Текст книги "Другой путь. Часть 2"

Автор книги: Эльмар Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 44 страниц)

соединяла ее с этим домом. Вот какая ловкая догадка сложилась в моей голове! Но когда я вошел внутрь дома,

меня остановила пожилая женщина в платке и спросила строго:

– Вам кого надо, гражданин?

Я ответил, что мне надо депутата областного Совета, который приехал сюда сегодня утром.

Она ответила:

– Ничего не знаю. Учреждение закрыто. В конторах уже никого нет. Завтра к десяти утра приходите.

Я стоял, не зная, как быть. Только что появилась какая-то ниточка, за которую я мог ухватиться, и вот она

уже готова была оборваться. Женщина спокойно выжидала, когда я уйду. И вдруг она сказала:

– А вон секретарша идет. Спросите у нее.

Я загородил дорогу другой женщине, идущей к выходу, и сказал:

– Простите в осведомленности, пожалуйста, скажите, у вас не была сегодня женщина из колхоза “Путь

коммунизма”? Она депутат областного Совета.

Здесь вежливые слова возымели свое действие, и эта женщина оказала мне больше внимания. Подумав

немного, она вспомнила:

– Да, была. Но она уехала часа три назад.

– Куда уехала? Домой?

– Нет. По району. Впрочем, собиралась и в соседний район, в колхоз “Рассвет”. А уж оттуда, вероятно,

домой.

Говоря это, она вышла вместе со мной на улицу и там спросила:

– А вы к ней по делу?

– Да…

– Так поезжайте прямо в колхоз “Рассвет”.

– Это в другой район?

– Да. В своем районе вы можете ее не догнать. А в тот колхоз она обязательно поедет. И если вы ее

опередите, то там же и подождете. Кстати, тут машина есть из того колхоза. Вот она стоит с грузом возле Дома

крестьянина. Кажется, вторая или третья от края. Вы спросите там, которая из них едет до “Рассвета”, и

поезжайте вместе.

Она ушла, а я приблизился к машинам, стоящим возле Дома крестьянина. С грузом оказались три

машины. Наметив себе ту из них, на которой лежал самый большой груз, покрытый брезентом, я подошел

поближе. Это была трехтонная машина. Водитель копался в моторе, приподняв капот. Я спросил его:

– Скажите, будьте любознательны, вы не до “Рассвета” едете?

Не разгибая спины, он повернул ко мне худощавое загорелое лицо, при виде которого я понял, что он

чем-то рассержен. Водители часто бывают чем-нибудь рассержены. Такая уж это профессия. Обороты

вежливости для таких людей – пустой звук. Может быть, ему даже хотелось выругаться в ответ на мой вопрос,

но, увидав мой новый костюм и шелковую рубашку с ярким галстуком, он удержался от этого. Я спросил его

еще раз, уже без вежливости:

– Вы едете до “Рассвета”?

– Да.

Он сказал это так сердито, будто предлагал мне отойти прочь и не мешать ему. Но я не собирался

отходить прочь. У меня было слишком важное дело. Поэтому я сказал ему:

– Можно мне с вами поехать?

На этот раз он даже не повернул ко мне головы, подвинчивая что-то черными от масла и мазута пальцами

в глубине механизма, однако спросил:

– Куда?

Я ответил:

– К вам.

– В наш колхоз?

– Да.

– Но мы с грузом.

– Я вас очень просил бы, не откажите в извинении, пожалуйста.

На этот раз вежливость, кажется, тронула в нем что-то и он уже несколько мягче ответил:

– Не я хозяин.

– А кто хозяин?

– Придет скоро.

Я отошел немного в сторону и стал ждать хозяина. Он довольно скоро появился откуда-то из-за угла и,

пересекая улицу, крикнул еще издали:

– Леха! Пор-рядок!

Это был невысокий плотный парень, одетый в светлый дождевик, уже попачканный местами. Лицо его

было круглое и румяное, блестевшее от пота на вечернем солнце. И блеск этот как бы служил сиянием в

дополнение к той радости, которую его лицо выражало. Но лицо Лехи не отозвалось на его радость. Очень

худощавое и темное от загара, оно, должно быть, меньше было приспособлено для этого. На нем просто не

хватило бы места, где радость могла бы достаточно широко расплыться. Поэтому оно сохранило свою

выжидательную угрюмость. А круглолицый парень, подойдя поближе, объяснил причину своей радости. Он

сказал:

– Все нормально. Полную бочку обещает налить за наличные. Но только после восьми, потому что ему

предварительно отчитаться надо. Ну и я тоже не поскупился. Еще поросенка обещал из племенных сверх того.

Пускай откармливает. Колхозу-то не жалко. Все равно кому продать. А нам от этого двойная выгода.

Я подошел к ним поближе, выжидая момент, чтобы вставить свой вопрос. Но он все еще. восклицал,

стараясь развеселить своего Леху:

– А ведь здорово получилось, Леха, верно? В области не достали, а тут достали. Бензин, можно сказать,

не хуже авиационного. Уж с этим-то мотор не заест. Живем теперь. Недаром говорится: “Не имей сто рублей, а

имей сто друзей”. С каждого друга взаймы по сто рублей – и будет десять тысяч. Пор-рядок!

Он умолк на минуту, и водитель сказал, кивая на меня:

– Вот гражданину в наш колхоз нужно.

– В наш колхоз? – Круглолицый парень живо обернулся ко мне и, оглядывая мой костюм, спросил: —

А вы к нам по делу или как?

– По делу.

Он еще раз оглядел меня, но настроение у него не изменилось оттого, что кто-то навязывался к нему в

машину. Окинув глазом прихваченный брезентом груз, он сказал тем же веселым и довольным голосом:

– Ну что ж. Домчим как-нибудь. Закурить есть?

Я развел руками. Этого я не предвидел. Если бы предвидел, то купил бы папиросы специально для такого

случая. Пришлось ответить:

– Некурящий, к сожалению. Простите в соболезновании.

– А-а!..

Он произнес это с некоторым удивлением. Как видно, и он был не очень силен в понятиях вежливости.

Водитель протянул ему грязную надорванную пачку, из которой торчали концы папирос. Когда они закурили, я

спросил:

– А когда мы поедем?

Хозяин машины ответил:

– Рано. Часа в четыре, а то и в три. Вы где живете?

Я не понял, к чему был задан этот вопрос, и он пояснил:

– Я к тому, чтобы знать, близко ли вы от машины будете, чтобы не проспать.

– Как не проспать?

– А так. Ведь в четыре часа – это самый крепкий сон.

Я начал понимать, но спросил на всякий случай:

– Так вы завтра поедете?

– Ну да, а когда же?

И водитель проворчал, затянувшись папиросой:

– Я ему уже говорил.

Но я не помнил, чтобы он такое говорил. А хозяин машины успокоил меня:

– Ничего. К ночи домчим.

– К ночи?

Я опять изобразил удивление. Но в это время водитель сказал:

– Если левая задняя опять не подведет.

Круглолицый спросил:

– А ты подклеил?

– Подклеил. Да разве это клей? Это горе, а не клей.

– Ну, ничего, будем надеяться. А вообще пор-ря-док!

Я подумал немного и сказал:

– Так я приду утром.

– Пожалуйста. Только помните: не позднее четырех.

– Хорошо.

Я отошел от них, обдумывая про себя, где бы провести ночь. На этой улице стояли не только те дома,

которые назвал привезший меня в район водитель. Стояло много других домов. Я прошел мимо нового здания

школы. Дальше строилось еще что-то крупное с колоннами, должно быть театр. Через два дома от него стояла

новая трехэтажная гостиница под названием “Уют”. За ней возводился другой крупный дом в четыре этажа, с

балконами. А далее закладывался фундамент еще для двух домов.

И, глядя на глубокие траншеи, подготовленные для закладки фундамента, я вспомнил свой разговор с

молодым Петром, который так откровенно разъяснил мне, для чего у них закладываются фундаменты и

возводятся новые дома. Они возводятся у них для ведения войны. И здесь тоже шла у них, таким образом, к ней

подготовка. Но я не испугался их подготовки к войне и, смело войдя внутрь гостиницы, спросил насчет ночлега.

Так надо у них действовать. Пусть вы попали к русским, которые готовятся идти на вас войной, но если

вам понадобился ночлег, а рядом оказалась их гостиница – смело входите в нее и требуйте номер. Деваться им

будет некуда, и они вынуждены будут признать, что да, действительно, это здание обязано давать приют

приезжим людям, хотя бы даже финнам. Так случилось и со мной. Они не успели опомниться, как я уже задал

им свой вопрос. И что же? Пришлось им ответить:

– Да, пожалуйста. Вам общежитие или одноместный номер?

Вот как ловко я их припер к стенке с первых же слов. А дальше я снял, конечно, одноместный номер,

отдал им свой годичный русский паспорт и деньги за сутки вперед, а взамен получил ключ. Но прежде чем

подняться на второй этаж к себе в номер, я купил внизу в киоске пачку папирос “Казбек”, бритвенный прибор с

лезвиями, крохотное зеркальце, помазок, мыло с мыльницей и зубную щетку с тюбиком пасты. Прихватил я

также почтовую открытку и на этой открытке написал у себя в номере несколько слов Ивану Петровичу. Я

написал, чтобы обо мне не беспокоились, потому что задерживаюсь в глубине России еще на два-три дня.

Захотелось дополнительно посмотреть на русских людей, чтобы узнать, как у них тут насчет дружбы к финнам,

и все такое. О, я знал, что могло больше всего интересовать Ивана Петровича!

Но, выйдя на улицу, чтобы опустить письмо в почтовый ящик, я увидел, что та самая машина отъезжает

от Дома крестьянина. Что за дьявол! Вот она, оказывается, какая цена их дружбе! Опустив скорее письмо, я

поспешил туда, все еще не веря в их коварство. Но пришлось поверить. Это именно они отъехали. Их место в

ряду других машин возле Дома крестьянина было пусто. Машина шла поначалу не очень быстро, и первое

время я даже надеялся нагнать ее, прибавив шагу, но скоро отказался от этой попытки. Улица в том конце, куда

уходила машина, была разворочена. Шла прокладка подземных труб и подготовка к асфальтированию.

И тут мне вдруг пришло в голову, что, пожалуй, но для прокладки труб разворочена их улица, а для того,

чтобы помешать мне догнать уходящую машину. Вот какое открытие сделал я в своей умной голове. Это было у

них подстроено заранее, и теперь они выполняли подстроенное, срывая на мне все, что затаилось у них против

финнов. Они предвидели мое прибытие сюда и здорово к этому подготовились. Тут ничего не скажешь. Машина

отправилась к моей женщине без меня, а мне дорогу преградили глубокие окопы и цементные трубы. И после

этого какие могли быть разговоры о дружбе финнов с русскими? О войне тут надо было говорить, а не о дружбе.

Больше от них нечего было ожидать.

Так я раздумывал, следя глазами за тем, как машина колыхалась впереди по ухабам изрытой улицы. Я

надеялся, что ямы и канавы заставят ее остановиться. Но она не остановилась, а в конце улицы свернула в

сторону и совсем пропала из виду. Я тоже дошел до конца улицы. Она упиралась в молодой парк, занявший

целую площадь. Он был, как видно, разбит совсем недавно и предназначен для той же цели, то есть для помехи

мне. Как ни всматривался я вперед сквозь листву его молодых тополей, кленов, ясеней и лип, но увидеть

грузовую машину, обогнувшую парк, уже не смог. Злое дело, задуманное ими против меня, было доведено до

конца.

Что мне оставалось делать? Я посидел с полчаса в этом же парке на скамейке против цветов и газонов,

глядя на каменного мальчика, стоявшего посреди круглого цементного бассейна. Запрокинув голову, он дул в

трубу, направленную прямо вверх. Кто-нибудь стал бы меня уверять, что это обыкновенный, безобидный

фонтан, еще не совсем готовый к действию. Но я – то знал, что это за фонтан и какого рода гостинцы будут

вылетать из его ствола вместо воды, неся миру смерть и разрушение. Я видел теперь насквозь все их коварные

хитрости. Все, что они строили, было маскировкой и только видимость имело мирную, а в сути своей таило

угрозу и гибель всем, особенно финнам. И сами они так и смотрят, где бы скорей проявить свое коварство. Не

далее как полчаса назад я получил тому новое доказательство.

Отдохнув немного, я поплелся обратно в направлении гостиницы, старательно обходя на своем пути все

их траншеи и прочие явные признаки их приготовлений к нападению на другие народы. И что же я увидел,

проходя опять мимо Дома крестьянина? Та самая машина стояла в ряду других, как и прежде. Как же так?

Может быть, она и вовсе не трогалась с места? Чтобы проверить это, я подошел поближе. Оба они копались в

своем товаре, стоя в кузове машины. Увидав меня, круглолицый сказал:

– А-а, это вы! Гуляете? Хорошее дело. А мы тут уже за бензинчиком успели смотаться. Так не забудьте:

до четырех ждем, а там трогаемся.

– Да, да…

Вот как, значит, обстояло дело. Хм. Ну ладно. Мало ли что бывает! От них всего можно ожидать. Это

такой народ…

В гостинице я попросил дежурную по коридору разбудить меня в три часа утра, потом побрился,

вымылся в ванной и улегся в постель. И, лежа в постели, я подумал о том, что вот и второй день моего отпуска

миновал. Уже два дня я не сидел на месте, передвигаясь туда и сюда по их просторной России. И еще мне

предстоял по крайней мере один такой же день, если не считать обратной дороги в Ленинград. Вот и все, что

мне предстояло.

Да! Что-то еще должен был я сделать попутно за это же время. Что-то такое выяснить, очень важное, по

совету Ивана Петровича. Что бы такое обязан был я выяснить? Ах, да! Насчет пригодности русских к дружбе с

финнами требовалось от меня что-то такое установить. Ну что ж. Нельзя сказать, что они совсем непригодны

для дружбы. Кое в чем они могут и пригодиться. Вот сегодня, например, двое из них согласились подвезти меня

на грузовой машине до колхоза “Рассвет”, куда должна была приехать и моя женщина. И теперь они ждут меня,

ночуя прямо на улице, в то время как я сплю на мягкой перине под одеялом. Разве это плохо? Нет, это очень

выгодная дружба, когда тебя готовы везти, куда тебе нужно, а перед этим еще дают выспаться на мягкой

постели. И в такую дружбу, конечно, следует вступать с ними время от времени, особенно когда вам надо, чтобы

вас везли.

Не беда, что меня еще отделяли от моей женщины целые сутки. Зато как она обрадуется, когда застанет

меня в том колхозе! Она взглянет на меня своими красивыми черными глазами и скажет удивленно: “Неужели

это вы?” или что-нибудь в этом роде. И я отвечу спокойно: “Да, как видите”. Тогда она спросит: “Но как же вы

узнали, что я приеду сюда?”. И я отвечу: “Такой уж я колдун. Я еще не так вас удивлю, если вы пойдете за меня

замуж”.

И тут я начну ей говорить про всякие разности, что употребляются у них в таких случаях: и про то, как я

перевоспитался, и про четвертый этаж тоже. (Про пятый, конечно, не обязательно будет упоминать.) И насчет

своей симпатии к их коммунизму тоже вверну кое-что. И насчет изобретений. Без этого нельзя. Без этого у них

ни любовь, ни женитьба не получаются, судя по их романам. Но здесь еще придумать надо. Вот она входит,

например, в мою мастерскую, а я нажимаю кнопку, и после этого рубанок, стамеска и молоток пускаются в

пляс, а длинный фуганок встает на дыбы и тянет арию из какой-нибудь оперы. О, я знаю, чем их тут можно

взять! И когда я все это ей выкладываю, она вздыхает радостно и говорит мне наконец: “Ну, если так, то я

согласна”.

Да, все шло гладко в моих делах – чего там! И пусть где-то в глубине России подстерегал меня тот

страшный Иван – ему не суждено было меня зацапать. Напрасно он высматривал меня по всем дорогам,

возвышаясь где-то там над своими равнинами, – я не собирался попадать к нему в лапы. Мой путь был теперь

строго определен, и случайностей в нем больше не предвиделось. Я ехал прямо к своей женщине – и никуда

более. Ехал на машине, насчет которой уже договорился. А потом возвращался поездом обратно в Ленинград.

Все было для меня ясно, как шило в мешке, и никаких подноготных не предвиделось. Успокоенный этим, я

вытянулся под мягким русским одеялом и скоро заснул.

7

Проснулся я перед рассветом. Часы мои показывали десять минут четвертого. И в это же время я услыхал

стук в дверь и голос дежурной по коридору. Она сказала:

– Вставайте, гражданин. Вам пора.

Я оделся, умылся, рассовал по карманам все купленные накануне мелкие предметы и спустился вниз, где

получил назад свой паспорт.

Оба парня возле машины уже были на ногах, и круглолицый, увидя меня, сказал:

– Ага, вот и вы пожаловали. Пор-рядок! Можно трогаться.

И мы поехали. Я устроился в кузове грузовика позади товара, закрытого брезентом, а они – в кабине.

Первое время мне было довольно прохладно, и я даже пригибался, прячась от ветра, который создавался

быстрым ходом грузовика вперед, к востоку. Но постепенно там, впереди, на небо выкатилось огромное красное

солнце, обещая скорое потепление. На вид оно было точно такое же, какое выкатывалось по утрам и у нас в

Суоми. Оно неторопливо поползло вверх, как это делало по утрам и наше солнце. И кто знает, не наше ли это

финское солнце переместилось невзначай сюда? Будь здесь Арви Сайтури, он именно так и определил бы это

удивительное явление. И заодно он подметил бы, что и здесь по сторонам дороги мелькают самые доподлинные

финские деревья и кустарники: ель, сосна, береза, ольха, рябина. И только селения, успевшие неведомо когда

разместиться на обширных полях в окружении этих финских деревьев и под этим финским солнцем, были не

финские. Такая несправедливость была тут совершена произволом судьбы относительно Арви. Русские люди

незаконно заселяли эти места и, как видно, даже знать не знали о досаде Арви.

Но если Арви Сайтури зарился на эти края только издали, бессильный в них проникнуть сам, то я

проник. Вот каким хитроумным я оказался. Далеко ему было до меня! Он еще только в мечтах владел этими

землями, а я уже проносился по ним наяву. Я стоял в кузове русской машины позади товара, накрытого

брезентом, и обозревал с высоты своей позиции все эти просторы, заселенные по досадной ошибке судьбы не

теми, кто имел на них право, как утверждал Арви.

Следуя призыву ясного утра, они мало-помалу выходили из своих домов, направляясь на поля и луга, где

их ожидала сенокосная работа. А я летел мимо них, мимо домов, из которых они выходили, мимо полей и лугов,

на которые они направлялись, мимо лесов, болот, рек и озер, которые перемежались у них с этими полями и

лугами. Прямизна дороги позволяла машине идти с предельной скоростью, и уже за первые три часа она увезла

меня далеко в глубину России.

Ну и огромная же она была у них, эта Россия! Вот уже третий день подряд я проникал в нее все дальше и

все стремительнее. С непривычки мне показалось, что уже за первые два дня я пересек по крайней мере

половину российской земли. Но где там! Каплю в океане я пересек. На одной крохотной точке я, оказывается,

топтался эти два дня. Вот она когда только пошла развертываться передо мной по-настоящему, эта хитрая

страна, недоступная для измерения! Раскинувшись бог знает до каких пределов, она без конца раскрывалась и

раскрывалась мне навстречу, заглатывая меня все глубже в свои таинственные недра.

И странно было окунаться в эту неизведанную беспредельность, не встречая никакого противодействия с

их стороны. Так ли они отнеслись к Арви Сайтури, когда он сунулся к ним через границу где-то там, на севере,

во время войны? Они так его приняли, что он был рад унести обратно в Суоми целыми свои ноги. А я свободно

катил по их земле прямо в сердце России, и сами же они меня туда везли. Вот как надо уметь устраивать эти

дела!

Солнце поднималось все выше, набираясь все больше яркости и жара, нагревающего воздух, и скоро мне

уже незачем стало пригибаться от ветра. Он перестал меня холодить. Я мог теперь стоять в кузове машины

прямо во весь рост, подставляя ветру свою неприкрытую белобрысую голову, и обозревать еще более широкие

горизонты, которые с такой готовностью раздвигала на моем пути Россия. Да, надо было, оказывается, уметь к

ней подступиться, найти правильный способ обхождения с ней – и тогда обрабатывай ее как угодно. Арви не

сумел найти этот способ, а я сумел. Потому-то я и летел теперь свободно в глубину зеленых просторов России,

не встречая противодействия. Арви лопнул бы от зависти, увидя это.

В одном из встречных лесов машина остановилась возле ручья, и водитель сменил воду в радиаторе. Я

тоже спустился с кузова, чтобы поразмяться немного. Лес по бокам дороги стоял густой и высокий, бросая на

дорогу тень. Солнце еще не успело подняться высоко и потому только кое-где пронизывало густоту лиственной

и хвойной зелени своими утренними пологими лучами.

Здесь было тихо, если не считать птичьей музыки наверху и воркотни ручья в бетонном кольце,

протыкавшем дорогу поперек. И вид знакомых деревьев как бы нес мне успокоение, наводя на мысль о

близости этого места к Суоми или, уж во всяком случае, к Ленинграду. Но только что преодоленное мною

пространство было слишком огромно, чтобы так вот внезапно выпасть из памяти. Зеленые и голубые краски

этого пространства, тронутые после ночной свежести утренним солнцем, все еще переливались перед моими

глазами. И когда я подумал, что ведь это ни много, ни мало как новая сотня, а то и полторы сотни километров,

прибавленные к тем, что и без того далеко отодвинули меня от Ленинграда, – когда я об этом подумал, в груди

у меня что-то вдруг тоскливо заныло. И зачем только было моей женщине отправляться в такую даль!

Водитель тем временем повесил ведро на место и, подойдя к левому заднему колесу машины, пнул

несколько раз ногой, обутой в сапог, резиновую покрышку. Круглощекий хозяин машины подошел к нему в

своем расстегнутом дождевике и спросил:

– Ну как?

Тот пожал плечами и ответил:

– Кто ее знает…

Я тоже подошел к ним поближе. Мне следовало договориться с ними насчет платы за проезд, но как? Не

зная, с чего начать, я достал пачку “Казбека”, купленную накануне в гостинице, и протянул ее им в раскрытом

виде. Они взяли по одной папироске. При этом круглолицый сказал:

– Вы же не курите.

Но я ответил:

– Нет, отчего же. Курю иногда немножко.

Сказав это, я себе тоже воткнул в рот папиросу и прикурил от их спички. Круглолицый спросил:

– А вы к нам по какому делу, если это не секрет?

Я ответил:

– Мне с депутатом областного Совета надо встретиться.

– А разве он у нас?

– Да…

Он больше ни о чем не спросил, только взобрался на колесо, выдвинул из-под брезента ящик с товаром,

положил на него старую ватную куртку и сказал:

– Садитесь тут, если пожелаете. Так удобнее будет.

Я сказал ему “спасибо” и полез в кузов. А они вошли в кабину, но перед этим еще раз покосились на

левое заднее колесо грузовика.

И надо сказать, что косились они на него не зря. Оно дало себя знать в конце концов, хотя и успело

унести меня предварительно еще глубже в их нескончаемую Россию.

Ну и растянулась же она, эта Россия, по глади земли! Я слыхал, конечно, и прежде о ее размерах не раз и

видел на карте, но только теперь как следует понял, сколько места было ей уделено на нашей планете господом

богом. Я смотрел, как она вбирала меня в себя, отмечая мое появление шевелением ветвей в лесах и

колыханием зеленых колосьев на своих просторных нивах, и постепенно в мое сердце стала закрадываться

тревога: “До каких же пор это будет продолжаться? До каких пределов собирается она меня втянуть?”.

Опираясь руками о ящики, накрытые брезентом, я старательно вглядывался вперед, выискивая глазами

тот предел, до которого мне предстояло домчаться. Но какие пределы могут быть у России? В ней ли надеяться

найти пределы! Где угодно можно их пытаться искать, но только не там, где развернула на все стороны свои

непостижимые равнины Россия. Не было им предела – вот все, что я определил, усердно ворочая во все

стороны головой. Машина несла меня в беспредельность.

И тут вдруг до меня дошла истинная суть всего того, что со мной происходило. Я сообразил внезапно

своей умной головой, что меня неспроста затягивали в глубину России. Да, неспроста! Это было у них задумано

заранее. Обо мне дознались еще там, в районе, и там же было все подстроено с этой машиной. Вот как обстояло

дело. А собирались они со мной разделаться только за то, что я был финн. Другой причины не было. Правильно

сказал когда-то островитянин Ээту Хаапалайнен. Для них не имеет значения – какой финн. Лишь бы ты был

финн. А раз ты финн – значит, на тебе лежит ответ за все то неприятное, что русские приняли от финнов. Мне

и выпала эта невеселая доля – быть в ответе за все.

Но какова же тогда цена заверениям Ивана Петровича насчет русского дружелюбия к финнам? Грош была

им цена, потому что вот оно, их дружелюбие, как выглядело! Я испытывал его на собственной шкуре и мог бы

теперь очень обстоятельно рассказать о нем всем, кого это касалось. Только слишком поздно я спохватился.

Ветер свистел у меня в ушах от быстрого хода машины, и русские зеленые равнины проносились мимо,

заглатывая меня все глубже в свои бездонные недра. Я уже не помнил, сколько десятков селений промелькнуло

мимо меня справа и слева от дороги и на самой дороге. Не помнил, сколько мостов прогудело подо мной,

переброшенных через реки. Даже два небольших города проплыли мимо, подымив своими фабричными

трубами над вершинами лесов у самого горизонта. В такую даль они меня угоняли, чтобы тем легче разделаться

со мной.

Да, Юсси, ты был прав! И теперь я тоже вслед за тобой мог бы заявить в полный голос, что нельзя финну

попадать к русским. Стоит здесь, у них, появиться финну, как его заманивают в машину и мчат в глубину

России на растерзание. Вот как они поступают с финном, когда он попадает в их страшные лапы!

Я не садился на ящик, выдвинутый для меня круглолицым хозяином машины. Я понимал теперь, зачем

он его выдвинул. Он хотел, чтобы я сел и, сидя, перестал видеть что-либо, кроме высоких бортов кузова и

нагромождения товара под брезентом. Он хотел, чтобы у меня не зародились подозрения. Но я разгадал его

хитрость и продолжал стоять, принимая на свое лицо летящий навстречу коварный русский ветер и вглядываясь

прямо туда, где меня ждала лютая казнь. Вот какой я был смелый!

Попутно я обдумывал все то, что совершалось. Не обдумывать я не мог, потому что так уж устроены мои

мозги. Они всегда очень обстоятельно все обдумывают. Потому-то у меня все так ловко и гладко складывается в

жизни. И, обдумав, я спросил себя, не зовут ли этого круглолицего Иваном? Вот о чем я себя внезапно спросил,

и от этого вопроса холод пробежал у меня по спине. А вдруг это действительно было так? Пусть он и не очень

походил на того страшного Ивана, о котором говорил Арви, но мало ли? Потолстел человек немного от

спокойной жизни и под лишним грузом полноты стал ниже ростом. Только и всего. А этот рослый Леха, с его

хмурым худощавым лицом, – не побывал ли он в наших лагерях, да еще не в том ли, где начальником был

Рикхард Муставаара? О, теперь мне все стало понятно! Тут и таилась вся разгадка их странного поведения. И

тут было самое жуткое, на что я мог у них напороться.

Но если так, то приходилось позаботиться скорее о спасении. Не так прост я был, чтобы отдаться им в

лапы безропотно, как овца. У меня еще оставался выход, слава богу. Пока они сидели в кабине, я мог незаметно

ускользнуть. Вот что я себе наметил выполнить без промедления. И, наметив, я не стал тратить времени даром.

Взявшись руками за край кузова, я уже приготовился спрыгнуть с машины, но в это время она влетела в какой-

то крупный поселок и остановилась. А круглолицый хозяин машины, выйдя из кабины, сказал мне:

– Стоим полчаса.

– Как?

Я все еще держался за край кузова, готовый спрыгнуть. Но куда было теперь прыгать? Ему на голову? А

он добавил:

– Пообедать можете, если пожелаете. Вон там столовая.

И он повернулся ко мне спиной, направляясь к своему Лехе, который тоже в это время вышел из кабины.

Я перевел взгляд на Леху. Но и он вряд ли затевал против меня что-либо плохое. Он даже не взглянул в мою

сторону. Занятые разговором о каких-то своих делах, они оба вошли в сельскую продовольственную лавку,

перед которой остановилась машина. А я еще немного постоял в том же положении, глядя им вслед. Вот как

обернулось вдруг дело. Значит, как же это? Ага! Так-так. Ну, ладно. Мало ли что бывает. От них всего можно

ожидать, от этих русских.

Как бы то ни было, но я, конечно, не упустил случая пообедать в их сельской столовой, где первым

блюдом оказался суп из свежей зелени, вторым – кусок жареной свинины с картошкой и третьим – кофе с

молоком.

И опять мы понеслись дальше, пополнившись одним тюком, обернутым в рогожу, и двумя ящиками с

мылом. И опять, перед тем как тронуться, водитель ударил ногой по левому заднему колесу. А его круглолицый

товарищ сказал:

– Ты тише пинай, Леха, а то и в самом деле прорвешь.

8

Да, они не зря тревожились по поводу колеса. Дорога скоро стала портиться. Правда, груды щебня и

песка справа и слева показывали, что люди собирались ее чинить. Но пока еще на ней изрядно встряхивало. И

от этого доставалось не только колесам, но и мне. Да и солнце вдобавок все крепче припекало мою непокрытую

голову, подбираясь к правой щеке. Но я терпел все это, ибо помнил все время, что еду к ней, к моей женщине.

Не беда! Все шло как надо, чего там! К русской женщине я ехал, которая ждала меня и не могла дождаться. Ехал

в глубь России прямо к ней, и никакие силы уже не могли меня остановить. Вот как ловко я сумел тут все

провернуть! О, я еще кое-что стоил на этом свете!

Да, у них тут, оказывается, можно было развернуться, если действовать с умом. А я обыкновенно по-

иному и не действовал. Вот понадобилась мне машина, чтобы догнать мою женщину, и я уже мчался на ней. А

хмурый русский Леха вез меня – хотел он этого или не хотел. Так ловко я все это провернул. Захотелось мне

пообедать – и я пообедал, подкрепив свои силы их русской пищей, и теперь, с подкрепленными силами, готов

был на новые завоевания.

И опять я стоял в кузове машины, пролетая по России, которая для иных, может быть, казалась

таинственной и страшной, но не для меня. Я пролетал по ней, а она расступалась и расступалась передо мной,

не имея силы меня остановить. Придорожные кусты и деревья мелькали мимо меня справа и слева с такой

быстротой, что я не успевал их разглядеть. Прилегающие к ним луга и нивы проскакивали мимо чуть

медленнее. И еще медленнее проплывали более отдаленные поля и холмы. А лесистый горизонт за ними,

окутанный голубой дымкой, почти совсем не двигался и казался скорее плывущим вперед попутно с машиной,

нежели назад.

И от этой разной скорости в перемещении полей и холмов казалось, что все зеленое пространство земли,

которую я охватывал глазом с высоты кузова, как бы поворачивалось по кругу. В то время как одна часть этого

пространства убегала из-под меня назад, его другая часть, самая отдаленная, торопилась издали предстать перед

моим взором поближе. Это русская земля показывала мне себя и так и этак со всех сторон, чтобы я мог ее как

следует оценить. Я появился здесь, чтобы завоевать ее, и она, понимая, кто несется по ее поверхности,

старалась выставить мне навстречу всю свою привлекательность. О, я знал, как и чем ее взять! Далеко было до

меня таким завоевателям, как Арви Сайтури или даже Гитлер. Не тем путем они шли на завоевание России. С