Текст книги "1632 (ЛП)"

Автор книги: Эрик Флинт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц)

Он поднялся и подошел к камину. Рядом с менорой стояла простая рамка с небольшой черно-белой фотографией. Моррис взял ее и принес к отцу Ребекки.

Он указал на одного из мужчин на изображении. Это был человек небольшого роста, истощенный до степени скелета, одетый в полосатую робу.

– Это мой отец. Место, где была сделана фотография, называется Бухенвальд. Это не очень далеко отсюда теперь.

Он указал на другого человека на фотографии. Рослый, здорового вида, несмотря на очевидную усталость, в грязной военной форме.

– А это Том Стирнс. Дед Майкла. Он был сержантом в американском воинском подразделении, которое освободило Бухенвальд от нацистов.

Он отнес фотографию обратно на каминную полку.

– Большинство людей не знают об этом, но Западная Вирджиния  – в процентном выражении, конечно, не в абсолютных цифрах – давала больше солдат для Америки, чем любой другой штат в стране, в каждой крупной войне, в которой мы участвовали в двадцатом веке.

Он повернулся к Абрабанелю.

– Вот почему мой отец переехал сюда, когда он эмигрировал в Соединенные Штаты после войны. Он был единственным евреем в Грантвилле, когда он впервые приехал сюда. И пригласил его жить здесь Том Стирнс. Многие другие уехали в Израиль, но мой отец хотел жить рядом с человеком, который освободил его из Бухенвальда. По его представлениям, это было самое безопасное место в мире...

Моррис пристально посмотрел на отца Ребекки.

– Вы понимаете, что я пытаюсь сказать, Бальтазар Абрабанель?

– О, да, – прошептал врач. – У нас, у сефардов, такое было только мечтой.

Он закрыл глаза, читая по памяти:

Веди меня, мой друг, сквозь виноградники, налей вина

И чашей, полной до краев, ты услади меня ...

А если я умру вдруг раньше, друг мой, то молю -

Устрой мою могилу в этом вьющемся раю.

Моррис кивнул. И повернулся боком, указывая в окно.

– Мой отец похоронен на городском кладбище. Недалеко от Тома Стирнса, и недалеко от отца Майкла, Джека.

Его глаза вернулись к старому врачу.

– И это все, что я хотел сказать, доктор Абрабанель.

Проницательные глаза Бальтазара обратились к Мелиссе.

– А вы?

Мелисса усмехнулась.

– Я бы не стала называть Майкла Стирнса 'принцем'!

Затем, склонив голову набок, она поджала губы.

– Ну... может быть. В том смысле, в котором мы упоминаем принца Уэльского Хала, этого озорника.

Бальтазар был поражен.

– Принц из пьесы 'Генрих IV'? – спросил он. – Вы знакомы с ней?

Теперь настала очередь Мелиссы удивиться.

– Конечно! Но откуда вы...

Ее челюсть отвисла.

– Я видел ее, откуда же еще? – ответил Бальтазар. – В театре 'Глобус' в Лондоне. Я никогда не пропускал ни одной из пьес этого автора. Всегда бывал на премьерах.

Он встал и начал прохаживаться.

– Я и сам подумал о чем-то таком. Только не о 'Генрихе IV', а о 'Венецианском купце'.

Он остановился, улыбнувшись реакции аудитории. Выражение на лицах Морриса и Джудит Рот теперь перекинулось и на Мелиссу. Разинутые рты, выпученные глаза.

– Самый замечательный драматург в мире, на мой взгляд.

Он покачал головой.

– Я боюсь, что вы все, кажется, не уловили суть моего вопроса о Майкле. Меня в этом совершенно не волнуют вопросы веры.

Бальтазар фыркнул, одновременно весело и раздраженно.

– Ха! Я философ и врач, а не ростовщик. Что вы там себе думаете? Неужели вы ожидаете, что я начну заламывать руки от перспективы того, что моя дочь может влюбиться в иноверца?

Внезапно он сцепил руки и начал заламывать их в театральном отчаянии. С той же театральной выспренностью он начал покачивать головой.

– О дочь моя! Мои дукаты!

Мелисса залилась смехом. Бальтазар улыбнулся ей. Моррис и Джудит просто ошарашено смотрели на них.

Бальтазар опустил руки и вернулся на свое место.

– Нет-нет, мои друзья. Я уверяю вас, что мое беспокойство было вполне житейским. – На мгновение его доброе лицо стало суровым, почти горьким. – Я не испытываю никакой любви к ортодоксальному еврейству, как и оно ко мне. Я был изгнан потому, что утверждал, что нельзя оторвать Аверроэса от ислама, так же как и Маймонида от иудаизма.

Он вздохнул и опустил голову.

– Так оно и есть. Я нашел здесь дом, как мне кажется. И моя дочь тоже. Просто мне хочется, чтобы она было счастлива. В этом и заключался мой вопрос.

– Он принц, – сказала Мелисса тихо. – Во всех смыслах, Бальтазар. Такие люди редко бывают в нашем непростом мире.

– Хотелось бы надеяться, – пробормотал доктор Абрабанель. Он снова усмехнулся. – Для Ребекки это будет нелегко, конечно. Я боюсь, что слишком рьяно ограждал ее от реальной жизни. Ее голова полна поэзии.

– Мы это исправим, – прорычала Мелисса. – Первым делом.

Джудит Рот, наконец, удалось заговорить.

– Я не могу в это поверить. Вы на самом деле... – Она с трудом выпихнула следующие слова. – Вы на самом деле видели Шекспира? В лицо?

Бальтазар поднял голову, нахмурившись.

– Шекспир? Билл Шекспир? Да, конечно. Нельзя не столкнуться с этим человеком в 'Глобусе'. Он там постоянно крутится. Все подсчитывает количество зрителей. Встречался, по крайней мере, дважды.

Полуошеломленый, Моррис подошел к книжному шкафу у стены. Он вытянул оттуда толстый фолиант и принес его Бальтазару.

– Мы говорим об одном и том же Шекспира, не так ли? О величайшем английском литераторе?

Еще более нахмурясь, Бальтазар взял книгу и открыл ее. Когда он увидел титульную страницу, а затем оглавление, он чуть не задохнулся.

– Но Шекспир не писал эти пьесы! – воскликнул он. – И покачал головой. – По крайней мере, большинство из них. Редкие пьесы, да и то в соавторстве... Маленькие фарсы вроде 'Бесплодных усилий любви'. Но великие пьесы? Гамлет? Отелло? Король Лир?

Увидев лица своих собеседников, он расхохотался.

– Ох, мои дорогие! Да всем известно, кто на самом деле написал эти пьесы... – Он сделал глубокий вдох, готовясь к декламации: – Мой покровитель, лорд Эдвард, 17-й граф Оксфордский, и седьмой по степени знатности от английской короны.

Бальтазар фыркнул.

– Некоторые люди, заметьте, будут настаивать, что настоящим автором был сэр Фрэнсис Бэкон, но это было просто уловкой, маскировкой. Театр – слишком несолидное занятие для графа Оксфордского. Поэтому часто использовали и имя Шекспира.

Он посмотрел на книгу.

– Судя по всему, эта придумка стала историческим фактом. Вот они – тщеславие и мирская слава!

В его глазах появился блеск удовлетворения.

– Но, возможно, это просто справедливость. Эдвард был в каком-то смысле далеко не лучшим из людей. Я уж знаю – я был его врачом...

Он очнулся от задумчивости.

– Я упомянул о справедливости. Граф должен был мне деньги, но отказался оплачивать счета.

Доктор Абрабанель погладил собрание сочинений Уильяма Шекспира, как человек, ласкающий сокровища.

– Я чувствуя себя отомщенным историей. Это принесло мне гораздо большее удовлетворение, чем дали бы те жалкие фунты...

Часть вторая

What the hammer? What the chain?

In what furnace was thy brain?

                               Уильям Блейк, "Тигр"

Что за горн пред ним пылал?

Что за млат тебя ковал?

                               перевод Маршака

Чей был молот, цепи чьи,

Чтоб скрепить мечты твои?

                               перевод Бальмонта

Молот, цепи, чьи же вы,

Плод безумной головы?

                               перевод Vakloch

Глава 15

Ганс Рихтер был разбужен пинком под зад. Пинок был резким, грубым, жестоким.

– Вставай, парень, – услышал он голос Людвига, его хозяина. – Сейчас же. Есть работа.

Смех, который последовал за этим, был откровенно издевательским.

– Сегодня тебе предстоит первая настоящая драка, цыпленочек.

Спросонок Ганс услышал удаляющийся топот Людвига. Как всегда, шаги этого великана казались тяжелыми, словно свинцовыми. Будто тролль, направляющийся в свою пещеру.

Застонав, Ганс перевернулся на грязном полу. Его голова раскалывалась от боли. Первые несколько минут, с плотно закрытыми глазами, он подавлял желание проблеваться. Борьба была ожесточенной, но не потому, что он заботился об удержании пищи в животе, а потому, что он не хотел насмешек Людвига. Если бы Ганс был один, он бы с удовольствием вытравил остатки своей еды, хотя это и была его первая еда за последние  два дня.

Правда, большую часть содержимого желудка составляло вино. Дешевое плохое вино, какое можно найти в доме любого крестьянина. Все наемники, во главе с Людвигом, настаивали на том, чтобы он выпил свою долю.

Я напился, подумал он. Я выпил даже больше своей доли, и сделал это специально. Они аж ухахатывались, как быстро я напился. Но этого я и хотел. Они сами дали мне повод.

Память о предыдущей ночи обрушилась на него. Ганс открыл глаза. И обнаружил, что пялится на труп в трех футах о него. Фермер. Незрячие глаза человека уткнулись в потолок. Грубая одежда была в запекшейся крови на всем протяжении его живота. Труп облепили мухи.

Ганса снова затошнило. И опять он отчаянно преодолел рвоту. Его зачислили в отряд наемников буквально накануне, и его репутация висела на волоске. Если бы солдаты решили, что он слабак, они бы отправили его обратно в обоз, этот лагерный омут всякого сброда. Без оружия. Опять.

Только не это. Он теперь единственная опора для оставшихся в живых родственников. Людвиг оградил его старшую сестру Гретхен от домогательств других солдат, взяв ее себе в наложницы. И Аннализу, которой только-только исполнилось четырнадцать, они так и раздевают глазами. Как сестра наемника, она будет иметь определенный статус. Как и его бабушка. Если Ганс потеряет свое место в отряде, Аннализа станет солдатской шлюхой прежде, чем она увидит очередной день рождения. А его бабушка умрет где-нибудь в поле, брошенная и одинокая.

Ганс решил, что его желудок достаточно окреп. Он встал и побрел, пошатываясь, к двери. Его глаза избегали смотреть на два трупа в углу дома. Это были старухи. Мать фермера и его тетя, наверное. Старухи не представляли никакого интереса для солдат. Ганс вспомнил, как мимоходом, Людвиг и другой наемник убили их, как будто это была пара кур.

Он также не сводил глаз от единственной кровати в доме. Эта кровать интенсивно использовалась его соратниками предыдущей ночью. Ганс как можно быстрее накачался вином, чтобы избежать своего участия в этом непотребстве. Людвиг и его солдаты непременно стали бы настаивать на этом. Пьянство было единственным приемлемым оправданием.

Сейчас кровать была уже пуста. Дочь фермера, вероятно, вытащили этим утром, чтобы отправить в обоз, вместе с мальчиком. Ей придется очень нелегко, а ее брату еще хуже. В отличии от сестры Ганса Гретхен, эта девушка не была достаточно привлекательной, чтобы стать наложницей солдата. Она будет прачкой и проституткой. Ее брат станет одним из многих обозных оборванцев-беспризорников, используемых солдатами на побегушках и вообще для любых работ. Постоянно избиваемый по любой надуманной причине, или просто по пьяной прихоти. Если он выживет, мальчик может в конечном итоге стать наемником и сам.

Хотя этот, вряд ли, однако. Ганс оценивал возраст мальчика с фермы в десять лет, не больше. Ему будет доставаться меньше пищи, чем любому, возрастом постарше. Голод и болезни, скорее всего, унесут его задолго до достижения подходящего возраста.

Ганс вывалился из двери в скотный двор. Яркий солнечный свет, ослепивший глаза, принес благословенное облегчение. Боль отступила.

Сам он был сыном типографского наборщика, что по социальному положению мало чем отличалось от крестьянства. Боль, голод и тяжелая работа были ему не в новинку. Но сейчас он не знал, как долго еще его душа сможет терпеть этот новый мир. Солнце, казалось, немного облегчило это бремя.

Людвиг и его люди собирали обоз, загоняя всех криками и пинками в некое подобие походного строя. Тут было около пятидесяти человек, в основном женщин и детей, предназначенных для обслуживания двадцати наемников Людвига. Людвиг не имел никакого официального звания в этой группе солдат. Но при его габаритах и властной личности, спорить с ним никто не собирался. Такое было весьма характерно для армии Тилли. Офицеров не волновало, как долго и чем занимаются солдаты, за исключением тех редких случаев, когда предстояло крупное сражение или осада.

Обозники были тяжело нагружены плодами грабежа наемников. 'Плоды' были жалкими, по правде говоря. Золота, серебра или ювелирных изделий вовсе не было у крестьян и очень мало в домах небольших немецких городков. Часть награбленного вызвало бы у Ганса смех, если бы он не знал о бойне, которая сопутствовала грабежу. Одна из женщин – 'походная жена' Диего-испанца – тащила на себе каркас кровати из кованого железа. Диего заставлял беднягу нести эту вещь уже в течение семи недель, хотя никакой ценности она для него не представляла. Испанец был в ярости, что в доме, который достался ему для грабежа, не нашлось ничего ценного. Он два часа пытал хозяина дома в попытке найти скрытые сокровища. Но их не оказалось. Их практически никогда не было. Там была только кровать. После того, как Диего закончил с пытками, матрац был весь пропитан кровью, и никуда не годился. Тогда он забрал станину кровати.

Худенькая женщина, шатаясь под железным каркасом, споткнулась и упала на одно колено. Диего, увидев это, зарычал от гнева. Он подошел и со всей силы ударил ее по спине – так, что она рухнула плашмя на землю. Она не издала ни звука. Лицо было застывшим. Она просто согнула ноги и, пошатываясь, начала подниматься.

Вздрогнув, Ганс отвернулся. Он взглядом отыскал свою семью. Гретхен, как всегда, была в центре обоза вместе со своей сестрой и бабушкой. Его бабушка и Аннализа тащили увязанные тюки, но Гретхен, как обычно, основную тяжесть несла на себе, хотя и была обременена младенцем. Она была молодой, сильной и крупной женщиной, вести себя иначе ей и в голову не приходило.

Ганс не был удивлен увидев, что пополнение обоза Гретхен взяла под свою опеку. Дочь убитого фермера, казалось, находилась в оцепенении. Ее младший брат изредка всхлипывал. Слез уже не было. Они все вылились часом раньше.

Ганс вздохнул и пошел дальше. Людвиг вот-вот начнет орать, что он ему нужен. Но сначала он все-таки хотел поговорить с Гретхен.

Когда он приблизился к ней, протискиваясь сквозь небольшую толпу, Гретхен повернула к нему голову. Она говорила что-то Аннализе, но как только увидела Ганса, ее рот закрылся. Ее лицо, в одно мгновение, напряглось и застыло, как у статуи. Ее глаза, светло-коричневого цвета, несмотря на все природное тепло, казались ледяными.

Когда Ганс подошел к Гретхен, он взглянул на детей фермера. Теперь уже сирот. Его слова прозвучали в спешке.

– Я не делал этого, клянусь, Гретхен. Я сразу же напился. – Почти отчаянно, он кивнул в сторону дочери фермера. – Спроси у нее. Она скажет.

Жесткое лицо Гретхен немного смягчилось в своем тихом гневе.

– Ты думаешь, что бедная девушка помнит лица?" – спросила она.

Ее глаза переместились на солдат, выстраивавшихся сейчас в подобие походной колонны. Взгляд был наполнен чистой горечью.

– Я не делал этого. Упаси Бог.

Ребенок, устроившийся в левой руке Гретхен, повернул голову и посмотрел на Ганса  нефокусированными глазами младенца. Его рот расплылся в улыбке, увидев знакомое лицо Ганса. Ребенок счастливо загукал.

Гнев Гретхен растаял. Ганс почувствовал прилив нежности к ребенку за это.

Как и раньше, Ганс не переставал удивляться таким чувствам. Он сразу полюбил маленького Вильгельма после его рождения. А Гретхен, положительно, души не чаяла в нем.

Странно, на самом деле. Ведь Вильгельм был сыном Людвига. По всей видимости. После первого дня, когда их город был разграблен войсками Тилли, Людвиг привел своих людей в типографию отца. Гретхен сразу была отобрана для исключительного использования Людвига. Ребенок, конечно, походил на предполагаемого отца. Как и у Людвига, его волосы были очень светлыми, а глаза голубыми. И, судя по всему, он может вырасти и до размеров Людвига.

Глаза Гретхен вернулись к Гансу. Он с облегчением увидел, что враждебность его сестры полностью исчезла.

– Ладно, Ганс. Будем держаться, насколько в наших силах.

Раздался окрик. Это звал его Людвиг.

– Иди, – сказала она. – Я присмотрю за семьей.

Услышав это слово, всхлипывающий рядом десятилетний мальчик неожиданно обхватил бедра Гретхен. Мгновением спустя, его сестра присоединилась к нему, сжимая руку Гретхен. Ужас в ее глазах, казалось, начал отступать.

Таким образом 'семья', Ганса только что выросла. Он не был удивлен. Уже треть обоза чуть не молилась на Гретхен. Такая уж она была.

Окрик Людвига раздался снова. Уже злой. Теперь, конечно, не избежать рукоприкладства.

– Иди же, – прошипела Гретхен.

***

Серьезно ему не досталось. Людвиг был в хорошем настроении, если такое выражение вообще может быть применено к троллю в человеческом обличье. Его веселость, конечно же, состояла в подтрунивании над Гансом.

– Тебя ждет настоящая битва, цыпленочек! – ревел Людвига. – Наши ребята разведали этот чертов путь на юг, так что мы собираемся навестить Баденбург и преподать этим долбанным протестантам урок. – Улыбка бородатого великана была издевающейся. – Хватит отдыхать в роскоши. Завтра ты запачкаешься кровью. Или сдохнешь к черту!

Ветераны-наемники, стоявшие рядом, разразились хохотом. Смех был добродушным, по большей части. Но юмор Диего-испанца, как всегда, был садистским.

– Ты уж старайся как следует, не отставай от нас в развлечениях, – пригрозил он. Насмешливое лицо исказилось. Диего схватил его за промежность.

– Аннализа с каждым днем выглядит все лучше! – захохотал он.

Ганс почувствовал, как всплеск ярости пробежал вниз по позвоночнику. Он ненавидел испанца больше, чем кого-либо другого в отряде Людвига. Больше даже самого Людвига. Людвиг был грубым зверем, людоедом. Диего был чем-то гораздо худшим. Не случайно Людвиг всегда выбирал испанца, когда нужно было подвергнуть кого-то пыткам.

Тем не менее, Ганс ничего не сказал. Он отвел глаза. Он был в ужасе от Диего. Желтолицый испанец не мог похвастаться статью. Он был карликом по сравнению с Людвигом. Но он был сущим дикарем, смертельным, как змея.

Ганс приготовился к дальнейшему потоку насмешек. Но к счастью, тут рысью подъехала небольшая группа всадников, отвлекая от него всеобщее внимание. Капитан войскового соединения, в которое входил 'отряд' Людвига, прибыл, чтобы отдать приказы.

Ганс даже не знал имени капитана. Да это ему было и ни к чему. Ганс получал приказы от Людвига. Он посмотрел на капитана и троих его спутников.

И тут же, увидев священника в этой группе, взгляд Ганса закаменел. По-видимому, наряду с приказами, будет и проповедь. Священник почти наверняка был иезуит, прикрепленный к Папской Инквизиции. Он увещевал войска для борьбы во имя Божье.

Предположение Ганса было подтверждено Диего, бормотавшего презрительные слова в адрес священника. Испанец высокомерно отзывался об иезуитах и папской инквизиции. Слабовольная шпана, называл он их. Диего превозносил испанских доминиканцев и их Святое Управление инквизиции. Испанская инквизиция подчинялась короне Испании, а не Ватикану. Они действовали, как им заблагорассудится, и плевать хотели на эдикты итальянского папы. Просто сжигайте грязных еретиков. Они все евреи или, по крайней мере, заступники евреев; не считая мавров, конечно.

"Limpieza – очищение," – так испанцы называли это. Чистая кровь должна быть защищена от скверны. Это волновало их, по правде говоря, гораздо больше, чем возня папы с религиозными догмами.

Капитан закончил краткий обмен словами с Людвигом. Священник на коне выехал на первый план.

Проповедь, ну конечно же.

***

Ганс попытался заблокировать проповедь в своем разуме. Он даже не смотрел на иезуита, чтобы глаза не выдали его. Он просто уставился себе под ноги, сложив руки, как будто бы в молитве.

Священник говорил о необходимости защиты католической веры от ереси.

Ганс не мог спокойно слушать эти слова. Он весь кипел от ярости.

Лжец. Мы тоже были католиками. Весь наш город был католическим.

Священник продолжал захлебываться об истинной вере.

Мы стояли на коленях в молитве, когда ваши 'католические' наемники ворвались в типографию.

Священник поносил протестантов.

Да, протестанты убили моего деда, и забрали мою мать. А ваш добрый католик Людвиг вонзил меч в живот моего отца, когда тот перебирал четки.

Священник перешел к осуждению греха.

Где ты был, 'святой отец', когда твои солдаты, эти сволочи и грязные свиньи,  насиловали мою сестру, привязав ее за руки и за ноги к кровати моего отца?

Остальное он уже не слышал. Мысли Ганса унеслись далеко-далеко. В холод и безнадежность. Молодой восемнадцатилетний человек был на самом краю абсолютного отчаяния.

Ганс знал правду. Так долго сдерживаемое восстание сатаны наконец-то восторжествовала. Уже не Бог сидел на небесном троне. Его заменил Зверь. Теперь приспешники Змея, а не Господа, носили одеяния духовенства. Все духовенство, всех вероисповеданий. Сами вероучения стали бессмысленны. Шутка сатаны, и ничего более. Повелитель мух забавлялся, мучая землю и ее народ.

Проповедь закончилась. Ганс благодарил бы Бога, если бы хоть у Гретхен остался кусочек веры. Но не было больше Бога, и некого было благодарить. Впереди только бездна.

Он чудом удержался на самом ее краю. Мысли о самоубийстве часто соблазняли Ганса. Но... Он раздул ноздри, и сделал глубокий вдох. По-прежнему глядя на землю и сцепив руки перед собой.

И вовсе не в религиозном рвении он со всей силой сжал пальцы. Ганс Рихтер тем самым напоминал себе, что не все еще потеряно. У него еще было что-то. Что он мог назвать своим, и чему хоть чем-то мог помочь.

Семья. Вот что у меня есть. То, что я буду защищать, насколько смогу. Всеми силами.

Глава 16

– Сколько, ты думаешь? – спросил Маккей.

Эндрю Леннокс близоруко прищурился. Потом, вспомнив о своем новом подарке от американцев, он достал очки и надел их. Ему потребовалось не более пяти секунд на осмотр поля, чтобы вынести решение.

– Две тысячи. Состав два к одному. Может быть, чуть меньше. Тилли более консервативен, чем Густав Адольф, вторая часть не так многочисленна. И у них совсем нет артиллерии.

Маккей кивнул.

– Я прикинул так же.

Майк, стоявший рядом с ними, спросил.

– Что такое два к одному?

– Соотношение пикинеров и аркебузиров, – ответил Маккей. Шотландский офицер указал на плотный строй людей, медленно приближающихся к ним.

– Видите их построение? Это типичный испанский стиль 'терция'. Все армии Габсбургов используют его в бою, хотя имперцы предпочитают более высокую долю аркебузиров, чем испанцы. Впечатляет, не правда ли?

Майк оценил наступающую армию. И, конечно, был согласен. Впечатляет, безусловно. Императорская армия напоминала ему надвигающегося гигантского мастодонта, сверкающего бивнями.

И которая, вот-вот, станет такой же вымершей.

Наемники Тилли двигались колоннами примерно пятьдесят на сорок с интервалом не более пятидесяти ярдов. Три фута между рядами, а сами ряды были еще более тесными. Построение было настолько плотным, что даже по чистой и ровной поверхности того, что когда-то было распаханными сельскохозяйственными угодьями, они могли передвигаться, не глядя под ноги. Майк знал, из того, что говорили ему Маккей и Леннокс – что хотя сам Тилли и вся его армия были тоже где-то в этом районе, наступающая на них 'терция' была одной из шестнадцати или семнадцати таких подразделений. Шагающие бок о бок, солдаты напоминали ползущий ледник. Медленный, как ледник, и такой же неукротимый.

Копейщики наступали в центре. Их огромные пятнадцатифутовые копья, удерживаемые пока вертикально, блестели даже в свете пасмурного дня. Пятьсот аркебузиров выстроились по флангам. Основной обязанностью аркебузиров было сдерживать вооруженную тяжелыми пистолетами кавалерию и отвечать на залпы вражеских солдат. Такая тактика оправдывала себя уже на протяжении целого столетия и даже больше, что в сочетании с натиском ужасных копий должно было решить все дело и сегодня.

Так, по крайней мере, гласила общепринятая теория и практика этого времени. Фрэнк Джексон, стоящий слева от Майка, имел на это свое собственное мнение.

– Целая толпа кандидатов в покойники. Одна кассетная бомба – и вывози трупы.

– У нас нет кассетных бомб, – заметил Майк мягко.

Фрэнк фыркнул.

– Так и это не армия Северного Вьетнама. Но, скажу тебе прямо, этим несгибаемым маленьким ублюдкам в их черных пижамах пришлись бы по вкусу эти парни. Ходячий фарш. Не хватает только рыбного соевого соуса.

Майк поморщился от такого сравнения. Фрэнк привез домой с войны жену-вьетнамку. За прошедшие десятилетия, Диана Джексон – таково было ее нынешнее имя – стала настоящей американкой. Но она по-прежнему упорно готовила пищу, по крайней мере один раз в месяц, с этим чертовым вьетнамским рыбным соусом.

– Рыбный соевый соус, – повторил Фрэнк. При других обстоятельствах, такое явное удовольствие в его голосе было бы странным. Хотя он и души не чаял в жене, Фрэнк не относился ласковее к рыбному соусу, чем любой другой коренной американец.

Маккей, слушая их, уловил суть, не понимая точного значения слов Фрэнка.

– Вы настолько уверены в себе? – Шотландец указал на линию встречного врага. – Они в два раза превосходят нас в численности.

Он посмотрел налево, где собрался сброд из протестантских наемников Эрнста Хоффмана. Где-то около пяти сотен. Их состав был настолько изменчив и недисциплинирован, что точное количество подсчитать было невозможно.

– А этих хоть и сравнительно много, но раздавят их за минуту.

Майк пожал плечами.

– Я вовсе не полагаюсь на головорезов Хоффмана. Я просто настоял на том , чтобы они были здесь, а не продолжали и дальше потихоньку грабить город.

Он осмотрелся. Войска, состоящие из американцев, шотландцев и протестантских отрядов, стояли ​​менее чем в полумиле к северу от Баденбурга. Необычным было то, что город с населением менее шести тысяч человек, был обнесен крепостной стеной. Военно-политические планы Майка, разработанные в течение последних двух недель, учитывали это, как и многое другое. Хоффман не хотел, мягко говоря, рисковать, выводя своих наемников в открытое поле. Но Майк настаивал, и Маккей подсластил тому риск частью денег короля Швеции.

Когда Майк закончил осмотр местности, он обнаружил, что молодой шотландский офицер смотрит на него довольно странным взглядом. Ну ... Не то, чтобы странным. Маккей все еще не до конца мог осознать всю глубину намерений Майка. Победить наемников Тилли было только первой частью планов. Освобождение Баденбурга, по мнению Майка, требовало удаления оттуда и протестантских наемников также. Решительно и, при необходимости, безжалостно. Даже Леннокс, повидавший всякого, был впечатлен таким хладнокровием Майка.

– Да, Маккей, я уверен в себе.

Глаза Майка пробежались по линии его собственных войск. Силы СГА, усиленные старшеклассниками, залегли за длинным бревенчатым укрытием. Здесь было ровно 289 американцев. Все они были одеты в охотничий камуфляж, и все они были вооружены мощными винтовками.

Маккей хоть и был настроен скептически, но согласился, чтобы американцы заняли центр всех сил. Его кавалерия, поровну, выстроилась по флангам. Каждый из этих шотландцев также весьма сомневался, как и Маккей, в разумности таких предложений Майка.

Для погони? Кхм, кхм. Значит, вы думаете, что уже победили врага?

Майк улыбнулся. Через полчаса, подумал он, шотландцы отбросят свой скепсис. Его глаза обратились к врагу, который был уже менее чем в двухстах ярдах. 'Терция' ползла по открытому поле почти так же медленно, как черепаха.

– Если бы я хотел, Маккей, – тихо сказал Майк, – я мог бы закончить этот бой прямо сейчас. Ваши аркебузы не нанесут особенного вреда дальше пятидесяти ярдов даже при стрельбе залпом, а потом еще не меньше минуты на перезарядку. Я знаю, что вы думаете, что зря вся наша тактика опирается только на стрелков, но вы никогда не видели наших винтовок в действии. С нашей точностью и скоростью стрельбы мы могли выкосить половину этой армии, как только она оказалась бы в зоне дальности нашего оружия.

Майк указал на небольшую группу шахтеров, присевших в окопе. Окоп был вырыт на левом фланге американской линии.

– Я хочу сделать больше, чем просто выиграть этот бой. Я хочу запугать их на всю жизнь – и головорезов Хоффмана вместе с ними. Так что подождем еще немного.

Маккей посмотрел на мужчин в окопе. Они поудобнее, в последнюю минуту, решили устроить оружие в центре. Это явно было совершенно не обязательным. Но эти мужчины среднего возраста, явно нервничали. Их война во Вьетнаме закончилась много лет назад. И уже много лет им не доводилось стрелять из пулемета М-60.

Краем рта Майк шепнул Фрэнку: – Я до сих пор не могу поверить, что ты украл эту чертову штуковину.

Джексон был невозмутим.

– Да что такого, черт возьми? Я полагал, что армия должна мне. – Он пожал плечами. – Эх, это я еще поскромничал. Я знал одного парня, который тайком вывез гаубицу из Вьетнама.

Майк усмехнулся. Франк показал ему пулемет, менее чем три недели назад. Он был явно смущен, когда привел Майка и Дэна Фроста в лес за его домом, где он много лет прятал пулемет вместе с тремя коробками боеприпасов.

– Ради Христа, Джексон, – проворчал Дэн после того, как Фрэнк вытащил тщательно завернутое оружие из своего схрона. – Это все настолько чертовски незаконно, что мне следовало бы обклеить весь город плакатами 'Срочно разыскивается'...

Начальник полиции потер левую руку, все еще висевшую на перевязи.

– Хорошо, что для вас я официально все еще болею...

Да, тогда Фрэнк был смущен.

– Это не то, чтобы я был какой-то тупой, или боялся за свою жизнь, или что-нибудь еще, – попытался он объяснить. – Я сделал это... О, черт. Я был как ребенок тогда. Мне это казалось какой-то шуткой в то время, даже не знаю...

Но это было тогда, а сегодня и сейчас Майк был рад, что у них есть М-60. Рад – это еще слабо сказано, по правде говоря. Он был восхищен.

До наемников Тилли сейчас уже было сто пятьдесят ярдов. Они перестраивались. Большая часть войск продолжала двигаться прямо на американцев, расположившихся перед Баденбургом. А примерно с полтыщи направились к отряду Хоффмана. Протестантские наемники, пугливые как котята, устроились на некотором расстоянии слева. Прямо рядом с дорогой, ведущей обратно в Баденбург – в безопасность, за его стены.

Майк еще раз оглядел своих. Он повернул голову, взглянув через левое плечо на небольшой холм примерно в тридцати ярдах позади. Стоящий на вершине холма Грег Феррара помахал ему рукой рукой. Недурно.

Майк отвернулся. Он надеялся, что уверенность преподавателя естественных наук, захотевшего стать артиллерийским офицером, была оправдана. Феррара и его не по годам грамотные ученики сами спроектировали и построили ракеты. Будут ли они эффективны в реальной битве, еще предстоит увидеть.