Текст книги ""Фантастика 2024-46". Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"

Автор книги: Эдуард Веркин

Соавторы: Марианна Алферова,Владимир Скачков,Светлана Славная,Сергей Ковалев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 340 (всего у книги 354 страниц)

Глава 28 Железо

Кто-то спросил:

– Как ты себя чувствуешь?

Я повернулся на бок. Это была Лара. Волосы всклокочены, под глазами круги, видно даже из-под очков. Лицо худое какое-то, больное, усталое. И злое.

– Хай, Лариска, – улыбнулся я. – Кисло выглядишь, зеленовато...

– Улыбнись еще, – попросила Лара.

Улыбаться было больно. Но очень хотелось выглядеть мужественно. Я улыбнулся.

– Зубы целы, – сказала Лара. – Это хорошо. И фонари все почти рассосались, за один день почти, шкура толстая.

– Ну да... Я прочитал. Ну, то что... про... Про Большую Войну... Рассказ...

– Какая странная весна... – Лара уселась на постель рядом со мной. – И время... Знаешь, Жень, странное время... оно не прекращается... Ходить можешь?

Я встал. Ничего, нормально, в пятки только стреляет. Отморозишь один раз уши – будут мерзнуть всю жизнь, отщекочут один раз пятки – будут ломить всю жизнь. Если в пятки стреляет, то есть один способ – прислонись лбом к стене, перевались на одну ногу, потяни за большой ее палец. Полегчает.

– Рычаги ворочаются, – сказал я. – Буду жить долго и счастливо.

– Это хорошо. – Лара принялась смотреть в окно. – Главное, чтобы счастливо.

Интересная привычка, я давно за ней заметил. Лара входит в комнату и сразу ищет окно. Чтобы в него смотреть. Я даже не удержался, посмотрел в Интернете, на психологическом сайте. Что означает тяга к окносмотрению.

Выяснил следующее. Привычка смотреть в окно свидетельствует о целой куче всяких вещей. Вкратце так.

О стремлении к свободе.

О неудовлетворенности своей жизнью.

О внутреннем конфликте, люблю я все в столбик записывать.

Ну, это я и сам могу сказать, безо всякого психоанализа. Когда на душе паскудно, мне и самому всегда в окно посмотреть хочется. Смотрение в окно как-то успокаивает.

О страхе. Человек всегда ищет выход из помещения, так, на экстренный случай.

Ну и еще по мелочи.

Лара снова смотрела в окно. В окно и чуть вверх.

– Слушай, Лар, я почти в порядке. Я подумал... Нам надо уходить. Они там с этим камнем все, что хочешь, могут сделать. Накормят дракона кровью, он точно разрывателем вырастет. Надо срочно туда отправляться. Я уже Егору велел закупить всего необходимого, а мы сейчас в спортивный магазин поедем, возьмем бейсбольные биты и арбалеты...

– Не, – покачала головой Лара. – На сегодня у нас другая программа. Надо кое-что решить... Некоторые вопросы...

– Какие? – спросил я.

– Собирайся, – велела Лара.

– Слушай, Лар, а когда мы двинем... ну туда?

– Скоро. На днях. А пока собирайся. Как отец? Что сказал?

– Ничего не сказал. Терпит. Несет свой крест.

Я покорно принялся одеваться. Долго завязывал кроссовки, натягивал куртку, не спешил. Потом мы спустились вниз – сегодня я лежал не в трубе. Лара уверенно прошла на кухню, достала из холодильника сок, откусила уголок пирога и стала есть.

Потом спросила:

– Кто там еще был?

Я пожал плечами.

– Зря молчишь, – сказала Лара. – Мне Вера все рассказала. Она молодец...

– И что? – спросил я. – Молчу, не молчу, какая разница-то...

– Разница очень большая. Я тебя подожду на улице, выходи. Надо поскорее. Уже почти пять часов.

– Сколько? – не поверил я.

– Пять. Спишь весь день, как покойник...

– Что ты хочешь?

Лара поставила сок в холодильник, закрыла дверцу.

– Вера рассказала мне, где они собираются. Я хочу с ним поговорить. Мопед у тебя в гараже?

Я кивнул.

Мы прошли в гараж. Лара уверенно заняла место за рулем.

– Ты ездить-то...

Лара кивнула.

Водила она здорово. Лучше, чем я. Мы пролетели через город, минут за пятнадцать пролетели, совсем быстро, остановились рядом с большим ангаром. Спортзал.

Половину ангара занимала секция греко-римской борьбы, вторую половину атлетический клуб «Мастодонт». Чепрятков занимался в «Мастодонте».

– Лара. – Я попробовал взять ее за руку. – Может, все-таки...

– А не надо стыдиться, – сказала Лара. – Не надо. Это им надо стыдиться, а не нам... По-другому нельзя, я-то знаю. Надо учить. Я знаю.

Она пнула дверь, и мы вошли внутрь. Она вошла первой.

Внутри пахло теплым железом, меня слегка замутило – вчера в котельной тоже пахло железом, в человеке полно железа, и воды еще полно. Еще пахло потом и свежим деревом от пола. На ковре вяло ворочались несколько грузных, будто из свинца отлитых борцов, качков же наблюдалось немного, человек пять. Чепрятков тоже был. Сидел на скамеечке, качал трицепс узким хватом. Размеренно, как хорошо отлаженный гидроподъемник, разве что сервомоторы не хрумкали. В синей майке.

Лара сняла очки и протянула мне.

Я первый раз увидел ее глаза. Они были совершенно дикого цвета. То ли цвета неба бабьим летом, то ли зеленые, то ли фиолетовые, набравшиеся от очков, не поймешь. Таких я никогда не видел. Жутко красивые, будто подсвеченные слегка изнутри неоновыми лампочками. Только вот вокруг покрасневшие. Такие бывают, если люди долго не спят или телик долго смотрят.

Лара направилась к Чепряткову. Чепрятков весело бросил штангу, поднялся со скамьи, вытер ладони о майку. Широко улыбнулся. Шире, чем мастодонт на его майке. Остальные качки на нас никакого внимания не обратили, качки были людьми сосредоточенными.

– О! – радостно сказал Чепрятков. – Я читаю твои намерения в глазах! Сейчас свершится страшная месть! Злобный мститель Кокос взял на подкрепление свою стуканутую недорыжую подружку! Сейчас прольется чья-то кровь!

Лара подошла ближе.

– Мне нравятся такие девчонки, как ты, – сказал Чепрятков. – Наглые, не трусливые ничуть. Тощие такие, хы-хы... Бросай этого червя, а? Будем дружиться.

– Будем, – сказала Лара.

Задумчиво наклонила голову, затем треснула Чепряткова по уху. Несильно. Хлоп.

– Ого, – сказал кто-то из качков.

Удивленно брякнуло железо.

– Ты чего?! – крикнул Чепрятков. – Одурела совсем, медуза?!

И еще кое-что сказал. Нехорошее.

И выбросил вперед руку. Он не ударил, нет, скорее это был просто толчок. Но кулак Чепрятков свернуть успел.

Лара не увернулась.

Кулак ткнулся в скулу. Лара не устояла, упала на резиновые полосы. Я рванулся, но два борца цапнули меня, заломили руки. Здоровые, как тракторы, вдавили меня в деревянный помост. Прямо зубами в доски, а сверху чуть ли не уселись на меня, твари.

Зубы крошились, я ничего не видел, потому что весь ушел в эти зубы, дрыгался, мычал, пытаясь освободиться. Это было очень мучительно, я чувствовал, как зубы постепенно выламываются из десен. Самое поганое в этом было то, что я чувствовал – борцы делают это совершенно не специально, просто не рассчитывают силы. Не со зла. Они могли и шею мне сломать просто так. Тоже не со зла.

Потом меня вдруг отпустили. Я вскочил на ноги, хотел кинуться на этих кретинов, но они стояли, как деревяшки. И смотрели. И я тоже стал смотреть. На это стоило посмотреть.

Чепрятков... Он уже не стоял. Мне показалось, он не мог уже стоять, он влез рукой в шведскую стенку и висел на этой руке. Второй рукой он пытался все-таки как-то отбиваться, выставлял ее перед собой, зря только.

Лара била.

Даже не била, а...

Я не знаю, как это можно было описать. Лара стояла, наверное, в метре от Чепряткова, может, чуть дальше. Я не видел, как она двигалась, как наносила удары. Я видел только, как дергался Чепрятков, дергался, с хрустом стукаясь затылком о стену. Как тряпка. Будто с ним сделался приступ трясучки какой-то...

Потом Лара отступила. Чепрятков еще немножко постоял. Шагнул вперед, упал. Пополз к выходу. Тихо было, слышно, как вода по трубам течет, булькает в батареях.

Лара медленно шагала за ним, я видел ее глаза. Зрачки, расширенные зрачки, совсем как тогда...

Никто не пытался ее остановить. Ни качки, ни борцы, ни высунувшийся тренер. Чепрятков попытался встать. Лара пнула его. В подбородок. Носком ботинка. Жестко, даже жестоко. Чепрятков не встал.

– На спину, – велела Лара. – Быстро.

Чепрятков послушно перевернулся.

Лара продолжила.

Удары были не сильные, но быстрые, чавкающие какие-то. Отчего казалось, что с каждым ударом лицо Чепряткова с хлюпаньем крошится и ломается. Но на самом деле оно не ломалось, просто расплывалось большим живым синяком.

Качки и борцы стояли вокруг, никто не подходил. Потому что это было страшно. Лара увечила Чепряткова холодно и бесстрастно, будто не человек это был, а манекен какой-то. Чучело. Сначала мне это нравилось. Чепрятков был подонок и вполне все это заслужил.

Заслужил, давно заслужил.

Потом, когда Чепрятков перестал дрыгаться, мне стало немного тоскливо.

К Ларе подошел парень с медвежьими предплечьями, кажется, один из борцов. Осторожно так подошел. Попросил потихоньку:

– Хватит, может...

– Нож, – так же тихо сказала Лара. – Дайте мне нож.

Мне стало страшно окончательно. Я почувствовал, как по шее покатился пот, увидел, как дрогнули спортсмены. Я понял, что еще секунда – и кто-нибудь принесет нож, принесет, принесет, бандерлоги шагнут в черную пасть Каа...

И тогда Лара отрежет Чепряткову уши. Спокойно, старательно, без интереса. Спрячет их в карман своей кожаной куртки. «DR» «77».

– Лара! – позвал я. – Не надо. Пожалуйста...

Я растолкал спортсменов и подбежал к ней.

– Нож, – повторила Лара. – Дайте нож.

– Не надо. – Я схватил ее за руку, рука была перепачкана в липкой чепрятковской крови.

Лара остановилась. Поднялась, достала из кармана платок, протерла кулаки. Бросила платок на пол. Обвела взглядом спортсменов.

– Я просила нож, – сказала она.

Спортсмены стояли вокруг. Как обгадившиеся детсадовцы. Страх. Запах пота не мог перебить запах страха. Даже ужаса. Лиса в курятнике. Говорят, что, утолив первый голод, пробравшаяся в курятник лиса начинает убивать птиц уже просто так, для удовольствия. Направо-налево, режет, пока не перережет всех.

– Не надо, Лара. – Я схватил ее за руку и потащил в сторону выхода.

Лара шагала послушно. Ноги ее будто шагали сами по себе, как-то отдельно от тела. Лара будто сломалась. Почти повисла у меня на плече.

Я выволок ее на улицу. Ее шатало, и я прислонил ее к стене. На лице у нее была пустота и усталость, я подкатил мопед, на всякий случай усадил ее перед собой, и мы поехали прочь.

Я долго катался по городу. Возвращаться домой не хотелось, куда-то заезжать тоже не хотелось. Мы катались, пока не кончился бензин. Я перешел на резерв, и мы доехали до Нового моста. Погода была хорошая, я скатился вниз, мы отошли метров на сто, до небольшого пляжика. Лара набрала старой травы, придавила ее несколькими сухими корягами, подожгла. Развела костерок и стала греть руки. И я тоже. Я сидел напротив нее и тоже грел руки – с реки тянуло весенним холодом.

Так мы сидели достаточно долго. Я не знал, что сказать. Потом встал, сходил за дровами, на старом поле раскопал прошлогодней картошки, притащил ее к костру. Ссыпал в угли, еще толком не прогоревшие. Завалил землей, поверх разложил огонь.

Лара легла на землю, свернулась калачиком и закрыла глаза.

– Холодно, – сказал я, – земля еще не прогрелась...

Но Лара промолчала.

Я добавил еще дров, чтобы было не так холодно. Потом я затоптал огонь и расковырял землю. Картошка испеклась, Лара поднялась с земли, мы сидели и ели картошку.

И молчали.

А потом я сказал:

– Чепрятков стуканет. Обязательно стуканет.

– Не стуканет. – Лара разглядывала разбитый кулак.

– Почему?

– Потому. Подумай.

Я подумал. Чепрятков действительно не стуканет. Потому что если узнают, что его отлупила девчонка, то репутация Чепряткова будет напрочь уничтожена.

– Что будем делать дальше? – спросил я. – Когда?

– Скоро.

– Ну и отлично. Пора нам сменить обстановку. Развеяться немного, последние деньки были не из легких...

– Это, может быть, надолго, – сказала Лара.

– Что ж, до следующей пятницы я совершенно свободен...

– Я не хочу решать ни за кого, понимаешь... – сказала она. – Это выбор каждого.

– Конечно, выбор каждого. Тогда давай... завтра. Или нет, лучше послезавтра, я думаю, в этот раз надо хорошенько все... Подготовиться.

– Хорошо. Подготовься. Послезавтра... Ты поезжай, я еще посижу немного.

– Как хочешь. Осторожнее только, смотри, чтобы... Чтобы водяной не утащил.

Лара кивнула. Я пошагал к мопеду.

– Женя... – позвала Лара.

Я обернулся.

– Я не... Я не хотела, чтобы так...

– Да ладно, Лар. Со всеми бывает. Все будет хорошо, я верю. Помнишь, я тебе рассказывал про своего крокодила?

– Помню.

– Я там не все еще рассказал. Потом я почти сразу нашел книжку, наверное, самодельную, но точно уже не знаю. Там тоже что-то рассказывалось про эту... страну вашу. И способы указывались разные для попадания. Я попробовал, у меня ничего не получилось только. Но теперь я верю. Точно верю. Даже знаю.

– Хорошо. Верить всегда хорошо.

– У тебя какой размер обуви?

– Чего? – удивилась Лара.

– Размер обуви какой?

– Тридцать седьмой, кажется...

– Отличный размер! – сказал я. – А у моей матери сорок первый, ты прикинь... Ладно, я поеду.

Человеку важно иногда побыть одному.

Я ехал медленно. Быстрее не хотелось. Что-то было в мире не так, я не мог понять что, но что-то было.

Как-то раз, уже довольно давно, я спросил старого, когда он понял, что стал старым. Старый долго думал, даже курил. Будто это могло помочь. А потом рассказал.

Когда я был маленьким, сказал старый, то, если оказывался в другом городе или в другом доме, мне всегда казалось, что каждое незнакомое мне место имеет свою душу. Что оно неповторимо, непохоже на остальные. У каждого места были свои ощущения. Но в один день все города и дома стали на одно лицо, стали похожи и неотличимы. И было уже все равно, где быть, потому что везде было одинаково.

Тогда старый стал старым.

В тот вечер, возвращаясь домой, я вдруг понял, что город пылен, скучен, безнадежен с севера на юг, безрадостен с запада на восток. Я понял, что в нем одинаково.

Я вернулся домой и спрятался в трубу. Лежал и смотрел в космическое небо.

День заканчивался. Солнце уходило. Где-то там по берегу шагали серьезные мальчишки с кривыми самодельными удочками. Лара сидела на обрыве, болтала ногами и смотрела на воду.

У нее очень хорошо получалось болтать ногами, она делала это лучше всех в мире.

Лучше всех.

Глава 29 Плоды просвещения

Джинсы, на правой штанине три, на левой четыре прорехи, прорехи в булавках, все, как полагается. От задницы до колена вышитая люрексом надпись:

 
Старик Державин нас, блин, заметил
И в гроб вошел
 

Дальше троеточие, а надпись струится, что красиво.

Короткая кожаная куртка с широким ремнем, из-под куртки алая рубашка с треугольным воротником, шарф или галстук разляпистый, в стиле поэта Вознесенского. Очки старомодные, гробики, найденные, наверное, в дедушкином сундуке.

Это Шнобель, из кабинета Зучихи вышел Шнобель.

А сразу же за ним его мать. Я мать Шнобеля не очень хорошо знал, видел пару раз на собраниях. Пошла поддержать сыночка. А старый со мной не пошел. Сказал, что не желает позориться. Что устал в последнее время позориться.

Он еще много что сказал, и все прямо мне в морду, это было правильно.

Так что я пошел один. Рожа и ребра болели, но синяки как-то быстро сошли, я пошел.

Шнобель поглядел на меня, молча проковылял мимо. А мать его остановилась. Я думал, она скажет что-нибудь типа «не смей подходить к моему мальчику» или «хулиган». Но мать Шнобеля так не сказала, она сказала по-другому:

– Я думала, ты умнее.

И поцокала за своим сыном. Одета она была тоже хорошо. Дорого, приятно для глаза. И духи тоже. Я хотел сказать ей в спину что-то обидное, но не смог. Слишком хорошие духи.

– Заходи, – позвала из-за двери секретарь.

Я протиснулся – двери были устроены так, что в них все время приходилось протискиваться. Сначала в предбанник, а затем в кабинет Зучихи.

Я несколько удивился. Зучиха была не одна. В кабинете присутствовала Ирина Николаевна, наш директор. А Зучиха явно нервничала и вертела в пальцах уже почти окончательно почерневшего мамонта. Трудная все-таки профессия, слишком много народу желает тебе козы.

– Ирина Николаевна, полюбуйтесь на этого хунвейбина! – сказала Зучиха. – И это наш лицеист! Морда, как у настоящего боксера!

Начало было плохое. Кто такие хунвейбины, я знал не очень хорошо, кажется, какие-то китайские хулиганы, но само слово было какое-то гнусное, я думаю, мало кому понравилось бы, если б его обозвали хунвейбином. Тупо. Крапивно.

– Да... – разочарованно сказала Зучиха и ткнула пальцем в ноутбук.

Зачем-то.

Ирина Николаевна промолчала. Достала из кармана самых дешевых карамелек, тех, что в зубах застревают, принялась перебирать их.

– Посмотрите на этого Спайка Тайсона! – Зуч снова терзанула ни в чем не повинный бук.

– Майка Тайсона, – поправила Ирина Николаевна. – Его зовут Майк Тайсон...

– Майк, Спайк, какая, Ирина Николаевна, разница! Это же настоящий... настоящий террорист! Сегодня он нападает на учеников, нападает на учителей, а завтра...

Родину продаст, подумал я. Передам тайные сведения занзибарским спецслужбам.

– А завтра он взорвет мэрию! – Зуч ограничилась банальностью.

– Зачем? – спросила Ирина Николаевна.

– Что зачем? – не поняла Зуч.

– Зачем ему мэрию взрывать?

– А зачем он напал на Аверьяна Анатольевича?! Чем ему спортмастер мешал?!

Я думал, что разговор пойдет о вчерашних приключениях, но оказалось, что нет. Оказалось, что все гораздо хуже.

Оказалось, что Шнобель меня сдал не только Чепряткову.

Вломил.

Набарабанил.

Заложил.

Могу придумать еще четырнадцать синонимов.

– А про Чепряткова вы слыхали? В больнице!!!

– Перекачался? – едко осведомилась Ирина Николаевна.

– Какое там перекачался! У него переломы везде! Он на ногах стоять не может! И я не исключаю, что в этом тоже поучаствовал Кокосов! Вы знаете, они совсем недавно с Чепрятковым повздорили в котельной! Вы чувствуете, как все это омерзительно?

– Я думаю, проблема несколько в другом... – Ирина Николаевна принялась выстраивать из карамелек пирамиду.

– В чем же?! – Зуч аж вскочила с места. – В том, что наш Лицей превращается...

Ирина Николаевна ткнула ногтем пирамидку, карамельки со стуком рассыпались по столу.

– Мне кажется, что я была невнимательна к подбору кадров, – тихо сказала Ирина Николаевна. – Аверьян Анатольевич...

Ирина Николаевна принялась строить из карамели кольцо.

– Мне кажется, человек, который... – Ирина Николаевна на секунду задумалась, – которому нравится бить людей, не очень хороший педагог. Или вы так не считаете?

– Нет, я, конечно же, так считаю, – согласилась Зучиха, – я признаю, что методы Аверьяна Анатольевича порой неоправданны...

Ирина Николаевна хмыкнула.

– Но как по-другому общаться с такими?! – Зучиха указала пальцем на меня. – Он налил кислоты в автомобиль своего учителя физкультуры! Или вы, Ирина Николаевна, оправдываете такую модель поведения?!

– Чего?

– Вы оправдываете хулиганскую модель поведения?

– Нет, конечно...

Ирина Николаевна сломала карамелечное кольцо.

– В тринадцатой школе был случай...

– Примеры из жизни ничего не доказывают и ничего не опровергают, – перебила Ирина Николаевна.

– Кокосов распоясался, – продолжала Зучиха. – Он напал на педагога, затем зверски избил Егора... Егора... Гобзикова. Теперь снова драка, я вам уже говорила! Кокосов снова подрался в Лицее. Но на этот раз он подрался не в раздевалке, а в котельной. Я же говорю, это омерзительно! Он набросился на...

– Вера Халиулина говорит, что все было несколько не так...

– Халиулина фантазерка, – усмехнулась Зучиха, – вы знаете, что она написала губернатору письмо с требованием организовать в городе приют для бездомных собак! Что с нее взять?!

– Я, видимо, ошиблась...

Ирина Николаевна улыбнулась.

– Это я ошиблась, – вздохнула Зучиха. – Ошиблась, когда мы комплектовали состав классов. Набрали кого ни попадя... Этот Гобзиков, Кокосов... Чего от этого Кокосова можно ожидать в будущем?! У нас все-таки Лицей, а не боксерская студия!

Ирина Николаевна поглядела на меня.

– Что скажешь, Евгений Валентинович?

– Ну да, – сказал я.

А что я еще мог сказать?

– А что вы его спрашиваете?! – влезла Зучиха. – Его не о чем спрашивать!

– А зачем мы тогда его пригласили?

– Мы пригласили его для того, чтобы посмотреть в его глаза, – заявила Зучиха.

Ирина Николаевна хмыкнула.

– Ну, глядите, – сказала она.

И снова принялась перебирать свои карамельки.

Зучиха подошла ко мне и на самом деле стала глядеть в глаза. И я стал ей в глаза глядеть, и даже жалко мне ее как-то стало. Потому что увидел, что Зучиха некрасива. А глаза у ней желтые, а хочет она власти и денег и, скорее всего, рано или поздно этого добьется.

Но.

Не каждая шея выдержит шапку Мономаха.

– Хватит с ним нянчиться, – злобно сказала Зучиха. – Пора... Я буду готовить документы. И пусть твой отец зайдет на днях. Понял, Кокосов?

Меня всегда удручала эта манера так общаться с людьми. Любой чиновник обожает плевать людям в морду. Педагогический чиновник исключением не является. Когда он плюет, у него язва просто рубцуется.

– Ты запомнил, Кокосов? – Зучиха дернула меня за рукав. – Пусть отец твой зайдет. И мать. Пусть вернется наконец со своих Канар.

– Она не на Канарах, она в Турции. Гиссарлык. Там, знаете ли, вот такие...

Ирина Николаевна подхватила меня под руку и вытащила из кабинета в коридор. За спиной, кажется, что-то орали.

– Пойдем, – сказала мне Ирина Николаевна.

– Куда? – спросил я.

– Ко мне.

Ирина Николаевна взяла меня за руку, и пошагали мы по коридору.

Кабинет Ирины Николаевны уступал кабинету Зучихи. Ни компьютера, ни секретаря, коробки, пластмассовые стулья. Пыль. На стене буржуазный календарь – собаки разных пород сидят за столом и пьют чай. Временное пристанище.

Ирина Николаевна столкнула на пол какие-то коробки, сделала приглашающий жест.

– Садись, – указала Ирина Николаевна. – Где-то тут у меня был кипятильник... Ты, наверное, чаю не хочешь, да?

– Не хочу.

– Ну, как знаешь... Как отец?

– Нормально.

– Помню его...

– Как это?

– А я его учила, знаешь, так часто бывает. Дети ходят в школу, затем их дети ходят в школу, а учителя не меняются... Это называется время. Но твой отец – он не был драчуном... Он, кажется, в авиакомпании работает?

– Да.

– У нас в школе был телескоп, еще со времен войны, прежний директор из Германии вывез – трофей, так твой отец за ним просиживал целыми ночами, выгнать не могли.

– Он любил астрономию? – удивился я.

– А теперь, наверное, не любит...

– Не знаю.

Ирина Николаевна открыла ящик стола, долго смотрела в него, потом закрыла.

– С кем ты дружишь? – спросила Ирина Николаевна.

– Чего? – не понял я.

– С кем ты дружишь? Простой вопрос, можешь ответить тоже просто. С кем ты дружишь?

– С Шнобелем... дружил. С Носовым то есть. Только он гадом оказался, модельер вонючий...

– Модельер?

– Ну да. А вы что, не заметили? Весь такой... Как баба.

Ирина Николаевна задумалась и сказала:

– Ну, да, пожалуй.

– А теперь с Егором дружим... наверное...

– Которого ты зверски избил?

– Ну, да... Только мы подрались, я его не избивал. А потом помирились, как в кино совсем...

– Очень интересно. Знаешь, я хотела бы, чтобы Егор пошел в педагогику...

– Он математик вроде бы хороший...

– Ну и что. Мне кажется, он будет хорошим педагогом. Пять секунд подумай и ответь почему.

Я подумал и сказал:

– Он добрый.

Ирина Николаевна промолчала.

– А еще я с Ларой дружу, – сказал я. – Помните, тогда, я еще в диван провалился?

– Конечно, помню. Лара... Лара очень необычная девочка, ты не заметил?

– Заметил.

– В наше время таких детей не было, – с жалостью сказала Ирина Николаевна. – Мы все были какими-то одинаковыми, простыми... А сейчас... Это, наверное, все информационная революция. Плоды просвещения.

– Наверное.

– Ты не волнуйся, я попытаюсь насчет тебя поговорить...

– Спасибо, – сказал я. – А вы мне не скажете?

– Что?

– Что все будет хорошо.

– Скажу. Все будет хорошо.

– Спасибо еще раз.

– Пожалуйста. – Ирина Николаевна пнула еще какую-то коробку, пыль взлетела почти до потолка. – Ладно, иди.

Я вышел в коридор. В лицее было тихо, шли уроки, я прошел по этажу, спустился вниз. Заглянул в буфет. Взял булочку с яблоками. Никогда не брал булочку с яблоками, интересно было попробовать.

Вкус был дрянной. Если бы корицы добавить – еще туда-сюда, а так дрянной.

Я выпил еще кружку кофе, потом двинул к выходу. Лицо все-таки ныло, мечталось зайти в ближайший супермаркет, прикупить килограмм мороженого и распределить от ушей до подбородка.

На крыльце стоял Шнобель. Не знаю, мне показалось, он хотел мне что-то сказать. Но я не стал его слушать.

Я пересек двор. Вдоль забора прохаживался с метлой Киллиан. Здоровый. Раньше срока выписался. Наверное, это был знак. А может, и не знак. Я хотел подойти к нему и извиниться, но подумал, что лучше не стоит. Вряд ли мне понравился бы человек, едва не спаливший мне половину задницы. Поэтому я просто продолжил движение к выходу. Перед самым КПП оглянулся и увидел Зучиху, она стояла у окна и глядела в мою сторону. Непреклонным педагогическим взглядом.

За воротами меня ждал Гобзиков, Гобзиков сильно волновался, смотрел по сторонам, ходил туда сюда, потирал руки.

– Ну, как дела? – поинтересовался Гобзиков с формализмом.

– Нормально. Будут подавать документы на исключение. Хорошо хоть, пропуск не отобрали. А ты чего за воротами околачиваешься?

– А, так... Нечего лишний раз светиться.

– А вообще чего здесь делаешь? – спросил я.

– Мне утром звонила Лара, – сообщил Гобзиков.

– И что?

– Сказала, что завтра.

– Что завтра?

– Завтра мы отправляемся.

– Куда?

– Не прикидывайся, а? Конечно же, в Страну Мечты.

– Ты же вроде... сомневался...

Гобзиков покраснел.

– Всем бывает страшно, – сказал он. – Все могут испугаться. Но теперь... я буду смелее. К тому же Ларе нужна будет наша помощь. Или ты уже передумал?

– Я... Нет, конечно, не передумал. Просто это... Завтра. Я думал, послезавтра, я хотел купить хорошую палатку...

– Успеешь, – успокоил меня Гобзиков. – Рассиживаться тоже не надо, надо готовиться.

В голосе Гобзикова прозвучала какая-то незнакомая мне металлизированность.

– Слушай, мне кажется, на бусе не стоит ехать, прогуляемся, ты не против? – предложил я.

– Не...

Мы пошагали к городу.

– Тут Антон проходил... – сказал Гобзиков. – Домой шел, ну, Баскетбол Игра для Черных который... Он сказал, что вчера... вроде как Чепряткова избили. Сильно очень избили. Он сейчас в больнице лежит...

– Что ж, – сказал я. – Бывает и такое. Кого-то все время бьют.