Текст книги "Сенат"

Автор книги: Елена Ромашова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 35 страниц)

Вступление

– С Рождеством, дорогая! – Она протягивает мне подарочную коробку, обтянутую бархатом и перевязанную атласной ленточкой. Видно, что дорогой подарок и вряд ли ей по карману, но каким-то непостижимым образом она его купила. Даже не знаю, сколько потребовалось на него сил и денег.

– Мам, не стоило, – тяну я. Меня порой злит ее желание одаривать меня такими подарками, когда сама живет на крохи и довольствуется малым.

– Дорогая, я хочу дарить тебе только лучшее. Ведь я так тобой горжусь!

Мама не знает всей правды. Для нее я работаю в суде штата Юта, а моя сестра Дороти где-то пропадает и живет на сомнительный достаток, поэтому ей идут подарки попроще. Сегодня с нами Дороти не было. Может, оно и к лучшему. Хотя мама явно расстроена.

– Ну же, открывай! – Мама аж подпрыгивает от нетерпения. Я, вздохнув, надеваю на себя улыбку удовольствия и тяну за ленточку. Через пару мгновений моему взору предстает дорогая ручка Паркер с золотым пером.

– Ух ты! Спасибо!

– Представь, каково будет подписывать бумаги ею!

– Да. Точно. Ни у кого такой нет на работе. Спасибо, мама! – Я обнимаю ее, а сама думаю, что большие деньги потрачены зря. Паркер осядет на дне чемодана Архивариуса, и будет редко использоваться. Да и к чему она? Писать протоколы перед заключенными в Карцер? Мне и обычной хватит.

В этот момент по дому проносится мелодичный перезвон, имитирующий старинные часы. Мама тут же бежит открывать дверь, на ходу поправляя прическу.

– Оливия, Дороти приехала! – Слышится радостный голос мамы из холла. Для нее – счастье видеть своих дочерей дома, для нас же быть рядом – испытание. Дороти – Химера из клана «Черных вдов», и мне представлять не хочется, чем она там занимается. Рано или поздно ее имя ляжет папкой на стол Архивариуса на очередное аутодафе.

Аутодафе… От этого слова теперь пробирает дрожь. Вспоминаю, как «горела» на последнем приговоре. Инквизитор Оденкирк своим даром эмпатии заставил всех присутствующих ощущать боль сжигаемой Химеры. Это был ад. Мне и остальным присутствующим Архиваруисам пришлось ходить на специальные курсы по отключению эмоций от воспоминаний – очень неприятные процедуры, которые так и не помогли. Было слишком сильное воздействие.

Это дело все никак не отпускает меня. Мои мысли все крутятся вокруг него.

– Вы понимаете, что он уничтожит скоро нас всех? Он уже оживил Древних колдунов, которые видели раскол. Он хочет объединить всех Инициированных. Он хочет стать во главе всех.

Ее голос так и звенит в ушах до сих пор. Она называла имена Гроховски и Моргана, что они помогли ей сбежать из Карцера. Но дело в том, что это разнится с их показаниями под воздействием. Так кому мне верить? Естественно Архивариусам, а не какой-то сумасшедшей девчонке.

– Вот увидите! Они уже среди нас. Морган уже начал осуществлять свой план…

– Черт! Я ноготь сломала! – Дороти, как всегда, врывается вихрем в комнату и нарушает ее спокойствие. Одета сестра вульгарно: красная мини-юбка, кожаный пиджак, ярко-накрашенные губы и ногти. Она кидается мне на шею, изображая счастье и радость встречи. – Оливия, сестренка, я так соскучилась!

Натянуто улыбаясь, я принимаю ее в свои объятия, ощущая сильный восточный запах духов. Мама, ради которой мы друг друга терпим, смотрит на нас со слезами умиления на глазах. После чего всовывает Дороти подарок. Та тут же с вскриком вспоминает, что тоже привезла нам подарки, и убегает за пакетами. Я слышу шорох и возню в коридоре: сестра чего-то задевает и роняет, по-моему, это был зонт из подставки. И появляется, бурно щебеча о том, кому и где доставала подарки. Так всегда. Где Дороти – там куча шума и крика. Неугомонная! Поэтому от ее общества через пару минут у меня начинает болеть голова.

– Вот, мамуль, это тебе! – Она дает коробку маме. – Давай же открывай! – Но не выдерживает, пока мама распакует ее. – Ай! Я не могу! Ты так долго ее открываешь! Это новейший массажный аппарат! Отлично помогает при болях в шее!

Мама извлекает на свет что-то огромное и пластмассовое с кучей кнопок.

– Вот, смотри! – Дороти выдергивает аппарат из маминых рук, тыкает на какую-то кнопку – и техника оживает с громким неприятным звуком. Если честно, такой даже к себе подносить страшно, уж больно звук напоминает бор-машину у стоматолога.

– Спасибо тебе, милая! – Мама радостно забирает аппарат и обнимает Дороти.

– А что тебе Оливия подарила?

– Я подарила набор косметики. – Отвечаю я прежде, чем что-то скажет мама. По глазам сестры ничего понять нельзя. Но уверена, она быстро узнает, что за набор и какая фирма, и в скором времени у мамы появится другой набор средств по уходу за кожей порядком выше по цене, чем мой.

– Это для тебя. – Дороти протягивает мне подарок – длинная тяжелая коробочка. Что-то по ее натянутому тону меня настораживает.

– Спасибо.

– Откроешь?

– Конечно же. – Я начинаю вскрывать подарок и моему взору предстает каминная зажигалка. Беру ее в руки и понимаю, что она из серебра, а на ручке вырезаны в ряд знаки Химер, Инквизиторов, Сената и красиво переплетённые луна и солнце. Всё ясно. Намек на то, что я сжигаю преступников. – Ты в своем стиле. Спасибо большое, Дороти.

– Зажигалка? Это зажигалка? Дороти! – Мама непонимающе и серьезно смотрит на сестру, как делала, когда сердилась на нас в детстве. – Что это за подарок? Зачем Оливии зажигалка?

– Успокойся, мама. Подарок просто замечательный. Ведь это же каминная зажигалка! – Я нажимаю на кнопку, и на конце с щелчком зажигается лепесток огня.

– Разве у тебя есть камин? – Мама изумленно поднимает бровь. Мой дом прост и не замысловат, без особого дизайнерского шика: минимум вещей и мебели.

– Конечно. А если бы не было, ради такого подарка завела. – Я вру, глядя на маму, которая непонимающе вертит головой, но успокаивается. Она была у меня в гостях и сетовала, что дом слишком прост для меня и моей должности. «Ты живешь, как монашка». А мне много и не надо. По сути, дома не живу, лишь ночую иногда. Больше всего времени провожу в Сенате за любимой работой.

– Спасибо, Дороти, чудесный подарок. Мой будет не столь изящный и дорогой, как твой. – Я передаю ей свою коробочку, в которой лежит набор ценных редких арома-масел.

Дороти принимает, блеснув своим глянцевым маникюром, после чего посылает хитрый взгляд:

– Слышала, что у вас случай был один в суде… Я про пожар.

– Пожар? Господи боже! – Мама всплескивает руками, я же начинаю злиться на Дороти.

– Да, был. Все в порядке, мама. Все здоровы.

Этот случай на сожжении Анны Шуваловой-Савовой получил некоторую огласку. Еще бы! Не Химера, не сама подсудимая, а Инквизитор – один из лучших охотников на ведьм, тот, на счету у которого, более тридцати имен обвиненных – воздействовал даром на своих же.

Да и причины слишком не понятны.

– Что случилось с «поджигателем»? – Дороти лукаво улыбается, теребя своими пальчиками сережку в ухе. Уж ей ли не знать поджигателя! Когда-то, когда меня еще не взяли на службу в Сенат, Оденкирк поймал Дороти за руку, и ей заслуженно дали несколько месяцев в Карцере и наказание общественными работами.

– Он получил достойное наказание. – Сама произношу и понимаю, что во мне злоба на Оденкирка. Хотя я не имею права на это чувство – всё по справедливости. Но я не удовлетворена. По мне, так Оденкирка пожалели за его заслуги перед миром Инициированных, а я бы его сожгла: сумасшедший Инквизитор, способный передавать чужую боль – это не смешно и не безобидно. Это опасно.

Вместо этого его Светоч выпрашивала провести расследование причин, вместо сожжения на костре, дать ему срок в Карцере и общественные работы. В итоге, Реджина Хелмак сделала невозможное: она уговорила Архивариусов на лечение Оденкирка, как смертного в психиатрической частной клинике.

– Вы понимаете, что он лучший в своем деле? От него не ушла ни одна Химера!

– Мы понимаем, Реджина. Но не в наших интересах держать столь опасного Инициированного в своих рядах. Он совершил непростительный поступок. Это же был бунт против Сената!

– Это не бунт! У мистера Оденкирка долгие годы дар не развивался. Точнее, он у него вообще не развивался с появления на Начале! То, что случилось в Саббате, получилось случайно. Считайте это чудом. Такое резкое расширение дара на такое большое количество людей! Я думаю, это будет ему отличным подспорьем в делах для Сената.

– Неужели вы думаете, что мы его теперь подпустим к делам Инквизиции после такого?

– А разве у вас есть выбор?

Выбора у нас не было. Инквизиции уже не хватает. Многие Химеры словно с цепи сорвались, Карцер переполнен. Сенат не справляется. Некоторые суды совершаются без должного внимания. Терять в данный момент ценные кадры никто не хочет. Поэтому был закрытый суд над Рэйнольдом Оденкирком, на котором общим голосованием решено: на некоторое время не допускать до дел Инквизиции Рэйнольда Оденкирка с условием лечения в психиатрической клинике под патронажем Светочей Саббата и одного Архивариуса. После чего по прошествии лечения будет испытательной срок с решением допуска к делам или лишения лицензии Инквизитора с последующим аутодафе.

– Не сомневаюсь, что достойное. – Дороти, как истинная Химера, ненавидит Инквизиторов. Но еще больше ненавидит Сенат в моем лице. Все шло к этому еще с самого детства. Начало стало для нас лишь уточняющим фактором, расставившим все точки над i.

– Девочки, пройдёмте к столу. Там ждет любимая ваша запеканка из индейки и тыквы.

Я встаю из кресла, привычным жестом одергивая рукав блузки и стряхивая часы на запястье, закрывающие мой Знак. Это не ускальзывает от внимательной Дороти, которая наоборот гордится своей Луной и оставляет ее неприкрытой. Мама считает, что эти татуировки, сделанные в подростковый период, – наша дурь и эксперимент над собой. Никогда не ладившие с сестрой, однажды мы возвращаемся домой на каникулы с татуировками на запястьях – у одной Луна, у другой Солнце. Сколько возмущений было в нашу сторону, сколько обвинений в бессмысленности со стороны мамы, которая не понимала, зачем мы это сделали, в частности я – милая, спокойная и прилежная дочка. В итоге, она сделала вывод, что мы так пытались поладить с Дороти. Но ничего не получилось, а татуировки остались. И мама часто мне указывает на то, что мне с моей престижной работой неприлично ходить с таким «клеймом», не лучше ли мне свести ее, чем постоянно прятать под часами и длинными рукавами блузок. Но она так и не поняла, что я не могу ее свести, даже больше, к моему рисунку добавились новые линии – моя личная гордость – печать Сената, ставящаяся поверх знака: треугольник с открытым глазом или же «всевидящее око».

Только, иногда мне кажется, что Сенату не хватает второго глаза, чтобы понять что происходит.

Тебя долго не было

Медсестра вошла в мою комнату и привезла на каталке поднос с едой, лекарствами и очередной шприц.

– Добрый день, мистер Оденкирк! – Она улыбнулась своим ярко-накрашенным ртом цвета фуксии. Я замечаю кусочки помады на ее зубах. – Как у вас дела? Как настроение? Я смотрю, вы опять ничего не ели. Боюсь, мне снова придется пожаловаться доктору Зиннеру. Ему не нравится, когда пациенты его не слушаются. Кстати, сегодня в зале будет постановка. К нам приехал театр из соседнего городка с Рождественской постановкой. Вам разве не интересно?

Я отворачиваюсь и принципиально пялюсь в окно с решеткой, пускай витиеватой, но решеткой.

– Поверьте, вам понравится. Так что спуститесь в четыре часа в зал – не пожалеете. А сейчас закатайте рукав, я вам сделаю укол.

Я молча поднимаю рукав на левой руке. Медсестра Вайнер берет меня за руку нежно, даже чересчур нежно, будто невзначай проводит пальцем по моим мускулам и аккуратно вводит иглу.

– У вас такие мускулы. Вы, наверное, очень спортивный человек. Но вы бунтарь! Ваша татуировка на запястье – опасно делать в таком месте, прямо на венах. Хотя, скажу честно, красивее рисунка не видела. Ведь это луна? Да?

Со стороны угла доносится тяжелый ревнивый вздох, и я невольно начинаю улыбаться, отчего медсестра принимает это на свой счет и еще больше начинает флиртовать со мной.

– А что это означает? Не скажете? Нет, не скажете. Вы такой молчун, мистер Оденкирк. Но ваше молчание мне нравится, вы не такой, как все пациенты. До вас у меня тоже было много молчунов, но никто не умеет хранить безмолвие так красноречиво, как вы. Вот и всё! – На последних словах, она вынимает иглу и прикладывает спиртовую салфетку. – А это выпейте при мне.

Я принимаю стаканчик, заглядываю в глаза Вайнер и начинаю воздействовать на нее гипнозом. Пока она смотрит на меня, я высыпаю в руку таблетки и кладу их в нагрудный карман, после чего отдаю ей стаканчик.

– Вот и молодец! – Она забирает стаканчик, заливаясь румянцем, думая, что я только что выпил таблетки, открыто флиртуя с ней. Вайнер поправляет свою прическу и выходит, кокетливо обернувшись на меня. Хлопок двери и я снова один. Точнее, мы.

– Не нравится мне она! Вечно с тобой флиртует! Противная до жути. – Она снова появилась – стоит в углу и нервно дергает ногой, закусив губу. Красивая. Любимая. Как будто живая. После ее смерти, я постоянно ее вижу. Свихнулся ли я? Может быть. Хотя Инициированные могут видеть умерших, но вот с Мириам такого не было. А с Мелани происходит.

– Тебя долго не было… – Я смотрю на нее и понимаю всю остроту своей зависимости от ее призрака. Мел не было со вчерашнего вечера. А все из-за этого ненавистного мной доктора Зиннера. Нет, как человек и специалист он хороший, но его приход всегда отпугивает Мелани, после чего она исчезает на пару часов, бывает даже на день. Как она говорит, это всё из-за умершей собаки Зиннера, которая таскается за ним и набрасывается на Мел. Забавно, один призрак отгоняет другого. Даже в потустороннем мире есть Охотники и Жертвы. Жаль, что я не могу защитить Мел от этого мертвого дога.

– Разве долго? Не заметила… Зато ты флиртовал с медсестрой. «У вас такие мускулы, мистер Оденкирк! Вы, наверное, очень спортивный человек!»

Она забавно пищит, подражая голосу Вайнер, что я начинаю смеяться.

– Не ревнуй, пожалуйста. Просто она отлично поддается воздействию. – Я ударяю по нагрудному карману с таблетками. Мелани смешно закатывает глаза, после чего вздыхает и начинает петь песенку. Я не понимаю слов, так как она на русском. Мелани говорит, что песня детская, но для меня – печальная и заунывная. Помню, я спросил ее, про что она поет, Мелани сказала, что про лепку клоунов и кукол из пластилина.

– Ты знаешь, что на втором этаже над третьим окном справа одна птица свила гнездышко и там скоро вылупятся маленькие птенчики. А Кэтрин вчера ходила на свидание. Я слышала, как она рассказывала Грубой Люси, что они уже целовались…

И снова начинает петь.

И так каждый день. Если есть самый болтливый призрак, то это Мелани. Иногда она просто вываливает на меня кучу ненужных фактов, а я слушаю. Готов вечно слушать, лишь бы видеть ее, лишь бы приходила.

Вначале я сильно испугался. Точнее, все было намного хуже. Я очнулся после ее аутодафе в своей комнате, связанный энергонитями, под воздействием Курта. Помню, тогда кричал от отчаяния, что все-таки жив, что не сдох, что меня не убило праведным гневом за то, что сотворил с любимой. Я плакал, стонал, а затем затих – замолчал, игнорируя любые обращения ко мне. Меня даже заключили на ночь в Карцер, после чего вернули в Саббат, где я попытался, уже будучи пьяным, проткнуть себе руку ножом, а потом и вовсе выброситься из окна. Саббатовцы меня, как куклу, включали, когда надо, потом выключали, внедряли свои идеи через Артура, лишали магии и сил. Я уже не был собой: тело, а внутри пепелище.

Реджина пыталась хоть как-то разговорить, но я упорно молчал, хотя она и читала мои мысли.

Меня отправили в эту частную психушку с белыми стенами, решетками на окнах, обходительными милыми сестрами и большим парком. Именно здесь в первую ночь я увидел Мелани.

Господи! Как же я испугался… Она сидела на моей кровати у ног и смотрела на меня. Я плакал, просил прощения, умолял уйти и не терзать, обвинял ее в содеянном, и снова вымаливал прощение. На мои крики прибежали санитары, естественно, Мелани они в палате не увидели и посчитали, что у меня галлюцинации, накачав сильнейшими психотропными препаратами, от которых не работает ни тело, ни голова. В ту ночь ад выпустил и Савова, который стоял надо мной и смеялся, повторяя, что они теперь с Мелани вместе, что она теперь его.

Очнувшись, я больше призраков не видел. «Значит галлюцинации», – подумал я. И снова чернота и осознание произошедшего. Снова погружение в воспоминания о горящей плоти, которую за пару часов до этого целовал и любил.

Пустота.

Меня лишили жизни.

Мне вынули сердце и сожгли вместе с ней.

Через пару дней я снова увидел Мелани и попытался игнорировать ее. Она увеличивала боль в сердце, стоило ей показаться мне на глаза. Мелани бесилась, злилась на меня, плакала. Я лишь твердил, как заведенный, одно и то же: «Уйди». А потом и вовсе старался не замечать, не разговаривать, не смотреть на нее. Это были пытки. Истинные муки совести. Реальность издевалась надо мной, коверкая и размывая границы со сном и галлюцинациями. Мне даже казалось, что я побеждаю свой разум, так как призрак любимой больше не подходил ко мне, лишь мелькал в коридорах или находился на достаточном расстоянии от меня. На самом деле, она просто не подходила, боялась меня и тоскливо прожигала взглядом своих небесных глаз.

Я сдался на третьи сутки.

В пустой комнате отдыха кто-то оставил включенным радио и там передавали Рождественские песни. Мой призрачный ангел вскочил на стол и стал весело подпевать Френку Синатре «Да будет снег!», при этом забавно танцуя. Я стоял в коридоре и смотрел на это милое зрелище, как дурак улыбаясь ей. Никто тогда не понял, почему и кому я смеюсь, глядя в пустую комнату. Но я же псих, кто будет осуждать меня? Здесь полно такого же народа, кто реально говорит сам собой и со своими выдуманными друзьями. Я пополнил их ряды. Правда, она была не выдуманная, Мелани – мертвая, оставшаяся рядом со мной, по каким-то неведомым мне причинам. А я ведь не заслужил даже такого.

После этого я стал разговаривать только с ней, игнорируя реальный мир и реальных людей. Они мне были уже не нужны.

Мелани отходила редко и, кажется, получала больше удовольствия от положения дел, чем я. Например, она дразнила Стэнли – это местный чокнутый, единственный, кто видит ее, помимо меня. Мелани садилась и начинала говорить ему какие-нибудь глупости, а тот начинал пугаться и скулить, пока не взрывался в крике или не откалывал какой-нибудь номер, вроде того, как однажды, в приступе ярости на нее, разделся догола у всех на виду. Тут же прибежали санитары и вкололи успокоительное бедолаге. Я потом журил за это Мелани, а она смеялась, по-детски подпрыгивая на месте: «Ну, Рэй. Я правда не хотела. Зато как смешно было. Поверь, с ним все хорошо будет! Ну не злись».

Я и не злился. Не мог. Она была живая среди всех этих мертвецов, что меня здесь окружают. Моя любимая. Моя девочка. Мой ангел.

Еще Мелани любила прятать вещи медсестер, которые особо высказывали мне предпочтение и флиртовали со мной. Для них я был красивый молодой человек, соблазнительный, со своей печальной историей. Мелани ненавидела, когда они обсуждали меня за моей спиной и начинали «пошло фантазировать».

– Им бы только с тобой флиртовать. Ты представляешь, что Камилла сказала про тебя? Что она с удовольствием стала бы твоей сиделкой, как днем, так и ночью!

Мне смешно, меня забавляет ее ревность. Это так жизненно, так реально, так любимо. Жаль, что я не могу коснуться ее. Это самое тяжкое бремя нахождения тут. Не передать словами, каково это смотреть на нее, говорить и знать, что нет будущего ни у нее, ни у меня. Мел одета даже в ту одежду, в которой была накануне смерти: джинсы, белая кофточка с рукавами, иногда, когда она исчезла, я знал, что она рядом, чувствуя запах тех духов с ее подноса из Саббата.

Странная пара – живой псих и его мертвая возлюбленная.

– Я скучаю по тебе… – Смотрю, как она съехала вниз по стене и села на пол. Молчит и мурлычет под нос свою заунывную песенку. – Почему ты со мной осталась?

– Я обещала тебе, что не уйду. – Снова этот ответ. Я ее просил в Италии не покидать меня. Теперь эта клятва связывала ее со мной. И я был этому рад.

Клятвы… Произнесенные слова, посыл информации и обмен энергией, все запоминается на уровне крови – на уровне ДНК.

– Тебе точно не было больно? – Я снова произношу страшный вопрос, который постоянно меня тревожит, чтобы снова услышать от нее ответ:

– Нет. Все было мягко, тепло и быстро.

Я снова попадаю в этот ужас воспоминаний. Горел я и остальные, но главное, чтобы Мелани не было больно. Я молчу и смотрю на нее: хрупкая, с распущенными длинными волосами, поющая свою глупую песенку, смотрящая в потолок небесными глазами. Всё бы отдал лишь бы коснуться ее! Ушла так рано. А сколько нежности и любви могла бы дать! Я постоянно прокручиваю варианты событий: что мы ее прячем в Саббате, потом проводим разные обряды, что мы снова вместе, а может быть порознь… На самом деле, я даже думал о том, что Мелани могла выйти замуж за кого-нибудь другого. Но зато была бы жива. Зачем она сделала это? Неужели жизнь Ганна стоила ее? По мне, нет. Ни за что! Неужели не понимала, что заплатила двойную цену: пожертвовав собой, она пожертвовала мной.

Почему, Мелани?

Она поворачивается ко мне, будто услышала мои мысли вслух, и смотрит, не двигаясь, прямым пронзительный взором, будто мне в душу, что становится неуютно, и я отворачиваюсь. И снова начинает напевать эту противную мелодию.

Перевожу взгляд на поднос с едой: каша, овощи, кусок рыбы, кекс. Местный ад для гурманов. Ловлю себя мысли, что хотелось бы жирного гамбургера из фастфуда с толстой котлетой и кисловато-томатным кетчупом. Сидеть и пожирать это, запивая его горячим крепким кофе.

Тишина повисает в комнате, будто отключили звук – заунывная песенка кончилась. Я оборачиваюсь и никого не нахожу. Ушла. Если Мелани исчезает, значит сейчас кто-то придет либо из Инициированных, либо доктор Зиннер.

Сижу. Жду. Крошу булку на поднос.

В дверь постучались и робко вошли. Поднимаю взгляд и вижу Реджину – прекрасна, как всегда: царственная осанка, прическа волос к волоску, аккуратный, подчеркивающий красоту лица, макияж. Ни одной лишней детали.

– Доброе утро, Рэйнольд. – Она улыбается и проходит в комнату, где только два стула, кровать, тумбочка и шкаф с одеждой – немного напоминает Сенатский Карцер. – Это тебе от меня.

Она кладет маленькую коробку, по которой узнаю фрукты в шоколаде из одного кафетерия в Париже. Я же встаю и ставлю стул рядом с собой, после чего жестом руки приглашаю сесть.

– Спасибо. – Она садится и смотрит на меня в упор. Я не знаю, о чем она думает: может, читает мои мысли, может, о том, как я выгляжу, может, просто смотрит…

– Да, выглядишь ты плохо. – Она подтверждает мои догадки. Я же хмыкаю в ответ. А чего она ждала? Это не спа-отель. Да и я уже не тот.

– Медсестра сказала, что ты не ешь совсем. Не идешь на контакт. И продолжаешь видеть Мелани.

На имени возлюбленной мое сердце ёкает, но я продолжаю сохранять холодный безразличный вид.

– Ты вообще лечишься? Таблетки пьешь?

Я вздыхаю и достаю таблетки из нагрудного кармана своей пижамного вида одежды, после чего ссыпаю их горсткой перед Реджиной.

– Теперь я, кажется, понимаю, почему Сенат не поддерживает идею психического лечения Инициированных – они просто не дадутся.

Я улыбаюсь на слова Реджины. Она права, я не позволю им промывать мне мозги таблетками.

– Рэйнольд, ты понимаешь, что Архивариус, приставленный к тебе, не будет разбираться лечился ты или нет. Шаг в сторону и тебя сожгут.

Реджина пытается, как обычно, запугать меня. Но уже не страшно – горел. Даже хорошо, если умру, тогда я наверняка буду с Мелани. И, наверное, смогу коснуться ее.

– Мелани… Опять Мелани… – Светоч горько произносит ее имя. На несколько мгновений я даже вижу слезы в ее глазах. После чего она произносит нежно, по-матерински, при этом положив свою руку на мое колено: – Милый, а ты не думаешь, что она плод твоей фантазии?

Я недоуменно смотрю на нее. С чего вдруг она начала разговор об этом? Раньше она подозревала и упрекала меня в том, что колдую, призывая не упокоенную душу. А теперь «плод фантазии»?

– Ну сам посуди! Если бы она была призраком, то ее видели бы остальные Инициированные.

Так уж и все? Я делаю скептическую мину на лице.

– Хорошо! Не все. Согласна. Но среди нас есть чувствительные к потустороннему миру. Например, я. Поверь, видела призраков и общалась с ними. Могу энергетически понять – здесь не упокоенная душа или нет. Она, кстати, тут?

Вот ты мне и сама ответь.

– Здесь никого, Рэй.

А я и не говорил, что она тут. Реджина откидывается на спинку стула и прожигает меня серьезным взглядом, я же сижу и пытаюсь сдержать идиотскую улыбку.

– А почему ее нет?

– Она не желает, чтобы ее видели другие. – Я впервые подаю ей голос в ответ. Реджина тяжело вздыхает и смотрит с укором на меня.

– Тогда, как ты можешь утверждать после этого, что она не плод твоего больного воображения?

На мгновение я зависаю, Хелмак не просто ткнула в больное, она полоснула ножом по старой ране.

– Её видит помимо меня один местный парень…

– Псих?

И я замолкаю. Твою мать! Вот зачем она?

– А затем, Рэйнольд, чтобы ты начал лечиться. Чтобы ты прекратил гореть вместе с Мелани. Оставь девочку в покое. Дай ей свободу и себе! Начни жить заново. Хотя бы попробуй бороться. – Реджина говорит чуть ли не плача, нежно гладя меня по коленке, будто ребенка успокаивает. Я же чувствую ярость на нее и всеобъемлющую боль, что сам готов зарыдать. Это невыносимо тяжко слушать и понимать, что Хелмак, мать ее, права!

– Рэй, я приехала взять тебя на Рождество домой. Побудешь денек с нами, а утром вернёшься сюда. Все скучают и беспокоятся за тебя.

– Нет. Я не поеду. – Я говорю, а сам чувствую страх, что придется вернуться туда, где была она в последние минуты своей жизни, и еще мои друзья – эти люди, которые будут смотреть на меня своими скорбными взглядами, жалея и утешая, но они и капли не будут чувствовать той пустоты от потери Мелани.

– Да, Рэй, никто не сможет понять, каково тебе. Но это не значит, что мы плохие.

Я отворачиваюсь от нее, еле справляясь со слезами. Не желаю, чтобы кто-то это видел. Я вообще не желаю что-либо чувствовать. Готов идти за этим хоть в сам Сенат на промывку мозгов. Хочется покоя и забвения…

– Милый, подумай о моем предложении. Может, покой ты найдёшь дома? – Реджина легонько сжимает мое колено, после чего убирает руку и я чувствую холод на том месте, где только что была ее ладонь. Она со вздохом встает и направляется к двери, но возле нее оборачивается и грустно произносит:

– Позвони мне, если решишь приехать.

И выходит, тихо притворив дверь за собой. Я же с мычанием от душевных мук сгибаюсь пополам и прячу лицо в ладонях. Больно так, что кажется чувствую, как разрывается все внутри, как сердце сходит с ума и теряется в ритме. Плачу. Впервые за столько лет даю волю слезам. Я вымотан. Устал. Хочу умереть, сдохнуть быстро и неожиданно – залезть в петлю, таблетками от передозировки, куском лезвия по венам или по горлу, как сделала Мириам.

Но через пару мгновений я слышу ее звенящий мелодичный голос:

– А у повара в столовой кошка стащила бекон… Он теперь не знает, где ему достать свежий и не покусанный животным. Так ругался на всех!

И я взрываюсь на нее, выплескивая всю свою боль и обиду:

– Почему, Мелани? За что ты так? Почему ты не появляешься перед другими?

– Я просто не хочу…

– Зачем ты это сделала? Зачем сдалась?

Она молчит и смотрит на меня своими голубыми блестящими глазами. Я делаю нервный рывок вперед, глупо надеясь схватить ее, но рука проходит мимо – промахиваюсь… И я продолжаю кричать на нее, сходя с ума от отчаяния и любви к ней.

Я тоскую по живой Мел, мне не нужна ее тень.

– Ты же мертвая! Призрак! Ты что вообще тут делаешь? Почему ты не ушла? Ты же должна была! Я помню! Ты почти ушла тогда!

Перед глазами вспыхивает воспоминание, когда я в астрале упрашивал вернуться Мелани в тело, она тогда светилась мягким теплым светом. Мой ангел… Теперь она приведение, призрак, застряла между небом и землей!

– Я обещала тебе…

– Знаю. Но ты мне не нужна такая! Понимаешь? Я хочу тебя живую…

Я кидаюсь на кровать и отворачиваюсь к стенке, сжимая до боли в кулаках простыню. Решено. Я вернусь в Саббат. Посмотрю в глаза тем, кто допустил эту катастрофу. А главное, гляну на Ганна – на человека, кто забрал ценой своей жизни другие две – мою и Мелани.

За спиной снова начинается заунывное пение про пластилин. Я не выдерживаю и шиплю на нее:

– Умоляю, замолчи! Не понимаю тебя. Что ты заладила эту песню?

Молчит. Я чувствую спиной, что она здесь. Наверняка снова стоит у стены и смотрит на меня.

– Уходи, Мелани. Оставь меня! Либо появляйся перед другими Инициированными, либо уходи.

– Но я не хочу перед другими…

– Тогда уходи, слышишь? Я отпускаю тебя! Мне достаточно и воспоминаний о тебе. И вся твоя болтовня о пустяках, она пустая, ненужная. Реджина права: ты просто моя галлюцинация. Живая, настоящая Мелани так бы не вела себя. Я просто обманываю себя… Ну, что молчишь? Ответь хоть что-нибудь разумное! Ты же призрак, а вы должны знать то, что смертные неспособны постичь!

Я поворачиваюсь и вижу пустую комнату. Исчезла. Ушла. На мгновение становится больно – вот так просто, прогнал ее, и она ушла, даже бороться не стала.

Нет, это не моя любимая! Мелани так не стала бы делать. Но в следующее мгновение на меня накатывает злость и ненависть ко всему происходящему, к жизни в целом. Я протягиваю руку под подушку и нахожу запасы таблеток. Выбираю синие и проглатываю. По идее, через полчаса я отрублюсь. Вообще хорошо, что у меня есть таблетки – если всё будет и дальше так идти, я выпью всю накопившуюся горсть и наконец покончу с этим.