Текст книги "Звездное вещество"

Глава 5. РАЙ ПО ИМЕНИ БУРЕДАН

У Александра Грина в "Бегущей по волнам" есть пронзительные слова о власти Несбывшегося над человеческой душой. Весной 62-го мое Несбывшееся выжигало до дна мою душу, как подземный огонь в торфяниках в сухое лето. Снаружи не видно никакого огня, никакой беды. Ходит себе здоровенный парень. Встречные девушки смотрят на него в общем-то не без интереса, а его сжигает тоска по тому, что не сбылось и не могло сбыться... На двадцать пятом году жизни я серьезно думал уже, что для меня все кончено, жизнь исчерпала свое очарование. Впереди череда разработок вроде "Эллинга" – каторжный по сути своей труд, а для души лишь походы, "края далекие, хребты высокие", чью красоту до этого видели только тоскливые глаза многочисленных зэков.

А была уже середина мая, зацветала черемуха, и соловьи залетали ночью на березу под окнами нашего квартирного общежития. В один из майских уик-эндов я ввязался в байдарочный поход по реке Наре, проводимый секцией водников Московского турклуба. Пять байдарок – четыре трехместных "Луча" и двухместная надувная "Саламандра" человек на двадцать народу. Только жребий мог рассадить эту компанию, оставив за бортом неудачников. Жребий тянули из каскетки инструктора. Я развернул свою бумажку – "Саламандра" И тут она подошла ко мне, та очень красивая девушка, на которую я боялся смотреть, чтобы не влюбиться и не добавить к своему "торфяному пожару" еще огонька.

– Я тоже "Саламандра" – сказала, улыбаясь. – Значит, вы мой капитан. Будем знакомиться?

На меня глядели карие яркие глаза с чудесным татарским разрезом. Руку тонкую узкую мне протянула: "Женя Снежина..." От этих ее "и" и "ж" и холодом и нежностью на меня потянуло... Тогда в ходу была шуточка "Альпинизм – школа мужества, туризм – школа замужества", и на свадьбах туристов-водников обязательно обыгрывался тост, мол, теперь вы отправляетесь в плавание по бурной порожистой реке по имени Жизнь в байдарке с названием "Любовь". Знакомясь, мы и не подозревали еще, что садимся именно в такую байдарку и что вытащили из каскетки не бумажки, а судьбу. В электричке мы сидели друг против друга, и я по-прежнему страшился задерживаться взглядом на Женином лице...Поплыли. "Саламандра" оказалась очень ходкой, гребнешь раза три, и перегруженные "Лучи" сразу остаются за кормой. Нам кричали: "Эй, на "Саламандре", не зарывайтесь!" Мы и не заметили, как ушли далеко вперед. И тут приключение – Том Сойер с Гекльберри Финном всех своих дохлых кошек отдали бы за такое! Полноводная Нара вдруг на глазах начала мелеть. Еще десяток минут– и мы на дне илистого речного русла. Пришлось вылезать и проводить байдарку по жалкому ручейку между камней и коряг.

– Что за чудеса? – удивилась моя спутница. – Не могу представить, куда подевалась река.– Все очень просто. Женя, – объяснил я. – В верховьях Нары есть водохранилище, наверное, там перекрыли сток. Придется загорать. Дотащим только байдарку вон до того места, где елки на скале стоят.

Есть в среднем течении Нары небольшое ущельице со скальными бортами. В каменном ложе речки там оказался омут, глубокий и чистый от родников. Мы искупались и загорали, лежа на горячих каменных плитах. Сверкало в омуте низкое солнце. О чем говорили? Разумеется, о походах. Я воспевал свои Саяны и Хамсару, Женя была уверена, что Карелия, где она побывала прошлым летом, ничуть не хуже.

– Куда пойдете этим летом, Женя?

– Не знаю. Моя прошлогодняя группа тоже собирается в Саяны. По меня не берут, нет вакансий. Все там занято женами, а я вот ничья не жена.

Наконец "Лучи" показались из-за поворота в речном русле. Мы кинулись им помогать. Оказывается, нас уже считали погибшими, и экспедиция эта настойчиво шла вперед только ради того, чтобы найти и предать земле наши останки... О, этот натужный юмор случайных туристских компаний! А еще дребезжащая гитара и песни у костра до полуночи... И вот все уже угомонились и полезли в палатки. И только экипаж "Саламандры" почему-то остался у догорающего костра. Стало видно в нашем омуте отраженное звездное небо – непривычный, зеркально опрокинутый Стрелец. Я показал его Жене.

– Вызнаете созвездия, Саша? Завидую, – сказала она, откинувшись от костра и глядя в звездное небо. – Так хочется все знать о звездной Вселенной. Жаль, что мне, филологу, это недоступно. Только глянешь иногда вот так в небо, захватит дух...– "И страшным, страшным креном к другим каким-нибудь неведомым вселенным повернут Млечный путь", – отозвался я.

– О, вы и Пастернака знаете, Саша?

В ответ я добрых два часа читал Жене на память стихи о звездном небе, сопровождая это чтение развернутым естественнонаучным комментарием. Ни одной девушке до этого мои познания о Вселенной были не нужны. А тут такая благодарная слушательница... В пепельном предутреннем свете стали уже прорисовываться ветви ближних елей и было видно, как крадутся по обезвоженному руслу Нары седые космы тумана...Утром я обнаружил, что мир неузнаваемо переменился, что он как-то волнующе нов. Я понял, что это погас мой "пожар в торфяниках". Мне не терпелось видеть Женю. Она выбралась из женской палатки, лохматенькая такая и с розовым клеймом на щеке от штормо-вочной пуговицы. Глянула в мою сторону, коротко задержала взгляд в моих глазах и улыбнулась. Во мне вдруг невольно и радостно ахнуло. "Такая чудесная, – подумалось мне, – И вдруг ничья не жена! Может быть, ты и станешь моей женой?"...Нару нам "открыли" в девять часов, как магазин или почту.. Конечно же, сток где-то там на водохранилище открыли давно, но вода только вот теперь добежала до нас, стремительно наполняя русло. Снова "Саламандра" понеслась впереди флотилии. Теперь мы уже просто удрали, чтобы никто не слушал наших разговоров. А речь у нас весь день шла о поэзии и так же взволнованно, как ночью о звездах. И Женя теперь читала и читала мне собственные стихи. "С неба, с форточек и крыш шпарит дождь без передышек. Весь асфальт живет и дышит поцелуями вприпрыжку..." И еще и еще в этом же роде... Потом начались вопросы друг о друге, осторожные, как прикосновения. Женя сообщила:

– Я с Арбата, из Староконюшенного переулка. А ты откуда, Саша?

– Я из Благовещенки.– Шутишь, нет такой улицы в Москве.

Разобравшись с географическим положением моей деревни, мы гак смеялись, что едва байдарку не опрокинули...Обратная электричка была переполнена и вся благоухала черемухой. Тогда зеленого друга еще драли все, кому не лень, совершенно не задумываясь. Наши рюкзаки и мешки с байдарками ехали внутри вагона на полках. Мы с Женей стояли в толчее тамбура. Упираясь руками в стенку, я сдерживал давление и уберегал от него Женю. Ее волосы касались моего лица, и от каждого такого прикосновения меня било током. В ухо мне тыкался чей-то букет черемухи. Свежий ветер влетал в тамбур через окошки с вынутыми на лето стеклами. Женина рука лежала на моем плече, но мне хотелось, чтобы неуют и толчея эти не кончались как можно дольше. Где-то на предпоследнем перегоне Женя коротко и благодарно прижалась щекой к моему подбородку и сказана, посмотрев в глаза:

– Ну вот и все. Прощайте, мой капитан!

Мне стало страшно, что больше я ее не увижу, и я поцеловал ее где-то около уголка глаза, как получилось в дикой этой давке, и сказал:

– Может быть, все же "до встречи", Женечка? Где и когда?

– Ты что-то говорил о намерении побывать в музее Скрябина. Это совсем близко от моего дома. В среду в семь вечера там будет играть сам Нейгауз. Вот и встретимся на концерте. Договорились?– Слушай, пойдешь со мной в большой поход? Наши собираются на Байкал со сплавом на плотах по речке Китой.– Нет, – ответила Женя. – Понимаешь, мне очень хочется побывать в тундре. Предлагаю своим маршрут, а они смеются, говорят: "В тундре нет дров для костра".

Она рассмеялась, я же подумал: "Вот и прекрасно. Я сам организую для тебя тундровый поход!"Три дня я прожил в состоянии праздника. В те дни я был занят корректировкой документации на "Эллинг" по замечаниям Госкомиссии. Но мысль о тундровом походе будоражила, заставляя время от времени спускаться в читальный зал институтской библиотеки и там листать и листать здоровенный "Атлас СССР" в поисках тундрового маршрута. Выбор мой остановился на реке Каре, сбегающей с последних гор Полярного Урала и уходящей через тундру и холмистый хребет Пай-Хой к Байдарацкой губе Карского моря. Река была порожистая, имелся даже водопад с названием Буредан...Но в среду вечером Женя на встречу в музее Скрябина не пришла. Может быть, Нейгауз играл в этот вечер превосходно, но я не слышал музыки. В перерыве вышел в прихожую скрябинской квартиры, где стояли немногочисленные опоздавшие. Ее не было и там. Я допоздна бродил по Арбату и Староконюшенному, надеясь на случайную встречу. Вздрагивал, если видел парочку, и девушка при этом была черноволосой и стройной. И ждал и страшился встречи...Наводить справки, напоминать о себе, добиваться свидания? Нет, решил я тогда, не пришла, значит, не захотела прийти. Вот и все. "Прощайте, мой капитан! Отправляйтесь в плавание к Карскому морю без меня". Наверное, есть у нее кто-то, не может не быть у такой красавицы в двадцать пять лет... Электричка неслась через ночные подмосковные леса. Когда ветер забрасывал в вагон струю черемухового настоя, вспоминался близкий блеск чудесных карих глаз в переполненном тамбуре всего три дня назад. "Ну почему, почему я такой невезучий?" – думалось мне.Я ошибся. Через неделю нам обоим действительно здорово повезло. Я выехал в Москву к потребителям "Эллинга". Уладив служебные дела в Измайлове, я вернулся в центр. При переходе на "Арбатской" в длинном белом зале она мелькнула впереди в толпе. Догнал уже на эскалаторе.

– Женя, здравствуй!

Она обернулась, зарделась вдруг. Сказала обрадованно:

– Наконец-то ты, Саня! Ты обиделся, что я не пришла? Не успевали сдать верстку журнала к сроку, пришлось сидеть в среду почти всю ночь. Прости, ради бога. Я так жалела, что не назвала тебе свой телефон.– Женя... – сказал я, почти задыхаясь от охватившего меня волнения. – Я организую большой поход на Полярный Урал, река Кара. Та самая тундра... Ну и как?..

Я страшился, я был почти уверен, что она откажется. И тогда надеяться мне уже будет не на что. Но Женя смотрела на меня восхищенно.– Таких королевских подарков, Санечка, я еще не получала. Конечно же я пойду с тобой на Кару. Ты сейчас свободен? Я возвращаюсь с тренировки по гимнастике. Проводи меня до дому и расскажи все подробно.Я обрисовал обстановку. В нашей тундре еще лежит снег. Нужн ждать целый месяц. На Каре серьезные пороги. Турклуб готов дат нам байдарки напрокат при условии, что мы проведем тренировочные походы хотя бы по подмосковным речкам....Женя как-то легко и естественно, с первого знакомства, вошла в группу, которую я успел подобрать. Первый тренировочный поход мы провели по Москва-реке от Можайска до Звенигорода... И были снова и снова на ночевках мои "лекции" Жене о жизни звезд. Я поражался, как она, гуманитарка, легко схватывает физические идеи. "Продолжай, продолжай, – нетерпеливо говорила она, – Я давно уже поняла, как внутреннее давление звезды препятствует ее гравитационному сжатию..." Угасал костер. Спали в палатках ребята, охотники и рыболовы, будущие наши товарищи по походу на Кару... Лицом к звездам под соловьиное неистовство открывали мы с Женечкой начальную свою пору, когда совершается удивительное слияние душ -залог полноты и богатства и в остальном, даже в самом сокровенном.Поезд шел и шел через низкорослую заболоченную тайгу на север к Воркуте. Всю дорогу было солнечно и как-то несеверно – не верилось ни в Полярный Круг, ни в тундру. И все выбегали к полотну таежные речки, чтобы нырнуть под мост и снова скрыться в тайге по другую сторону дороги. Речки эти мыли где-то на своем пути корни елей и кедров, и павшие стволы колодника, и старую хвою, потому воду они несли желтую, и на редких станциях текла из кранов такая же желтая, похожая на чай, вода. Но после Печоры засиял летними снегами на востоке Приполярный Урал, и реки оттуда прибежали быстрые и про-зрачньїе, и вода из кранов на станциях потекла хрустальная и холодная...Весь первый день пути группа занималась капитальным ремонтом резиновой оболочки, то есть "калоши", одной из турклубовских байдарок, такой потрепанной в прежних схватках с порогами, что пришлось ей дать имя "Хальмера", что по-ненецки означает "гроб". Каждое мгновение я радостно ощущал присутствие рядом Жени. Короткие быстрые взгляды и ненамеренные, но чуть задерживаемые касания рук были радостными сигналами друг другу: "Все у нас с тобой впереди, все впереди..." И все же в душе моей жила тревога. Это был как-то одновременно и страх за несхоженную группу, в которой одна только Женя имела карельский опыт плавания на байдарках через пороги, и страх за судьбу моей любви. Вдруг скажет она мне где-то там через месяц в конце похода: "Ну что ж, прощайте, мой капитан, я буду помнить вас всегда!"В конце второго дня пути все окрасилось вишневым и розовым цветом полярной летней ночи. Мы с Женей подолгу стояли у окошка, чуть только соприкасаясь плечами. Была кругом уже лесотундра, бурая и угрюмая, будто бы поезд выбежал на опушку всех российских лесов. И солнце не село, коснувшись земли. Огненным колесом оно неслось по кромке горизонта наперегонки с поездом, сшибая одинокие лиственницы и мгновенно воспламеняя озера, коих множество было в лесотундре...– Так вот они какие, – тихо сказала Женя, внезапно бледнея.В траурном красном свете ночи я видел поодаль от дороги ряды бараков с пустыми проемами окон и поклонившиеся, до конца не сваленные столбы с перекладинами висельного вида и в отвратительной рваной паутине колючей проволоки. Я стиснул Женину руку. Беглым взором отметил угрюмую стойкость сторожевых вышек, видимо, сработанных на совесть из добротного леса... Пустые лагеря тянулись и тянулись вдоль дороги до самой Воркуты. Женя была притускнена печалью и молчалива, и я не лез к ней с расспросами, понимая теперь, что вид пустующих этих лагерей тревожит Женю не случайно и что в тундру она потянулась неспроста....Железная дорога, стелившаяся под колеса от Ярославского вокзала, вдруг кончилась, уперлась в самый обыкновенный тупик в виде козел, сбитых из просмоленных шпал. И дальше за тем тупиком до самого Ледовитого океана была только тундра. До Кары оставалось всего тридцать километров. Наняв две подводы под свой немалый груз, мы вышли ночью по холодку. Солнце полярной летней ночи, клонясь к северу и дремотно тускнея, звало, звало за собой. Тени лошадей и людей протягивались далеко по холмам, теряясь в серых зарослях полярной ивы... Утром, когда солнце круто пошло вверх в синем безоблачном небе, мы уже стояли на берегу Кары. Синяя и быстрая, она неслась мимо нас. уходя в расселину между двумя холмами. Оттуда доносился сильный грохот. Мы пили воду из ладоней в знак причащения. Ломило пальцы и зубы от ледяной карской воды. За рекой, за тундровым раздольем, совсем близко видна была крутая стена сиреневой горы Оче-нырд. Казалось, там в горах стоит фабрика синьки, исправно выбрасывая в воду Кары всю свою продукцию. Только так и можно было объяснить плотную синеву этой воды, стремительно несущейся мимо нас.Стоя на берегу Кары, я почему-то знал, что именно этот момент буду помнить всегда... Жара, солнечный блеск на воде, серебристые заросли полярной ивы, синее высоченное небо надо тундрой, дремный комариный гул. И восхищенный Женин взгляд из-под "вуальки". Так называли мы кусок рыбачьей сетки, смоченный в репудине – недурная защита от комаров.Я очень опасаюсь превращения этой главы в путевой очерк, но сознательно не сдерживаю себя в описаниях природы, потому что не вижу другого способа передать на бумаге, как необъятность земного прекрасного мира сливалась в душе с необъятностью любви, только еще зарождавшейся в наших сердцах и такой же неизведанно прекрасной и опасной, как предстоящее путешествие по сумасшедшей синей реке... Кара обручила нас с Женей и повенчала. Перед воспоминанием о ней, как перед Богом, мы уже никогда не могли друг друга предать, потому что те дни остались в наших душах как бы эталоном чистоты, полета и отваги.Вот байдарки наши летят по быстрой воде между зеленых холмов, усыпанных яркими тундровыми цветами. Иногда мы проносимся под голубыми мостами из недотаявшего льда, и тогда на спины и плечи, открытые для загара, сыплется холодный душ. Все сильнее и сильнее слышен шум где-то внизу по реке, и холодеет душа от встречи с неизбежным. Порог! Он еще невидим, но грохот становится уже таким, будто там идет по мосту тяжелый длинный поезд. Потом выскакивают поперек всей реки синие пляшущие черти в белых шутовских колпаках. Чалим байдарки за кусты и выходим осматривать порог с берега. Теплый податливый мох щекочет босые ступни. Стонут над головой канюки. Молча летят чайки-поморники, косят вниз глазом и падают в струю порога, выхватывая из воды серебристых хариусов. От взгляда на порог сверху, с берега, сбивает дыхание, как от удара в солнечное сплетение. Женечка рядом. Глаза в глаза: "Не страшно?" – "Нет, мой капитан, с тобой мне ничего не страшно!"А за день до Буредана впервые поссорились...Приставали к берегу для стоянки. Женя выходила из байдарки и подвихнула голеностоп. Услышав ее вскрик за своей спиной, я вскочил но весь рост и перевернулся в воду вместе с байдаркой. Ребята смеялись. Женя тоже. Перед сном она умывалась на перекате. Кара сияла ночным золотом среди черных берегов. Я спросил: "Нога болит?" Она ответила: "Ты понял, почему смеялись ребята? Тебя ведь черт дернул подтолкнуть байдарку в момент, когда я только ставила на берег ногу. И тут же принялся изображать рыцаря. Терпеть не могу, когда что-нибудь изображают".Голеностоп распух. Женя старательно его бинтовала, но ходила с трудом. От Буредана мы намеривались сделать пеший марш-бросок на сорок километров по тундре к последним горам Урала – Константинову Камню и Минесею. Не каждый может похвалиться, что стоял на самой последней горе Урала!.. Женя сетовала, что из-за нее теперь это мероприятие сорвется. Но в команде раздались здравые голоса. Почему сорвется? Пусть Снежина и Величко остаются у Буредана большой дневкой, а остальные двинут себе в поход. Так я и рассерженная на меня Женя остались вдвоем у Буредана.Ребята ушли под вечер, чтобы ночью по холодку преодолеть тундровое пространство. Я по двое перевез их на "Саламине" на азиатский берег Кары. Они помахали с верхушки холма и растворились в пространстве тундры. Гребя наискосок против течения, я пристал точно к лагерю. Женя, не глядя на меня, деловито убирала под перевернутую "Палладу" мешочки с продуктами. Потом принялась перебирать груду вещей, вытряхнутых ребятами из рюкзаков в уголок второй палатки.

– Так, это стираем. – негромко размышляла Женя. – Это чиним, а это стираем потом чиним. Послушай, научи меня обращаться с ружьем.

– Хочешь меня прикончить? Охотно научу.

– Нужен ты мне. Сейчас я на охоту пойду. Всю жизнь мечтала.– Тогда и я пойду с тобой. Одну тебя не отпущу.

– Опять изображаешь заботу? – сощурила глаза Женя. – Да куда я здесь денусь. Вот север, вот запад, и Кара за спиной, а на Каре единственный в своем роде водопад Буредан, который слышно за десять километров.

– А как же твой голеностоп?

– Тем более. Буду чувствовать себя героем Джека Лондона. Любовь к жизни приведет меня обратно... Показывай, как тут и что нужно сделать, чтобы стрельнуло.

Я научил ее вставлять в стволы патроны, взводить курки и целиться. Женя повесила ружье на плечо стволом вниз и по овражку в береговом откосе двинулась в путь, подволакивая ногу... Я остался один.Полуночное солнце золотило верхушки окрестных холмов. В одиночестве полярная ночь больно ранила душу. Огромность пространства настолько растворяет в себе, что почти перестаешь осознавать свои ощущения. Один только слух был прикован к Буредану. Совсем рядом в ущелье, прорезанном Карой в сердцевине огромного холма, водопад гремел-звенел-грохотал-гудел – все это сразу, как в оркестре. Не зря же он по-ненецки Бу-Ре-Дан! Гулкое это звукоподражание говорит сердцу больше, чем наше чисто смысловое водопад. Ненцы любой порог именуют буреданом, но это Буредан с большой буквы, что закреплено навеки его названием на географических картах.Меня снова тянет к Буредану, и я вхожу в ущелье. Тусклое алое солнце, словно намаявшись за день, прилегло на вершину холма, подрагивает, будто бы часто дышит. Кара ускоряющимся потоком уносится в невидимые против солнца ворота. Я вхожу в тень, и сразу становится видна вся заполненная алым туманом расселина. Иду у самой воды по выглаженному половодьями известняку. Быстрая вода черна, по ней цветут, вьются и текут огненные переливы. Выпуклые литые зеркала водоскатов ловят и с восторгом воспроизводят в себе крошечные солнца, в десятикрат более яркие, чем настоящее, видимое над краем расселины. А вот и сам водопад! Будто бы неоставимо вертится видимый только на четверть обода широкий громадный маховик, черный и блестящий... Два мировых первоначала сошлись здесь в вечном своем союзе-противоречии – вода и камень. Над водопадом или порогом, без мыслей и позабыв о времени, можно стоять часами. Почему?Может быть, потому что в каждом человеке тоже борются эти два первоначала, и борьба их означает жизнь? С ознобом в душе я осознаю свою родственность с этим миром воды и камня, куда больт шую, чем осмелился бы подозревать. Что-то поднимается из глубин моего существа, как эти вот водовороты и зелено-белые клубы вспученной воды в бучиле ниже водопада. Все, что я знаю о себе, о земном мире и Вселенной, кажется вдруг таким ничтожно малым по сравнению с черной глубиной во мне самом. Будто бы со стороны и с большой высоты вижу я себя, испуганного и судорожно стремящегося вернуться в привычные рамки обыденного миросозерцания...Мимолетное пронеслось, и снова передо мною лишь темно-зеленый бешеный поток воды в белом ложе из мрамора. Можно представить, что творится здесь в половодье! Как вдохновенный скульптор, вода вырезала в известняке завитки и воронки, огладила углы выступов и протянула в монолите плавные, музыкального дыхания линии, в чем-то сродни орнаментам российского модерна... Вот небольшая воронка, заполненная водой, напоминающая след великана, обутого в паленки. Любопытно, как вода сумела выполнить такую работу? Сквозь прозрачную воду видна на дне этой ванны здоровенная черная кілька. Вот и разгадка: этот камешек, явно притащенный рекой откуда-то издалека, работает здесь в половодье на манер шаровой мельницы! В борьбе с белым камнем река использовала в качестве орудия твердый черный камень. Нужно непременно показать это Жене! При мысли о ней я заторопился к палаткам. "Может быть, и нам с тобой, Женечка, как воде и камню Буредана. придется еще долго прирабатываться друг к другу, прежде, чем мы достигнем такой же вот гармонии, как это удивительное по красоте место", – подумалось мне, и захотелось поскорее увидеть ее, заглянуть в глаза, попросить прощения. Женя уже вернулась "с охоты" и даже устроилась ко сну в палатке.

– Сначала испугалась, что тебя нет, – тихо сказала она, и по тону я понял, что прощен. – Потом вижу: ты бродишь у воды.

– В кого-нибудь палила?

– Нет, что ты! Просто мне очень нужно было постоять лицом к лицу с тундрой. А ружье – так, для куража.

Я разделся и забрался в свой спальный мешок. Женя лежала лицом ко мне, подложив под висок ладонь, смотрела рассеянно и печально. Вдруг заговорила:

– Мы с Надей тогда еще в Иванове жили. Каким-то чудом дошло до нас мамина письмо. Единственное и последнее. Синим химическим

карандашом на листе из какой-то конторской книги. Писала, что строят они железную дорогу в тундре между Обью и Енисеем, что осталось ей еще шесть лет сроку, если только тундра силы до конца не выпьет... Помнишь, в учебнике географии у нас была цветная картинка "Весна в тундре"? Холмы, озера, голубая даль, гуси в небе и олени поодаль. Бывало, я от той картинки часами оторваться Не могла. Это было для меня, как щекой к маминому плечу припасть... А когда мы с Надей то письмо читали, ее уже не было в живых. Ее поглотила тундра. Но узнали мы об этом только через десять лет, после реабилитации.

Женя сомкнула веки, безмолвно борясь со слезами. Я погладил ее висок. Наконец она справилась.– Нам рассказывала одна сидевшая с нею в лагере женщина. К маме стал приставать какой-то начальник из охраны, стал ее домогаться. Воспользовавшись оплошностью охраны, она однажды ушла именно в такую, как на картинке, весеннюю тундру, и канула в ней. Гак и не нашли, сколько ни бегали с собаками... Все эти годы мне казалось, что ее неуспокоенная душа носится где-то над тундрой. Ты меня поймешь, Саня. Нынче я с нею поговорила и она наконец успокоилась....Утром беспечная куропатка, прельстившись просыпанной гречкой, привела к палатке свой выводок. Проснувшись, я услышал тонкий цыплячий писк у самой головы, как в детстве в хате у бабушки Марии. Выглянул в дырочку, когда-то прожженную угольком от костра. Черно-желтые шарики бойко шныряли в кустах. Настороженная и строгая мамаша нетерпеливо кеклила, сзывая неслухов на лакомство. Я осторожно разбудил Женю, и она долго не могла оторваться от дивной картинки... В палатке становилось жарко. Яркое солнце поднялось уже довольно высоко.

– Поможешь мне стирать? – спросила Женя после завтрака.– Разумеется. Вчера я высмотрел для этого чудесное место.

Мы пришли к "следу великана, обутого в валенки". Я показал Жене эту овальную ванну с черным камнем на дне.

– Прелесть какая! – восхитилась Женя, поплескав ладонью в воде. – Санечка, ты только попробуй, она же почти горячая! Сейчас будем купаться и загорать.

Женя сбросила штормовку и брючки. На ней были лиловые пла-вочки и такой же лифчик. Она во всю длину тела поместилась в ласковой теплой ванне. Я тоже разделся и ринулся в подвижную и прозрачную воду омута пониже водопада. Стиснув зубы, заставил себя проплавать до счета "...и-шестьдесят". И тут же выскочил, как ошпаренный. Зато Женя блаженствовала в своей ванне! Напоследок она намылилась и вымыла волосы. Потом мы истово занимались стиркой на солнечном припеке у самой кромки воды рядом с бешено летящим маховиком водопада. Женя намыливала и отбивала белье большой гладкой галькой. Я старательно и многократно отполаскивал и раскладывал на белом горячем известняке стиранное – рубашки, носки, тренировочные брюки... Ветерок, тянущий вдоль расселины, уносил комаров. И гремел-гудел, не утихая, Буредан, сверкающий под солнцем синевой и зеленью среди празднично белых этих берегов из мрамора.Наконец все было выстирано. Женя поднялась во весь рост и потянулась вверх руками в усталой истоме. Что-то было в движении ее рук и тела от гармонии завитков и линий самого мраморного берега. В наплыве хмельного счастья я шагнул к ней и увидел в ее глазах как бы отражение своего порыва. Легкие руки, сухие и горячие от солнца, сомкнулись вокруг моей шеи. Это и был наш первый нестыдливый поцелуй. "Ой, Санечка, – прошептала Женя. – Хотела я до возвращения в Москву быть с тобою суровой, да видят тундровые боги, не могу". Мы снова и снова целовались... А солнце уже скатилось с верхушки полдня и уже не так горячо грело. И ветерок с Карского моря дышал льдом. Женя сказала:

– Есть так хочется, Санька! Ребята хариусов живых нам с тобой оставили в садке. Пойдем их поджарим, а?

И оказалось, что жарить хариусов это так же замечательно, как стирать и целоваться. Пока Женя чистила и потрошила прекрасных серебристых рыб, я собирал плавник по берегу и развел такой костер, что через полчаса уже были превосходные угли, и сковородка шипела и стреляла, подрумянивая куски рыбы... И есть хариусов, сидя на земле спина к спине и прикасаясь затылками, тоже было хорошо. И смотреть, ожидая пока вскипит чайник, на вечереющее уже солнце... И собирать высохшее, восхитительно пахнущее озоном и снегом белье... И снова и снова тянуться друг к другу... Все было необыкновенно ново и хорошо в раю по имени Буредан!До самого последнего мгновения жизни своей буду я помнить то прекрасное, что было у нас с Женей в ту солнечную ночь у водопада. Как проснулся в абрикосовом свете. Как, полувыбравшись из спального мешка, принялся лихорадочно расстегивать молнию на мешке Жени. Я не совсем осознавал, что делаю, и чувство, наполнявшее меня, было сродни жажде... Женя, высвободив из мешка руки, так же порывисто обняла меня и горячо зашептала: "Не надо спешить, хороший мой, любимый! Я еще не готова. Понимаешь? Это должно прийти к нам обоим одновременно. Это придет! Мы никогда-никогда не будем разлучаться с тобою, Санечка, и это придет..."Теперь, через три десятилетия, постигаю я все величие Божьего замысла. Повторно создав рай у Буредана, Творец воспользовался тем, что не растут в тундре яблони. И это тоже было хорошо, потому что яблоки с райских яблонь – вовсе не простая материя! Через полгода молодоженами в московской гостинице мы это с Женей поняли, хотя и не решались еще выразить это словами... То, о чем горячо шептала мне ночью у Буредана Женя, пришло к нам только через год в Коктебеле. Нужно было каждому серьезно пережить страх потери другого, чтобы нас действительно соединила любовь. Но и это не стало пределом. Еще пятнадцать лет мы, ступенька за ступенькой, поднимались к постижению того, что Бог заключил в своем заветном яблоке. Думаю, что он и в первый раз не потому так сильно разгневался, что Адам с Евой попробовали то яблочко, а лишь за то, что сделали они это суетливо и в присутствии третьей стороны.Не зря вчера был тот ветерок с Карского моря, отлично прогонявший комаров!.. По туго натянутой крыше палатки шелестел дождик. Через зеленый тюлевый полог на входе был виден противоположный берег, и там происходило какое-то непонятное движение, словно берег порос суетливым подвижным кустарником. Слышались гортанные крики и лай собак. Я надел плащ и выбрался наружу.