Текст книги "Звездное вещество"

Нет, надо быть до конца честной и сознаться: я отдавала себе полнейший отчет, будто бы я взвешиваю вас двоих – обеспеченная жизнь лежала на чаше весов противоп о ложной твоей.

Не знаю, нужно ли тебе рассказывать, как мне жилось в замужестве. Была не была, не каждый день я тебе письма пишу! Так вот. Иногда супруги говорят друг о друге иронически «моя половина». Нет тут ни иронии, ни шуток. Хорошо, если каждый – "п о ловина «, а вместе они -»целое ". А вот когда один из супругов – "целое ", беда начинается. Была у нас с Е.С. именно такая дробь, звучащая немножко по-армянски – «один целый и одна вторая». Я и была эта самая «вторая». Мой критик мне еще в первые месяцы пок а зал, что у мужа есть «одна первая». Она звалась Программа! Программа завода. Пр о грамма квартала – менялась только ее туалеты. И никто меня уже от боли не лечил. ЕС. подарил мне безумно дорогие серьги к бабушкиному кулону, а я ловила себя на том, что хочу, чтобы некто вихрастый и сероглазый делал мне «японскую прическу» с че р тежными инструментами. Мы въезжали в четырехкомнатную квартиру с заказной м е белью, а я навзрыд ревела, прощаясь трельяж и ком и голландкой. Сына поста под сердцем и тайком мечтала, что будет он похож: на т е бя.

Вовка родился и, как водится, дурь с меня вся сошла. Десять лет ахнуло, не оглян у лась как. И ведь все эти годы работала. Не ради заработка, конечно, ради самой работы. И здесь оказалось горечи через край. Наш НИИ в системе радиопрома, электроникой у нас и не пахнет. Занималась источниками питания аппаратуры, большим сделалась сп е цом по в ы прямителям, стабилизаторам и преобразователям тока. Самое ужасное для меня оказ а лось в том, что мои любимые электрончики, летящие в вакууме, здесь были не нужны. З а чем, спрашивается, училась? Вот и ушла в БРИЗ от тоски, там хоть с людьми дело им е ешь, а не с трансформаторным железом.

И вдруг гром среди ясного неба! Открываю ваш сборник с трудами "Озерного с е минара" – мой милый АН. Величко такие дела тут творит. Аж дух у меня перехватило. И что тут сделал со мною мой критик? Смешал меня с землей: "Дура ты дура! Погн а лась за обеспеченной красивой жизнью и упустила саму жизнь! Рядом с Сашкой, глядишь, и сама бы могла кое-что сделать, была бы человеком, а не «одной второй». Вот как нач а лась у меня и до сих пор продолжается запоздалая «идеализация»! Как магнит ловит ж е лезные опи л ки, ловлю я каждую весточку о тебе. Опилки эти выявляют магнитное поле между полюсами. Вот так же для меня все больше проявляется истинный смысл притяжения, что связ ы вало нас с тобою в последнюю студенческую осень. И все память возвращает меня в один дождливый день, сразу после дедушкиных похорон, когда стояли мы с тобою у окна в и н ститутском коридоре во время перемены. Стояли и молчали. Стоило мне только рассказать тебе честно все, что было в Ростове, и открыться, как несказанно ты мне дорог – все было бы иначе. Не смогла. Другая чашка тех весов перев е сила.

Зачем я занимаюсь этим самоедством теперь? Не знаю. Просто -так мне стан о вится легче. Е. С. нет уже четыре года. "Одна первая " его доконала. Вовка женился. Разменяли мы большую квартиру, живу одна. Мечтаю, что внучку, Юлией названную, научу быть счастливой. Вот и все. Кстати, попались мне недавно на глаза такие стихи Вадима Шефнера: «Что предание говорит, раньше Евы была Лилит. Раньше Евы Лилит была. Та, что яблока не рвача. Не женой была, не женой, стороной прошла, стороной. Улыбнулась из тростника и пропала на все века» . Это обо мне, Саня. Вот и хочу я этим письмом улы б нуться тебе, прежде чем кануть навсегда в тростники. Прощай!

Юлия ”

Первым порывом у Величко после прочтения этого письма было ехать немедленно в Таганрог. Но он встретился взглядом с Женей и сразу понял, каким это окажется предательством. "Пока Женя оживает в моей памяти, – подумалось ему, – Она на самом деле жива, потому что вместе со мною еще принадлежит к этому миру в этом вот мгновении. Ведь я – это действительно наполовину она, так много она смогла преобразить во мне. Жестоко было бы загонять ее в беспамятство, во тьму".

И снова "арабский скакун" унес Величко в мир его дела, такой же реальный и живой для него, как беседы с Женей... Здесь, такие знакомые, стояли выращенные им и его сотрудниками ряды уравнений. Теперь в этих садах редко вырастало что-нибудь новое, как редко случались здесь и порубки, хотя в одночасье свершалось то и другое, и это всегда означало, что сделан еще один шажок к раскрытию секрета "чистого термояда"... "Арабский скакун" нес дальше. Тропки точных формулировок и широкие дороги основных положений теории выводили на большое, активно возделываемое Опытное поле. Здесь, колеблемые ветром переменных вводных условий, ветвились экспериментальные кривые, и в них зрели цифровые семена будущих новых посадок. А дальше за Опытным полем простирались дикие и непроходимые, как бразильская сельва, пространства непознанного. Как раз на границе между сельвой и Опытным полем свершались самые драматические события...

"Черт возьми! – остановил он себя. – Зачем только я нагораживаю все эти метафоры? Даже просто факт собственного усаживания за рабочий стол вдруг расцвечивается этими художествами. Зачем эта детская игра?" И тут же возмутился: "Как это – зачем? Ведь стоит мне остаться один на один с бесстрастным и сухим миром логики, и я становлюсь бессильным и гибну, как дождевой червяк на сухом асфальте. Поэтому – да здравствуют метафоры, если они ведут нас к цели! Неси "арабский скакун"!.. В этом лучшем из миров никакая истина – объективная или субъективная, абсолютная или относительная – не может быть вмещена вся без остатка в логическую формулировку, математическое уравнение или чувственный образ. Такова природа познания. Но если бы надо было отдать предпочтение чему-то одному, то я бы отдал его..." Тут он задумался: "Чему из них?" И радостно определился: "... их живому полнокровному гибриду, способному, к тому же, давать потомство! Именно к генерации таких гибридов меня приспособила природа. Так почему я должен этого стыдиться?"

Работа, которую в последние годы выполняла лаборатория, не требовала от Величко непременных озарений, выводивших, как бывало, из самого безвыходного тупика. Но она по-прежнему требовала от него построения в воображении, точнее сказать в душе, постоянно живущего, точного, но изменчивого, динамического стереотипа, учитывающего тысячи связей явлений и величин между собой. И его образное метафорическое мышление, его способность самозабвенно вживаться в физическое событие стали, пожалуй, еще изощреннее. Он поражал более молодых "термоядерных волков", даже и Латникова, способностью видеть "на три сажени вглубь" и точно выбирать направление ближайшего приложения сил своей лаборатории.

Пожалуй, он не смог бы сам с такой изящной логической цельностью разработать математическую модель им же самим угаданного явления, как это удавалось Герману Васильевичу Латникову. Не смог бы следом создать и программу для цифрового моделирования на ЭВМ. Не взялся бы он помигать и Дмитрию Петровичу Бубнову в конструировании очередного лабораторного макета, а тем более – давать советы Юрию Михайловичу Серегину в части построения экспериментальных методик. А еще ему недоставало собственной, внутренней, критики, и "арабский скакун", случалось, заносил его к черту на кулички. И чтобы вернуть шефа из тех дальних мест, оказывалось -увы! – недостаточно латниковского сарказма. Здесь бывал нужен такой, как у Дмитриева, беспощадный "взгляд василиска", чтобы всякая неправда вяла на корню. Затем-то Величко и ездил время от времени к этому, даже и с виду очень желчному человеку, который втравил его когда-то в "нейтронное дерби"... Вспоминая Стаднюка и иже с ним, Величко думал: "Нет, не в том, дорогие товарищи, смысл научного творчества, чтобы собрать вместе кучу народа по принципу "незаменимых у нас нет" и далее так называемой "организационной волей" выдавливать из них результат, как пасту из тюбика. Нет, не в том!.. А в удивительном принципе человеческой дополнительности, которым и сильны сейчас мы, синявинские "термоядерные волки".

Это было похоже на чувство отца, осознающего, что у него хорошая семья. Настоящее же личное и безраздельное счастье испытывал он, когда приходило в голову стоящее после очередных мучительных поисков. Более того, именно по особенному, счастливому, волнению он и отличал ценную находку. Так было и в тот раз... Он проводил своих на электричку и уселся за работу. И вдруг представилось ему, что он еще совсем юный Сашко, несущий воду на коромысле из Котовой балки, но одновременно и доктор технических наук Велич-,' ко, решающий вечную свою задачу о динамической устойчивости сгу-стка звездной материи. Вода в его ведрах плескалась через край. Он останавливался, давал ей успокоиться и шел дальше. И начиналась игра. Вода снова колыхалась в ведрах со значительной амплитудой, но не выплескивалась, потому что весь смысл той давней игры и состоял в том, чтобы так подобрать ритм шагов и фазу раскачиваний своего тела, чтобы вода из ведер не пролилась... Сегодняшним разумом он постигал в тот момент нечто еще более неустойчивое и прихотливое, чем готовая пролиться вода. Сжатый до невероятной плотности и, тем не менее, яростно живущий в кратком миге своего бытия неустойчивый сгусток звездного вещества, и электромагнитное поле УТС-реактора, колеблющее его в своих ладонях, как горячий оладышек при температуре 160 миллионов градусов... вот тут и ощутил он счастливое волнение, прежде чем в осознанном виде явилась мысль: "Сигналами оттуда, из сгустка, суметь корректировать электромагнитное поле уип-эффекта в нужную сторону!.." Ему увиделось уже уравнение, описывающее такой самоорганизующий процесс. И УТС-реактор на этом принципе, одномоментно пригрезившийся ему следом, был так же мало похож на циркотрон, как мало похож ветровой простор ипподрома, рассекаемый "сгустком" очередного заезда, на крошечный круг цирковой арены с послушными лошадками, бегущими по кругу.

На следующий день он поехал к Дмитриеву. Был конец 1991 года. В замусоренной Москве было тоскливо. Дмитриев пыхтел и хмурился, как недоверчивый гурман, пытающийся отличить зернистую икру от искусной белковой имитации. Наконец сказал с нескрываемым огорчением:

– Видит Бог, Александр Николаевич, я не в силах "выпотрошить" эту вашу идею. Она безупречна, как творение Моцарта. Здесь ни убавить, ни прибавить. Поскорее стройте экспериментальную установку. Вы у цели!

...К марту 92-го стало уже совершенно очевидно: финансирования оборонных программ ожидать не приходится. Других источников финансирования работы тоже не было видно. В стране с "поехавшей крышей" никому уже не был нужен компактный и чистый источник даровой энергии, лежащий в эскизных чертежах на столе Величко. Ни единой "железки" сделать уже не удавалось. Механические цеха НИИ и завода переключились на изготовление замков, автозапчастей, садового инвентаря и прочего ширпотреба, чтобы хоть как-то обеспечить рабочих зарплатой... Нешибко богатая до этого, зарплата сотрудников Величко сделалась вообще смехотворной. Один за другим люди стали уходить...

– Пишите монографию, Александр Николаевич, – сказал Козлов, новый директор синявинского НИИ. – Материалы все придется рассекретить. Я распоряжусь, чтобы вам выделили для этой цели персональный компьютер "Пи Си Эй Ти" – очень удобная вещь. Наши американские друзья сильно обошли нас в этой области электроники. Но, кажется, вам есть что показать миру в области управляемого термояда, не так ли?

Другого не оставалось. Мы уже знаем, каких душевных мук все это стоило Величко, и только писание мемуаров вывело его из тоски... Но всему приходит конец. Кончилась и эта полоса его жизни.

В воскресенье приехала Даша. Приехала одна, собираясь устроить стирку. Взглянула на пустующую великолепную столешницу "арабского скакуна", спросила огорченно:

– Мемуаров али не пишешь больше?

– Нет, Дарьюшка, запал кончился. Да я и монографию закончил. Вся теперь сидит на дискете в компьютере.

– Не боишься, что продадут дискетку за океан?

– Продадут, собаки, для того и рассекретили. Оно вроде бы и не жаль – американцы скорее опубликуют и работу лихо продолжат. Жаль, что продадут задешево. Неужели задумается кто-нибудь, чего нам с "термоядерными волками" это стоило! И ни цента нам с ребятами не перепадет, можешь быть уверена.

– Грустно. У Чехова вишневый сад продавали. Сто лет не прошло – продается яблоневый, в котором и твоя яблонька со зреющим наливным яблочком. Слушай, а этот свой последний секретик, который в "железках" реализовать не удалось, ты небось тоже выложил, наивная душа?

– Выложил в виде гипотетического проекта с рекомендациями, как это реализовать.

– Ты неисправим, дорогой романтик! Мало тебя учили твои "акулы"? Кстати, давно хочу спросить, как поживает Георгий Иванович Стаднюк? Где Селезнев?

– В свое время, после разгона нашего отдела, министр Стаднюка не позволил сильно обидеть. Нашлось ему местечко в качестве директора небольшого завода радиоэлектронных субкомпонентов. Стаднюк невезучий: сейчас там все на грани банкротства... Селезнев сперва пропал куда-то. Но в 87-м снова объявился в Синявине, являя собою образец нового мышления. Как оказалось, он успел проучиться в Высшей партийной школе, и был рекомендован обкомом в синявинский НИИ в качестве первого секретаря парткома. То было еще до ухода Бердышева. Но это же стало, как говорили в городе, причиной его ухода. У Козлова наш – Аскольд Васильевич оказался в большой чести. Сейчас он замдиректора по экспорту. Вот он-то и торганет недорого нашу работу. Круг замыкается, Дарьюшка.