Текст книги "Другой путь. Часть 2"

Автор книги: Эльмар Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 44 страниц)

свежей мглой. Мурава лугов ковром стелется, виноград в садах наливается! Ой ты гой еси, добрый молодец! Ты

умел гулять, умей ответ держать! Не шутки шутить, не людей смешить к тебе вышел я, басурманский сын!

Вышел я на вольную дороженьку, на ту ли на дороженьку прямоезжую, кривоезжую, мимоезжую! Далеко ты,

дороженька, протянулася! Широко ты, степь, пораскинулась, к морю Черному понадвинулась! В гости я к тебе

не один пришел. Я пришел сам-друг с финном Акселем! Генацва-а-але!

Я выждал, когда он умолк, переводя дух, и спросил:

– А где мы опять увидим море?

Он ответил:

– Да тут же, в Кудепсте оно снова нам откроется. Вот спустимся вниз и выйдем к нему опять.

Устраивает тебя вышеозначенное обстоятельство, уважаемый Суоми Иванович?

– Устраивает, если там пристань есть.

– Какая пристань?

– Такая, куда теплоходы подходят из Крыма.

– Из Крыма?

– Да. И которые потом опять уходят в Крым.

– А-а. Ну, такую пристань мы раньше Сухуми не увидим.

– Сухуми? Это где?

– Это в Абхазии.

– А в России где такая пристань?

– Что значит “в России”? Если ты подразумеваешь Российскую федерацию, то здесь ближайшая от нас

большая пристань – в Сочи. Кстати, там и теплоход сейчас стоит. Вчера прибыл, а завтра днем в двенадцать

десять дальше отправляется.

– Куда дальше?

– В Туапсе, Новороссийск, Ялту.

– А в Гурзуф?

– Зачем в Гурзуф? Он в Ялту прибывает, а Гурзуф там в двух шагах.

Так обстояли мои дела. В Сочи у пристани стоял теплоход, готовый уйти в Ялту, а я шагал прочь от этого

теплохода, шагал быстро, подгоняемый уклоном асфальтовой дороги и длинными шагами Ивана. Что мне

оставалось делать? Судьба опять сыграла со мной злую шутку.

Скоро наша извилистая дорога перестала идти под уклон. Она еще раз круто свернула вправо, выйдя к

морю, потом так же круто свернула влево и далее повела нас по ровному месту, имея справа от себя берег моря,

а слева – склоны гор. И тут я опять заговорил с Иваном, спросив для начала:

– Вот сейчас нам встретился автобус с людьми. Куда он поехал?

Иван охотно пояснил:

– В Сочи поехал вышеупомянутый автобус. Прямехонько по кривой дороге в Сочи.

– Он там к пристани подойдет или к вокзалу?

– А там от любой остановки до пристани рукой подать.

– А откуда он идет?

– А идет он от Адлера. Последний, очевидно, на сегодня. А следующие будут завтра: в девять двадцать,

в десять тридцать и так далее.

– Где этот Адлер?

– Адлер – это то место, куда мы с тобой, милый Аксель, сейчас движемся, движемся, движемся,

движемся.

– Мы туда придем сегодня?

– Нет, сегодня мы туда не придем.

– Почему не придем?

– Потому что мы сейчас будем баиньки ложиться.

Сказав это, он свернул с главной дороги влево и повел меня куда-то вверх по обыкновенной грунтовой

дороге. Вначале она была довольно широка и освещалась лампочками, закрепленными на столбах. А по обе

стороны от нее виднелись небольшие дома с огнями в окнах и сады с пальмами и кипарисами. К этим домам от

нее отходили дороги поменьше. Они как бы отнимали от нее часть ее ширины и часть столбов с лампочками.

Чем выше она поднималась, тем уже и темнее становилась. Скоро она вся растратилась на эти боковые

ответвления, и нам даже стало тесно идти по ней рядом. Все огни остались позади нас далеко внизу, и путь наш

Иван освещал теперь карманным фонарем.

Временами он гасил фонарь, и тогда в темноте опять начинали мелькать летающие искры. Но их

становилось все меньше по мере того, как мы поднимались выше, углубляясь в лес, и скоро они тоже остались

позади. Наша узкая дорожка еще раз выделила от себя тропинку, превратясь после этого в тропинку сама. По

ней мы поднялись еще немного вверх, задевая плечами листву кустарников. На этот раз Иван шел впереди меня,

освещая путь фонариком. Тропинка становилась все менее заметной и наконец совсем потерялась.

Тогда Иван остановился, повернувшись ко мне лицом. Я тоже остановился. Он погасил фонарик и сказал,

стягивая с плеч рюкзак:

– Вот здесь мы и заночуем.

Я осмотрелся. Вокруг нас высились огромные деревья. Их вершины сходились наверху, заслоняя собой

звездное небо. Иван снова достал фонарик. В его свете появились толстые стволы зеленоватого и бледно-серого

цвета. Мелкие мошки и мотыльки замелькали в луче. Высмотрев у одного из деревьев низко растущий сук,

Иван снова погасил фонарик и вынул из рюкзака палатку. Вершину палатки он подтянул к этому суку, а нижние

ее края мы с ним растянули на все четыре стороны, закрепив их на земле мелкими железными колышками.

Земля была густо покрыта прошлогодними листьями, пахнущими прелью и сыростью. Зато они пружинили под

ногами. Когда Иван втолкнул меня в темноте внутрь палатки, я почувствовал себя там как на матраце.

Тем не менее я не упустил случая дать волю своему кулаку. Голова у меня загудела, и я с трудом разобрал

слова Ивана, который задержался снаружи, чтобы процарапать суком борозду вокруг палатки на случай дождя.

Он спросил, прислушиваясь:

– Ты не слыхал, Аксель?

– Нет, я не слыхал, конечно. Где уж мне было услышать, если я с трудом усидел на месте, забыв на

время, где я и что я. А он сказал:

– Странно. Как будто кто-то где-то обухом по пустому дуплистому дереву постучал.

Я промолчал в ответ на такое обидное предположение. А он просунул внутрь палатки поклажу и

протиснулся сам. Палатка была приспособлена к его росту. Она по форме напоминала низенькую пирамиду,

слегка сдавленную с двух боков, и была наглухо зашита со всех сторон. Даже дно у нее было парусиновое.

Только один уголок внизу отстегивался. Иван пролез в этот уголок и застегнул его за собой. Усевшись рядом со

мной, он сказал:

– Вот так! Тут мы спасены от комаров и всякой подобной нечисти. Эта палатка у меня, так сказать,

экспериментальная, собственной конструкции. Но задумана другая – покрупнее, квадратная, с

влагонепроницаемым дном. В ней четверо уместятся. Вот изготовлю ее – и снова пойдем с тобою по стране. И

жен своих прихватим. У тебя толстая жена?

– Нет…

Мне следовало сказать ему, что жены у меня пока еще нет. Но она могла появиться у меня к тому

времени, когда он предполагал обзавестись новой палаткой, и поэтому я не стал пускаться в объяснения. А он

тем временем сунул мне в руки одеяло и сказал:

– Располагайся, Аксель Суомыч, как тебе удобнее. Подушки нет – не обессудь.

– А как же ты сам?

– О, не беспокойся. У меня тут еще барахла хватает. Простыня вот есть, пиджачишко, бельишко кое-

какое… Спи знай…

Я разделся и, нащупав у изголовья свободный уголок, положил туда костюм, рубашку и галстук. Иван

улегся, кажется не раздеваясь. Я завернулся в одеяло и вытянулся на спине, закрыв глаза.

Но заснул я не сразу, прислушиваясь к шорохам чужого леса. Трудно было заснуть при таких

обстоятельствах. Опять все не так повернулось в моей жизни. Не туда меня занесло, куда следовало. Не та

листва шевелилась над моей головой, и не те звезды горели в небесной глубине. Вот уже миновал

восемнадцатый день моего отпуска, а я по-прежнему был далеко от своей женщины. И неизвестно, когда

суждено было мне ее настигнуть. И по-прежнему далеко от меня была моя родная Суоми, где пребывал в

раздумье Юсси Мурто. Он стоял там и молчал, всматриваясь в Ивана из холодной глубины далекого севера. И,

намолчавшись вдоволь, он вдруг раскрыл рот, чтобы сказать примерно такое: “Не может один человек

предписывать другому способ отдыха. Сколько людей, столько способов, и каждый сам для себя делает выбор”.

На это Иван ответил: “Ништо! Не может человек навязывать другому способ есть хлеб. Однако он знает, что

хлеб этому другому нужен, и растит его”. И опять сказал Юсси: “Беден ваш дар: крыша над головой, обильная

еда, постель – и это предел мечтаний человека?”. А Иван ответил: “Хо! А вы этим уже пресытились, господин

хороший? В вашем мире у каждого уже есть и крыша над головой, и постель, и обильная еда? Нет еще? То-то

же! А о пределе мечтаний мы с вами поговорим когда-нибудь потом”. Снова призадумался Юсси Мурто, готовя

возражение, но я заснул, не дождавшись его.

51

Разбудил меня Иван рано, и с гор мы спускались в сумерках. Но солнце уже появилось где-то там, за

горами, постепенно высветляя небо, и птицы в листве деревьев принимались понемногу за свои разноголосые

песни. Не дойдя до нижних садов и дач, мы свернули с тропинки на шум ручья и возле него вымылись и

побрились. Иван опять натянул на себя белые брюки и безрукавку. Я водворил на место галстук и зачесал назад

свои увлажненные белобрысые волосы. Иван тоже причесался, но его темно-русые волосы плохо слушались

гребенки и скоро опять растопорщились наподобие растрепанной ветром копны сена. Когда мы спустились

мимо садов и дачных домиков к большой дороге, он протянул руку к морю и выкрикнул свое обычное:

– Генацва-а-але!

Я спросил:

– Что такое “генацвале”?

Он ответил:

– Не знаю. Что-то грузинское. Что-то очень хорошее, вроде: “Да будет с вами мир и счастье, и всех я вас

люблю”.

– А зачем произносить это по-грузински, если можно по-русски?

– Чудак ты, Аксель. Здесь все дышит Грузией, ибо мы от нее в двух шагах и сами скоро ступим на

землю Грузинской республики.

Но я вовсе не собирался ступать на землю Грузинской республики. Зачем это было мне, если женщина

моя находилась на российской земле? К ней надо было мне скорей добираться, а не лезть в чужие земли.

Стараясь не обидеть Ивана, я начал издалека и сказал:

– Выходит, что здесь Россия кончается?

Он ответил:

– Так что же с того? Одна республика кончается, другая начинается. А Советский Союз продолжается.

Я сказал:

– Понятно. – И добавил как бы для самого себя, но достаточно громко: – Только я не собирался ходить

по всему Советскому Союзу. По России мне хотелось пройти.

Он вскричал:

– Что ты! Грузия – это, брат, такая страна!.. – И добавил: – Ладно. Вот позавтракаем тут в одном

шалмане и тогда возобновим разговор на эту тему.

Относительно завтрака я ничего не имел против. Завтрак – это было хорошо, конечно, и даже как-то

веселее шагалось по гладкому асфальту после упоминания о завтраке. Но я не забывал также о теплоходе,

который готовился отплыть в Ялту, где ждала меня моя женщина. И помня о нем, я сказал Ивану:

– Убавилась твоя Россия, Ваня, после того, как ты царя сбросил. Я совсем от тебя отделился. Польша —

тоже. А остальное ты сам разбазарил.

Иван от удивления даже замедлил шаг, повернувшись ко мне всем корпусом. Встряхнув за лямки

начиненный брезентовой палаткой рюкзак, он спросил:

– То есть как это разбазарил?

– А так. Роздал свою землю разным мелким народностям, напридумывал им языки, а сам остался на

таком клочке, где заезжему гостю и не разгуляться.

Он не сразу ответил на это и некоторое время только поглядывал на меня удивленно, засунув пальцы под

лямки рюкзака. О, я знал, чем их тут можно было задеть. Пусть поглядывает и удивляется. Ему было полезно

поглядывать на умного человека и обдумывать его умные слова. Я тоже поглядывал на него, шагая рядом. Он

был красив, этот рослый молодой Иван, так удивленно приоткрывавший рот, полный настоящих белых зубов, и

округлявший под широко раскинутыми бровями свои серо-голубые глаза. Его густые русые волосы

встряхивались каждый раз, когда он круто оборачивал ко мне свое загорелое лицо, но сохраняли все тот же

неизменный беспорядок, не признающий гребенки. Я делал вид, что не замечаю его удивления и внимательно

оглядываю кустарниковые заросли слева от дороги, уходившие далеко вверх по склонам гор, за которыми все

еще таилось утреннее солнце. Наконец он сказал:

– Все эти народы жили там, где живут, и говорили на тех же языках, на которых говорят. У многих была

и письменность. Другим царское правительство не давало письменности, навязывая русский язык, а наша

конституция дала. И теперь они, не в пример прошлому, имеют право быть самостоятельными в своих

внутренних делах и обычаях, развивать свою национальную культуру, обретать национальное достоинство.

Я сказал:

– Вот-вот. Они разовьют свою национальную культуру, национальное достоинство и единство, а потом

скажут: “Прощай, Иван! Нам и без тебя хорошо”.

Он усмехнулся:

– Пусть скажут, если захотят. Их никто не держит. Это добровольный союз, основанный на равенстве.

Но тем он и крепок. Зачем им отделяться, если никто и ничто не препятствует их национальному развитию?

На этот раз усмехнулся я:

– Эх, Ваня, Ваня! Молод ты еще и мало, наверно, историю читал. А я читал. У вас и читал. Не много,

может быть, но главное усвоил: чем выше национальное развитие, тем сильнее тяга к самостоятельности. Так

что ты заранее готовься к расставанию со всеми этими народами, которым дал самостоятельное развитие. Не

надо было давать. У меня надо было тебе спросить предварительно совета. Как надо поступать с другими

народами? Их надо выселять из родных мест и заменять своими людьми. Перемешивать их надо. Возьми, к

примеру, Северную Америку. Она никому из народов не дает отдельного уголка. А их у нее там, говорят,

миллионы разных: итальянцы, испанцы, евреи, японцы, славяне. И все они, кроме того, вынуждены говорить

по-английски. А ты дал языки и землю даже таким незаметным народностям, которых всего-то наберется по

нескольку тысяч. И этим самым ты положил начало своему концу. Да, да, не смейся! Это я тебе говорю —

великий и мудрый Аксель Турханен. Я из истории знаю, чем такие дела кончаются. Не до смеха тебе будет в

один прекрасный день! Попомни мое слово. И, пока не поздно, отнимай у них землю! Делай их маленькими и

слабыми. Тогда протянешь немного дольше. Ты к себе подгребай от них все, что можно. Под твоей властью,

говорят, жить не так уж плохо…

Тут мне пришлось умолкнуть на время, потому что Иван прямо-таки зашелся в смехе. Он откидывался

назад с разинутым ртом, раскатисто смеясь во всю глотку и отмахиваясь от меня рукой, а один раз даже

пошатнулся под грузом брезента. Наконец он хлопнул меня ладонью по плечу и вскричал:

– Ну и шутник же ты, Аксель Смутьяныч! Ох и шутник! И националист в придачу. Да еще какой

националистище! У вас там все такие, в Суоми?

– Да, все. Потому что мы знаем, с чем это едят.

– Ну и ну! Даже едят! Крепко!

– Да. Это самое крепкое, что есть в народах. И оно будет в них сидеть еще многие сотни лет. Это только

ты способен придумывать сказки, в которых люди объединяются по каким-то другим признакам.

– Да, по классовым. А ты с этим не согласен? Вот, скажем, на твоих глазах дерутся двое: финский

капиталист и какой-то иностранный рабочий. За кого вступишься?

– Помогу финну бить иностранца.

– Капиталисту?

– А для меня это не важно, лишь бы он был финн.

– Не верю я тебе, Аксель! Не верю! Это ты из упрямства. Не может быть, чтобы в рабочем человеке не

пробудилось при такой сцене его классовое сознание. Упрямец ты финский! Вот это в тебе действительно еще

долго будет сидеть. Но бог с тобой! Ладно. Оставим этот спорный вопрос до более подходящего случая и не

будем отвлекаться от главного.

– А что у нас главное?

– Главное – наслаждаться прогулкой, любоваться роскошной природой Черноморского побережья.

Разве не ради этого мы с тобой пустились в столь длительное путешествие? Где еще ты увидишь такое буйство

растительности? Смотри, вот справа от дороги вся равнина до самого моря полна садами, каких нет у тебя на

севере. Тут и мандарины, и лимоны, и апельсины, и хурма, и гранаты, и виноград. Есть, правда, знакомая тебе

белокочанная капуста, но зато она здесь круглый год растет. А море уже тронуто солнцем, видишь? Вон в той

части оно теперь играет всеми красками. Скоро солнце и до нас достанет. Вот оно уже прошивает лучами

вершины деревьев на горе и сейчас зальет зноем всю эту долину. И тогда здесь такая свистопляска начнется, в

этих зарослях!.. Вот погоди, пойдем по Абхазии, – там эти горы отодвинутся, и ты увидишь издали Главный

Кавказский хребет с ледяными вершинами. Посмотрим, что ты тогда запоешь.

– По Абхазии? Неизвестно, пойдем ли. Ведь мы пока что идем к Адлеру, откуда в Сочи идут автобусы. В

девять двадцать и в десять тридцать, как ты вчера сказал.

– Эва, спохватился! Мы давно прошли твой Адлер.

– Как прошли?!

– Да так. Прошли – и все тут. Как раз в то время, когда ты с таким увлечением свою

националистическую теорию излагал.

Я остановился, повернувшись лицом назад. Но он сказал:

– Ничего, ничего. Мы же позавтракать решили предварительно. Во-он за тем мостиком имеется

подходящее заведение. А потом все обсудим, не торопясь, с чувством, с толком, с расстановкой.

Против завтрака у меня опять не нашлось возражения, и мы пошли к мостику. Он висел над быстрой, но

неширокой рекой, убегавшей к морю и густо поросшей по берегам высоким кустарником. Ступив на мост, Иван

сказал:

– Здесь кончается территория Российской федерации и начинается Абхазия, входящая в состав

Грузинской республики. Уразумел сие, Аксель?

– Да…

За мостом был поселок. В этом поселке Иван отыскал домик с вывеской над входом. Я не успел

разобрать, что было написано на вывеске. Иван взмахом руки предложил мне войти в открытую дверь и сам

вошел вслед за мной внутрь домика. Войдя, он сбросил с плеч рюкзак, поставил его в угол и провозгласил:

– Генацва-а-але! Привет присутствующим и приятного аппетита!

Ему в ответ из разных мест донеслось:

– Привет, привет, спасибо, милости просим!

Это была просторная светлая комната, наполовину заставленная продолговатыми столиками. За

некоторыми из них уже завтракали люди. Там, где она была свободна от столиков, поблескивал стеклами буфет.

Из-за буфета вышел немолодой черноволосый человек с короткими черными усиками над верхней губой. Он

был в коричневой рубахе с закатанными рукавами и в черных просторных брюках, стянутых узким ремнем на

животе, в меру объемистом, если иметь в виду ширину его груди и плеч. Иван сказал, подняв руку:

– Привет хозяину!

Тот приблизился, мягко ступая туфлями по деревянным половицам, и, протянув Ивану руку, сказал

приветливо, но без улыбки:

– Здравствуй, Ваня. Давно к нам не заглядывал.

Мне он вежливо кивнул, сохраняя серьезный вид, и потом переставил поудобнее стулья у ближайшего к

нам стола, как бы приглашая нас подсесть к нему. Иван принял приглашение и, устраиваясь на крайнем стуле,

спросил:

– Чем будешь угощать?

Тот ответил:

– Чем пожелаешь.

– Плов есть?.

– Конечно.

– Вот и ладненько! Два плова для начала. Верно, Аксель?

Я кивнул и тоже подсел к столу, накрытому узорной скатертью. Время было раннее, позволявшее мне не

слишком торопиться в Сочи. Даже первый автобус, идущий туда из Адлера, я мог спокойно пропустить и

вполне успеть к теплоходу на следующем. Но, впрочем, надо было еще успеть добраться до Адлера.

Плов нам подала молодая черноглазая женщина в темно-красном платье, на котором ее короткий

передник прямо-таки сиял белизной. Такой же белизной сияли ее зубы. И, может быть, эта белизна во рту

делала ее полные губы особенно яркими. И в ее черных глазах тоже была яркость, хотя они не переставали быть

черными. И даже изгибы ее черной тугой косы, уложенной на голове в два круга, давали при каких-то ее

поворотах отблески наравне с приколками. Иван сказал ей:

– Царице Тамаре – наш нижайший поклон!

Она ответила, блеснув зубами:

– Здравствуйте. Давно мы вас не видели. Забыли о нашем существовании?

Он пояснил:

– Увы, некогда было. Летал. А теперь вот спустился на землю – и первым долгом к вам, Тамарочка.

– Охотно верю и безмерно тронута вашим вниманием.

– То-то.

– Тем более что Адлер – это страшно далеко от нас, и попасть к нам оттуда действительно можно

только раз в году.

– Да, такая наша доля. И рвемся к вам всем сердцем, и слезы проливаем, а не вырваться никак.

– Бедный. Как мне вас жалко.

– И на том спасибо, Тамарочка.

Пока они так переговаривались, я еще раз обдумал все, что касалось теплохода: прикинул расстояние до

Адлера и время, нужное автобусу, чтобы доставить меня оттуда в Сочи. Да, можно было не торопиться к

первому автобусу и спокойно есть свою долю жареной баранины с рисом, а попутно постараться придумать

слова помягче, чтобы не рассердить Ивана при расставании.

Тем временем в открытые двери столовой входили и выходили люди. Мужчины и женщины, легко, по-

южному одетые. Одни из них усаживались за столы, привлекая к себе внимание царицы Тамары, другие

останавливались у буфета, выпивая или съедая что-нибудь наспех, стоя, и тут же опять выходили за порог. В

русскую речь вмешивался нерусский говор. И по виду многие не походили на русских. Их можно было

отличить главным образом по черноте волос и глаз. Один из них, довольно молодой, с такими же короткими

черными усиками над верхней губой, как у хозяина столовой, крикнул что-то не по-русски от самого порога и у

буфета оказался в один прыжок. Хозяин молча налил ему из бутылки стакан лимонада, и тот выпил его одним

духом.

Я посмотрел на Ивана. При звуке голоса этого парня он весь встрепенулся и теперь не отрывал от него

взгляда. А когда тот с прежней стремительностью направился к двери, он крикнул, выскакивая из-за стола:

– Гоцеридзе! Васо! Генацва-а-але!

Тот остановился, вглядываясь в Ивана с серьезным и даже недовольным видом, но вдруг сверкнул

белыми зубами и крикнул в ответ:

– О-о! Кого я вижу! Ваня! Длинный Иван!

Они бросились друг к другу, обнялись и поцеловались. Потом, не расцепляясь, отстранились немного,

разглядывая друг друга с улыбкой. Иван сказал:

– А ты все такой же упругий и белозубый. И время тебя не берет.

Тот ответил:

– И ты тоже не изменился. Сплошной чугун. Уральское литье.

Иван спросил:

– Ты разве здесь живешь?

Тот ответил:

– Нет. Мимо еду. Заскочил воды глотнуть.

– А куда едешь?

– В Сочи. Контракт подписывать от имени своего совхоза с курортным трестом ресторанов и столовых

на предмет поставки фруктов и ягод. Как видишь, миссия весьма прозаическая. А ты куда?

– В Батуми топаю.

– То есть как топаешь? Пешком?

– Ага. Захотелось ногами пощупать землю, над которой летаю.

– Летаешь? Где?

– Здесь же. Ленинградская линия.

– Молодец! А я давно на земле. Не могу без нее.

– Вот и я по ней с превеликим удовольствием шагаю. И со мной тут еще один финский товарищ.

– Какой?

– Финский. Да вот он. Знакомьтесь, пожалуйста: Грузия – Финляндия. И чтобы у меня никаких

церемоний, поскольку оба рабочей кости отпрыски. А объясняться можете по-русски.

Мы с грузином пожали друг другу руки, и он сказал, глядя мне в глаза своими черными глазами:

– Очень рад видеть представителя, далекого севера в наших южных краях. – И добавил, кивнув на

Ивана: – Ему везет на дружбу с людьми разной национальности. У нас в эскадрилье их было несколько, и

каждый называл его на свой лад: Иванченко, Иванян, Иванидзе, Иваничюс.

Я сказал:

– А теперь он, кроме того, будет Иванен.

Грузин улыбнулся, оценив мою шутку. Иван взял его за плечи, пытаясь усадить на стул у нашего стола.

Тот воспротивился, оглядываясь на дверь, и они опять повозились немного. Оба были рослые, только Иван чуть

повыше. И красивые были оба, только по-разному. У одного все было темное: и лицо с горбатым носом, и

волосы, и шея у раскрытого ворота голубой рубахи, и даже коричневый костюм с темно-зелеными прожилками.

А другой был светлый, несмотря на загар. И волосы у него от солнца высветлились, и одежда была светлая.

Он сказал темному:

– Надеюсь, не откажешься перекусить с нами?

Тот помедлил с ответом, продолжая коситься на открытую дверь:

– Перекусить? У меня, видишь ли, там “победа” совхозная ждет… Но ради такого случая и бутылку

распить не грех. Как ты полагаешь?

– Как я полагаю? Да это же гениальнейшая мысль! Тамара! Царица души моей! Организуйте нам,

пожалуйста, один “Букет Абхазии”. И закуску к нему по своему усмотрению.

Во время этого разговора к нам от соседнего столика подошел еще один черноволосый парень, лет около

тридцати семи, в серых брюках и в кремовой рубахе с расстегнутым воротом. У него было чисто выбритое

темное лицо, без усиков, но тоже очень строгой и правильной формы. Как видно, меня занесло в край, где

обитал какой-то неведомый мне красивый народ. Подойдя к нам, этот парень протянул руку нашему грузину и

сказал по– русски:

– Привет, Васо! Не забыл еще дорогу в наши края?

Васо воскликнул в ответ:

– Хо! Кого я вижу! Привет, привет! Ну, как можно забыть. Для нашего совхоза она, можно сказать,

дорога жизни – главный торговый канал. – И, оборотясь к нам, он добавил: – Познакомьтесь: Георгий Чачба

– коренной житель здешних гор.

Мы с Иваном пожали по очереди руку коренному жителю здешних гор. А Васо спросил его:

– Какими судьбами здесь, внизу?

Тот пояснил:

– Захотелось у моря пожить. Снял дачу на время отпуска. И сестра со мной. Вот она.

К нам неторопливой походкой приблизилась черноволосая женщина в зеленовато-желтом шелковом

платье без рукавов и с большим вырезом у шеи. На вид она была не старше своего брата и в меру полная. Брат

посторонился, предлагая ей движением руки обратить на нас внимание, и она протянула нам всем троим по

очереди полную загорелую руку с твердой, сильной ладонью. При этом она улыбнулась нам, и мне тоже

досталась доля ее улыбки…

Нет, не только мужчины были красивы в этих краях. И женщины здесь тоже кое-чего стоили. И, пожалуй,

трудно было бы сказать с уверенностью, кто из них здесь был красивее – мужчины или женщины. Скорее

женщинам следовало отвести в этом первое место. Иван сказал этой женщине и ее брату:

– А вы подсаживайтесь к нам! Веселее будет. Правда, Васо? Тамара! Поставьте нам, пожалуйста, два

“Букета Абхазии”.

Брат и сестра поколебались немного, но приняли приглашение. Васо усадил женщину справа от меня,

сам уселся возле нее у конца стола, а по другую сторону стола, напротив нас с женщиной, уселись ее брат и

Иван. Ее брат сказал грузину Васо:

– Тут есть один тбилисец с женой – тоже твой знакомый. Он с нами рядом дачу снимает.

Васо привстал, оглядывая столы. В ответ на это за одним из отдаленных столов тоже кто-то привстал и

покрутил над головой ладонью. Васо ответил тем же и крикнул:

– Нико Авалишвили! Привет!

Тут, загремев стулом, поднялся с места мой Иван и сказал громко, обращаясь к тому отдаленному

грузину:

– Просим за наш стол! Да, да, серьезно – и никаких отговорок! Убедительно просим! Челом бьем! Не

обижайте нас отказом!

Васо и Георгий поддержали его. И вот к нашему столу подошли еще двое: черноволосый грузин средних

лет с проседью на висках, одетый в светлый полотняный костюм, и его молодая черноволосая жена с шелковым

красным платком на плечах поверх светлого платья. У этого грузина тоже были черные усики над верхней

губой, только тоненькие и длинные – в размер его рта. И даже у его жены над губой был черный пушок, правда

едва заметный. Иван усадил ее слева от меня, а мужа – напротив нее, рядом с собой.

Так мы устроились вокруг этого стола, который одним концом упирался в подоконник. И пока мы так

устраивались, попутно знакомясь и здороваясь, красавица Тамара снабдила всех чистыми приборами, белым

хлебом и закуской, состоявшей из мясного салата, красной рыбы, нарезанной ломтиками, черной икры и

ветчины. Разместив гостей, Иван взялся за бутылку и, наполняя бокалы темно-красным вином, сказал:

– Просим наших уважаемых соседей не очень сердиться на нас за то, что мы нарушили привычный

ритм их жизни. Но такой уж случай особенный. Шутка ли – семь лет не видались! А ведь когда-то вместе

летали, вместе падали…

Тут Васо поднял предостерегающе указательный палец и вставил:

– Но ведь и сбивали, Ваня!

Тот согласился:

– Да. И сбивали тоже. Но, чтобы быть самокритичным…

Опять Васо перебил его:

– Самокритичным будешь потом. А сейчас торжественный момент. Кто победил в конечном счете? Мы.

Стало быть, мы и сбивали больше. Будь все наоборот – не было бы нашей победы. Простой логический вывод.

И опять Иван согласился:

– Правильно. В конечном счете победили мы. Да иначе и быть не могло. И вот благодаря этому мы

сидим теперь мирно за этим столом такой дружной семьей. Тут и Грузия…

Он обвел взглядом наши лица. А сидевший слева от него житель здешних гор подсказал, указывая на себя

и свою сестру:

– И Абхазия…

Грузин справа от Ивана добавил, кивая на свою жену:

– И Армения…

А грузин Васо встал со своего места на конце стола и сказал с легким поклоном в мою сторону:

– И Финляндия…

Иван выслушал их всех, поворачивая с улыбкой голову туда-сюда, и вдруг, ударив себя кулаком по гулкой

груди, сказал в заключение:

– И Россия!

Подняв затем бокал с вином, он провозгласил:

– Вот и выпьем за дружбу наших народов!

Мы соприкоснулись бокалами и, осушив их, налегли на закуску. Я помог своим соседкам дотянуться до

красной рыбы и черной икры и получил взамен две такие улыбки, от которых у меня опять разыгрался аппетит,

несмотря на съеденный плов. Иван еще раз наполнил наши бокалы, и мы снова выпили, повторив слова о

дружбе.

Постепенно за столом завязался разговор, пересыпанный вопросами: кто, куда, когда, где и как. Это

надоумило Ивана снова подняться и сказать:

– Предлагаю выпить за наши пути-дороги, за их бесчисленное разнообразие и за доставляемую ими

радость новизны! Тамара! Свет очей моих! Дайте нам еще две бутылки!

Ио тут с места вскочил Васо и сказал:

– Нет, Ваня! Довольно! Теперь я угощаю.

Он шепнул что-то на ухо Тамаре, и на столе появились еще две большие бутылки грузинского вина с

другим названием, а сверх того – большое блюдо с яблоками и грушами, стоявшее перед тем в буфете за

стеклом. Васо сам разлил вино в бокалы, обойдя стол с трех сторон. И опять мы пили, заедая выпитое грушами

и яблоками.

Потом встал со своего места грузин из Тбилиси. Он тихо сказал что-то у буфета, и перед женщинами

появились две стеклянные вазы с конфетами. Потом у буфета побывал житель здешних гор, после чего на столе

прибавились новые закуски и новые бутылки, из которых вино тоже немедленно полилось в бокалы. Потом со

своего места поднялся я и сказал не очень твердым голосом:

– Товарищ Тамара, дайте нам, пожалуйста, еще два “Букета Абхазии”.

Она принесла еще две бутылки. Иван помог ей их раскупорить, и мы снова звякнули бокалами. В голове

у меня уже изрядно шумело, но я не забывал посматривать на часы. Время близилось к десяти, а до Адлера

было не так близко. Думая об этом, я решил, что пора действовать, и сказал Ивану напрямик:

– Да, Ваня, ты правильно тут говорил насчет разнообразия дорог. Вот и наши с тобой пути-дороги

расходятся.

Он даже привстал от удивления:

– То есть как расходятся?

– Так. Из одной дороги получаются две разные.

– Почему две разные?

– Потому что ты сейчас пойдешь на юг, а я на север, как мы договорились.

– Где? Когда? О чем договорились? Ни о чем подобном мы не договаривались. Не мели, Аксель, чепухи.

Он яростно засверкал на меня глазами, нависая над столом. И все другие, сидевшие вокруг, оставили