами сквозь щели между булыжниками росла трава... И вот уже свежий ветер с Невы омыл мне лицо, а прикосновение к серому граниту набережной породило чувство родства и признательной нежности...Я перешел по мосту Неву и сел в троллейбус, плотно набитый едущим на работу людом. Мне подсказали, где надо сойти, и я остановился перед большим серым зданием, увидел табличку с надписью "Бюро пропусков", и сердце заколотилось так, будто и впрямь предстояло прохождение грозного речного порога.Разработчиком магнитов оказалась женщина лет сорока Лидия Степановна Соболева, яснолицая и сероглазая, и с такими пушистыми и густыми бровками, что невольно подумалось: не по ее ли милости такие брови называют соболиными. Она спокойно выслушала мое претензии, коротко объяснила мне, почему не удается в процессе серийного производства уверенно управлять разбросом осевой асимметрии. Из ее спокойной неторопливой речи никак нельзя было уяснить ее собственное отношение к проблеме. Соболева не торопилась излагать свою точку зрения.Интересно, как бы повел себя Стаднюк перед этой спокойной женщиной? Давил бы авторитетом, как давит нас. щенков? Блистал бы холодной иронией, заставляя Соболеву саму мучительно искать выход? Или смиренно молил бы об участии в горестной судьбе гибнущего на корню прибора "Эллинг"?.. Едва ли все это подействует на Соболеву. В конце концов, разработка магнитов давно закончена и технология передана на завод, а для завода сужение поля допуска грозит резким снижением процента выхода годных изделий. Никто на это не пойдет... Но решение все равно должно быть найдено, потому что один "Эллинг" стоит примерно в тысячу раз больше одного магнитика, и браковать готовые "Эллинги" несуразно и дико. А не ущербна

ли, сама идея "Эллинга", требующего невозможного от техники магнитов? Может быть, ты просто выполнил никудышную разработку, парень, и не хочешь в этом сознаться? От этой мысли по спине бежали мурашки. С надеждой я посмотрел в ясные глаза Лидии Степановны, и она в ответ улыбнулась и спросила:

– Как вы устроились в Ленинграде, Александр Николаевич? Никак? Вы что же, как все деловые москвичи: от поезда до поезда, и один световой день на решение всех проблем? Боюсь, что за день мы нашу заковыку не расколдуем. Придется мне вас устраивать.

Она принялась вертеть диск телефона. Мне не везло. У знакомых или родственников Лидии Степановны то уже оказывались гости, то кто-то болел, то еще какая-то причина мешала им принять меня на ночевку. Вот еще один набор телефонного номера.

– Валерочка, это ты? Говорит Лида. Здравствуй, моя хорошая! Кажется, твой сейчас в Сочи? Посели в его комнате денька на три одного симпатичного молодого москвича. Здесь вот он сидит передо мной. Да-да, сейчас он к тебе поедет. На самом деле – очень симпатичный.

Соболева улыбнулась мне одними глазами и положила трубку.

– Это моя подруга Валерия Борисовна, историк. Вы поезжайте сейчас к ней, пока она никуда не упорхнула. Вот адрес, с троллейбуса сойдете у мечети. А я без вас переговорю по-доброму с заводчанами.

На Кировском проспекте я зашел в кондитерскую и купил коробку хороших шоколадных конфет. Положив ее в портфель, где у меня лежали две белых рубашки, бритва с зубной щеткой да томик Тютчева, зашагал вдоль тротуара, отыскивая номер дома, указанный Соболевой. Через арку я вошел во двор, похожий на глубокий колодец и, найдя нужную квартиру в сумрачном подъезде, трижды нажал кнопку, извещая неведомую Валерию Борисовну о своем приходе. Дверь открыла тоненькая женщина. Она ввела меня в узкий коридор с такими высокими и прокопченными стенами и потолком, что их и не видно было при желтом свете лампочки, свисавшей на своем шнуре словно бы из ниоткуда.

– Вы и есть тот самый москвич? Можно я вас буду называть просто Сашей? И меня зовите просто Валерой, терпеть не могу это рычание Валер-рия Бор-рисовна. Конфеты очень кстати к чаю. Я начала вас ждать с полчаса назад, и чай у меня уже готов.

Она ввела меня в комнату, где на диване сидел китайский желто-черный плюшевый тигр с таким натуральным оскалом, того и гляди, вцепится в щиколотку.

– Осваивайтесь. Это комната моего бывшего мужа. А тигр вовсе не так страшен. Его хозяин куда пострашней, – тут плечи Валеры пере-

дернулись. – Вы очень кстати, Саша, я втайне рассчитываю на вас эти полчаса.

Я никак не мог привыкнуть к ее манере говорить и не мог вспомнить, когда и где я слышал этот немного распевный нежный голосок протяжными интонациями... Вот! Радиоспектакль "Таня" по Арбузову... Голос Валеры похож на бабановский.Валера накрыла чай на круглом столе под горящей люстрой, а з высоким окном была серая стена с множеством окон, и самый верх этой стены наискосок залит был солнечным светом.

– Я готов вам служить, – тут я запнулся, не решаясь произнести непривычное имя, – ...Валера. Но вы не сказали, каким образом.– О, это так великодушно с вашей стороны! – снова патетически звонко запел голос Марии Бабановой.– Вы сейчас отправитесь на Невский в агентство Аэрофлота и купите два билета на завтра, на утренний рейс до Москвы, мне и себе. И я рассчитываю, что вы не оставите бедную женщину без помощи и в Москве.-Завтра в Москву? – оторопело спросил я и вдруг заметил, какой яркой, эмалевой какой-то, синевы глаза смотрят на меня с самой искренней надеждой. Сколько ей лет? От силы – тридцать. Тонкий носик с прелестной горбинкой и короткая легкая стрижка. И эти глаза, как окна, распахнутые в весеннее утро! "Кем надо быть, чтобы обижать такое чудо?" – с неприязнью подумалось о хозяине саблезубого тигра.– Да, да. В Москву, в Москву! – звонко расхохоталась Валера. -Как чеховские три сестры. У вас, мой рыцарь, такой испуг на лице. А дело совсем простое. В московском академическом издательстве лежит уже лет пять, все очереди ждет, моя книга "Турецко-шведские отношения в эпоху Петра Первого". Фактически, это моя докторская диссертация, увы, пока не защищенная. Так вот, полчаса назад мне позвонили из Москвы и сообщили, что книге дают, наконец, "зеленую улицу", да так спешно, что уж и наборщик сидит там и нетерпеливо стучит своей укладкой. А у меня остались не сверены библиография, цитаты и] именной указатель. Все это нужно сделать до конца недели. Минимум] три дня работы в архиве Исторической библиотеки. Мне так нужен помощник!.. Вам может показаться, что все это пустяки. Но это не так. Для меня, во всяком случае.

Нет, я не думал, что все это пустяки. Я поймал себя па том, что жадно любуюсь, какая у Валеры женственно нежная высокая шея, гордо несущая красивую головку с круто остриженным затылком. Я обнаружил даже, что меня неудержимо тянет целовать эту шею. Ощутив что непоправимо краснею и промямлил:

– Я бы очень рад, Валера, но у меня в Ленинграде весьма нелегкой дело. Сегодня мне с ним не управиться.

– Это с Соболевой у вас такие нелегкие дела? Ах ты, Лидка-инвалидка! Она вам в чем-нибудь отказывает? Не хочет делать свои противные магниты?

Я сбивчиво объяснил существо проблемы. В глазах Валеры заиграло озорство.

– Сейчас мы все уладим, – сказала она и, схватив меня за руку, повела в коридор, как оказалось, к телефону.

– Лида, нужно помочь твоему москвичу, действительно очень симпатичному. Мне нужно срочно лететь с ним в Москву. Вот именно – наконец-то книга. Лидка!.. Вам необходимо выполнить все требования Александра Николаевича, он же разработал замечательный прибор! А я по его глазам вижу, что замечательный... Откуда я свалилась? И ты еще спрашиваешь. Я же по твоей милости свалилась с турника в 34-м году. Не помнишь? В Сестрорецке. Я висела на согнутых ногах головой вниз, а ты догадалась пощекотать мне пятки. Да, да. С тех самых пор я такая чокнутая. Даю, даю.

Валера передала мне тяжеленную телефонную трубку, и я услышал неторопливую обстоятельную речь Соболевой:

– Александр Николаевич, кроме вас на завод наседают саратов-чане. У них требования погрубей, но аппетит зверский. Нужно раз в десять увеличивать выпуск магнитов. Так вот, решили отбирать для вас специальную партию, литерную, с малыми отклонениями осевой асимметрии. Я сейчас вот сижу и готовлю уточнение технических условий. Через часик приезжайте подписать этот документ. Поставки вам начнем через месяц. И благодарите Валерочку. Признаюсь, я была намерена вытянуть из вас тоже кое-какие уступки, но теперь уж этим некогда заниматься. Помогите, пожалуйста, Валере, она того заслуживает!

– Ну что я вам говорила! – торжествующе пропела Валера, и мы вернулись к чаю.

– Может быть, следует ехать вечерним поездом, – нерешительно раздумывала Валера. – Утром мы бы уже приступили к работе Но вы же не видели толком Ленинграда! Просто нечестно с моей стороны. А, была – не была, летим, Саша! В наш век нужно летать в прямом и переносном смысле...

И покатилось, как в кино – эпизод за эпизодом... Я купил на Невском авиабилеты. Стоя в недлинной очереди, открыл Валерии паспорт и полюбовался милым тонким личиком на фотографии. Прочел, что Валерия Борисовна Багрова, русская, родилась в 1924-м году в городе Ленинграде, что в 1949 года она вышла замуж за Хоперского Петра Львовича, а в 1958 году этот брак был расторгнут... Потом я доехал на троллейбусе до фирмы магнитчиков. На территорию входить не стал. Лидия Степановна вынесла бумаги в бюро пропусков и хорошо, совсем по-свойски, мне улыбнулась. Я подписал документы и уложил свой экземпляр в специально купленную на Невском папочку. Мысленно показал язык Стаднюку: "Вот так-то, нас не пугают и такие пороги, Георгий Иванович!"

"Я сошел у мечети и облегченно зашагал по тротуару, помахивая своей драгоценной папочкой, в которой обреталось теперь многолетнее благоденствие разлюбезного "Эллинга". И обнаружил вдруг, что образ великого города, возникший в моем представлении сегодня утром, странно сливается с образом тоненькой синеглазой женщины, что город этот прекрасен не потому лишь, что обладает неповторимыми ансамблями, а потому что здесь живет она и видит их... "Глупость какая, – чуть не расхохотался я. – Влюбляюсь я, что ли? Она же мне в матери годится!" Но сопоставив даты рождений, обнаружил, что это была бы уж очень юная тринадцатилетняя мама, и обрадовался этому, будто бы сами по себе эти тринадцать лет ровным счетом ничего не значили.Она открыла дверь уже не домашняя, а одетая строго и немножко парадно. На ней был серо-голубой костюмчик "в облипочку" с узким собольим воротничком, подчеркивающим бархатную нежность шеи и нежно льнущим к ней. Глаза светились молодо и радостно. Сказала:– Программа сейчас такая: поужинаем на Невском, потом идем в филармонию. Сегодня Мравинский дает в честь моего московского гостя 5-ю симфонию Чайковского и его же симфоническую поэму "Франческа да Римини".Я вымылся под душем в огромной ванной комнате этой таинственной и необъятной коммунальной квартиры. Надел свежую рубашку и новый галстук... Вышли на вечереющую улицу, и Валера взяла меня под руку, чуточку на ней повисая. Это странно и радостно волновало меня.К филармонии пришли с небольшим опозданием. В кассе билетов не было, мои старания "выхватить билетик с рук" тоже успехом не увенчались. Загадочно усмехнувшись, Валера кивнула мне: "Пойдем!" и решительным шагом пошла через фойе. Немного томно обратилась к контролерше:

– Евгений Александрович обо мне не спрашивал? – и кивнула через плечо в мою сторону. – Аспирант Величко идет со мной.

По лестнице она шла впереди, я видел, как твердо она ставит ногу, обутую в узкую туфельку на немыслимо тонкой шпильке, и как красиво напрягается в разрезе юбки ее нога. За поворотом я спросил наивно:

– Вы знакомы с Мравинским?!– Ни боже мой, – рассмеялась Валера.– А если бы не поверила?

– Не пустила бы и только. Но честное пионерское вам даю, Саша, этим приемом я пользуюсь только в безвыходных ситуациях. Не подумайте обо мне слишком уж плохо. Ваше осуждение меня бы ранило.

Мы прошли на хоры и нашли два свободных места рядышком. Симфония уже шла, перекатываясь и замирая. Будто бы по чеховской степи, раздольно богатырской, тянулся тот с детства памятный обоз, с которым мальчик Егорушка ехал навстречу тревожной своей судьбе, всматриваясь в жизнь природы и людей... Или же это я сам, белявень-кий хлопчик Сашко, выпасая за терриконами Благовещенки стадо,

жадно смотрел с земли в небеса, где громоздились и мощнели, наливаясь темной и гневной силой, облака, чтобы слиться в грозовую тучу, сверкнуть молнией и раскатиться громами, как этот барабан в оркестре... В перерыве Валера сказала:

– Вы так хорошо слушали музыку, Саша, такое искреннее и раздумчивое было у вас лицо при исполнении первой части. А в финале вы почему-то задыхались от беззвучного смеха и кисти рук у вас подрагивали. Ничего не понимаю.

– В нашем общежитии, которое мы сами зовем "бурса", по вечерам ставят пластинку именно с финалом 5-й симфонии и с богатырской силушкой сражаются подушками.

Я рассказывал Валере о своем житье-бытье и чувствовал, что с нею мне почему-то легко говорить, что все мое в ней отражается или откликается, что события и реалии моей жизни выявляют свой смысл и значимость при этом отражении... После концерта мы шли пешком на Кировскую сторону, наперебой рассказывая о себе, хотя со временем знакомства прошло лишь полсуток. Валера рассказала, как студенткой университета осталась в блокадном городе, как с подругами гасила немецкие "зажигалки", падающие на крышу, как торопливо пролистывала, коченея от холода, книги прежде чем извлечь крохотное тепло от их истлевающих страниц, как в том полубредовом состоянии казалось, что сгорает не бумага, а мысли и образы, и уже никогда не вернуть ни Наташу Ростову, ни Тома Сойера...Валерия Борисовна сказала:

– Наверно, я потому такая моложавая для своих лет, что еще не разучилась сопротивляться смерти, голоду, болезни, как тогда.

Я остановился, взял со своего локтя ее руку, снял с нее тонкую перчатку и поцеловал пальцы, жестоко зябшие когда-то....Утром после короткого и неторопливого завтрака она сказала:

– Такси заказано. Сейчас мы быстро помчимся до самой Москвы. Раздался тройной звонок. Валера вышла, и я услышал ее несколько раздраженный голос:

– Ну что за новости, Ларка! Ты ставишь меня в глупое положение. Ничего я не должна у тебя брать. Я же не репетиторствовала, я только помогла твоему Андрюшке сориентироваться в предмете...

Но в комнату она вернулась с ларцом, расписанным киноварью и золотом.

– Извольте радоваться, шоколадный набор. Мама одного оболтуса вручила. Нам вообще-то запрещено репетиторство, но чего не сделаешь для давней приятельницы. Ладно уж, – сказала, укладывая ларец в дорожную сумку. – Сгодится.

И был потом полет. Для меня – впервые, да еще на ТУ-104! Валера усадила меня к круглому окошку. Волнуясь я ждал взлета, прислушивался к звукам. Вот тонко запели турбины. Потом, стоя на тормозах, самолет взревел, и возникшая при этом вибрация на живом примере убедила инженера Величко в том, что не напрасно мучаются часами на вибростанциях "Эхо" да "Эллинги". Двинулась, побежала, понеслась под самолетом бетонная полоса, и свершилось чудо отрыва от земли. Самолет все выше забирался в стратосферу, так что и облака, видимые теперь своими снежно белыми вершинами, оказались далека внизу, будто в считанные минуты зима властно захватила землю. И думалось мне почему-то о Пушкине, о том, как ехал он не однажды там внизу из столицы в столицу среди заснеженных заиндевевших лесов.Легонько обняв мою руку, Валера прислонилась виском к моему плечу и спросила, не открывая глаз:

– Ваша девушка не станет ревновать?

Так она и дремала весь полет. Я же, не стыдясь и не страшась, понимал, что влюблен и некуда мне теперь от этого деваться. Нет никакого спасения.Мы обогнали непогоду. Над Москвой еще светило солнце. В такси Валера прикидывала:

– Так, в "Метрополь" не пустят, в "Москву" я и сама не желаю, -шоферу она сказала: – Поезжайте к гостинице "Центральная".

Я ожидал в вестибюле, рассматривая скульптуру не то богини, не то музы, несущей в поднятой руке светильник. Валера спустилась через полчаса, оживленная и озорная.

– Неужели устроились? – спросил я. – Думал, придется приглашать вас в нашу "бурсу".

Кто же устоит перед таким ларцем и его содержимым, Саша! А в "бурсу" вы сейчас поезжайте сами. Я же должна срочно мчаться в издательство, чтобы взять рукопись. Потом в библиотеку – заказать на завтра литературу и архивные материалы. Завтра утром приезжайте сюда. Номер 416-й. У нас есть четыре дня. Успеем!.. Ну, до встречи, мой милый рыцарь?

Каждое утро около восьми я стучал в дверь ее номера. Она встречала меня, одетая в халатик, и взгляд был еще не синий, а какой-то рассеянно голубой, туманный и нежный, и прядочки-космочки коротких волос на затылке и шее почему-то заставляли сжиматься сердце. Потом я стоял у окна, глядя сверху на улицу Горького, а она переодевалась за моей спиной. Получив разрешение обернуться, я восхищался переменой в ее облике. Строгое светло-серое платье. Взбодренная прическа темно-русых волос. И уже бодрый и такой волнующий взгляд синих глаз...Завтракали внизу в ресторане, и около половины десятого утра уже сидели за своим столом в научном зале Исторической библиотеки перед узким сводчатым окном. Оно, как бойница, прорезано было в невероятно толстой стене старинной кладки и прикрыто было снаружи начинающей уже желтеть кроной клена, что производило впечатление витража. Валера "шла по рукописи", и каждую встречную цитату, имя, дату или ссылку на источник мы тщательно выверяли. Скоро я постиг все премудрости, более того – догадался определенным образом раскладывать на столе книги и папки с фотокопиями документов так, что мог, не глядя и не поднимаясь с места, тут же находить необходимое. Когда встречался текст, переведенный с турецкого или шведского, Валера сама брала первоисточник и проверяла точность своего же, много лет назад сделанного перевода... Так мы и трудились до вечера. Редкие касания голов и рук бросали меня в ошеломительный счастливый жар. По снова лихорадочный темп напряженной и неотложной работы заставлял забывать про все. Я заметил:

– Ну теперь я любому докажу, что история – наука точная!– Грустно, что это нужно еще кому-то доказывать. По-моему, если не точная, значит, просто это не История.

Перед закрытием библиотеки мы пробегали еще и всю завтрашнюю долю рукописи и заказывали необходимые источники... В первый же вечер Валера жестко пресекла мои предложения развлечься и сама проводила меня на десятичасовую электричку, чтобы я успел как следует выспаться. У открытой двери вагона я почувствовал неодолимое и хмельное желание обнять и поцеловать свою повелительницу. Была не была! Поступки все же как-то предопределяют события даже и в нашем слабо детерминированном мире!.. Я привлек Валеру и жадно припал к ее губам, и ощутил их решительный ответ. Предупреждающее хлопанье дверей электрички прервало поцелуй... На следующий день я начал свои "поступки" раньше. И снова Валера откровенно и страстно мне отвечала. Затем спросила, лукаво глядя в мои глаза:

– Ну и что же скажет об этих упражнениях твоя девушка?– То же самое, что и твой муж, – засмеялся я. – Была у меня девушка, да стала женой другого человека.– Не может быть. Вот глупая, такого парня упустить!

Валера втолкнула меня в вагон, и электричка снова разлучила нас до утра....И все же мы зашивались со сверкой нашего текста. Это стало ясно в конце субботы. Утром еще казалось, что оставшаяся часть рукописи меньше нашей обычной нормы, но она-то как раз содержала хронологию, персоналию и перечень географических названий со ссылками на текст. Я полагал, что все эти материи можно выверить быстро по уже пройденному тексту. Но, по мнению Валеры, как раз наоборот – точность сводных указателей должна быть эталонной. Поэтому с утра я снова носил и носил книги, тома энциклопедии и папки с фотокопиями. И не напрасно! Удалось выявить дюжину "ляпов", пропущенных нами в уже пройденном тексте... За полчаса до закрытия библиотеки у нас оставалось еще страниц двадцать основного текста, пропущенных ради авральной работы над указателями. К счастью, материалы этого раздела относились к самым последним годам Петра и мрачные козни "зело" им проученных врагов вмещались в двух папках с фотокопиями... Валера отправилась на переговоры. Вернулась торжественно-таинственная и, приложив пальчик к губам, сообщила:

– Договорилась с девочками и вахтершей. Материалы нам оставят вон в том шкафу, а работать будем внизу в каморке за раздевалкой, когда из библиотеки уйдет все начальство.

Сполчаса мы сидели в этой самой раздевалке, выжидая. Потом вахтерша открыла зал, и мы взяли заветные папки. Валера отправила вахтершу за колбасой и прочей снедью к чаю, и штурм высот исторической науки был блистательно продолжен. Вымотанный до предела, я сознался, что и в электронной промышленности не бывает с нами подобного, даже в самые горячие денечки при «завале» поставок. Валера посмотрела на меня благодарно и сказала:

– Без тебя или с кем-нибудь другим я так бы не смогла.

Это прозвучало так!.. Это прозвучало, как признание в любви, и я готов был хоть до утра вкалывать, не покладая рук. В двенадцатом часу ночи все кончилось. Весело пили с вахтершей чай. Потом отнесли в зал материалы и, захватив рукопись, ставшую за четыре дня такой драгоценной, вышли на улицу. Непогода пронеслась, высыпали звезды... На асфальтовой дорожке сквера, отмытой дождями, Валера сняла туфельки. Держа их в расставленных руках и пятясь на цыпочках, Валера потянулась ко мне губами, и я ринулся к ней, но она ловко увернулась и помчалась по аллее смеясь: "Догонишь – поцелуешь!" Я догнал и поцеловал и спросил шепотом: "Любишь меня?" В ответ шальное "Да, да, да!" – "Идем к тебе в гостиницу?" Хохотнула: "Не здесь же!"У подъезда гостиницы мой пыл крепко поугас. За дверью спал вахтер и, чтобы войти, его следовало разбудить. Валера спрятала меня за колонной и постучала в стекло. Загрохотал в тишине замок и послышалось ворчание, и вдруг Валерино "Ах!", так что я вздрогнул.

– Что случилось, красавица? – прохрипел вахтер.

– Туфелька шпилькой застряла в щели, – в голосе досада и слезы. – Что за бардак тут у вас?

– Позвольте я вытащу.

– Ни в коем случае! Туфельки же французские, им цены нет. Принесите лучше топор или лом раздать щель.Старик зашаркал по коридору. Шепот "Сашка, жми в номер!", и ключ из ладони в ладонь... На этаже мирно посапывала коридорная. Я прошел мимо нее и открыл номер. Ну, Валерочка, с тобою можно и в разведку! Наверняка ведь щелку эту на пороге гостиницы высмотрела и заприметила. Она вбежала, задыхаясь от смеха. Едва повернув ключ в двери, я бросился к ней, обнял, закружил, зацеловал. Потом я торопливо и неумело пытался расстегнуть Валерино платье. Полетела оторванная пуговица. Я деревянно рассмеялся. Видимо, этот дурашливый смешок все и решил. Валера вдруг уперлась мне в грудь кулаками, и я услышал испуганное, но решительное: "Нет, Саша, нет!" Не было больше никакой игры. Зрелая женщина поняла, наконец, что перед нею зеленый новичок в делах любви... Она швырнула на диван подушку и покрывало со своей кровати, сердито сказала:– Ложись спать. И без глупостей.Я повиновался, лег не раздеваясь и уткнулся носом в подушку, боясь разрыдаться. Валера молча стояла у окна. Потом она присела на краешек дивана и стала ласково ерошить мой затылок.

– Дурачок ты, дурачок, – говорила она полушепотом, – пойми меня и не сердись. Конечно, я многое переступаю, ты вправе меня упрекнуть... Филармония, ларец, наконец – эта шпилька, "засевшая" в щели. Вот прет из меня озорство, ничего с собой поделать не могу! Но есть в жизни такие моменты, Сашок, когда за черту заступать нельзя. Строгая граница... Я не хочу отбирать тебя, такого ясного и чистого, у одной чудесной девушки. Ты встретишь ее, непременно встретишь, и сейчас она спит где-то и не знает, что ты готов ее предать. Твой удел -преданность, а не предательство, я чувствую в тебе это...

Во мне все яростно протестовало против такой "философии". Сама же сказала, что любит.

– Нет и не будет у меня больше никого, – бубнил я. – Я тебя люблю и всегда буду любить, ты не подозреваешь, какой я постоянный.

Что же еще потом было?.. Утром в воскресенье отвезли рукопись в Сокольники на квартиру к пожилой женщине – редактору издательства. Долго гуляли по парку. Купили Валере билет на вечерний авиарейс. Был еще "прощальный бал" в ресторане "Метрополь". Играл джаз, мы танцевали у фонтана... Были неожиданные Валерины слезы. В танце она льнула ко мне, будто бы это и не она оттолкнула меня ночью. Было еще одно прощание – в аэропорту Шереметьево. Тогда провожающих допускали чуть ли не к самому трапу самолета. Мы стояли в сторонке от толпы, и Валера, гладя погон моего плаща, говорила, что верит в мою талантливость, что я многое в жизни должен и, скорее всего, смогу совершить. Пусть только там, в этом своем далеком, милый Саша не станет с насмешкой вспоминать одну моложавую старушку, которая рядом с ним на одну неделю ощутила себя девочкой.– Прощай, милый Керубино, – улыбнулась она и пошла к самолету.И был взлет "ТУ-104". круто вверх унесшего Валеру к яркому диску луны, сиявшей над взлетной полосой... Желто-красный автобус "ЗИС", увозивший меня к Москве, дребезжал и надсадно ревел и, казалось, готов был, повинуясь моей тоске и любви, оторваться от шоссе и помчаться вдогонку за "ТУ-104".Утром в понедельник я шел на работу, помахивая драгоценной ленинградской папочкой – этакий деловой и подтянутый сотрудник славной лаборатории Георгия Ивановича Стаднюка, с блеском выполнивший свою нелегкую миссию.Была потом долгая и прекрасная золотая осень. На меня навалилась подготовка ОКР "Эллинг" к Госкомиссии. Предварительные испытания, кипы чертежей и технологической документации – все это требовало моего неусыпного внимания и постоянных усилий. Тянуло в Ленинград, но вырваться было невозможно. Однажды я позвонил ей. "Можно я приеду?" – "Нет". – "Почему нет?" – "Все потому же". Я понимал односложность ее ответов. Она говорила из мрачного коридора с высокими, как в замке, потолками, где шмыгали любопытные соседки мимо телефона, висящего на самом людном перекрестке необъятной квартиры... Но мне казалось, что и Валера ожидает перемены в жизни, что мы вот-вот бросимся друг к другу, превозмогая барьер, разделяющий нас... "Просто фантастика какая-то, – думал я, выходя из кабинки междугородного телефона. – Рэй Бредбери, ей-богу! Мы с нею в разных временных сериях, разделенные промежутком в эти тринадцать непреодолимых лет. Ей тоже двадцать пять, но она в своем 1949-м и отвечает мне своими скупыми "да" и "нет", потому что выходит замуж за Петра Хоперского и никак не решится ему отказать..."В Ленинград я попал 31-го декабря.С утра я намеривался еще поработать над проектом технических условий. Сидел, однако же, за своим рабочим столом и смотрел в окно. За забором НИИ, за редколесьем бывшего когда-то здесь соснового бора была видна заснеженная река, где рядом со старым деревянным мостом начали строить новый, железобетонный, ведущий прямо от нашей проходной к станции электрички на том берегу. Хорошо, хоть быки-опоры догадались поставить летом. За окном кружил и кружил невесомый снег, и лезла в голову туристская песня, будто бы для меня сочиненная Городницким: "Над Петроградской твоей стороной вьется вечерний снежок, вспыхнет в ресницах звездой озорной, ляжет пушинкой у ног..."И так просто оказалось вдруг – подняться с места, запереть в сейфе секретные документы и перенестись на Петроградскую сторону. В девять вечера я уже троекратно нажимал кнопку звонка на высокой двери, покрытой вековыми наслоениями плохой краски. Она открыла дверь и побледнела. Я бросился к ней, опасаясь ее падения. Потом она ввела меня в комнату с плюшевым тигром на диване, и я услышал, не веря:– Мы снова сошлись с Петром Львовичем в одну семью. Когда-то ведь столько хорошего у нас было. В конце концов, это я виновата в нашем разводе с моей-то взбалмошностью. Оставайтесь у нас, Саша, вместе Новый год встретим.Новый 6-й год я встретил в воздухе где-то над верховьями Волги вместе с пассажирами рейсового "ТУ-104" и его экипажем. Не было такой невыносимой боли, как три года назад. Однажды перенесенная болезнь дала неплохой иммунитет. Было лишь опустошение и тоска...И Госкомиссия по приемке ОКР "Эллинг", начавшая работу с первых чисел января, приготовила для меня свое лечение. Испытания, испытания, испытания... Протоколы... Нервотрепка при небольших, но досадных срывах. Поиски приемлемых для нас и для заказчика способов выйти из затруднений. А в общем-то я мог гордиться: "Эллинг" вставал в строй. Но пока не будет прибор освоен заводом, придется выпускать его в лабораторном производстве и не в таких уж малых количествах. Виделись мне мрачноватые ближайшие перспективы – года два "клепать" поставки. Но не это было причиной ежевечерней тоски. Тоски, заставлявшей иной раз покалякать с Сократом за поздним одиноким чаем на кухне.Одетый в маловатую для него старую ушанку, он неотразимо напоминал колхозного бригадира."Как дальше жить, Сократ Сократыч?" – спрашивал я с тоской."Познавай, познавай себя, парень! Другого тебе просто не остается, – бурчал философ. – На недавнем примере ты еще ни в чем не убедился?""Однако же вы с Клавдией Семеновной – душа в душу. А, Сократыч?""Что и говорить, у нас разрыв во времени аж две с лишним тысячи лет. Просто я мужик неплохой"."Брось, Сократыч, не лукавь. У Клавы муж – пьяница и колотит её иной раз до синяков. Тебя она ценит за душевность, а не за тысячелетний твой опыт!.. Не кажется ли тебе, мудрец, что вообще не дано человеку познать себя в одиночестве? Все равно, что за волосы себя от земли оторвать. Потому и ищет каждый из нас милого своего друга, самого лучшего и самого чистого человека, чтобы отразиться в нем, как в зеркале, и только из этого извлечь о себе почти полную правду...""Напрасно ты с Галей расстался, парень. Крепкая добрая жена в жизни много значит. Тылы нужно иметь надежные. Особенно, если ты и дальше намерен так вкалывать на работе. Возьмешься за новую ОКР?""Не знаю. Придется заниматься внедрением "Эллинга" на заводе"."Мой тебе совет, ставь себе новую задачу выше сегодняшней. Только так и можно познать, чего ты стоишь! Будет в жизни счастье или нет, это уж как тебе повезет. А высокий профессионализм – непременное условие, чтобы совесть не казнила"....В конце марта зацепило меня что-то ошеломительно мимолетное. Я услышал Секундомер Судьбы, иначе и не назовешь. Проснулся среди ночи и услышал... Перекрывая дыхание спящих ребят, в тишине отчетливо звучали секунды. Ясно слышалось: тик-так, тик-так. Что за черт? Галлюцинация, что ли? В квартире нет будильника, ручные часы так не могут стучать. И возник образ руки, держащей секундомер. Палец на кнопке, готовый прервать отсчет секунд твоей жизни. Дошло, наконец: "Это же капель! Каплет с карниза на наш балкон... Настоящие водяные часы-клепсидра..." Мимолетность пронеслась, острив лежать с колотящимся сердцем. Принялся вычислять число секунд, уже отсчитанных тем секундомером. Их оказалось совсем немного, что-то около миллиарда. А сколько еще осталось? Миллиарда полтора или два, если повезет. Но как же быстро они уходят, отмеряемые этой мартовской капелью. Как стремительно иссякает их скромный запас. Берет оторопь – что такое твоя жизнь? С какой самоотверженностью и отвагой твое неотдыхающее сердце отстукивает свои удары! Что надо делать, чтобы все это было не впустую? И как быть с этой зияющей пустотой в груди?..До встречи с Женей Снежиной оставалось каких-нибудь два месяца... Знаешь что, папочка, я всерьез ревную. За маму обидно... Интересно, а у нее был кто-нибудь до встречи с тобой? Тебе она что-нибудь про это рассказывала?