Текст книги "Другой путь. Часть 2"

Автор книги: Эльмар Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 44 страниц)

меня бы им надо было взять пример – и тогда не провалилась бы их попытка.

Один я сумел найти самый верный способ, как прибрать их к рукам, этих неподатливых русских! Один я

сумел без всяких препятствий проникнуть в их страну на такую глубину, на какую не проникал еще ни один из

тех, кто решался на них напасть. И не на танке я сюда к ним ворвался, не на бомбардировщике. Нет, я сказал им

всего несколько вежливых русских слов – и вот, пожалуйста: они уже мчали меня по своим равнинам, куда мне

было нужно. Как это сказано у их великого писателя Гоголя: “Эх, тройка! птица тройка…”. У меня она была в

руках, эта тройка. И я правил этой тройкой, как хотел.

Небольшая река блеснула впереди. Через нее строился новый мост. А пока он строился, машины должны

были спускаться к реке по обходной дороге, а дальше – через временный мост. И мы тоже понеслись вниз, не

замедляя хода, только ветер засвистел у меня в ушах. С той же скоростью взлетели мы с разгона на крутой

противоположный берег, откуда мне открылись новые просторы России, готовые отдаться моей власти. Ну что

ж, отдавайтесь, подчиняйтесь! Так и быть, приму все это под свою высокую руку. Эго-гей!.. Лети, машина!

Загребай русские равнины! Гони, Леха, или как тебя там, выполняй мою хозяйскую волю! Хип-хей!

Что-то вдруг хлопнуло под моими ногами, заставив меня вздрогнуть и оглянуться по сторонам. Это был

гулкий и хлесткий звук наподобие выстрела. Можно было подумать, что кто-то метнул гранату под колеса

машины и она взорвалась там, повредив какой-то механизм. Как бы то ни было, но машина сразу же слегка

накренилась влево, сбавила ход, а потом и совсем остановилась.

Вот какие тут истории случаются с машинами, когда на них едет финн. Запомните это на всякий случай

вы, финские люди, и когда вам приведется прокатиться по дорогам России, глядите в оба! Не верьте мирному

виду их полей, ибо за каждым зеленым бугром и кустом сидит у них человек с гранатой, выжидая случая, чтобы

мимо проехал финн. И когда мимо проезжает финн, они кидают в него гранаты и стреляют в него из чего

пришлось. Вот какова цена их заверениям в дружбе!

И разве после этого у меня повернется язык сказать, что в их стране все тихо-мирно и нет никакой

подготовки к нападению на других? Не повернется на это у меня язык, ибо разве не под мою машину метнули

они гранату с атомным зарядом?

Вот вышли из кабины Леха и его круглолицый приятель, выведя предварительно машину на край дороги.

Зачем они вышли из кабины? Они вышли, конечно, затем, чтобы стащить с кузова машины те куски, которые,

по их предположению, от меня остались после подстроенного ими взрыва, и сбросить эти куски с дороги в

канаву. Но не вышло, голубчики! Заговор ваш не удался. Я стоял в машине целый и невредимый.

И вдруг она вздрогнула. Это хмурый Леха ударил ногой по ее левому заднему колесу. И тут же сразу он

показал себя неожиданно очень разговорчивым. Жаль только, что я плохо понял его длинную речь. Он выложил

в один прием столько новых для меня русских слов, что я прямо-таки рот разинул, стоя в кузове и глядя на него

во все глаза.

До этого случая я полагал, что уже хорошо знаю русский язык. Нет, я еще не знал русского языка. Я

услыхал здесь такие редкие слова, которых еще не встречал в их словарях. И с этими редкими словами он

почему-то очень замысловато сплел разные другие слова, вроде таких, как “Христа”, “бога”, “переисуса”,

“врасхлест”, “вразгон”, “переучет”, “прозябание”, “лукоморье”, “дондеже еси”, “спаса”, “душу”, “мать”.

Конечно, это могло быть молитвой, но я привык считать, что молитву произносят обыкновенно более

тихим и кротким голосом. И в звуках этой молитвы я не уловил должного благоговения. Скорее даже наоборот.

И движения Лехи тоже мало походили на молитвенные. Складывал он свои пальцы никак не для крестного

знамения и крестом себя не осенял. Скорее он готов был осенить кого-то другого, а за неимением такого под

рукой хватил кулаком по борту кузова и ногой пнул еще раз левое заднее колесо с такой силой, что встряхнулась

вся трехтонная машина вместе с грузом, заставив меня крепче ухватиться за край борта.

Сделав это, Леха повел вокруг разъяренным взглядом, сверкнув попутно и на меня белками расширенных

глаз, и вдруг пошел прочь с дороги прямо через канаву в поле. А поле это было клеверное, и тянулось оно

далеко, куда едва хватал глаз. Он прошел по этому полю метров пятнадцать, утопая едва ли не по бедра в его

красно-зеленом благоухании, и там скрылся, кинувшись ничком в клевер.

Я оглянулся на его товарища. Тот, ни слова не говоря, тоже смотрел ему вслед, а потом тяжело вздохнул и

присел у кабины на подножку. Я протянул ему раскрытую пачку “Казбека”. Он взял одну папиросу и, глядя

мимо меня в поле, сказал как бы в оправдание поведения Лехи:

– Война его попортила. А был парень – во! Славный такой, душевный, мечтательный, и даже стихи

писал. Все война, будь она проклята!

Я промолчал в ответ на это. Когда речь заходит о войне, да еще в той стране, с которой ты сам воевал, то

лучше промолчать. Отойдя немного в сторону, я присел на травянистый край дороги, уперев каблуки своих

новых туфель, уже слегка стертые ходьбой, в зеленый скат канавы. Так мы просидели некоторое время, глядя с

высоты дороги на клеверное поле, откуда волнами шло благоухание. Потом я спросил круглолицего:

– А мы долго тут стоять будем, извините в склонности, пожалуйста?

Опять я некстати ввернул вежливость. Из-за нее он явно не сразу меня понял, а когда понял, то не сразу

ответил и сперва кинул взгляд на клеверное поле. В это время из гущи красных пушистых цветов высунулись

вверх колени Лехи в черных штанах. Это означало, что он уже успел там повернуться на спину. И только увидев

эти колени, круглолицый ответил:

– Нет, недолго.

И действительно, скоро одна из ног Лехи, обутая в сапог с коротким голенищем, вскинулась вверх и легла

своим сгибом на колено другой ноги. В этом положении она задержалась на некоторое время, шевеля ступней.

А потом исчезли сразу обе ноги, и вместо них над красными головками клевера поднялась взлохмаченная

голова самого Лехи.

Молча подойдя к машине, он сунулся в кабину, извлек из-под сиденья домкрат и, подставив его под

заднюю ось, ближе к левому колесу, неторопливо заработал рычагом. Когда ось приподнялась на нужную

высоту, он снял колесо, положил его на землю, вытянул из-под покрышки камеру и уселся с ней на подножку

машины. Пока он зачищал напильником резину, чтобы ее лучше прихватило клеем, я подошел к нему с

раскрытой пачкой “Казбека”. Но он сказал: “Ваши слабые”, – и закурил что-то свое.

Накачивали они камеру по очереди. Я тоже хотел им помочь, но круглолицый сказал:

– Ничего, обойдемся. Не беспокойтесь.

Лица у них блестели от пота. Водитель снял рубашку и работал в одной майке, но даже она у него

взмокла на спине и на груди. Его тело уже успело где-то загореть, хотя и слабее, чем лицо. И странно было

видеть при такой худощавости его лица крупные, налитые силой мускулы рук. Когда его рука сгибалась в каком-

нибудь усилии, направленном вверх, то главный мускул на ней становился по размеру почти таким же, как его

лицо. Широкий вырез у старой майки открывал почти всю его грудь, и когда он наклонялся, то в левой части

груди виднелся застарелый продолговатый шрам.

Скоро покрышка у колеса, лежавшего на земле, вздулись и натянулась. Леха обстукал ее молотком,

потрогал ногой и еще раз взялся за насос. Но не успел он качнуть и десяти раз, как вдруг опять раздался гулкий,

стреляющий звук, а вслед за этим колесо у ног Лехи сердито зашипело, словно потревоженное змеиное гнездо.

Леха выпрямился и в первый момент не проронил ни слова, только надавил ногой на покрышку, которая

легко сплющилась, не переставая шипеть. И тут его рот раскрылся для новой громовой речи, из которой я опять

очень мало понял. Зато теперь я вполне убедился, что это не было молитвой, хотя он и поминал господа бога и

даже распрогоспода. И, поминая их в разных новых сплетениях непонятных для меня слов, он швырнул на

дорогу насос и рванул кверху тяжелое колесо, с силой опустив его затем ребром на землю. И пока оно

раздумывало, стоя на ребре, в какую сторону свалиться, он пнул его ногой, заставив свалиться под кузов

машины.

И опять я увидел боковым зрением страшные белки его глаз, но не пытался взглянуть на них прямо. Его

товарищ тоже, хотя и выражал всем своим видом укоризну по поводу его замысловатой речи, но в лицо ему не

смотрел, остановив свой взгляд где-то на уровне его груди, тронутой легкой порослью светлых волос.

А потом все повторилось. Леха шагнул через канаву и снова надолго скрылся в клевере. За это время его

круглолицый товарищ сходил за насосом, лежавшим в пыли дороги, снял с колеса покрышку, взял в руки камеру

и осмотрел ее. А когда колени Лехи высунулись наконец из клевера, он с камерой в руках направился к нему,

поясняя на ходу скороговоркой:

– Тут совсем пустяк, Леха. Это та старая прореха, помнишь? Ты, наверно, задрал нечаянно край

заплатки, пока чинил. А твоя новая заплатка цела. С ней полный порядок! Вот, смотри сам. А эту мы сейчас в

два счета…

Колени Лехи опять утонули в клевере, и вместо них появилась его голова. Покосившись недоверчиво на

обмякшую камеру, он выбрался из клевера и вернулся вместе с круглолицым к машине, где принялся с прежней

неторопливостью за новую подклейку.

А время шло. Круглолицый то присаживался у канавы, то прогуливался взад и вперед по краю

клеверного поля, поглядывая на солнце, которое уже приготовилось опуститься за отдаленный лес.

Остановившись возле Лехи, он сказал:

– Ну и аромат! Никаких тебе тут ни духов, ни экстрактов не надо.

Леха промолчал. А круглолицый втянул ноздрями еще раз клеверное благоухание и добавил негромко,

как бы про себя:

– На таком поле и заночевать не обидно.

Но тут Леха сказал ворчливо:

– В Семкинском лесу будет лучше. Возле родника.

Круглолицый живо к нему обернулся:

– Ого! Так и ты уже примирился с ночлегом-то?

– Плевать.

– Правильно! А утром как двинем пораньше – так до семи дома будем. Какая разница? Верно?

Из этого разговора я понял, что моя встреча с женщиной опять на какое-то время откладывалась. Так оно

и получилось. Когда мы наконец тронулись дальше, солнце уже зашло, окрасив край неба над лесом в

оранжевое сверкание. А когда мы достигли леса, нас окутали сумерки. Дорога в лесу была ровная, песчаная, с

едва заметными канавами по бокам. Но проехали мы по ней недолго. Скоро машина свернула с дороги,

переехала через канаву и некоторое время шла между деревьями, давя колесами сухие ветки и зеленый

брусничник, а потом описала дугу и остановилась у небольшой реки, через которую нам еще предстояло

переехать.

Я спросил круглолицего:

– Ночевать будем?

Он ответил:

– Да. Фары нас подвели. Аккумуляторов нет. Новые везем, но их еще зарядить надо.

– А далеко еще?

– Километров семьдесят без малого.

– Ого!

– Ерунда. За час-полтора домчим.

Я кивнул и, отойдя в сторону, прилег на траву под березой. Ночь предвиделась теплая. Вытянувшись на

земле, я старался сохранять неподвижность, чтобы не запачкать зеленью травы свой новый костюм. Как-никак в

нем готовился я предстать перед моей женщиной, и не хотелось мне показаться ей неряхой! Удивительно, как

далеко она успела заехать. И все-таки я ее настигал! Мало того, я уже давно стоял бы перед ней, будь исправно

у машины левое заднее колесо. И как она ахнула бы, увидя меня! А я сказал бы, как ни в чем не бывало:

“Здравствуйте, Надежда Петровна”. Она воскликнула бы удивленно: “А вы какими судьбами здесь, простите в

откровении?!”. Или что-нибудь в этом роде. И я ответил бы: “А я здесь живу, в колхозе, хе-хе!” – “То есть как

живете? Неужели живете? Когда вы успели поселиться?” И так далее. Тогда я сказал бы: “Нет, я ради вас сюда

приехал. Я сказал, что приеду к вам, – и вот, как видите, приехал”. – “Но вы же могли не найти меня среди

наших необъятных просторов”. – “О, я вас везде найду, потому что моя любовь к вам такая великолепная,

врасхлест лукоморье дондеже еси, что перед ней ничто не устоит. Вот я заставил двух русских парней гнать за

вами машину день и ночь – разве это не доказательство? После такого доказательства вам ничего больше не

остается, как согласиться. И, кроме того, я теперь совсем перевоспитался, загорелся, вдохновился и

воодушевился всякими там стройками, как у вас водится, и даже сам победил в соревновании на четвертом

этаже. (Ну, про пятый не обязательно.) И насчет новаторства тоже. Новое зерно мне, конечно, не придумать и

резец какой-нибудь особенный, но что касается рубанка или там топора, то к ним я сумею применить свою

изобретательность. Я их так разделаю, что они сами себя не узнают”. Такую речь произнес бы я перед ней в тот

день, если бы не левое заднее колесо. А ей осталось бы ответить на это только одно: “Ну, если так, то я

согласна”.

Лежа под высокой березой и вглядываясь сквозь ее густую листву в темнеющее вечернее небо, я подумал

о том, что вот и третий день моего отпуска кончился. За этот день меня особенно далеко унесло на юго-восток

от Ленинграда. Я пересек, наверно, половину России и находился теперь где-то в самом ее центре. Но дальше я

уже не собирался продвигаться. И хотя Россия готова была затянуть меня еще глубже в свои таинственные

недра, я на этом ставил точку. Хватит! Завтра повидаю свою женщину и отправляюсь по железной дороге в

обратный путь. Вот и все.

И пусть где-то там, дальше, высматривал меня тот страшный Иван, ему не суждено было меня схватить.

Напрасно он тянул ко мне через русские дороги, леса и поля свои железные лапы. Я проскакивал мимо него,

слава богу.

Но что-то еще должен был я вспомнить, прежде чем закрыть глаза на ночь. Что-то важное, о чем не раз

упоминал Иван Петрович. Ах, да! Насчет возможности дружбы русских с финнами должен был я что-то такое

сообразить, исходя из увиденного за день.

Но что я мог сообразить о дружбе с русскими, оглядываясь на проведенный с ними день? И в каких

признаках она проявлялась? В свое время Антеро Хонкалинна тоже твердил: “Мир и дружба”, – имея в виду

русских. А Юсси Мурто говорил: “Московская пропаганда”. Кто из них был прав? Проверить это выпало на

мою долю. Ведь недаром же сказал мне тот чиновник из их Министерства иностранных дел: “Разоблачайте

нашу подготовку к войне!”. А молодой Петр и Ермил Афанасьевич разве не в том же самом признавались мне

по секрету при каждом удобном случае? О, я умел распознать за их показной хитростью подлинную суть! И ты,

Юсси, можешь быть спокоен. Всем их проискам суждено было вскрыться под моим зорким глазом.

9

Прежде чем закрыть глаза на ночь, я поднял голову и еще раз кинул взгляд на тех, от кого мог ждать

всяких напастей по теории проницательного Юсси. Хмурый Леха рылся в механизме мотора, подняв капот. Что

он там делал? Закладывал бомбу, конечно, чтобы разнести меня в куски при следующем перегоне. Его

румянощекий товарищ разжигал костер, собрав для этого в кучу несколько пригоршней мелких сосновых

сучков. Для чего он разжигал костер? Для того, конечно, чтобы сжечь на нем то немногое, что от меня останется

после взрыва.

Вот как обстояли здесь дела. И ты, Юсси, можешь быть уверен, что я очень зорко и точно все подмечал,

как если бы пользовался твоими собственными глазами, столь схожими с глазами Арви Сайтури, когда дело

касается разоблачения русских. Пытаться видеть все глазами Антеро мне не было надобности, потому что где

ему до тебя! И вот, помня тебя, я вскрывал таким образом все махинации русских на каждом шагу, если считать,

конечно, что именно такую задачу имела моя поездка по их коварной земле.

Заложив бомбу, Леха закрыл капот и присел на подножку, вытирая паклей руки. Круглощекий подошел к

нему и, почесав свой заросший светлыми волосами затылок, сказал уныло:

– Н-да, с куревом того…

А Леха проворчал:

– Шляпы мы! Были в лавке и не вспомнили. У меня тоже из головы вон.

Я встал и, подойдя к ним, протянул свою пачку “Казбека”. Это выглядело так, будто я имел намерение

смягчить их сердца, жаждавшие свирепой расправы со мной. Леха нехотя взял одну папиросу. Я сказал: “А вы

все курите”, – и положил пачку на траву возле костра, где круглолицый уже раскладывал на газете закуску,

состоявшую из печеной рыбы, свинины и колбасы. Помимо закуски, он поставил на газету также бутылку водки

размером в половину литра и при этом вопросительно взглянул на Леху. Тот сказал, выпустив изо рта дым

папиросы:

– Ничего, проспимся.

Круглолицый кивнул и ласково шлепнул по дну бутылки ладонью, заставив таким образом пробку

вылезть из горлышка ровно настолько, чтобы ее можно было захватить пальцами. Наполнив жидкостью два

маленьких стаканчика, оп спросил меня:

– Не желаете ли составить нам компанию?

Но я ответил:

– Нет, спасибо.

– Ну, дело ваше. Тогда хоть перекусите малость. Вот, пожалуйста.

Я поколебался немного, но потом решил, что имею право взять что-нибудь как бы в обмен на свои

папиросы. Решив это, я принял из его рук изрядный кусок белого хлеба с колбасой и вернулся к своему месту у

березы. Там я присел на траву, стараясь не помять новых брюк, а когда покончил с булкой и колбасой, прилег на

том же месте лицом вверх. Сквозь листву березы я видел, как в темных провалах неба среди редких темных туч

понемногу загорались вечерние звезды.

Те двое тоже недолго пировали возле костра. На каждого из них пришлось по три стаканчика. А на

закуску налегал главным образом румянощекий. Леха поднялся с места первым и пересел поближе к реке. Сидя

на зеленом склоне берега, он покурил немного, прислушиваясь к журчанию воды, а потом стал что-то

вполголоса напевать, не забывая поглядывать и на звезды. Как видно, водка сумела расшевелить и его хмурое

сердце. Я прислушался к тому, что он про себя напевал. Это было подобие песни, у которой то и дело менялся

мотив, а слова располагались примерно так:

Два крутых зеленых берега

несли голубую струю.

Она звоном своим наполняла

всю тенистую рощу мою.

На ту сторону вышла девушка.

Она что-то сказала мне,

но слова ее утонули в голубой и звонкой волне.

Плотину принялся я строить.

Работа была трудна.

И много огня поглотила

из моего сердца она.

Но вот готова плотина,

И вот я на том берегу.

И девушку ту зову я,

что в сердце своем берегу.

“Выйди ко мне навстречу

при свете вечерней зари

и то, что струя заглушила,

снова мне повтори”.

Но к парню другому прильнула,

не дождавшись меня, она.

И огнями моей плотины

их радость озарена.

Эй, сердце, ты что заныло?

Ты о сделанном но жалей!

Хватит в тебе заряда

еще на миллионы огней.

Знай создавай плотины,

знай зажигай огни,

пока не поймет иная,

где родятся они.

Что-то вроде этого он тянул про себя втихомолку, глядя через речку в густоту леса, над которым все ярче

разгорались звезды. Некоторые места своей песни он повторял, переставляя слова и фразы. Видно было, что все

это он сочинил тут же, на месте. Тут же он и улегся скоро, обратив лицо к звездам. А его круглолицый товарищ

вытянулся под соснами, бросив предварительно в костер газету с остатками закуски.

На этом нам бы и успокоиться до утра. Но разве у них тут можно надеяться на покой, если все они только

тем и заняты, чтобы скорее подготовить нападение на весь остальной мир, убрав предварительно с дороги

попавшего к ним в лапы финна? Не успел я задремать, как одна из машин, проскакивавших время от времени

мимо нас по дороге, остановилась и погасила фары. Водитель ее, выпустив из радиатора горячую воду,

направился к речке с ведром за свежей водой. Люди, сидевшие в кузове, спустились на землю и подошли к

нашему костру будто бы для того, чтобы покурить и поразмяться, а на самом деле для того, чтобы тут же

сговориться, как бы удобнее покончить со мной. Кто-то из них сказал для отвода глаз:

– Опять завтра должна быть хорошая погода. Небо почти совсем чистое.

На это наш Леха проворчал:

– Где же оно чистое, если все звездами засорено?

Круглолицый, еще больше раскрасневшийся от огня и водки, приподнялся на локте и, кивнув головой в

направлении Лехи, сказал с восхищением:

– Во дает! Видали? Звезды для него – мусор…

Но присевшие по другую сторону костра три человека не поддержали его восхищения. А самый пожилой

из них, с обритой головой, сказал, раскурив трубку и разглядывая небо между ветвями сосны:

– Засорено, вы говорите, молодой человек? Смотря как понимать засоренность. Если бы с такой же

густотой расположились в вашем доме пылинки, то на весь дом едва пришлась бы одна пылинка.

Круглолицый сказал со смехом:

– Ого! Ничего себе пылинки! Такая пылинка как бабахнет!..

Пожилой человек ответил ему:

– Не тревожьтесь. Не бабахнет. Для этого они слишком разумно устроены.

Но тут опять вставил свое слово Леха. Он сказал:

– А наше Солнце они зацепили, тоже исходя из разума?

Здесь круглощекий опять не замедлил качнуть в его сторону головой, изобразив на лице восторг. Но

пожилой человек, затянувшись из трубки, ответил все так же спокойно и неторопливо:

Вы имеете в виду теорию Джинса, предполагающую случайное рождение нашей планетной системы?

Промчалась якобы некогда мимо Солнца какая-то гигантская звезда и подействовала своим притяжением на

поверхность Солнца. Солнце изрыгнуло часть своей огненной туманности в направлении звезды, и из этой

туманности родились потом наши планеты. Но сейчас это опровергается. Новая теория утверждает, что не

могло быть таких случайностей в мироздании, где все закономерно. Новая теория советских ученых объясняет

происхождение небесных тел из космической пыли, которая всегда присутствует в той или иной степени

насыщенности на разных участках вселенной.

– Я против новой теории. Но желаю быть порождением пыли. Желаю происходить от звезды. Вот хотя

бы от этой. Как ее? Сириус?

Это сказал наш Леха, дав тем самым своему круглолицему приятелю повод еще раз уважительно

подмигнуть в его сторону сидящим у костра. Но пожилой человек ответил:

Нет. Сириус вы можете увидеть только зимой, да и то на юге.

На это Леха ничего не сказал больше, продолжая разглядывать небо. И все другие тоже молча сидели у

костра, высматривая звезды между вершинами сосен и берез. Только пожилой человек неторопливо добавил к

сказанному:

– Между прочим, Сириус оказал большую услугу историкам древности в установлении правильной

хронологии. Как известно, древние египтяне начинали свой календарный год с утреннего восхода Сириуса. Это

совпадало у них с началом разлива Нила. Древнеегипетский календарь делился, как и наш, на 365 дней, но не

имел високосного года. Отсюда у них ошибка в четвертую долю суток ежегодно. А в течение 1460 лет эта

ошибка составляла целый год, после чего утренний восход Сириуса опять совпадал с первым днем нового года.

Римский писатель Цензорин отметил, что утренний восход Сириуса наблюдали в 139 году нашей эры.

Следовательно, такие же дни с утренним восходом Сириуса были в 1321 году и в 2781 году до нашей эры. И

когда историкам случалось находить в древних записях упоминание об утренних восходах Сириуса, они по

этому упоминанию устанавливали дату. Допустим, в каком-то древнем папирусе сказано, что на седьмом году

царствования Сенусерта Третьего утренний восход Сириуса праздновался в шестнадцатый день восьмого

месяца. Иначе говоря, это двести двадцать пятый день от начала года. За сколько же лет могло произойти такое

отклонение от календаря? За девятьсот лет. Отнимают это число из 2781 и устанавливают, что седьмой год

царствования Сенусерта Третьего приходился на 1881 год до нашей эры. А опираясь на эту найденную дату,

историки нащупывают и другие. Так помогают нам писать историю даже звезды.

И опять все подняли глаза вверх. А кто-то из сидевших у костра сказал:

– Да, Египет. Узкая живая ниточка среди знойной пустыни. Страна древнейшей культуры. Подумать

только: чуть ли не пять тысяч лет назад она уже имела письменность, вполне развитые науки, государственное

устройство, сложную систему оросительных каналов!..

– Которые сейчас едва лишь начинают совершенствоваться.

Это замечание опять умудрился вставить Леха. И оно повлекло за собой такой разговор:

– Что ж удивительного. Под чужим сапогом не больно-то расцветешь.

– Не всем дано умение развивать такие темпы, как наши. Для этого необходимо сперва выбраться из

тесных рамок отжившего строя.

– За нашими темпами вряд ли даже Америке угнаться. Она вон свой Панамский канал тридцать четыре

года строила. Длина – восемьдесят километров. А мы свой стокилометровый Волго-Дон за два года

проложили.

– Да что там Волго-Дон! Через пять лет мы с помощью наших новых каналов оросим земли больше, чем

ее орошалось за все время существования человечества.

– Совершенно верно. Тут бы у нас и Америке не грех поучиться. Она тоже ох как нуждается во

вмешательстве человека в дела природы! У нее, например, насчитывается двадцать шесть миллионов оврагов…

Эрозия почвы распространена как нигде. Ее реки уносят ежегодно в океан три миллиарда тонн плодородной

почвы. А недавно там за один только день буря унесла на восток триста миллионов тонн черной плодородной

пыли. Вот бы куда ей свое внимание направить, а не на гонку вооружений.

– Но бывают же и у нас черные бури. В Сальских степях, например.

– Бывают. Но на то и направлены теперь все наши усилия, чтобы с этим раз и навсегда покончить. Вода

в наших южных степях сделает чудеса. А попутно мы и новые земли подымаем. Распахиваем и засеваем

пшеницей целинные степи на нашем востоке. Это дает нам около тридцати миллионов гектаров

дополнительной пахотной земли. Для наглядности скажем, что это в десять раз больше того, что обрабатывается

во всей Финляндии.

Эй, эй! Что он там сказал, этот бритый мудрец? Распахать больше Финляндии? Они собирались заново

распахать где-то у себя в десять раз больше земли, чем ее било распахано во всей Финляндии? Они тут не

рехнулись ли все, случаем? Распахать дополнительно к тому, что уже имели? Где это они надеялись найти

столько нетронутой земли? Вся Европа давно распахала у себя каждый свободный клочок, а они нашли где-то у

себя еще в десять раз больше, чем во всей Финляндии. И принялись распахивать попутно. Видал, Юсси? Только

попутно они принимались распахивать в десять раз больше того, что Финляндия распахала за многие сотни лет.

Ну и ну!.. Надо же такое придумать! Конечно, кое-кто мог по наивности этому поверить. Но мы-то с тобой

точно знаем, что тут ничего нет, кроме голой пропаганды.

Не знаю, как далеко зашли бы они в своем хвастовстве, если бы их водитель не наполнил к тому времени

водой радиатор. Наполнив его, он позвал их от костра к машине и затем повез дальше, к другим кострам, где

они могли повторить свою сказку о том, как они за одну весну распашут в десять раз больше земли, чем

Финляндия распахала за тысячу лет. И к этому они могли еще добавить что-нибудь о звездах, как у них часто

принято. Они даже могли пообещать слетать к ним. На словах они все могли, не так ли, Юсси? Они могли

пообещать слетать к этому Сириусу и пригласить его уточнить их историю, которая, как ты говорил, ни то ни се,

которая вовсе даже не история, а просто так, отклонение от истории. Да, мы с тобой хорошо знали, Юсси, что

они могли и чего не могли, и нам трудно было затуманить мозги подобными сказками.

Когда они отправились на машине рассказывать свои сказки в других местах, круглолицый подбросил в

огонь сухие ветки и сказал:

– Доклад о международном положении окончен, товарищи. Вопросы есть? Нету. Принимается к

сведению. А что, Леха, если нам своего пассажира тоже расшевелить? Может, и у него нашлось бы кое-что

доложить высокому обчеству?

Я скорее закрыл глаза и засопел носом. О чем я мог им доложить? О каменистой Кивилааксо? А что им

крохотная Кивилааксо после разговора о миллионах гектаров новой земли, о делах американских, об истории

всего человечества и даже о вселенной? Где им понять, что такое камни Кивилааксо, им, привыкшим смотреть

больше на звезды, чем себе под ноги.

Леха потянулся, закинув руки за голову, и сказал:

– Н-да!.. Маловаты наши познания. Ни к черту кругозор. И все война проклятая! Не дала нормально

поучиться.

Его товарищ посоветовал:

– А ты в книжечку кой-когда заглядывай для ради ликвидации пробелов.

– Да я и так заглядываю помаленьку.

– А ты не помаленьку. Вот я, например, почти целую книгу уже прочел.

– Почти целую книгу? О чем?

– О культурной торговле на селе.

– Молодец.

– Еще бы! Второй год читаю. В книге сотня страниц – не шутка!

– О-о! А еще что ты прочел за свою многогрешную жизнь?

– Больше ничего. Стану я мозги пачкать. Я и так умный.

– Даже слишком умный. Как будто я не видел у тебя дома библиотечки в сотню книг.

– Это у меня бумага для цигарок.

Пока они так переговаривались, кто-то вышел из леса и заскрипел ногами по песку, пересекая в нашем

направлении дорогу. Они умолкли, вглядываясь в темноту ночи. Я тоже осторожно повернул в ту сторону

голову и увидел при свете костра бородатого человека с ружьем за плечами. Вот кто мог оказаться

исполнителем задуманного против меня страшного дела. В этом даже сомнения не могло быть. И ты, Юсси, так

хорошо изучивший все козни Москвы, сам немедленно подтвердил бы мою тревогу при виде этого человека. У

него и вид был дикий и голос раскатистый, каким он и должен быть у тех, кто привык отправлять на тот свет

попавших к ним в лапы финнов. И этим громоподобным голосом он проревел на весь лес:

– А ну, кто тут умный? Подайте его сюда! Я из него ум-то повытряхну! Здесь не должно быть умных! В

своем лесу я самый умный – и никаких других! Здорово, Ляксей Ляксеич! А это кто с тобой? А-а, вижу, вижу.

Наш доморощенный Кит Китыч – живоглот. Спит, никак? Нет, не спит. Ну, давай лапу! – И бородатый

человек пожал им обоим руки.

Круглолицый сказал:

– Да, заснешь тут, пожалуй, если всякие бандиты лесные с ружьями шляются взад-вперед.

Бородатый проревел:

– Ты сам бандит. Сколько уже награбил в своей лавчонке вонючей, обдирая нас, бедных покупателей?

Вон щеки лопаются от легких-то хлебов. Закурить есть?

Тот указал на мои папиросы:

– Закуривай. Это нам пассажир пожертвовал на бедность.

– Какой пассажир? Ах, вот этот? А кто он такой?

– Не знаю. Из Волоховки к нам в колхоз едет. С депутатом каким-то встретиться должен.

– А-а. Ну что ж, покурим за его здоровье “Казбека” пачку. А потом и пограбим, если уж бандитом

назвали. С кого бы вот только начать? С пассажира, что ли? Велик у него багаж-то?

– Нет у него багажа совсем.

– Вот как! А может, пальтецо какое?

– Нет у него ничего. Весь тут.

– Н-да… Не разживешься. Придется костюм снимать.

Я подумал про себя, что если бы он снял с меня костюм, то не прогадал бы, конечно, потому что в