Текст книги "Другой путь. Часть 2"

Автор книги: Эльмар Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 44 страниц)

широким, румяным лицом, на котором седая щетина была так же коротко подстрижена ножницами, как и на

голове вокруг загорелой лысины. Когда он вышел из калитки и подошел ко мне поближе с вопросительным

видом, я спросил:

– А та чья земля?

Он засмеялся хитрым смешком и ничего не ответил. Его глаза бегали по сторонам, как у того спятившего

охотника, что жил в лесах Туммалахти недалеко от русской границы. Посмеявшись немного, он

поинтересовался:

– А вы откуда будете, позвольте вас спросить? Судя по выговору, приезжий?

– Да.

– С делегацией или как?

Я помедлил немного. А вдруг этот человек побывал в наших лагерях? Не стоило каждому все объяснять.

И я сказал:

– Нет, я сам по себе. Я только хотел узнать, кто это так забросил свою землю?

– А вы бы в конторе спросили.

– Я тут по пути спросил, но понял так, что это председателя земля.

Он опять рассмеялся дробным смехом, закончив его хитрым вопросом:

– А как вы сами расцениваете такое явление?

– Я думаю, это преступление перед землей, на которой живешь.

Он опять хихикнул:

– Перед землей? Только-то? А перед человеком? – Он покосился вправо и влево и продолжал, понизив

голос: – Ладно. Не будем о человеке там, где он не в почете. Посмотрим с точки зрения хотя бы

государственной. Возьмем такой пример. Была деревня. В ней кроме всякого прочего народа было три крепких

мужика. У них общим счетом шестьдесят коров. Да у всех остальных сорок. Всего, стало быть, сто коров на

одну деревню. И земля вокруг вся обрабатывалась – не гуляла. Польза от этого государству, а? Как вы думаете?

– Думаю, что польза.

– Правильно. И я так думаю. Ладно. Объединили эту деревню в колхоз, и стало в ней всего двадцать

пять коров, да и то ледащеньких. Почему бы это, а?

– Не знаю.

– И я не знаю.

– А где вы были, когда деревня объединялась?

– Хм… Где был? Да в ней же и был.

– Значит, вы должны знать.

– Нет, не знаю. Где уж нам в такие явления проникать.

– Разве вы сами не помогали деревне объединяться?

– Я? Объединяться? Хе-хе! Да вы шутник, я вижу.

– А-а, понимаю! Вы были, наверно, одним из тех крепких мужиков?

– Не будем вспоминать, кем я был. Не в том суть. Я говорю с точки зрения интересов государства. Было

в деревне сто коров, а осталось двадцать пять. Убыток это государству или не убыток?

– Убыток, пожалуй…

– То-то и оно.

– Но куда делись остальные коровы? Вот ваши, например?

– Куда делись – это вопрос другой. Мы сейчас о самом факте говорим. Превратили деревню в колхоз —

и мигом вчетверо сократилось в ней поголовье. И в двух соседних деревнях такая же ситуация сложилась.

Выгодно это государству или нет?

– Как видно, вы очень болеете душой за интересы государства.

– А как же! Интересы государства для нас превыше всего.

– И теперь вы, кажется, нашли самый верный способ быть государству полезным?

Я кивнул на его крохотную усадьбу, обнесенную плотным забором с колючей проволокой наверху. И он

ответил сердито:

– Да, нашел. А что еще прикажете делать? Применили тут и другой способ, да что толку-то? Взяли

объединили все три деревни в один укрупненный колхоз. И коровушек-буренушек объединили. Три раза по

двадцать пять – это сколько? Семьдесят пять? Нет. Это только в арифметике так. А в укрупненном колхозе

получается тридцать шесть. Вот оно как! Тридцать шесть коровенок на три деревни вместо трехсот. Да и те

выживут ли зимой, потому что травка эвон где – в поле остается. Вот и прикиньте, как оно с точки зрения хотя

бы государственной, выгодно ему это, государству то есть? А? То-то и оно. Вот землица гуляет уже который год.

Залежные земли создаем государству в центре России. А то ли ему надо, государству-то? Не то, пожалуй, а?

Ведь это уметь надо – довести землю до такого состояния. Уметь! Не всякий такое сумеет.

– А почему это у вас так получилось, простите в отклонении?

Он хотел что-то ответить, но в это время вдали на дороге показался молодой рослый парень, идущий к

деревне. Увидя его, старик сказал торопливо:

– Вот он идет, один из тех, кто пытался все эти годы плотью обух перешибить… Ну, прощевайте. Идите

своей дорогой и помните, что я с вами ни о чем не говорил. Только закурить попросил – и все.

Сказав это, он вернулся на свой двор, утопающий в густой, буйной зелени, а я отправился дальше своей

дорогой. Когда парень поравнялся со мной, он спросил сурово, вытирая рукавом рубахи пот с разгоряченного

загорелого лица:

– О чем это вы там сейчас так горячо толковали?

Я ответил:

– О разном.

Он сказал:

– Не сомневаюсь, что о разном. На разговоры он у нас мастак на самые разные. На то и злопыхатель.

– Как?

– Злопыхатель. Это который на все злобой пышет. Вы что, иностранец?

– Да…

– А-а! Так вам трудно в этих делах разбираться.

– Нет, я понимаю. И мне показалось, что он иногда правильные вещи говорит.

– Еще бы. Он же не дурак. Но, говоря иногда правильные вещи, он выводы из них делает самые

враждебные.

– Может быть. Но когда я спросил его, чья это земля кругом, такая запущенная, он почему-то не

объяснил.

Парень сказал угрюмо:

– Земля известно чья. Она принадлежит тем, кто на ней работает.

– Но я таких не видел.

– Пойдете дальше – и увидите.

Я пошел дальше и действительно увидел работающих на этой земле. Их, правда, было немного – около

полутора десятка парней и девушек, но трудились они ретиво. Одна их партия пропалывала свекольное поле, а

другая – чуть подальше – ворошила и копновала сено, скошенное косилкой.

Я прошел мимо них, стараясь понять все виденное и слышанное на этом коротком переходе, но так и не

понял. А когда переход кончился и появились по-настоящему возделанные поля, прилегавшие к большой

дороге, вдоль которой расположилась деревня Заозерье, я снова над этим задумался. Почему так по-разному

жили у них люди? Я шел из деревни, где получил бесплатный ночлег на чистой постели в отдельной комнате и

где меня дважды накормили, не взяв за это ни копейки денег. От своего избытка люди той деревни даже создали

какой-то особый фонд, за счет которого принимали случайных прохожих и проезжих гостей. Теперь я

приближался к другой деревне, где тоже все радовало глаз: и густые посевы вокруг и добротные дома. Так

почему же там, на полпути между этими двумя деревнями, люди нанесли земле такую злую обиду?

Шагая между богатыми, полными земных соков нивами, прилегающими к деревне Заозерье, где меня

ждала моя женщина, я все думал и думал о тех странных людях, оставленных мной там, на междупутье. Как

могли они быть равнодушными к такому бедствию земли? Как могли не облиться кровью их сердца при виде ее

страданий?

И постепенно я понял, что их сделало такими. Они плохо знали, что они хозяева этой земли. Чем еще

можно было объяснить их поведение? Они думали, что ее хозяин – председатель. И даже тот, с двумя

бутылками водки в руках, повторил, как видно, не свои слова, когда назвал хозяином себя и всех других

жителей деревни. Он повторил их, не вникая в их суть и потому не ведая, в какое высокое звание он себя вознес

этими словами и какую огромную принял на себя обязанность. Он повторил их, но не заторопился немедленно в

поле, которое с тоской дожидалось его хозяйских рук, а понес председателю водку. Значит, на деле и он считал

хозяином не себя, а председателя. Значит, и он по-настоящему не знал о своем праве быть хозяином.

Так постепенно уяснил я себе это странное явление. О, я способен был разгадывать и не такие загадки!

Они просто не успели еще хорошо узнать. Не успели проникнуться верой в то, что земля – их собственная,

как прониклись этой верой все их соседи или те пятнадцать молодых парней и девушек из их же деревни, что

работали на общем поле без оглядки на других. И будь у них председателем один из тех пятнадцати, он, может

быть, не поленился бы всем остальным это разъяснить.

Но, с другой стороны, как можно было не знать! Жить на земле и не знать, что ты ее хозяин! Боже мой!

Сделайте меня хозяином земли там, на полупутье, и я покажу вам, для чего дана человеку богом земля!

5

Заозерье оказалось крупной деревней. В ней были две лавки, столовая и почта. Первым долгом я зашел

на почту и послал Ивану Петровичу телеграмму, прося его не беспокоиться по поводу моей задержки. А в

пояснение задержки я написал: “Изучаю народ, с которым надо дружить”. Вот как я ему написал для

успокоения. Пусть засветятся одобрительно его серые глаза под своими мохнатыми прикрытиями, и пусть

лишний раз будет где-нибудь сказано обо мне хорошее слово.

Отправив телеграмму, я пошел искать колхозную контору. Она оказалась почти напротив столовой, по

другую сторону улицы. Увидя выходившего из конторы человека, я сказал ему коротко, чтобы не затруднить

пониманием трудной для него вежливости:

– Тут у вас представитель один есть из области. Депутат. Вы не слыхали?

И простой вопрос оказал свое действие. На него сразу же последовал нужный мне ответ:

– Как не слыхать? Слыхал. И даже видал. Там он сидит, в конторе. Только у них совещание сейчас. Или

вы тоже на совещание?

– Нет, я только к ней. Мне только она нужна.

– А-а-а…

Он посмотрел на меня с недоумением. Но я не стал пускаться с ним в подробности о моей женщине и

сказал:

– Ничего. Я здесь подожду.

Он с тем же недоумением протянул: “А-а…” – и направился прочь. Отойдя немного, приостановился

было, явно желая у меня что-то переспросить, но раздумал и продолжал свой путь, не забыв, правда, оглянуться

на меня еще раза два.

А я прошелся несколько раз туда и сюда перед конторой, стараясь не задерживаться подолгу под окнами,

чтобы она не заметила меня раньше времени. Не стоило нарушать ее занятость. На свободную голову сильнее

будет ее радость при виде меня.

Походив немного возле конторы, я перешел на другую сторону улицы и присел там на скамейке перед

палисадником. Но и там я недолго посидел. Какой-то мужчина в очках выглянул дважды в окно конторы. Я

подумал, что вот и она, моя женщина, так может выглянуть. А выглянув, увидит меня, обрадуется, заторопится

и перепутает все свои дела. Чтобы этого не случилось, я поднялся с места и вошел в столовую. Она оказалась

почти пустой, и я без труда нашел в ней такое место, откуда мог сквозь боковое окно наблюдать за конторой.

И вот я сидел в столовой, поглядывая сквозь окно на крыльцо конторы, где шло совещание и где моя

женщина тоже говорила что-то умное и дельное. Я заказал себе щи из кислой капусты и котлеты и, конечно,

постарался уничтожить это все побыстрее, чтобы успеть вовремя выскочить из столовой и оказаться перед ней,

когда она появится на крыльце конторы.

Но только двое мужчин вышли за это время из конторы. Наскоро выпив стакан компота, я расплатился и

поспешил вой из столовой, чтобы не прозевать момента. Еще двое мужчин вышли из конторы. Один из них был

с портфелем и в очках. Как видно, совещание подходило к концу. С минуты на минуту могла появиться на

крыльце и моя женщина. Я подошел поближе, перебирая в памяти слова, приготовленные для разговора с ней.

Но они как-то непослушно вдруг повели себя, эти слова, вылетая из моей памяти и не желая идти на язык.

Приходилось наспех придумывать новые.

Первым долгом надо было сказать: “Здравствуйте, Надежда Петровна!” – и при этом посмотреть на нее

многозначительно. Что она могла ответить? Она могла ответить: “Ах, это вы! Какими судьбами вы здесь,

простите в невероятности?”. Или что-нибудь в этом роде. Дальше опять шли мои слова, примерно такие: “Я

обещал к вам приехать и, как видите, приехал”. При этом она должна была выразить удивление: “Но как же вы

меня нашли в самой что ни на есть глубине России?” – “А я вас везде найду, Надежда Петровна, потому что вы

для меня такая-то и такая-то”. Тут надо было еще срочно придумать, какая она для меня. Кстати, надо было

упомянуть о соревновании на четвертом этаже. (Про пятый этаж не обязательно было упоминать.) А потом

сказать что-нибудь о коммунизме, без которого я, конечно, жить не мог, и о намерении изобрести что-нибудь,

как это у них принято. Не изобретя ничего, трудно приобрести благосклонность у их женщины, о чем вполне

убедительно говорится в их романах. Но что я мог изобрести, если не имел ни сверла, ни станка, ни пшеницы?

Я мог изобрести какое-нибудь новое приспособление к рубанку или фуганку, что заставило бы их двигаться без

помощи человека. Человек сидит, а они действуют. Приходит ко мне в мастерскую моя женщина, я нажимаю

кнопку, и они вскакивают на дыбы все вместе: рубанок, фуганок и топор – и кланяются ей или танцуют перед

ней вальс, а внутри у них музыка. Да, что-то вроде этого надо было придумать, конечно, если я собирался

завоевать сердце их женщины.

Я потоптался еще немного возле крыльца конторы, а потом остановился прямо перед окнами. Пусть уж

она теперь заметит меня – лишь бы поскорее вышла. Но она не вышла. Это было непонятно. Подумав немного,

я заглянул в открытое окно, но не увидел ее внутри и не увидел также никакого скопления людей. Незнакомая

девушка сидела за столом и что-то писала. Больше в комнате не было никого. Помедлив еще пять минут, я

вошел внутрь и спросил у девушки:

– Скажите, пожалуйста, не откажите в извинительности, где здесь происходит совещание?

Она сначала удивилась моим словам, как удивлялись до этого все другие, столь же непривычные к

тонкостям вежливости. Но последние слова она поняла и ответила:

– Уж закончилось давно. А вы откуда?

– Из Ленинграда.

На этот раз она не выказала удивления моим словам и повторила, не отрывая глаз от своих дел:

– Закончилось. Он поехал осматривать новые пруды.

– Кто он?

– Уполномоченный из облисполкома.

– Нет, я спрашиваю про нее, про Надежду Петровну, депутата областного Совета. Мне сказали, что она

здесь.

– Где? Здесь? В конторе?

– Да.

– Нет, здесь такой не было.

– Совсем не было?

– А разве не одно и то же: совсем не быть или просто не быть?

– А мне только что сказали…

– Кто сказал? Не могли вам этого сказать, если ее не было.

Девушка оказалась такой быстрой на ответы, что я даже не успевал как следует обдумывать свои

вопросы. И тут я вспомнил, что и на самом деле тот человек мне этого не говорил. Он только поддакнул тому,

что сказал ему я, а потом все оглядывался, словно собираясь что-то объяснить. Мне следовало догнать его и

снова вызвать на разговор, а я не догадался. Не зная, что подумать, я сказал:

– Но где же она? Мне за озером сказали, что она сюда приехала.

Девушка подумала немного. Должно быть, вид у меня был не особенно бодрый, если она приняла

наконец во мне участие и сняла телефонную трубку. Когда ей ответили, она сказала:

– Сорок пятого дайте.

Ей дали “сорок пятого”, который откликнулся простуженным старческим голосом на всю комнату:

– Сорок пятый слушает.

Она спросила:

– Это от вас, кажись, кто-то депутата облсовета приглашал?

Голос в трубке ответил:

– Да, от нас.

– Ну и как? Разобрались?

– Разобрались.

– А что было-то?

– Да ерунда оказалась. Склочница она, эта наша Ефимиха. Сама знаешь. Померещилось ей, что

участком го обделили, что будто бы за ее счет соседу прибавили. Вот она и настрочила заявление.

– Ну и что?

– Ну, измерить пришлось. Ее же саму мерить заставили. Оказалось, у нее даже больше на несколько

квадратных метров. Ей говорят: “Может, отдашь эти метры-то?”. Молчит. Успокоилась теперь. Но, надо думать,

ненадолго. Определенно другую каверзу сочинит. Не может она так, чтобы без склоки. Натура не позволяет.

Я напомнил девушке:

– А где депутат?

И девушка спросила в трубку:

– А депутатка-то у вас пока еще?

Но голос ответил неторопливо:

– Нет. Уехала. Уже с утра уехала. Что ей тут у нас делать? Других скандалистов у нас не имеется.

– Куда уехала?

Это я крикнул тому, чей голос выходил из трубки, как будто он мог меня слышать. И девушка повторила

мой вопрос. А голос ответил:

– А мне почем знать? Мне это знать не положено. Может, в район, а может, на МТС. Иван Николаевич

должен знать, да его нет сейчас. Ушел на ферму.

– Когда он вернется?

Это опять я спросил. И девушка, которой, как видно, уже надоели мои вопросы, нехотя повторила это в

трубку. Старческий голос ответил с такой же неохотой:

– Не знаю. Не сказал он мне.

Вот черт, как складывалось дело! Приходилось, видно, самому идти его искать. На всякий случай я

спросил:

– Но она по крайней мере та самая?

Девушка взглянула на меня с удивлением. Я пояснил свой вопрос:

– Как ее звать? Надежда Петровна Иванова? Из колхоза “Путь коммунизма”?

Девушка повторила мой вопрос в трубку. Но в это время на другом конце телефонного провода случилась

какая-то заминка. Девушка спросила еще раз:

– Она не из колхоза ли “Путь коммунизма”?

И тут ее перебил по телефону другой мужской голос, молодой и звонкий:

– Да, да, Зиночка, из колхоза. Именно оттуда. А почему это тебя так интересует, позвольте узнать?

Девушка сказала недовольно:

– Отойди ты, не мешай!

А я подсказал:

– Спросите, она средних лет, черненькая и волосы гладко зачесаны?

Девушка, досадливо вздохнув, спросила:

– Матвеич, а Матвеич, она собой-то какая? Черненькая, волосы гладко зачесаны или как?

И тот же молодой, звонкий голос с готовностью подтвердил:

– Да, да, да. Черненькая, гладенькая. Все мы черненькие и гладенькие. А позвольте узнать, Зиночка…

– А ну тебя! Некогда мне. Отчет закончить надо. Мешают здесь целый день сегодня…

Девушка повесила трубку, прервав на полуслове молодого шутника. После этого она села на место, уже

не глядя на меня. Так я надоел ей своими вопросами. Но я не мог уйти, не зная – куда. И я спросил опять:

– А это где, простите в одолжении?

– Что?

– Откуда это с вами говорили?

– Из Степановки.

– А это далеко отсюда?

– Два километра.

– А кто такой этот Иван Николаевич?

– Бригадир.

Она уткнулась в свои бумаги и больше на меня уже не смотрела. Но я спросил:

– А в какую сторону надо к нему идти?

– В ту.

Она махнула рукой, не отрываясь от бумаг. Я сказал ей: “Спасибо”. Она не ответила. Я сказал: “До

свиданья”. Она ответила, но головы от бумаг так и не подняла.

Выйдя на улицу, я пошел по тому направлению, которое она указала. Это удаляло меня от станции

Балабино еще на два километра, но я уже старался не думать об этом. Пройдя середину деревни, где новые дома

образовали подобие площади с маленьким садиком в центре, я скоро выбрался к окраине. За деревней

потянулись ржаные поля, но за ними не было видно другой деревни. Ее заслоняла осиновая роща. Дорога,

пересекавшая Заозерье, была покрыта асфальтом и обсажена по сторонам молодыми деревцами. По ней в обе

стороны то и дело проносились машины и велосипеды. Прижимаясь к самому краю дороги, я довольно быстро

добрался до осиновой рощи и только за ней увидел наконец нужную мно деревню Степановку. Девушка,

конечно, убавила расстояние до нее по крайней мере вдвое.

Пока я шел к деревне Степановке и пока разыскивал н ней бригадира Ивана Николаевича, день заметно

склонился к вечеру. За это время бригадир успел побывать не только на всех фермах, но и в поле на трех

участках. Так мне сказали, когда указали на него, идущего по улице. Это был крупный человек, и шел он

почему-то очень быстрым шагом. Едва я, подойдя к нему, раскрыл рот, как он подхватил меня под руку, но не

остановился и даже не убавил шага. Пришлось и мне поторопиться, чтобы не утруждать напрасно его руку.

Но, приноравливаясь к его шагу, я старался в то же время понять, зачем ему понадобилось хватать меня

под руку так крепко, словно он заранее приготовился пресечь любую мою попытку вырваться. И вдруг

страшная догадка пронзила мне сердце! Ведь его звали Иваном! Как же я сразу об этом не подумал! Его звали

Иваном, и был он тот самый Иван, с которым я, кажется, еще не сталкивался. Или сталкивался? И если

предположить, что я с ним пока еще не сталкивался, то полагалось мне теперь без промедления затрепетать от

страха, потому что пришел мой час принять от него должное возмездие за вину Арви Сайтури. И кровь должна

была застыть у меня в жилах при одной только мысли об этом возмездии.

Да, вот что полагалось испытывать мне теперь, когда его огромная лапа загребла меня и поволокла за

собой. Страхом и ужасом следовало мне наполниться в такую минуту, вместо того чтобы с наивным

любопытством разглядывать его сбоку.

И, торопливо перебирая ногами рядом с ним, шагающим крупно, я успел представить себе весь ход

событий, который привел меня к такому невеселому концу. Ему сообщили с места моего ночлега, что в эти края

отправился финн, тот самый финн, что воевал с ними и стрелял в них. И вот он подкараулил меня, а

подкараулив, перехватил на дороге и без промедления поволок на расправу. Так обстоят у них дела здесь, в

России. Запомните это на всякий случай вы, финские люди, которых я уже не успею предупредить. И как прав

был ты, Юсси, предвидя это! Но слишком поздно оценил я твои гениальные пророчества. Они уже не могли мне

пригодиться…

Так выглядят здесь их подлинные дела, которые кроются за их словами о миролюбии. Чего стоили после

этого заверения Ивана Петровича в том, что можно якобы пройти насквозь всю их страну и не встретить ни в

одном русском человеке вражды к финнам. Плохо же он знал своих русских людей! Не понадобилось мне

проходить всю страну насквозь. Довольно было сделать по ней первые шаги, чтобы меня уже схватили и повели

на казнь. И за что повели? Только за то, что на глазах этого человека кто-то убил его жену и ребенка при

содействии финна по имени Арви Сайтури. Но ведь я же не Арви Сайтури!

На всякий случай я приготовился вырваться из его железных рук, но пока еще делал вид, что вполне

доволен такой стремительной прогулкой. А он вдруг повернул ко мне свое широкое потное лицо, темно-

коричневое от загара, и сказал вежливо:

– Я вас слушаю.

Вот так обстояло дело. Он меня слушал. Он предоставлял мне слово для оправдания. Каждому

приговоренному к смерти дают перед казнью сказать последнее слово. И вот он мне тоже предоставил такое

право. Ну что ж. Скажу свое слово, если так. И я сказал ему, что мне нужна Надежда Петровна Иванова,

приехавшая к ним из колхоза “Путь коммунизма” как депутат областного Совета. Была ли у них такая и где она

сейчас? Такие слова я ему сказал вместо оправдания. И не успел я их произнести, как он уже ответил:

– Уехала сегодня утром в район.

– Куда?

– В район.

– Как уехала?

– Самым естественным способом: на машине уполномоченного Промтрансторгснабсбыта.

Он произнес какое-то очень длинное странное слово, смысла которого я не понял. Но я опять Спросил

свое:

– Почему уехала?

– Очевидно, делать здесь ей стало нечего. В недоразумениях разобрались до нее. Что-нибудь еще у вас

есть ко мне?

У меня к нему ничего не было больше, но я спросил:

– А далеко туда?

– Восемнадцать километров.

На этом наш разговор можно было закончить, если у него, конечно, не имелось никаких иных намерений

относительно меня. И нам оставалось только расцепиться, чтобы каждый мог пойти своей дорогой: он туда,

вперед, в конец деревни, где его ожидало какое-то спешное дело, а я – назад, к станции Балабино. Впрочем,

если бы он протащил меня с такой же скоростью те восемнадцать километров, которые отделяли теперь меня от

моей женщины, то мы оказались бы в районе через полчаса. Но едва ли он собирался оказывать мне такую

услугу. Да и самому мне не очень улыбался столь необычный вид путешествия. И, чтобы отвлечь его от

подобного намерения, я спросил:

– А на чем туда можно доехать?

Он призадумался.

– Хм, действительно, на чем же? Была райкомовская машина – уехала. А вы проголосуйте.

– А?

– Проголосуйте.

Я так и не понял его. А он спросил:

– Больше у вас нет ко мне вопросов?

– Нет…

– В таком случае прошу извинить. Счастливо вам доехать!

Он отцепил от меня свою руку, и сразу же его шаг ускорился по крайней мере вдвое, а я начал отставать.

Но и я тоже не сразу остановился. За время нашей сцепки он успел придать моему шагу такую скорость, что

ноги мои уже без всякой надобности пронесли меня вслед за ним до самого края деревни.

На краю деревни стояла кузница. Он вошел в нее и остался там. В этот момент мне следовало бы

остановить свой разбег, повернуться и тронуться в обратный путь, к станции Балабино. Но, не успев собраться с

мыслями, я сделал вперед еще несколько уже замедленных шагов и тоже поравнялся с кузницей.

Дверь кузницы была открыта, и я увидел, как Иван Николаевич бил молотом по раскаленному куску

железа, зажатому в клещах, которые держал в руках другой человек, пожилой и бородатый. Я повернулся, чтобы

зашагать наконец обратно, но в это время Иван Николаевич заметил меня. Ударив еще раза два молотом по

раскаленному куску железа, он вышел из кузницы и крикнул мне вдогонку:

– Что, не берут?

Я опять не понял его, и он сказал:

– А вы смелее! Погодите, сейчас я вам устрою.

И он выдвинулся на середину дороги, подняв руку перед грузовой машиной, которая только что

вынеслась из деревни, пройдя ее всю без остановки. Но машина пронеслась мимо него, громыхнув пустыми

железными бочками, наполнявшими ее кузов. За ней прошла легковая машина, которую он оставил без

внимания, но перед следующей грузовой машиной опять поднял руку. В ответ на это она замедлила ход и,

пройдя мимо, остановилась шагах в двадцати от нас. Он крикнул мне, указывая на нее:

– Бегите! Живо!

Я не знал, для чего это нужно было, но все же направился к машине. Из ее кузова тоже кто-то крикнул

мне: “Скорее!”. А выглянувший из кабины водитель сказал:

– Не задерживайте. Быстрее залезайте.

Я все еще не мог понять, зачем надо было мне залезать в кузов этой машины, если путь мой лежал

совсем в обратную сторону. Но из кузова ко мне уже протянулась рука молодого парня, и я не мог не принять ее.

Еще старый Илмари Мурто говорил мне, что нельзя отвергать руку человека, если ее протянули тебе от чистого

сердца, особенно руку русского человека. Мог ли я не выполнить совета Илмари? Я принял руку русского

человека, а другой рукой ухватился за борт кузова, поставив одновременно ногу на колесо. Парень рванул меня

кверху, и я в один миг оказался в кузове.

6

Машина понеслась дальше на восток, встряхиваясь временами на тех местах, где асфальт имел бугры или

вмятины. Я стоял, слегка пригнувшись, чтобы удобнее было держаться за борт кузова, и старался понять, куда и

зачем я еду. Парень, поднявший меня наверх, стоял таким же образом у другого борта. У его ног сидел на

развернутой газете пожилой мужчина и курил папиросу. Рядом с ним на запасном колесе сидела старая

женщина. Три девушки в светлых блузках с короткими рукавами и в коротких юбках стояли позади кабины и

пели песни. Их голые загорелые икры блестели прямо перед моими глазами. А по сторонам проносились назад

зеленые деревья, кустарники и поля.

Скоро мы въехали в небольшую деревню да так и проехали ее, не задерживаясь. Таким же манером

проехали мы и вторую деревню. Третий поселок, оказавшийся на нашем пути, состоял больше из сараев, чем из

домов. В сараях и под навесами стояли разные сельскохозяйственные машины. Но еще больше их стояло вокруг

сараев и навесов. Здесь пожилой мужчина выбросил за борт кузова папиросу и сказал девушкам:

– Стукните-ка там, доченьки!

Они прервали песню и застучали по кабине. Машина остановилась. Пожилой мужчина и парень слезли, и

старший из них сказал в дверцу кабины:

– Спасибо, Мишенька.

Может быть, и мне следовало сойти вместе с ними и отправиться скорее в обратный путь, пока я его еще

примерно помнил. Куда я ехал и зачем? Разве я знал? Но, пока я так раздумывал, уже готовый занести ногу за

борт кузова, машина тронулась. И опять замелькали по сторонам зеленые поля и перелески. Блеснула речка на

очень низком месте, по берегам которой на широких заливных лугах шел сенокос. После этого мы проехали

еще одну деревню. И вдруг старая женщина заговорила громко и торопливо:

– Батюшки! Никак проехала? Стучите, доченьки, стучите!

И она сама тоже застучала по кабине, просунув между полными икрами девушек свой сухонький

кулачок. Машина остановилась. Старая женщина слезла с помощью девушек на дорогу и сказала в окно

кабины:

– Проехала дом-от свой! Спасибо, желанный.

Она побрела по дороге назад, а мы покатили дальше и на этот раз доехали без остановки до небольшого

города. На окраине города машина остановилась, и водитель, выйдя из кабины, сказал девушкам:

– Приехали, красавицы. Слезай!

Они слезли, и он добавил:

– Плату бы с вас следовало взять, да уж ладно.

Они ответили все три почти одновременно:

– Плату? Пожалуйста!

– Ничего не имеем против.

– Сколько с нас?

Он принялся подсчитывать, для чего приставил палец ко лбу, над которым влажные от пота, темные

волосы сбились в клочья. Подсчитав, он сказал:

– Да хотя бы по одному поцелую с каждой, что ли. Меньше нельзя.

И они опять ответили, все три разом:

– Ишь, чего захотел!

– С ума спятил!

– При посторонних-то!

Он спросил:

– А если я к вам в совхоз приду как-нибудь под воскресенье?

И опять он получил одновременный тройной ответ:

– Ну, там видно будет.

– Там еще куда ни шло.

– Там и разговор другой.

Они ушли, а я остался стоять в кузове машины, не видя нигде вокруг подходящего для себя прибежища.

Водитель спросил:

– А вам на какую улицу?

Я ответил не очень уверенно:

– А мне в район…

Он взглянул на меня с некоторым удивлением, но сел в кабину и повез меня дальше. Проехав несколько

улиц, он остановился возле группы больших домов и сказал мне, приоткрыв дверцу кабины:

– Приехали.

Я спрыгнул с кузова на мостовую и спросил для верности:

– Это район?

Он опять удивился и, подумав немного, тоже спросил:

– А что вам нужно в районе?

Я не знал, что ему ответить. Мне была нужна Надежда Петровна Иванова. Но стоило ли об этом говорить

человеку, который ее, конечно, не знал, да и со мной, как видно, не собирался заводить знакомство?

А он сказал, потеряв терпение:

– Вот райсовет и райисполком, а там райком. А в этом ряду музей, кино, школа, гостиница. Держите

путь, куда вам нужно, а я поехал. До свиданья!

– До свиданья. Спасибо.

Я с опозданием ответил ему, и он уже не слышал меня отъезжая. Я осмотрелся. Так вот он, значит, район.

Это то место, куда она поехала, моя женщина. И вот я тоже приехал в район. Но ее не было в районе. Я это ясно

видел. Я очень старательно оглядывался на все стороны, но ее не видел нигде, хотя по улицам сновало туда и

сюда немало людей. И нельзя сказать, чтобы это меня особенно развеселило.

Перебирая в памяти сказанное водителем, я вспомнил, что среди прочих слов он произнес также слово

“райсовет” и при этом даже указал на определенный дом. А райсовет – это не какой-нибудь райский совет, а

районный Совет, что я тут же выявил, подойдя поближе к указанному дому. И, конечно, они могли быть чем-то

связаны – этот районный Совет и тот областной Совет, где моя женщина была депутатом. Значит, какая-то нить