Текст книги "Другой путь. Часть 2"

Автор книги: Эльмар Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 44 страниц)

оказался даже очень близким, потому что имел какое-то касательство к моей женщине. И был он, кроме того,

где-то тут, совсем рядом, среди этих огромных просторов, заселенных чужими мне людьми. Попутная машина

могла меня к нему подбросить. Я сажусь в Красноармейске на попутную машину, и она доставляет меня прямо

к Петру. Я говорю ему: “Здравствуй”. И, взяв от него привет всем его родным и близким, везу этот привет

отсюда, с этого вокзала, прямо к моей женщине на север. Только и всего.

И вот я приехал автобусом в Красноармейск. Это был поселок, вплотную прилегавший к городу и потому

составляющий часть города. От него и начинался канал, идущий к Дону.

42

Побродив немного вдоль берега канала, обсаженного молодыми деревьями, и не встретив нигде попутной

машины, я вернулся в Красноармейск. Там на одной из улиц я заприметил столовую и вошел внутрь. В столовой

добрая половина столиков была свободна, но я подсел к одному пожилому, худощавому человеку в расстегнутой

сиреневой рубахе и за едой спросил его насчет экскаватора. Он вытер платком пот, обильно проступивший на

его коричневом лице от горячих щей, и, подумав немного, указал большим пальцем на соседний столик,

занятый двумя молодыми парнями:

– Вот у кого спросить надо. – И видя, что я не очень тороплюсь последовать его совету, сам обратился

к ним: – Эй, Гришуха! Ты бригаду семнадцать-сорок давно снабжал?

Один из парней отозвался:

– Позавчера. А что?

– Да вот здесь товарищ один интересуется.

– Интересуется? В каком смысле?

– А ты сам с ним потолкуй.

Он опять обтер себе платком лицо и, наполнив пивом стакан, с жадностью к нему присосался. Видя, что

парень ждет пояснения, я сказал ему:

– Мне начальника экскаватора увидеть надо.

Он переспросил:

– Петра Иваныча?

– Да…

– Сегодня это дело не выйдет. Маршрут не тот. Сегодня он от меня километров на восемь в стороне

останется.

– Там я дойду сам.

– Пожалуйста. Груз принят. Машина за углом. Через двадцать минут едем.

И мы поехали. Я сидел в кабине рядом с водителем. А он вел машину по голым степным дорогам, уйдя

далеко в сторону от Волги. Дороги петляли туда-сюда, огибая порыжевшие от солнца пологие холмы и

неглубокие впадины. Как видно, прокладывали тут эти дороги случайно, как пришлось. Понадобилось,

например, водителю побыстрее добраться до какого-то пункта в степи – и он вел свою машину напрямик, по

выгоревшей от солнца низкой траве, выбирая места поровнее. А потом другие водители ехали по его следу – и

получалась дорога. Трава на этих дорогах переставала расти, и светло-бурая земля превращалась в пыль. Она

клубилась позади нас, взрыхленная тяжелыми колесами пятитонного грузовика.

Спереди нам навстречу тоже неслась пыль. Она была чуть желтее и зеленее той, что клубилась под

колесами, и не такая густая, но зато заполняла собой все пространство вокруг. Откуда ветер поднял ее – бог

ведает. Спасаясь от нее, водитель закрыл все стекла. Пыль в кабину перестала попадать, но стало душно и

жарко. Пот блестел на загорелой коже водителя, сбегая с его толстых щек и губ к мягкому, округленному

подбородку, а оттуда, срываясь – капля за каплей на голую грудь, тоже темную от загара в пределах

расстегнутого ворота рубахи.

Водителю было жарко в одной безрукавке. А каково было мне, затянутому в костюм и галстук? Белье мое

прилипло к телу. Носовой платок стал влажным и уже не спасал воротничка рубашки от сбегавшего к нему

пота. Водитель спросил:

– А вы, простите, по какому делу к Петру Иванычу?

Я ответил:

– Просто так. Мы с ним в одной квартире живем в Ленинграде.

– А-а.

Он, кажется, остался доволен моим ответом и больше вопросов не задавал. Зато я сам спросил себя

мысленно о том же самом и не сразу нашел ответ. Оказывается, я и сам еще толком не знал, зачем поехал к

Петру, оставив позади железную дорогу, до которой с таким трудом наконец добрался. А если бы не поехал и

просто так вернулся бы в Ленинград? Что я мог бы там сказать? “Да, был в том краю, где работает ваш Петя,

совсем рядом был, но сел на поезд и укатил прочь”. Нехорошо это выглядело бы.

И совсем по-другому будет принято, когда я, как бы невзначай, скажу: “Да, кстати, привет вам от Пети.

Заглянул я там к нему по пути, пересекая вашу Россию. Совсем по-другому это воспримется, и, может быть, по-

другому взглянут на меня после этого чьи-то глаза, обретя теплоту и мягкость.

И вот я ехал по выгоревшим русским степям навстречу горячему ветру и пыли, чтобы увидеть молодого

Петра. По своей воле я ехал – никто меня на это не толкал, хотя новые десятки километров пролегли опять

между мной и моей женщиной. Так обернулись на этот раз мои дела. На одном из пыльных перекрестков

водитель остановил машину и сказал:

– Отсюда вам, пожалуй, будет удобнее всего к нему дойти. По этой дороге шагайте прямо вот в этом

направлении, пока не увидите канавы. По любой из них выйдете к магистральному каналу и там увидите

шагающий. Это вроде четырехэтажного дома, да еще стрелка в сорок метров. Издалека видно.

Я сказал спасибо и достал бумажник, чтобы заплатить за проезд. Но пока я рылся в нем, не зная, какую

бумажку вынуть – пятирублевую или десятирублевую, – он отвел мою руку с бумажником и сказал:

– Ничего не надо. С ленинградцев я платы за проезд не беру. Счастливо дойти!

Помахав мне приветливо рукой, он покатил дальше на юг, окутывая себя клубами желтовато-бурой пыли.

А я остался. Мне незачем было ехать дальше. Я приехал, куда мне было нужно. Он подвез меня, и вот я прибыл

на место, которое сам наметил. Он бесплатно меня подвез, потому что я был из Ленинграда. Я был из города,

который прославился своей стойкостью во время войны. Враги окружили его, пытаясь извести всех жителей

голодом, да еще обстреливали его каждый день, чтобы стереть с лица земли. А он выстоял. И вот, потому что я

был оттуда, водитель не взял с меня платы. Я проехал сюда даром, потому что водитель принял меня за

коренного ленинградца.

Но куда я приехал? В какой неведомый мир меня занесло? Вокруг меня раскинулась пустынная русская

равнина, и горячий ветер бил мне в лицо мелкой пылью. Из-за этой пыли трудно было разглядеть вокруг что-

либо далее двухсот метров. И небо нельзя было разглядеть, и даже солнце. Вместо солнца на юго-западном

небосклоне виднелось темно-багровое пятно, обернутое в оранжевое марево. Туда я и направился по указанной

мне дороге.

На дорогу она, правда, мало походила. Это была просто сухая, бесплодная полоса, проложенная колесами

тяжелых машин среди травянистой глади. Идти по ней было трудно. Мои туфли зарывались в пыль, поднимая ее

клубами при каждом шаге. А ветер вмиг подхватывал ее, унося на север. Чтобы меньше пылить, я старался идти

по нетронутой колесами травянистой кромке дороги. Трава была низкая и редкая. Она пожелтела от зноя и

местами даже закурчавилась, словно опаленная огнем. В таких местах она хрустела под моими ногами,

рассыпаясь в порошок.

Да, не все было ладно на этой далекой русской равнине. Желто-зеленая пыль проносилась над ней с юга

на север. Она хлестала меня в левый бок, в левую щеку, заползая за воротник рубашки и оседая на волосах. Она

проникала в мои карманы, набивалась в левое ухо и хрустела на зубах. Хотелось пить, но в этом краю, как

видно, вода еще никогда не водилась. Недаром Петр Иванович отправился сюда копать каналы, чтобы снабдить

эту землю водой. Но, надо думать, что, копая свои каналы, он сам в то же время какую-то воду пил. А где пил

он, там, наверно, мог напиться и я.

Идти мне пришлось недолго. Сперва я набрел на неглубокую канаву, выкопанную здесь, видимо, уже

давно, потому что наваленная по обе ее стороны земля успела высохнуть и тоже пылила на ветру. Начинаясь от

этого места, канава уходила сквозь пыльное марево куда-то на запад. Неподалеку от нее справа и слева тянулись

к западу такие же навалы земли, обозначавшие канавы. Дорога как-то незаметно расползлась в разные стороны

и потерялась. Оставив ее в покое, я направился дальше вдоль канавы, как советовал водитель, и скоро увидел

издали главный канал, с которым она соединялась.

Вдоль главного канала земляной вал громоздился выше, чем у боковых канавок. Он тоже успел

подсохнуть сверху и курился на ветру. Я взобрался на него и увидел по ту сторону канала небольшой поселок,

составленный из маленьких стандартных домиков и палаток. По обе стороны от него тянулись канавы,

отведенные от главного канала. Возле них кипела работа. Маленькие экскаваторы снимали своими ковшами с

их боков лишнюю землю и насыпали ее в кузовы самосвалов, а те отвозили ее к берегу главного канала,

укрепляя его в слабых местах.

Позади поселка трава сохранилась нетронутой, и по ней бегали дети. В стороне от поселка, отделенные

от него канавой, стояли фанерные сараи и навесы с железными бочками и разными механизмами. Возле

механизмов копались люди, ремонтируя их. Стук и звон их инструментов перекликался с голосами детей.

Стоя на высоком насыпном берегу канала, я некоторое время всматривался вдоль него вправо и влево,

пытаясь увидеть шагающий экскаватор, но, кроме пыльного марева, не увидел ничего. Канал был глубиной

метра в три-четыре, однако вода на его дне проступила только местами. Я спустился на дно канала и, пачкая в

глинистой грязи свои туфли, приблизился к тому месту, где вода блестела мелкими мутными лужами, но пить ее

не стал. И вряд ли ее тут пили жители этого поселка. Другое дело, когда канал примет воду из Волги или Дона.

А пока они, конечно, пользовались водой из какого-нибудь колодца.

Выбравшись на другой берег канала, я обтер туфли о траву и подошел к ближайшему самосвалу.

Водитель в ответ на мой вопрос относительно шагающего экскаватора высунул в окно кабины руку и ткнул

большим пальцем против ветра. Туда я и направился, оставив позади себя поселок. Напиться воды я мог и там.

Держась в стороне от пыльной груды земли, наваленной вдоль главного канала, я незаметно оказался на

тропинке, протоптанной многими ногами. Она шла рядом с большим каналом, пересекая на своем пути боковые

канавы, и тоже изрядно пылила. Но она все же куда-то вела, и я старался не потерять ее.

Скоро на моем пути боковых канав не стало. Тропинка пошла по ровному месту. А земляной вал

большого канала постепенно перестал пылиться. От него все больше тянуло сыростью. Из этого следовало, что

земля на его краю была навалена недавно. И, наконец, сквозь пелену пыли вдали обозначился и сам шагающий

экскаватор.

Он действительно был высотой в три-четыре этажа. А трубчатая стрелка голубого цвета тянулась от его

основания наискосок вверх на сорок метров. С ее конца свисал на стальных тросах ковш, величиной с дом

старого Ванхатакки. Он спускался в раскрытом виде на дно котлована и тяжело проползал по нему, наполняясь

землей, потом тросы подтягивали его к верхнему концу стрелки, успевая к тому времени захлопнуть его зев, а

стрелка несла его к боковому скату канала. И, едва достигнув его, ковш раскрывался, а стрелка начинала

стремительное обратное движение. И в это мгновение земля вылетала из ковша тяжелой бурой тучей и

обрушивалась вниз, приводя в содрогание почву под моими ногами.

Я не сразу приблизился к экскаватору. Обойдя его стороной, я постоял некоторое время на нетронутой

части степи, высматривая Петра издали. Но никого не было видно возле экскаватора, только внутри его корпуса

на уровне третьего этажа мелькало временами в окошке за стеклом чье-то лицо. В десяти метрах от экскаватора

стояла крытая грузовая машина. Внутри ее кузова работал какой-то двигатель, и оттуда к экскаватору тянулись

по воздуху черные резиновые кабели. Два человека виднелись возле этой машины, но ни один из них не был

Петром.

Я подошел к экскаватору поближе. Его огромный четырехугольный корпус, удлиненный кверху, вращался

на круглой основе. В нижней части корпуса висели по бокам два длинных толстых бруса, похожих на два танка

средних размеров. Круглые коленчатые рычаги удерживали их в горизонтальном положении. Это и были

знаменитые ноги экскаватора. Казалось, будто он временно поджал их, оторвав от земли, чтобы посидеть

немного на круглом основания и покрутиться туда-сюда ради забавы, размахивая сорокаметровой стрелкой и

ковшом. В то же время он был готов при необходимости в любую минуту снова опустить их на землю и

зашагать дальше в глубину этой сухой, пыльной равнины, прокладывая дорогу воде.

Еще несколько лиц мелькнуло на высоте разных этажей в окошках корпуса экскаватора, а потом кто-то

вынырнул из его утробы на землю, оказавшись по ту сторону круглой основы. Я всмотрелся. Это был высокий

светловолосый парень в белой рубашке-безрукавке. В движениях его тонкой, гибкой фигуры промелькнуло что-

то мне знакомое. И, едва разглядев его лицо, я уже кричал обрадованно, перекрывая рокот мотора:

– Петр Иванович! Петр Иванович! Петя!

Он обернулся, вглядываясь в меня. Как раз в это время стрелка с ковшом прошла над его головой, и одна

ступня экскаватора, следуя за поворотом его корпуса, стала удаляться от Петра. Зато к нему приблизилась

другая ступня. Завершив свой полукруговой путь, она остановилась на уровне его груди. С помощью рук он

легко вспрыгнул на ее ровную поверхность и направился по ней в мою сторону. И одновременно с ним ступня

экскаватора тоже двинулась в мою сторону. И пока она совершала свой полукруговой путь ко мне, Петр тоже

шагал по ней ко мне.

Недалеко от меня ступня экскаватора остановилась на миг, перед тем как начать обратное движение. И в

этот миг Петр спрыгнул с нее на землю. Узнал он меня не сразу, но, узнав, обрадовался. Это я сразу отметил,

вглядываясь в его молодое худощавое лицо. Оно всегда легко выдавало то, что он думал и чувствовал, и здесь

тоже не отвыкло, как видно, от этого не всегда выгодного свойства. Девичья нежность кожи его лица здесь

оказалась не к месту. Солнце нажгло ее без пощады, заставив сползти отдельными пластами со лба и со скул, а

потом снова нажгло, нарушив этим равномерность загара на его лице. Но его белокурые волосы, зачесанные

назад, не изменили цвета, сохранив также свою курчавость и густоту, и светло-голубые глаза смотрели с

прежней живостью. Пожав мою руку двумя руками, он сказал удивленно:

– Алексей Матвеевич! А вас-то каким ветром сюда занесло?

Я хотел было ответить, что вот этим самым ветром, который обдавал нас горячей пылью, но, сообразив,

что он дул с южной стороны, сказал, напуская на себя строгость:

– Да вот, приехал проверить, как вы здесь войну нам готовите.

Он засмеялся, но тут же принял серьезный вид и ответил озабоченно:

– Да, да, помню. Как же это я так сплоховал? Ай– ай-ай!

Я сказал:

– Думали подальше от меня укрыться, чтобы втихомолку действовать, но не вышло.

Он согласился:

– Да, каюсь, виноват. Теперь уже не отвертишься. Попался с поличным.

– Как?

– С поличным. То есть с тем самым предметом или орудием, с помощью которого совершил

преступление.

И он кивнул на свой механизм, который ворочался позади него туда-сюда, царапая стрелкой небо. Я

сказал:

– Да. Не удалось вам спрятать шило в мешок.

Он опять засмеялся и сказал, обратив лицо к вершине стрелки:

– О-о, такое шило разве упрячешь!

Он, как видно, собирался отделаться шуткой, но я сказал, сохраняя строгость:

– Да. От меня не упрячешь. Я всю вашу подноготную выведу на чистую воду.

Он опять посмеялся немного, видимо вспомнив наш давний разговор, потом сказал просящим голосом:

– Вы хоть воду-то разрешите нам сперва сюда вывести в достаточном количестве, Алексей Матвеевич, а

уж потом – и нас на эту воду.

Я спросил:

– А долго мне ее придется ждать, вашу воду, позвольте узнать, не откажите в секретности?

Опять что-то в моих словах развеселило его. Но на этот раз он не рассмеялся. Только в глазах его

загорелись уже знакомые мне лукавые огоньки. Стараясь при этих огоньках, затаенных в глубине зрачков,

сохранить серьезный вид, он тоже задал мне вопрос:

– А вы очень торопитесь, Алексей Матвеевич, с вышеозначенным мероприятием касательно вывода нас

на чистую воду, простите в благонамеренности?

Я ответил:

– Очень тороплюсь, потому что церемониться с вами нельзя, не примите за искренность, пожалуйста.

Он еще больше наполнился веселостью после этого моего ответа и сказал, уже не скрывая смеха:

– Сколько же вам понадобится воды, Алексей Матвеевич? Может, уточните для термостатики, не

откажите в отрешенности, будьте экспериментальны.

Так он сказал, подкрепляя, по обыкновению, свои слова вежливыми оборотами. Но что-то неладное

уловил я на этот раз в его вежливых оборотах. Как-то не вязались они с тем, о чем шел разговор, пускай даже не

очень серьезный. И вдобавок, слишком уж много лукавой веселости искрилось в его светлых глазах, которые

так выделялись посреди загара. Не таилось ли тут вместо вежливости кое-что совсем другое, очень далекое от

вежливости? И если так, то выходит, что и раньше он угощал меня никак не вежливостью. Вот что вдруг

пришло мне в голову. Да, именно так обстояло дело. Сообразив это, я попробовал отплатить ему той же монетой

и сказал:

– Нет, воды мне понадобится не очень много, можете быть беспокойны, не впадая в электродинамику.

Довольно будет ведра. И пусть отблагодарит вас за это чем-нибудь крепким и тяжелым великий святой Перкеле.

Не знаю, как это у меня получилось, но он, кажется, так и не понял моего намека, потому что ответил мне

тем же тоном пополам со смехом:

– О, ведро-то я вам игнорирую хоть сейчас, невзирая на ортодоксальность. На этот счет можете быть в

полном симпозиуме. И да пребудет над вами благословение пресвятого сатаны и всего небесного синклита.

Да. Так вот обстояло здесь дело с применением вежливости. Все окончательно прояснилось для меня на

этот раз. Выходит, что напрасно я так долго терзал тот стародавний разговорник, извлекая из него подходящие

для вежливых оборотов слова. Не заслуживали они здесь моих стараний, эти невежественные русские. Не

доросли они еще до понимания всех тонкостей западной вежливости. Когда-то, может быть, она как-то влияла

на них, позволяя крутить ими туда-сюда. Но то было при другой, более податливой власти и при других, более

культурных поколениях. А теперь, после своей революции, они снова впали в дикость, и воздействовать на них

надо было каким-то иным путем. Но каким? Кто взялся бы определить этот путь? Мне предстояло его

определить. И, применяя новый способ, я сказал Петру:

– Ладно, Петя. Дай мне кружку воды, если найдется, и я пойду.

Он вмиг сорвался с места и, сказав мне: “Сию минуту”, – быстро зашагал к той машине, откуда

тянулись кабели в нутро его экскаватора. Так подействовал на него мой новый способ. Вернулся он с кружкой

воды. Предупредив меня, что она, к сожалению, тепловатая, он спросил:

– Вот вы, Алексей Матвеевич, сказали: “Пойду”. Куда это вы собираетесь пойти?

Я ответил:

– Туда, откуда пришел. В Сталинград.

Он удивился:

– В Сталинград? Сейчас? Глядя на ночь? Да вы туда и до утра не дойдете.

– Дойду как-нибудь или доеду, если попутная машина подвернется.

– Никуда вы не пойдете и не поедете.

– Почему не поеду?

– Да потому. Кто вас пустит?

– А кто меня удержит?

– Я удержу.

– Вот как!

– Да. А если не справлюсь, то парней своих кликну. И тогда мы скрутим вас по рукам и ногам и

доставим куда надо.

Так собирались тут со мной поступить. Скрутить меня готовились по рукам и ногам, чтобы доставить

куда надо, то есть в такое место, откуда возврата не бывает. Запомните это на всякий случай вы, финские люди,

и не торопитесь повторять мой пример. Стоит вам довериться русским, как они угонят вас на машине в свои

сухие южные степи, где горячая желтая пыль будет забивать вам уши, рот и ноздри, и только одна кружка

тепловатой воды перепадет на вашу долю в конце знойного дня, спасая вас от верной смерти. Но я был не из

тех, кто легко сдается в опасности. Возвратив Петру пустую кружку, я спросил его без всяких обиняков:

– Куда вы меня доставите?

Он ответил:

– К нам в дом. Переночуете у нас, а там посмотрим.

– Ах, вот, значит, к чему клонилось дело. Так, так. Ну ладно. В конце концов, кто их знает, этих русских.

От них всего надо ожидать. Не одним, так другим они все равно вас доймут. Но меня им врасплох не взять

ничем. И, сделав вид, будто не ожидал ничего плохого, я сказал Петру:

– Ну, к вам в дом я, пожалуй, и на своих ногах дойду.

– То-то!

Он грозно тряхнул головой, погрозив мне пальцем. И мы посмеялись немного. Потом ему понадобилось

отлучиться ненадолго, чтобы передвинуть на новое место свою машину. А я присел в сторонке на желтую,

хрустящую траву, наблюдая за его действиями. Вот шевельнулись по бокам экскаватора толстые трубообразные

рычаги, медленно выдвигая вперед обе его ступни. И когда ступни опустились на землю, начал подниматься

вверх сам экскаватор. Удивительно было видеть, как эта четырехэтажная громада повисает в воздухе вместе со

стрелкой размером в две огромные сосны и с ковшом, способным вместить в себя дом старого Ванхатакки, как

проплывает она неторопливо на несколько метров вперед, сохраняя вертикальность, а потом опять опускается

на землю, освобождая ступни для нового шага.

Повторив таким порядком свои шаги еще три раза, экскаватор снова принялся копать канал. Снова над

моей головой задвигалась туда и сюда сорокаметровая стрелка, таская за собой в обе стороны огромный ковш,

то полный земли, то пустой.

43

Пока Петр передвигал свой экскаватор, я побродил немного вокруг, оглядывая степь. Багровое солнце на

западе постепенно опускалось к земле, готовясь уйти на покой.

И трудно было уловить из-за пыльного марева, в какой момент оно коснулось горизонта. Но, едва

коснувшись, оно уже пропало из глаз, и на землю надвинулись вечерние сумерки, которые оказались очень

короткими, уступив место ночной темноте.

Внутри экскаватора и вокруг него зажглись огни. Зажглись они также в разных других местах степи,

разбегаясь туда-сюда редкой цепью или скапливаясь в гроздья. И тогда только из корпуса экскаватора вышел

Петр. Наш путь к его дому тоже освещался редкими лампочками, укрепленными на шестах. Шли мы по

тропинке, уже мне знакомой, и привела она к тому самому поселку, который я уже видел.

По дороге Петр успел мне рассказать, по сколько кубометров грунта за сутки вынимает его механизм,

работающий в две смены, и сколько это составляет в месяц. Месяцы он тоже складывал вместе, заранее

предсказывая, сколько кубометров земли он поднимет за год. Получались, кажется, миллионы. Он с гордостью

говорил о них. А я многозначительно кивал головой и с удивлением восклицал: “Ого!”. Но удивления

особенного я не испытывал. И если бы он говорил о миллиардах кубометров, я точно так же произносил бы

свое “ого” и головой кивал бы не более многозначительно.

Подсчитал он, кроме того, сколько секунд удается ему выиграть на каждом движении стрелки, начиная от

выемки грунта, переноса ковша в сторону от середины котлована и до нового погружения ковша в котлован.

Достигается это тем, что ковш опускается и поднимается на тросах во время движения стрелки и даже землю

выбрасывает на ходу. Здесь я тоже покивал немного и сказал: “Да, это ловко придумано”.

В то же время я не знал, чему надлежало выказать больше удивления: тому ли, что он собирался

передвинуть с места на место миллионы кубометров земли, или тому, что у него не пропадала даром ни одна

секунда. И если бы он сказал, что его ковш вынимает за один раз не семнадцать кубометров, а сто семнадцать и

тратит на это не сорок секунд, а всего одну секунду, то и тогда я с тем же умным видом сказал бы свое “ого” —

и только. Таким неподатливым сделался я на их пропаганду. Не удавалось нм ничем поразить мой ум, как они

ни старались.

И если бы их экскаватор оказался во много раз выше ростом и даже задевал своей стрелкой облака и

звезды, сбивая их время от времени на землю, я и тогда не выказал бы особого удивления. Мало ли, до чего они

способны дойти в своих попытках втереть очки заезжему гостю.

Вот приехал в их страну одинокий финн, и, стараясь его удивить, они поскорей соорудили этот

экскаватор, затратив на него все свои силы и средства, накопленные за десятки лет. Все опустело и оголилось в

их стране после того, как он был сделан. И чтобы заезжий-ти гость не догадался об этом, они пустили ему

степную пыль в глаза. Вот как обстояло дело с их экскаватором, если вникнуть в самую суть предмета, как это

умел делать многоумный, проницательный Юсси Мурто.

Поселок был освещен тем же манером – лампочками, подвешенными на шестах, между которыми

тянулся гибкий черный кабель. Помимо самого поселка, скопление огней виднелось также по его задворкам и

кое-где в отдалении от него. Там еще гудели моторы и перекликались людские голоса.

Подойдя к одному из домиков, мы поднялись на две ступеньки и очутились в маленькой кухне с одним

окном, с одной лампочкой и газовой плиткой в углу. Из кухни дальше вели две двери: одна прямо, а другая в

боковую комнату. Петр постучался в боковую дверь, и на стук выглянула Людмила. Она была такая же, какой я

видел ее в конце весны, – полная свежести, мягкости и нежности. Но загореть успела не меньше своего Петра.

И вдобавок срезала косы. Вместо них вокруг ее головы вились короткие густые кудряшки. Выглянув на кухню,

она спросила Петра:

– Ты что это стучаться вздумал, как посторонний?

Он отступил в сторону, кивая на меня. А я сделал шаг вперед и, применяя свой новый способ обращения,

сказал без всяких вежливых добавлений:

– Здравствуйте, Людочка!

И, может быть, подействовало именно то, что я отбросил вежливость, с которой мне у них так не везло.

Вместо осуждающего взгляда и упрека в грубости я встретил совсем другое. Она вскричала радостно: “О,

Алексей Матвеевич!”. И бросилась ко мне, протянув руки. Не знаю, что она хотела сделать своими нежными

руками, может быть, обнять меня. Почему бы нет? Но я не догадался об этом и протянул ей только одну руку.

Как это я не догадался! Эх! А она схватила мою руку в обе руки, как это незадолго до того сделал Петр, и,

сжимая ее, втянула меня в комнату. Там она спросила:

– Вы к нам прямо из Ленинграда?

Я подумал секунду, сам еще не уяснив толком, прямо я оттуда или не прямо. Но потом все же ответил:

– Да…

Она еще больше обрадовалась:

– Ой, как хорошо-то! Прямо из Ленинграда к нам в степь! Я даже чую запах Ленинграда. – И она

повела носом перед моим лицом. – Да, да, да. Не смейся, Петя. Тебе его не учуять. Тебе твой шагающий на

ноздрю наступил. Верно, Алексей Матвеевич? Ну, как он там здравствует?

– Кто?

– Да Ленинград же! Жив-здоров? Цветет, растет?

– А-а, Ленинград! Жив-здоров, конечно. А что ему сделается? Стоит, как стоял, а река Нева его

обмывает. После того, что он перенес, ему теперь, надо думать, все нипочем. Он вам привет просил передать.

– Кто?

– Да Ленинград же!

Она засмеялась и спросила:

– Каким образом?

– А очень просто: нагнулся к моему уху на вокзале и сказал: “Привет красавице Людмиле”.

– Вы шутите, Алексей Матвеич. Петя, не верь ему, он шутит. Не посылал мне Ленинград привета. Я едва

знакома с Ленинградом, хотя родилась и выросла в нем. Я до сих пор даже не знала, что такое Ленинград. Я

только здесь понемногу стала понимать, что он такое, наш милый, дорогой, бесценный, единственный в мире,

неповторимый Ленинград. А он меня и того меньше знает. Не посылал он мне привета, Петя. Шутит Алексей

Матвеич. Зло шутит. Он и с тобой может этак пошутить. Так что берегись его, Петенька. Нехороший он.

Коварный он. – Говоря это, она крутилась по комнате в своем коротком легком платье, то передвигая что-то на

столе и на подоконнике, то поправляя одежду на вешалке, то заглядывая в шкаф. Я заверил ее:

– Нет, с Петей я шутить не намерен. С ним у меня только серьезные разговоры могут быть. И от этих

разговоров ему скоро не поздоровится.

Она сказала:

– Вот видишь, Петенька, что тебе грозит. Не завидую я тебе. – И, придвинув ко мне какое-то подобие

табурета, добавила: – Вы хоть сидя эти разговоры ведите, Алексей Матвеич, чтобы мне не так страшно было.

И за недостаток мебели уж не взыщите с нас. Я знаю, вы строги в вопросах быта. Но это временные неудобства.

Я спросил:

– А когда будут удобства?

Она ответила:

– Не знаю. Но скоро. Очень скоро, я надеюсь.

Я сказал:

– Через сто лет, например?

Она возразила:

– Нет, зачем же. Значительно раньше. Это вопрос нескольких лет, я думаю.

– Нескольких лет? И, стало быть, через несколько лет в этой комнате появятся удобства, то есть один

настоящий стул?

– Нет, не стул, конечно. И не обязательно в этой комнате. Может быть, совсем-совсем в другом месте.

– А где будет ваше другое место?

– Не знаю. Где-нибудь на новом объекте, на новой стройке.

– На новой стройке? Значит, на новой стройке вам уже приготовили новый дворец с лифтом и

рестораном?

Они оба засмеялись, и Петр сказал:

– Не пришлось бы нам самим предварительно выстроить этот дворец.

– Самим выстроить? Но зато потом уже вы непременно в нем навсегда останетесь жить?

Петр улыбнулся, почесав у себя в затылке. А Людмила решительно тряхнула своими короткими русыми

кудрями, посветлевшими на южном солнце, и сказала:

– Нет, не останемся мы в нем жить.

– Почему?

– Да просто потому, что не захочется.

– Не захочется жить во дворце?

– Ага. Лучше в это время где-нибудь еще один новый дворец строить. А потом еще и еще.

На это я не нашелся что сказать и только развел руками. Они опять посмеялись немного и, уйдя в кухню,

пошептались там о чем-то. Выглянув оттуда, Петр сказал:

– Как вы, Алексей Матвеич, относительно освежиться? Давайте-ка я вас выведу на чистую воду для

предварительного с ней ознакомления, с водой то есть.

И он вывел меня на чистую воду позади дома, где теплый сухой ветер, несущий пыль, казался слабее.

Отлучившись на минутку, он принес ведро свежей колодезной воды и поставил его на опрокинутый ящик.

Людмила вынесла нам кружку, два чистых полотенца и розовое мыло в голубой мыльнице.

Для начала я вдоволь напился холодной вкусной воды, а потом скинул пиджак, стянул рубашку с

галстуком и подставил Петру ладони. Он поливал мне из кружки, а я смывал с головы и шеи пыль. Обтеревшись

полотенцем, я разулся, закатал штаны и таким же манером вымыл ноги, вытерев их, по настоянию Петра, тем

же полотенцем. А потом за кружку взялся я.

Когда мы вернулись в дом, на кухне вкусно пахло чем-то жареным. Людмила, хлопотавшая у газовой

плиты, отобрала у Петра оба полотенца и бросила их в таз поверх другого белья, приготовленного к стирке. А

он, пройдя в комнату, присел на минутку за стол, рассматривая разложенные на нем бумаги с чертежами. Стол

тоже был ненастоящий. Это была старая дверь, положенная на два пустых ящика из-под мыла. И сам Петр тоже