Текст книги "1632 (ЛП)"

Автор книги: Эрик Флинт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

      – Да, – заключила она. – Как я и думала. Мы сможем вступить в брак где-то в сентябре, самое раннее.

      Она надула щеки и сложила руки кругом в добром футе от живота, пародируя беременную женщину.

      – Ради Христа, Джулия! Вы же не всерьез, правда? Что, в начале второго триместра? Да совершенно ничего не будет заметно.

      – Это будет через полгода! – отрезала она. – Так что ни у кого не будет никаких сомнений!

      Джеймс пожал плечами.

      – Ну и что? К тому моменту вы будете женаты. Так что, кого это будет волновать? Это не будет первое событие такого рода в...

      – В это-то всё и дело! – Плач. – Вы же знаете, как чувствителен к этим делам Алекс – как раз по причине того, что он незаконнорожденный. Вы знаете, он мне тысячу раз говорил: – Ни один мой ребенок не родится ублюдком!

      Даже будучи в отчаянии, она довольно удачно изобразила шотландский акцент Маккея.

      К этому моменту логика Джулии совершенно ускользнула от Джеймса.

      – Я не понимаю, – пробормотал он. – Если вы женаты в тот момент, когда родился ребенок, то он – или она – не считаются...

      – Это же вопрос принципа! – причитала она. – Неужели вы не понимаете? А никто не может так зацикливаться на принципах, как проклятый шотландской кальвинист!

      Она уже даже не сгорбилась в своем кресле. Она просто растеклась в нем, как желеобразная капля, состоящая из воплощенного отчаяния.

      – Он убьет меня, – пискнула она. – Считайте, что я уже мертвая.

      Последняя отчаянная попытка Джеймса сохранить на лице маску невозмутимого врачебного достоинства наконец-то рухнула. Он просто не мог сопротивляться соблазну.

      – Ну тогда позаботься, чтобы он был в пятистах ядрах от тебя, когда ты ему будешь об этом рассказывать.

      Тон последующих слов Джулии никто не назвал бы писком. Скорее, наоборот. Джеймс утешал себя мыслью, что он, как и полагалось обязанностью врача, вообще-то крепил дух своего пациента. Ну, по мере сил.

***

      Вскоре после этого он пригласил Ребекку в ту же самую смотровую.

      – Джулия, кажется, не в духе, – заметила она. – Что-то случилось?

      Губы Джеймса дрогнули.

      – Ничего серьезного.

      Он помог ей устроиться в кресле.

      – Уф! – вздохнула Ребекка. Она быстро улыбнулась врачу. – Спасибо. Я чувствую себя такой неловкой.

      Она сверху вниз посмотрела на свой живота.

      – Философски, я не одобряю этого, – произнесла она. – Это кажется таким глупым способом решения данной проблемы. К тому моменту, когда женщина наконец-то привыкает к своему новому состоянию, всё заканчивается. – Ее темные глаза потеплели: -Уже скоро.

      Джеймс кивнул.

      – От шести до восьми недель. Для первой беременности мы не можем уверенно говорить.

      Ребекка подняла голову, улыбаясь.

      – Мы не теряли времени, Майкл и я, не так ли? – Она замолчала, тихо смеясь. – Это будет такой скандал! Ребенок родится всего через семь месяцев после того как мы поженились.

      Казалось, что эта мысль совершенно её не беспокоила. Ни в малейшей степени. Джеймс усмехнулся.

      – Такое впечатление, что в последнее время происходит немало подобных событий.

      Ребекка не понадобилось больше двух секунд, чтобы понять, что имел в виду доктор. И движением, имевшим сверхъестественное сходство с жестикуляцией Джулии, закрыла рот ладонью.

      Она тихонько засмеялась. Забулькала.

      – Бедный Алекс! – пробормотала она сквозь пальцы. И сложила ладони воронкой вокруг рта. – Джулия убьет его, – прошипела она.

      Джеймс развел руками.

      – О женщины! Я в принципе не могу понять вашу логику!

      Он проковылял к своему собственном креслу и, тяжело рухнув в сиденье, уставился на Ребекку.

      – Вас не затруднит объяснить логику ваших рассуждений?

      Ребекка опустила руки на колени. Ее лоб наморщился.

      – Разве это не очевидно? Джулия будет убеждена, что Алекс будет зол на нее. Я совершенно уверена, хоть и не в курсе деталей, имейте в виду, но я знаю Джулию – что это она убедила его не опасаться возможной беременности.

      Пальцы Ребекки перебирали ее локоны, она размышляла.

      – Да, несомненно, всё именно так и было. Алекс – слишком джентльмен, чтобы принуждать её к этому. Она была соблазнительницей, а не соблазненной. После этого...

      Размышления, размышления.

      – Конечно, это же очевидно. Она скажет Алексу, будучи уверена, что он выйдет из себя от этой новости. Вы же знаете Джулию! К тому моменту, когда она ему сообщит эту новость, она приведет себя в состояние ярости, потому что она будет убеждена, что Алекс будет зол на нее. Она будет подобна заряженному ружью с взведенным курком. Алекс, конечно, скажет что-то не то. В данной ситуации мы можем быть уверены в этом, так как все, что он скажет, будет неправильно, с точки зрения Джулии. И тогда...

      Она сияла.

      – Логика безупречна. Джули его убьет. Надеюсь, конечно, она ограничится словесным убийством. Потому что, опять же, надеюсь, она не станет сообщать ему эту новость с пятисот шагов.

      Увидев выражение лица врача, Ребекка нахмурилась.

      – Что-то случилось, Джеймс?

      Николс покачал головой.

      – Нет. Я просто рад, что вы на нашей стороне. – Он щелкнул пальцами. – Ну, натуральный Ришелье!

***

      Гретхен наклонилась над кроватью и поцеловала Джефффа в лоб. Она чувствовала, что лоб под её губами просто пылал, но не была обеспокоена. Самое страшное было позади.

      Джеффф открыл глаза. Улыбаясь, Гретхен села на кровать и склонила к нему голову. Ее губы раздвинулись.

      Голова Джефффа дернулась в сторону.

      – Не надо! – запротестовал он. – Ты рискуешь поймать...

      – Ничего страшного, – прошептала она. Она взяла его лицо в свои сильные руки и повернула к себе. Последовавший за этим поцелуй был нежным. Но он был долгим, и ни в малейшей степени, не платоническим.

      – Ничего, – прошептала она. – Ничего страшнее лихоратки. Я только што от токтор Николс. Он сказать мне, что у тебя есть ни один из симптомов чумы.

      – И даже с учетом этого...

      Джеффф пытался оттолкнуть ее. Он был слишком слаб, чтобы успешно решить эту задачу. Его жену нельзя было легко оттолкнуть.

      – Грипп – это тоже достаточно плохо, Гретхен! У тебя нет иммунитета к нему, который есть у меня!

      Она медленно поднялась и пожала плечами. Гретхен поняла медицинскую логику в словах мужа. Доктор Николс очень подробно ей объяснил. У людей ее времени не было иммунитета к штаммам заболеваний, принесенных теми, кто родился в будущем.

      Она начала раздеваться. Гретхен поняла логику, но она не была с ней согласна. У нее были свой взгляд на такие вещи, который был гораздо более жестким и прагматичным. Намного более.

      – Ну так, значит, лучше, если он у меня появится, – прошептала она. Обнаженная теперь, она скользнула под простыни и прижалась к мужу. Ее движения были нежными, осторожными. Но они были не более платоническими, чем предшествовавший поцелуй. С тех пор, как Джеффф подхватил грипп двумя днями ранее, она была вынуждена спать с детьми. Ее муж настаивал на этом. Теперь же она почти утонула в ощущении соприкосновения их тел.

      Джеффф попытался возразить еще раз, слабо и нерешительно. Гретхен положила руку ему на рот.

      – Молчи, – прошептала она. – Я подхватить эта болезнь рано или поздно, так или иначе. Почему бы не так?

      Джеффф вздохнул и закрыл глаза. Его опасение за здоровье жены воевало с желанием близости с ней. Желание выиграло. Он обнял ее и привлек еще ближе.

      – О, да, совсем забыть... – пробормотала Гретхен несколько минут спустя. – Я должна ещё кое-что сказать. Доктор Николс сказать мне, что я есть немножко беременна.

      Глаза Джефффа выскочили из орбит.

      – Ну что еще, муж? Ты снова беспокоиться? Такое бывает, знаешь ли. – Она прижалась к нему потеснее. – Я все быть в порядке, и ребенок тоже. И ещё одно – по крайней мере, это не будет скандал. Наш ребенок не родится в сомнительное время.

      Она усмехнулась.

      – В отличие от некоторых других, я подозреваю.

***

      Капитан Гарс гнал своих людей ещё долго после захода солнца. Он смягчился не раньше того, как исчез последний проблеск света, и лес по-ночному почернел.

      – Разбивайте бивуак, – прорычал он, слезая с коня. Его движения были скованными от одеревенения и усталости. Последние два дня были жестоким испытанием, принимая во внимание то, как настойчиво капитан подгонял погоню. И если его люди и думали, что погоня четырехсот кавалеристов за двумя тысячами выглядит несколько странно, то держали свои мысли при себе. Капитан Гарс был не из тех, кто прислушивается к голосу разума.

      – Костры не разжигать, – приказал он. – Мы преследуем не кого-нибудь, а хорватов. Ешьте всухомятку.

      Ни один из его солдат не жаловался. Капитан Гарс был, ко всему прочему, не из тех, кто выслушивает жалобы. И кроме того, он так же, как и они, ел всухомятку и спал на голой земле.

      Когда его отряд расположился на ночлег, Андерс Юнссон подошел к нему. Капитан сидел на одеяле, глядя в пустоту.

      – А завтра, капитан? Что тогда?

      Капитан Гарс поднял голову.

      – Завтра мы поднимемся до рассвета. Нельзя терять времени. Хорваты доберутся до Грантвилля к десяти утра, самое позднее.

      Он остановился, раздумывая.

      – К настоящему моменту я уверен, что разгадал вражеский план. Все части головоломки сложились воедино. Испанцы, пропущенные Саксен-Веймаром... Бессмысленное, казалось бы, нападение на Зуль... Всё это отвлекающие действия – диверсии, чтобы отвлечь внимание американской армии. Хорваты – вот главный элемент этого плана. Они ударят по городу, в котором остались только старики, женщины и дети. Их целью является сплошные убийства и разрушение.

      Юнссон нахмурился.

      – Но зачем?

      Капитан пожал плечами.

      – Спроси кого-нибудь другого. Но подобным образом рассуждают люди, подобные Валленштейну и Ришелье. Сам я скептически отношусь к таких рассуждениям. – Он слегка улыбнулся. – Но с другой стороны, чего ты ждешь от меня? Они вроде как нормальные. Я же сумасшедший. Это всем хорошо известно.

Глава 54

      Ведьмачий шабаш на Вартбургском холме начался в полночь. Из динамиков, сгруппированных в пяти точках вокруг Вартбурга, вдруг загремела музыка. Лесистый холм в Тюрингии семнадцатого века потрясли звуки, соответствующие музыкальным вкусам намного более поздней эпохи.

      Вкусу Гарри Леффертса, в данном случае. Каким-то образом – Майк так никогда и не разобрался, кто именно отдал приказ и каким образом это все произошло – Гарри назначил сам себя дискжокеем этой вечеринки.

      Он начал, естественно, с Rolling Stones, бессмертной Sympathy for the Devil, и продолжил композициями Satisfaction и Street Fighting Man.

      Пока все было в порядке. Споры по поводу музыкальных пристрастий начались позже. К глубокому отвращению молодежной части американской армии, Гарри, несмотря на свою собственную относительную молодость, оказался энтузиастом Классического Рока. После того, как отзвучали Rolling Stones, он продолжил программу композициями Creedence Clearwater Revival и Doors.

      Потом...

      – Просто не могу поверить, такое антикварное дерьмо, – прошипел Ларри Уайлд. Молодой "артиллерийский специалист" настраивал одну из катапульт, работая в свете, отбрасываемом подвесной электрической лампой. Грег Феррара руководил работой. Расчет катапульты, задачей которого было обслуживание импровизированного устройства после того, как оно будет окончательно собрано, стоял чуть в стороне, рядом с портативным генератором.

      Голос Ларри был горек и полон страдания от происходящего предательства: "Боб Дилан?"

      Наконец-то отзвучали последние аккорды Positively Fourth Street. Ларри испустил благодарный вздох, так же как и Эдди Кантрелл. Но третий член "специального артиллерийского подразделения" не разделял их умиротворенности.

      – Дальше будет только хуже, – мрачно предсказал Джимми Андерсен.

      И точно. В тот самый момент юго-запад Тюрингии сотрясся от звуков...

      Ларри и Эдди заорали в унисон.

      – Элвис Пресли? Вы что, совсем там охренели!?

      Увы, Гарри оказался поклонником Короля, так что мучения специального артиллерийского подразделения были долгими. К тому времени, как первая катапульта была собрана и готова, их сотрясало благородное негодование оскорбленных в лучших чувствах рок-фанатиков.

      Затем мучение превратилось в пытку. Гарри громко объявил через громкоговорители, что он принимает заявки на исполнение тех или иных композиций. Мгновенно, несмотря на все крики Грега Феррары о воинской дисциплине, трио исчезло в лесной темноте, единое в решимости вернуть разум и здравомыслие обратно в мир.

      Никаких шансов у них не было. К тому моменту, как они достигли небольшой поляны, где Гарри основал импровизированную "музыкальную штаб-квартиру", на ней уже толпились другие солдаты, с нетерпением ожидавшие выполнения их заявок. Сержантами и старшинами американской армии, как и раньше, были в основном члены СГА, молодость которых была далеко позади – и Гарри весело склонился перед мудростью ветеранов.

      Ларри и Эдди застонали. Джимми покачнулся и зашатался.

      Риба Макинтайр?

      Под звуки "The Heart Is a Lonely Hunter", эхом разносящихся над разрушенной войной Центральной Европой и добавлявших страдания в агонию этих несчастных мест, Ларри и его друзья отчаянно пытались заручиться поддержкой среди заполнявших поляну рядовых Армии Соединенных Штатов.

      Безуспешно. Многие из солдат, конечно, были такими же американскими подростками, как они. Но, к августу 1632 года, ряды Армии Соединенных Штатов были, в основном, укомплектованы немцами, которые (и особенно это касалось молодежи), как оказалось, превратились во что-то вроде фанатов стиля кантри-вестерн. Риба Макинтайр их вполне устраивала, большое спасибо, мистер Дискжокей.

      Феррара, наконец-то, ухитрился загнать своих подчиненных обратно на рабочие места. Они лихорадочно приступили к работе в поисках хоть какого-то средства от страданий, доставляемых им выбираемой Гарри музыкой, готовя к действию две другие катапульты. Но после того, как с этой задачей было покончено, молодежь не смогла более терпеть происходящее. Несмотря на все протестующие крики Феррары об "армейской дисциплине и субординации", они всей компанией направились в штаб экспедиционного корпуса, полные решимости высказать свои претензии высшему руководству.

      И, опять же, их порыв разбился о каменные стены бюрократии.

      – Извините, ребята, – сказал Майк. – Ничем не могу вам помочь. – Он взглянул на часы, поворачивая запястье таким образом, чтобы на них падал свет от висевшего на шесте у входа в палатку газового фонаря. – Примерно как я и ожидал. Около двух часов ночи. Увертюра окончена. Настало время основной части нашей программы.

      Он покровительственно улыбнулся трем страдающим юнцам.

      – Все, что вы слышали до этой минуты, – он махнул рукой, – была только разминка. Только теперь мы начинаем настоящую психологическую войну".

      Они смотрели на него непонимающиме. Улыбка Майка стала ещё шире.

      – Бекки подготовила программу, – пояснил он.

      В тот момент ближайшие колонки разразились новыми, доселе неслыханными, звуками. Все трое подростков, стоявших перед ним, вздрогнули.

      – Иисусе, – проскулил Джимми. – Что это?

      Фрэнк Джексон, стоявший в нескольких футах от него, засмеялся.

      – А вы думали, ваши музыкальные вкусы 'супер-пупер-крутые'? – Фрэнк покачал головой. – Забудьте об этом, юнцы. Бекки примерно в десять раз умнее вас, и она могла выбирать из всего многообразия музыки за последние столетия.

      Он наклонил голову, прислушиваясь.

      – Ужасная штука, не правда ли?

      Майк поджал губы.

      – На самом деле, вполне приличная музыка. Если слушать её в подходящем настроении.

      Фрэнк усмехнулся.

      – Слова подкаблучника, Майк. Я точно так же притворяюсь, что вьетнамский соус Nuoc Mam не воняет тухлой рыбой.

      Джексон покачал головой.

      Надеюсь, что запланировано не так много музыки такого рода. Грубое нарушение правил ведения войны – вот что это такое.

      Майк улыбнулся.

      – Всего несколько минут. Даже Бекки была вынуждена признать, что даже небольшой отрывок Wozzeck Берга – это уж слишком.

***

      Испанским солдатам, запершимся в Вартбурге, казалось, что жуткая какофония Wozzeck длилась очень долго. Солдаты, набившиеся в замок, были в ужасе. Уже два часа они подвергались этой невероятной аудиобомбардировке. Для солдат же, стоявших на крепостных валах, последние часы были еще хуже. Ослепительные лучи прожекторов, которые Феррара и и его юные «воины эпохи хайтека» наскоро собрали из подвернувшихся под руку частей, непрерывно метались по стенам замка, добавляя визуальные эффекты, утомлявшие глаза.

      Как всегда в испанской армии, войска сопровождали должностные лица канцелярии Святой инквизиции. Десять священников, всё это время стоявших на валах рядом с солдатами, просто шипели от ярости.

      Ярости и страха. Испанский филиал инквизиции, который подчинялся только королевской власти этой страны, был на порядок более закоренелым и безудержным, чем папская инквизиция. Но они отнюдь не были нерассуждающими головорезами. Испанская инквизиция разработала настолько сложные методы работы тайной полиции, что они не были превзойдены до времен русской имперской охранки в конце девятнадцатого века. По стандартам семнадцатого века, они считались непревзойденными практиками в области, которую позднее назовут "психологической войной".

      И вот эти подмастерья только что встретили настоящего мастера в данной области. Точнее, мастерицу. На самом деле, обидно было, что они были не в силах осознать исторической иронии этого момента. Молодая женщина, дочь проклятого народа, который инквизиция преследовала на протяжении двух последних веков, была готова отплатить им сполна. Ее собственный интеллект, дополнявшийся музыкальной традицией всего западного мира более поздних времен, завершил процедуру промывания мозгов, начатую рок-н-роллом и кантри.

      Отрывок из Wozzeck закончился. Когда следующее произведение загремело в ночи, инквизиторы издали небольшой вздох облегчения. По крайней мере, эта музыка – чем бы она ни была – была несколько более логичной.

      Их облегчение длилась не более минуты. В "Ночи на Лысой горе" Мусоргского есть некая внутренняя логика, по правде говоря. Но эта логика была им недоступна. Как и логика скрипучих, зловещих аккордов пьесы "Быдло" из "Картинок с выставки" того же самого композитора.

      Ребекка усиливала музыкальную атаку. За Мусоргским последовали короткие острые громоподобные звуки "В пещере горного короля" Грига. По мере роста популярности этой части "Пера Гюнта", на протяжении многих лет после его написания, сам Григ стал ненавидеть свое произведение. "Наихудшая разновидность норвежской напыщенности", называл он этот отрывок. Но в эту ночь дикий Скандинавский триумфализм произведения достаточно хорошо служил целям Ребекки.

      Трепещите, господа тюремщики! Тролли и викинги у дверей!

      Далее последовала российская вариация той же темы. Героические хоровые аккорды "Вставайте, люди русские, на страшный бой, на смертный бой" из прокофьевской музыки к "Александру Невскому" заполнили пространство. Немедленно за ними последовала боевая ярость "Ледового побоища". Испанцы, новое воплощение завоевателей-тевтонов, стоя на возвышавшихся над окрестностями валах замка, мысленно переживали те бедствия, которые в реальности обрушились на палачей Пскова несколькими веками ранее на льду Чудского озера.

      Инквизиторы пытались развеять свой растущий ужас, гоня испанских солдат в бой. Визжа и ревя, они гнали дрожащих испанских аркебузиров на крепостную стену. Таща их за шею в некоторых случаях, и приказывая им стрелять по сатанинской музыке и адским огням.

      Учитывая неточность их аркебуз, этот приказ был несколько туповат. Учитывая точность оружия в руках дьяволов в темноте, он был чистым безумием.

      – Вынести их! – скомандовал Майк, изучая крепостные валы через бинокль. Прожектора были теперь направлены на священников и солдат, выстроившихся вдоль зубцов крепостной стены, ярко освещая их.

      – В первую очередь выцеливайте инквизиторов!

      "Александр Невский" закончился, на смену ему немедленно последовал финал прокофьевского фортепианного концерта номер 3. Дикий энтузиазм, звучавший в этой музыке, послужил фоном для буйного энтузиазма американских снайперов. Среди них не было Джулии Симс, это правда. Но если Джулия и была лучшим снайпером армии Соединенных Штатов, в ней было немало и других прекрасных стрелков. Через две минуты все испанские солдаты отступили от стен. Они оставили там около двадцати своих мертвых товарищей по оружию – и семь инквизиторов.

***

      – Вот тупой народ, – проворчал Леннокс. Он, вместе с Маккеем, пытался укрыться от какофонии в палатке штаб-квартиры. Без большого успеха, учитывая, с какой громкостью Гарри транслировал музыку. – Хорошо, что я уже поспал. Щас бы точно не удалось.

      Алекс пожал плечами.

      – Всё лучше, чем рэп.

      Леннокс фыркнул.

      – Всё что угодно лучше, чем это дерьмо!

      Новое произведение загремело из динамиков. Леннокс вздрогнул.

      Майк, краем глаза уловив движение, повернул голову и улыбнулся.

      – Это отрывок из чего-то там под названием 'Весна священная', – пояснил он. – Бекке это очень нравится.

      – Рад, что она не моя жена, – пробормотал Леннокс под нос. – Даже если деваха выглядит, как Клеопатра.

      Маккей улыбнулся. Он вышел вперед, подойдя вместе с Майком ко входу в палатку.

      – Мне вот интересно, – сказал он. – Ребекка была с вами, лунатиками, где-то год, не больше. – Алекс сделал жест подбородком в темноту за порогом палатки. – Так как же ей удалось узнать так много о вашей музыке?

      Майк пожал плечами.

      – А чтоб мне пусто было, если я понимаю. Ей отец помог, вроде. Бальтазар за это время стал фанатиком классической музыке. Он говорит, что тупорылые лютни надоели ему до тошноты.

      Он колебался, разрываясь между гордостью и желанием не выглядеть влюбленным мужем. Но, так как он и гордился своей женой, и был влюбленным мужем, борьба была недолгой.

      – Не знаю, Алекс. Как ей удается все это, наряду со всем этим ее чтением, и всем остальным? Просто не знаю. – Его грудь распирала гордость за неё. – Единственное, что я знаю наверняка, так это то, что Бекки – самый умный человек, которого я когда-либо встречал. Или когда-нибудь смогу встретить, как мне кажется.

      Маккей кивнул.

      – Это всё так. И тем не менее...

      Он замер.

      – А чтоэто?

      Майк несколько мгновений вслушивался в звуки мощного сопрано Леонтайны Прайс. Затем рассмеялся.

      – Неужели не нравится? Это называется Liebestod. Написано парнем по имени Вагнер.

      Алекс поджал губы.

      – Невероятный голос, с этим я согласен. – И поморщился. – Но её песня звучит так, как будто бедная женщина умирает.

      – Она именно это и делает. – Майк повернул голову, глядя на зубцы над головой. – И весело: – И, позволь заметить, она сообщает об этом всему миру, ничуть не спеша, с самолюбованием.

***

      Так продолжалось всю ночь. Подготовленная Ребеккой программа включала, после Liebestod, еще добрую дозу Вагнера. Если уж на то пошло, она ненавидела этого композитора, как за театральность его музыки, так и за его подлость и антисемитизм. Но она полагала, что эта музыка подходит к случаю. Так что воплощение Тевтонской напыщенности атаковало испанских солдат, запершихся в германском замке, поражая их уши не хуже чугунной кувалды. Там был и «Полет валькирий» и грандиозные оркестровые композиции из «Колец Нибелунгов»: "Вход богов в Валгаллу", "Прощание Вотана", "Похоронный марш Зигфрида" и, последним ударом, "Самосожжение Богов".

      Когда все это закончилось, Фрэнк Джексон вздохнул с облегчением.

      – Хорошо, что они проиграли Вторую Мировую, – прорычал он. – Можешь ли ты представить, что тебя бы вечно заставляли слушать все это дерьмо?

      Майк фыркнул.

     Ты думаешь, что это – самое плохое из всего возможного? – Он взглянул на восточную сторону горизонта. Первый намек на рассвет появился в небе. – Попробуй как-нибудь послушать Парсифаля.

      Он поднял бинокль к глазам и направил его в сторону крепости. Зубчатые стены по-прежнему утопали в темноте, кроме тех мест, куда падали лучи прожекторов. В поле его зрения не было ни одного испанского солдата.

      – Бекки однажды заставила меня это прослушать от начала до конца. Все пять проклятых часов.

      Джексон нахмурился.

      – Зачем? Мне казалось, ты сказал, что она ненавидит Вагнера.

      – Да, ненавидит. Она просто хотела доказать мне, что ее точка зрения имеет причины.

      Музыка, разносящаяся из громкоговорителей, опять резко изменилась. Майк посмотрел на часы.

      – Великолепный расчет по времени, – сказал он тихо. – То, что французы называют ''piece de resistance'.

      Фрэнк навострил ухо.

      – Что это такое?

      – Если верить Бекки, это музыкальное произведение передает суть войны, как ни одно другое, написанное до или после.

      Майк вышел из палатки и направился на поляну за ней. Увидев стоящего там Феррару, он махнул рукой. Бывший преподаватель естественных дисциплин кивнул и обратился к своим юным подчиненным. Правильнее сказать, партнерам по криминальному мероприятию.

      – Время начинать фейерверк, ребята.

      Улыбаясь, Ларри, Эдди и Джимми устремились прочь. Каждый из них направлялся в сторону одной из катапульт – и ракетных установок, стоявших рядом с ними.

      Майк не спеша побрел назад, останавливаясь на каждом шагу. Он слушал музыку. К тому времени, как он вернулся в палатку, лицо Фрэнка показалось ему напряженным.

      В этом не было ничего удивительного. Восьмая Симфония Шостаковича, транслировавшаяся сейчас на полную громкость, громыхала ужасом разоренной войной России будущего – над разоренной войной землей сегодняшней Германии. Сталин хотел, чтобы это было триумфальное произведение, чтобы отпраздновать перелом в войне и грядующую победу над нацизмом. Но Шостакович, хотя и был советским патриотом, дал диктатору совсем другое – величайшую симфонию ХХ века. И если произведение в целом передавало дух 1943 года, это не касалось третьей части. Там был чистый, беспримесный вопль, и ничто иное. Ужас, страдания и горе, воплощенные в музыке.

      Первые ракеты сорвались с направляющих и устремились по направлению к крепостной стене. Заряды взрывчатки в их боеголовках были предназначены не столько для уничтожения, сколько для демонстрации серьезности намерений. Вместо того, чтобы обрушить на замок дождь осколков, они окутали Вартбург огненными шарами. Пылающий огнем аккомпанемент к Восьмой Симфонии – визуальное обещание в дополнение к музыкальному. Это то, что ждет вас, солдаты Испании.

***

      Наступил рассвет, крик третьей части сменился неожиданным молчанием. Последняя из ракет вспыхнула в небе.

      Тишина. Тишина, наконец. Майк ждал, глядя на часы. Он и Ребекка договорились о пяти минутах спокойствия. "Усилить напряженность предвкушения", назвала она это.

      Когда пять минут истекли, Майк отдал приказ, и катапульты выстрелили в первый раз. Установки, сочетавшие древний дизайн с современными материалами, из которых они были сооружены, метнул снаряды за стены Вартбурга.

      Эти боеголовки, хотя они и содержали небольшой заряд взрывчатки, всё ещё были частью психологической кампании. Они разорвались над замком, осыпая листовками тысячи солдат, ютившихся внутри стен. Листовки были написаны на испанском и немецком языках, призывая солдат сдаться и обещая хорошее отношение к тем, кто это сделает.

      Испаноязычные солдаты армии Соединенных Штатов повторяли через громкоговорители те же условия капитуляции.

      Еда. Вода. Медицинская помощь. Гуманное обращение. Вербовка – с хорошей оплатой – тех, кто решит присоединиться к армии Соединенных Штатов.

      Когда обстрел из катапульт закончился, голоса, звучавшие в громкоговорителях, опять сменила музыка. И эти отрывки выбрала Ребекка, но, на этот раз, она преследовала иную цель. Испанцам показали один вариант. Теперь настало время показать другой.

      Спокойные аккорды "Утреннего настроения" из "Пера Гюнта" Грига заполнили рассвет. Для Майка, Фрэнка, Маккея и Леннокса, как и для всех американских солдат, окружающих замок, эта музыка звучала, как бальзам на раны. Они вполне могли представить себе ее влияние и на испанцев.

      "Утреннее настроение" стихло. На его место пришла ещё более спокойная музыка, разливавшаяся по округе одновременно с дневным светом. Как символ мира и надежды, приходящих после ночи ужаса.

      Фрэнк, казалось замер. Увидев лицо своего друга, Майк осторожно заметил: – Бекки считает, что это самое красивое музыкальное произведение из когда-либо написанных. Хотя она и признает, что это дело вкуса.

      – У нее хороший вкус, – прошептал Фрэнк. – Эта музыка заставляет меня думать о птичке, парящей в небесах.

      Майк кивнул. Когда Ральф Воан-Уильямс писал "The Lark Ascending" ("Взлетающий жаворонок"), его вдохновляли возлюбленные им английские сельские пейзажи. Но его музыка заполнила воздух над центральной Германии так же органично, как если бы она была частью этих мест.

      – Так оно и есть, – сказал Майк тихо. – Так оно и есть.

      Он повернул голову, глядя на восток. Там, под лучами восходящего солнца, менее чем за сто миль отсюда, его жена должна была быть сейчас на кухне. Ребекка была ранней пташкой. Майк знал, что она уже приготовила завтрак для любимого отца, хотя в последнее время она стала и медлительнее из-за беременности. Немецкая семья, которая когда-то жила в доме Майка, нашла себе новую квартиру, и Бальтазар переехал к ним. Он и мать Майка, которая была на инвалидности, отлично поладили, и Бальтазар хотел провести остаток своих дней, наблюдая, как растут его внуки.

      – Так оно и есть, – повторил Майк. Его голос был очень мягок и полон любви.

      "The Lark Ascending" закончился. Фрэнк прочистил горло. Этот звук был, скорее, вздохом сожаления, а не чем бы то ни было другим.

      – Они не сдадутся, – сказал он. – Пока нет.

      Майк резко покачал головой, прогоняя мысли о любви и спокойствии.