Текст книги ""Фантастика 2024-46". Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"

Автор книги: Эдуард Веркин

Соавторы: Марианна Алферова,Владимир Скачков,Светлана Славная,Сергей Ковалев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 328 (всего у книги 354 страниц)

Глава 12 Филин днем

Я вернулся домой. Дома никого. Старый работал в поте лица в своем небесном бизнесе, отправлял куда-то банановые чартеры, перевозил десять тонн оленины из Нарьян-Мара в Хельсинки, партию бетономешалок в Монголию.

На кухне старалась Дарья, наша сессионная домохозяйка. Старый приглашал ее иногда, когда ему надоедала ресторанная жрачка или кулинарные изыски матери. Согласитесь, апельсины с луком под взбитыми сливками далеко не каждый нормальный человек выдержит. А Дарья готовила просто и вкусно.

Сегодня, судя по запаху, это был лимонный пирог. Мой любимый.

Я сунулся на кухню, поздоровался.

– Скоро будет, – предупредила мой вопрос Дарья, женщина строгая, но, как это водится, справедливая.

– А брусничный когда? – спросил я. – Вы брусничный еще обещали.

– На следующей неделе яму откроем, достанем банки и сделаю, – ответила Дарья.

– Говорят, в ямах жуки какие-то появились... – сказал я. – С черепами на спинке.

– Мелют, – кратко отрезала Дарья. – Как дела у тебя?

– Отлично, – ответил я. – Так хорошо мне никогда не было... На лошади сегодня катались. Я лучше всех.

– А я на лыжах в школе каталась, – сказала Дарья. – Даже грамоту получила. Только потерялась она потом.

Интересно. Никогда не мог бы подумать, что Дарья бегала на лыжах. Хотя все бывает, я убедился в этом на своем горьком опыте последних дней.

– Говорят, туда всех пускают? – Дарья взбивала венчиком белки. – В этот манеж.

– Всех, – кивнул я. – У кого есть бабки. У вас есть?

– Есть. Только я их внуку хочу отдать. Он хочет учиться. По компьютерному делу чтобы. Это очень перспективно.

– Перспективно, – подтвердил я.

– А кем бы ты хотел стать?

– Летчиком, – ответил я.

– Это хорошо. Раньше все хотели быть летчиками. А потом все стали хотеть быть налетчиками.

На самом деле я, как любой уважающий себя человек, хотел стать не только летчиком или налетчиком. Летчиком – это в обозримой перспективе. В необозримой же я хотел стать властелином мира. Сидеть в высоком кресле, казнить гадиков, миловать ботаников, пирамиду бы высокую построил, правильные законы издал. А может, две даже пирамиды. Но если кому об этом скажешь, сочтут за психа.

Или подумают, что прикалываешься. Можно проверить. Вот прямо сейчас.

– А еще я хочу стать властелином мира, – сказал я. – Хочу иметь замок, кучу бабла и сорок тысяч холопов. Я им в рожу, а они мне «не извольте беспокоиться».

– Шутишь? – спросила Дарья и даже про венчик забыла.

– Ну да, шучу, – сказал я. – Летчиком я хочу.

– А я ученой хотела стать, – сказала Дарья. – Историческим направлением заниматься.

Дарья мне нравится. Она хоть уже и старая, ей лет сорок пять, наверное. Но такая нормальная, не выделывается. Можно поговорить.

– Ученым – это нормально, – сказал я. – Это интересно. Историком...

– Историком быть хорошо, – сказал Дарья. – Я всегда хотела на исторический поступать...

– Не, – покачал головой я. – Лучше не историком. История – это продажная девка империализма. Лучше что-то существенное... Генетика или ядерная физика. Или микробиология...

– У тебя же по физике и биологии три – два в уме! Мне твой отец жаловался, просил, чтобы мой Васька с тобой позанимался.

– Эйнштейна тоже не сразу признали, – ответил я. – Зато потом...

– Ты лодырь, – совершенно необидно, а как-то констатируя факт, сказала Дарья. – Все лодыри почему-то ссылаются на Эйнштейна. Лучше бы учиться начинал, а то не то что на ядерную физику, в сельхозинститут не возьмут...

Я вовсе не лодырь, я уже говорил. И знаю, что хочу.

– В сельхозинститут всех берут, – сказал я Дарье. – Пойду я лучше, вы какая-то злая сегодня. Еще обидного мне наговорите, пойду...

– А пирог?

Я устало отмахнулся и отправился к себе в трубу, залечивать ссадины души своей.

Впрочем, душевные ссадины залечивались плохо. Решил книжку почитать. Но книжка попалась на редкость грустная, про войну, воспоминания ветеранов. Я прочитал семнадцать страниц и подумал, что динозавры совсем не зря рубают в комиксах немцев с печальными лицами, так им и надо. После книжки мне стало как-то совсем тоскливо, я даже решил слегка поспать, но тут запиликал мобильник. Звонил вкрадчивый Шнобель.

– Чего надо? – спросил я. – У меня сейчас не самое лучшее настроение...

– Ты еще самого главного не знаешь, – сказал Шнобель.

– Чего я не знаю?

– А того ты, иван, не знаешь, что эта кобыла неспроста понесла.

– Какая кобыла?

– Какая, какая! Иван, ты что, тормознухой закинулся? Та кобыла, что тебя чуть не убила...

– И что кобыла?

– Я видел все. – Шнобель перешел на телефонный шепот. – Все, до последнего пикселя!

– Что ты видел, Шнобель?

– Этот урод Чепрятков выстрелил из рогатки. Пулька попала в лошадиную ляжку, лошадь и рванула. А ты как раз на лошади и едва не убился.

– Кто-нибудь еще видел? – спросил я.

– Нет. Я единственный свидетель этой зловещести.

– Тогда о чем разговаривать? Чепрятков, как всегда, отвертится, а потом нам по мордам еще надает. Не, Шнобель, не покатит. А тебе советую заткнуться, попусту не болтать.

– Сам заткнись, иван.

Шнобель отключился.

Я был, конечно, разозлен. Но на самом деле поделать ничего было нельзя. Оставалось ждать. Удобного случая. Чтобы расправиться с Чепрятковым наверняка.

Второй звонок последовал почти сразу же за первым, я даже трубку не успел в карман спрятать.

– Шнобель, ты просто урод! – крикнул я. – Я же сказал тебе заткнуться! Заткнись, Шнобель!

– Кто урод? – спросил удивленный голос.

Я прикусил щеку.

– Кто это? – осторожно спросил я.

– Это Лара. Помнишь, ты заходил с диском?

– Ну да, помню, как же такое забыть. А что?

– Мне надо с тобой поговорить.

Я услышал, что голос у Лары взволнованный, впрочем, может, мне это показалось.

– А что случилось? – осторожно спросил я.

– Ты диски перепутал, – сказала Лара.

– В смысле?

– Ты должен был принести диск с извинениями, а принес совсем другой. Тетя Надя стала смотреть диск, а на нем какой-то сарай. Вы там еще какую-то радиостанцию испытываете...

– Погоди! – Я стукнул себя по голове.

Сильно стукнул, до боли. Бросился к плееру, воткнул диск. С экрана слащаво улыбались я и Гобзиков. У меня была глупая рожа, впрочем, такая у меня частенько бывает.

– Блин!!! – ругнулся я. – В самом деле перепутал... Слушай, Лар, я сейчас подвезу тебе другой диск, ты не беспокойся...

– Не надо, я сама подъеду. Хочу поговорить.

– О чем?

– Приеду – поговорим. Ты не против, надеюсь?

– Да не...

– Тогда называй адрес.

Я назвал. Через несколько минут возле ворот забибикало. Я плюнул на домофон и побежал встречать Лару персонально.

Лара приехала на такси.

– Привет, – сказал она.

– Привет. Пойдем в трубу.

– Куда?

– В трубу. У меня труба. Ну, типа, дом на дереве, только под землей.

– Под землей, так под землей.

Мы спустились в трубу. Мне было слегка неудобно, что я живу в трубе, но потом я вспомнил Диогена и успокоился. Диоген вообще в бочке жил, а как прославился.

– Нормальная труба, – оценила Лара. – Из газопровода вырезал?

– Это ракета «СС-18», – соврал я, – «Сатана», ее прямо с завода привезли...

– «Сатана» не такая... – Лара похлопала по стене трубы. – Ладно, впрочем. Тут у тебя плеер есть?

Я кивнул.

Лара вставила диск. Кино пошло.

– Это сарай Гобзикова, – принялся объяснять я. – Он какие-то опыты там проводит, мир, наверное, уничтожить хочет. Такой маньяк, алхимик, одним словом. Или алфизик. Алхимичит потихонечку. Знаешь, люди сейчас разной фигней ведь занимаются, я знал одного перца...

– Кого? – вздрогнула Лара. – Кого ты знал?

– Перца одного, чудика, короче... Ну, чела, бобика, значит, хомуля. Так вот, у него такая была фобия, что ли, – он суши любил делать. Есть не любил, а делать любил. Собирался создать русскую суши-школу. И делал эти суши из грибов, щавеля, дубовых листьев, из лягушачьей икры, из щучьих жабер. В итоге заработал себе паразитов, до сих пор лечится.

– Нет, я не про того перца... Ладно. Тут в фильме одна вещица меня заинтересовала. В сарае.

– Да у него много там разных вещичек интересных, кунсткамера сплошная. Гобзиков – он изобретатель. Механик, типа.

– Механик? – снова удивилась Лара.

– Угу, – кивнул я. – Юный химикас, короче. Пуговичник говенный...

– У него на самом деле много интересных вещей... Он пустит посмотреть?

Вот уж вот. Не ожидал, однако.

– А чего не пустит-то? – сказал я. – Пустит. Можем прямо сейчас поехать, если хочешь. У меня мопед. Ты на мопеде не боишься?

– Не. На мопеде классно, наверное...

Молодец, подумал я. Девчонки не любят мопедов и мотоциклов, от них у девчонок прически портятся. А Ларе, видимо, по барабану. Но на всякий случай я сбегал домой, в свою комнату, достал танкистский ретрошлем – в своем я как-то катал Мамайкину, не хотел, чтобы Лара надевала шлем после нее. И старые авиаторские очки принес, даже еще в кожаной оправе. Куртку брать не стал, куртка у Лары своя была.

От шлема Лара не стала отказываться, а очки упрямо оставила свои. Вид у нее был, правда, слегка инопланетный, но даже оригинально так получилось. Я сбегал на кухню, утянул пол лимонного пирога, завернул половинку в фольгу. Потом мы прошли в гараж.

Я заправил мопедку, и мы выкатились на улицу. Дорогу на улицу Красных Партизан я теперь знал, посему решил немного срезать через центр, проскочить по второстепенным улочкам. Ехал быстро, с завалами и чирками, но Лара на все мое искусство езды внимания не обращала, видимо, подобные скорости ей были не в новинку.

Мы ехали по нешироким улочкам, ехали, все было нормально, но роняйка, присосавшаяся к моей шее, продолжала свою разрушительную деятельность. Нет, я не упал, хотя, может быть, было бы лучше, если бы я упал. Хотя нет, не лучше, я все-таки не один был.

На перекрестке улиц Водопьянова и Станкостроителей я заметил их. По тротуару под голыми прутастыми тополями шагали Мамайкина и Лазерова. Лазерова с пекинесом, Мамайкина сама по себе. Во крапива, не в тему совсем, роняйка.

Я быстренько огляделся в поисках какой-нибудь там подворотни. Подворотен в обозримом пространстве не намечалось, свернуть было некуда. Да и Мамайкина меня уже заметила, сначала слегонца оторопела, затем быстренько зашепталась с Лазеровой и принялась указывать в меня лакированным ногтем мизинца.

– А, блинн, – ругнулся я и принялся снижать скорость.

Лара все поняла и не стала ничего спрашивать. Что тут спрашивать, и так все понятно.

Мамайкина же и Лазерова изобразили, будто нас не видят. Пока не видят, увидят, лишь когда мы подъедем ближе. Линия поведения была для меня вполне прозрачна – надо вести себя спокойно и естественно, как ни в чем не бывало.

Поэтому я тормознулся, швартанулся, улыбнулся.

– Привет, девчонки! – бодро сказал я. – Гуляете?

– Мы-то гуляем, – ехидно улыбнулась Лазерова, – а вы куда? За ежевикой?

Мамайкина равнодушно смотрела в сторону, будто меня не было.

– К Гобзикову едем, – небрежно бросил я.

– К Гобзикову? – удивилась Лазерова. – Зачем это?

– Как интересно, – лисьим голосом пропела Мамайкина. – А раньше вы с этим Гобзиковым вроде бы подрались. Ты, кажется, его одежду выкинул?

– Ну подрались, – сказал я. – И что? Мало ли кто с кем дрался? Братья Райт все время дрались, а ничего, самолет изобрели.

– Вы что, братья? – осведомилась Мамайкина с презреньем. – Да... Родственнички у тебя...

– Правильно говорят, от ненависти до любви один шаг. – Лазерова дернула пекинеса, пекинес жалобно тявкнул. – Вы что, тоже самолет изобретаете?

– Говнолет, – не удержался я.

– Я же говорю, от ненависти до любви – один шаг, – повторила Лазерова.

– Обратно тоже, – заметила Мамайкина. – Лара, а ты у нас в драмкружке не хочешь поучаствовать?

– Хочу, – ответила Лара.

– Вот и отлично. Приходи завтра в два в актовый зал...

– А я? – спросил я. – Ты же говорила, что я тоже могу...

Мамайкина пожала плечами.

– Я тоже приду, – сказал я. – Обязательно приду.

– Приходи, – улыбнулась Мамаиха. – У нас нет никого на роль Сопливого Тишки...

Лазерова и Мамайкина дружно заржали, ха-ха-ха, ха-ха-ха.

– Слушай, Мамайкина... – начал было я.

– Нам пора. – Мамайкина взяла Лазерову под локоть. – Правда, Лена?

– Правда и истина, – подтвердила Лазерова.

Они уже хихикнули и направились дальше по улице.

– Метелки... Сопливый Тишка. А кто такой Тишка вообще?

– Собака, наверное, – ответила Лара. – Пес.

– Пес, значит...

Я сплюнул через зуб, пнул кикстартер. Несколько сильней, чем нужно, пнул, стартер ответил мощной отдачей, рычаг ударил мне по голени. Я рыкнул и вывернул ручку газа. Мопед плюнул из глушака огненной струей и дернул вперед.

Мы провизжали по городу, распугивая весенних ворон, провизжали по Берлину, остановились возле дома по улице Прасных Картизан.

Дом 8а претерпел изменения. Дверь покрасили в синий цвет, а с торца поставили самодельные железные качели. Быстро. Качели не пустовали, на них с упорными лицами раскачивалась уже знакомая мне шпана в количестве двух штук. Хорошо раскачивалась, с явным намерением свернуть шею.

Завидев меня, Лару и мопед, шпана свалилась с качелей, подбежала поближе и предложила услуги по охране техники от вражеских посягательств. Потребовала двадцатку. Я выдал мелким вымогателям по червонцу на леденцы, и шпана великодушно сообщила, что Егор сейчас в сарае, прямо и направо.

– Он там все время торчит, – сообщила шпана.

Я и Лара пошли прямо и направо, впрочем, я знал, куда идти.

Сарай тоже немного изменился. Правый угол был выкрашен той же синей дверной краской, на остальной сарай то ли краски не хватило, то ли усердия.

– Синий угол... – пробормотала Лара.

– Ну да, синий. И что?

– На четыре ветра, в полтора километра, мертвою водой, проросла лебедой, на синий угол, глазами от пугал...

Лара шептала. Какую-то бессмыслицу шептала, какую-то ерунду, бред, набор плохо срифмованных слов...

Но я почувствовал, как закружилась у меня лебеда, то есть голова. Мгновенно закружилась, до тошноты.

Я посмотрел на Лару с некоторым испугом. То, что она сказала, уж очень было похоже на заклинание.

– Это стихи, – пояснила Лара. – Один паренек написал. Странный такой был... Может, войдем?

Я пнул дверь, и мы вошли.

Гобзиков вскочил из-за стола. Он не ожидал. Нет, может, меня он и думал встретить, но Лару не ждал точно. Он как-то засуетился и даже принялся причесываться.

– Здравствуй, Егор. – Лара сразу подошла к нему, пожала руку.

– Здравствуй... – Гобзиков был растерян. – А я тут паяю...

Гобзиков указал на стол. Гнал он, гнал, нагло обманывал. Ничего он не паял. Холодным паяльником нельзя паять. Я вгляделся в обстановку внимательнее и обнаружил торчащий из-под сгоревшего тогда агрегата краешек бумаги. Гобзиков работал с бумагами. Что-то там изучал.

– Привет, – поздоровался и я. – Привет, Егор. Тут такая лопата...

– Привет. – Гобзиков махнул рукой. – Слушай, ты камеру не прихватил? У меня как раз тут один опыт намечается, рассчитываю кое-что...

А смотрел он при этом на Лару. Только на нее.

– Не прихватил, – ответил я. – Мы вообще-то по делу...

– Ну да, – Гобзиков вытер лицо подолом рубашки, – конечно, по делу. Садитесь, пожалуйста...

Он скинул со стульев на пол какую-то электронную лабуду, подул на сиденья, стряхнул пыль.

– Я тут паяю, – принялся рассказывать Гобзиков. – И старые бумаги изучаю, записи, много чего интересного можно найти. Вообще... А вы по какому делу?

– Видишь ли... – начал я. – Мы по очень серьезному делу...

Потом мы вместе посмотрели на Лару.

Лара нас не замечала, разглядывала карту. Ту самую, которая висела на стене. С ее лицом что-то происходило. Нос у Лары как-то морщился, Лара даже потерла его ладонью. Потом поправила очки. Вернулась в реальность. Но на карту смотреть не перестала.

– Садитесь все-таки, – предложил Гобзиков.

Мы уселись на холодные железные стулья.

– А вообще, Егор, ты тут чем занимаешься? – спросила Лара.

– Да? – присоединился я. – Чем занимаешься?

– А, – махнул рукой Гобзиков, – проверяю кое-что... Опыты разные...

– Философский кирпидон ищешь? – Я тоже стал глядеть на карту.

– Чего? А, нет, философский камень я не ищу...

– Почему? – Это уже Лара спросила.

– Как почему? – удивился Гобзиков. – А зачем он нужен? Зачем железо превращать в золото? Золото тогда сразу же обесценится...

– Верно, – кивнул я. – Лучше искать эликсир бессмертия, он не обесценится. Слушай, Егор, вот Лара хочет у тебя спросить... Да?

– Да. – Лара очнулась. – Хочу спросить...

– Спрашивай, пожалуйста...

– Откуда это? – Лара указала пальцем на карту.

– Это? Это мой отец...

– Отец?

– Ну да... Он сейчас уже умер, я маленький тогда совсем был. Умер, а перед тем нарисовал карту. А может, перерисовал, я точно не знаю... Я Женьке уже рассказывал. Вот эту карту и еще несколько. И бумаги остались какие-то... Если хотите, можете посмотреть.

– Хотим, – сказала Лара.

Гобзиков сдвинул свой приемник и извлек из-под него несколько старых, позеленевших по краям карт и разрозненные и разномастные коричневатые листы.

– Я это рассматриваю иногда, – объяснял Гобзиков. – Изучать пытаюсь... Та, что на стене, перерисована вот с этой.

Гобзиков передал Ларе протертую на сгибах карту. Лара аккуратно ее развернула. Действительно, карта настенная являлась копией карты маленькой. Лара внимательно ее изучала, рассматривала, приблизив чуть ли не к носу. Затем Лара карту перевернула.

На обратной стороне тоже оказалась карта. Только не сказочного типа, а настоящая. С масштабом, север-югом, высотами, реками, впадинами и даже с железной дорогой. Самодельная, очень подробная, но, как мне показалось, не в масштабе. Такие рисуют кладоискатели.

Этой картой Лара заинтересовалась еще больше, еще пристальнее ее разглядывать стала. Потом спросила:

– Это ты сделал?

Гобзиков растерялся, я ответил за него:

– Это не он. У него брат был. Слушай, Егор, а ты ведь тогда так про него ничего и не рассказал...

– Брат... – задумчиво сказала Лара. – С ним что-то случилось?

Гобзиков отвернулся.

– Его брат исчез, – сказал я.

Гобзиков покраснел.

– Года три назад. – Лара глядела на карту.

– Откуда... – Гобзиков побелел. – Откуда ты... знаешь... когда?

– На карте дата, – объяснила Лара. – Вот тут, в уголке. Четыре года назад. А ты сказал, что отец твой умер, когда ты был совсем маленьким. Значит, карты рисовал брат. Ты давно этим занимаешься?

Лара указала на карты.

Гобзиков не ответил.

– Значит, давно, – улыбнулась Лара. – Карты, записи, ты говорил, что есть записи... Что еще есть? Осталось что-нибудь? От отца, от брата?

Лара спрашивала строго, Гобзиков ответил.

– Осталось...

– Что?

– Сабля...

– Какая сабля?!

Лара аж привстала, стул грохнул.

– Эта... – Гобзиков со вздохом указал на карту. – У меня есть эта сабля. Тоже от отца, кажется...

– Покажи!

– Да пожалуйста. – Гобзиков отошел в угол сарая и принялся копаться в старых железинах, сложенных в бочку. – Где-то здесь она валялась...

Гобзиков перебирал трубы, уголки, ломы, какие-то другие инструменты. Наконец достал меч, протер его тряпкой.

Меч был похож. На тот, что на карте.

Лара медленно подошла к Гобзикову, взяла оружие.

– Имитация, – сказала она с каким-то облегчением. – Кто-то сделал...

– С чего ты взяла, что имитация? – спросил Гобзиков. – Самый настоящий меч, булат, видишь, даже узоры по лезвию идут. И цвет черный... Там даже написано – «табан»...

– Табан? – улыбнулась Лара.

– Ну да, табан...

Лара взвесила меч на ладони. Затем с неожиданной ловкостью перекинула из руки в руку, сделала выпад, проткнула пластиковую бутылку.

– Я же говорил, – шепнул мне Гобзиков, – она фехтованием занимается. Видишь, какая ловкая. Да и меч хорош, надо его продать и купить осциллограф.

Лара размахнулась и ударила мечом по наковальне. Лезвие сломалось пополам, обломок прожужжал и воткнулся в стену.

– Вот так да... – вздохнул Гобзиков. – Вот тебе и булат...

– Извини, – сказала Лара. – Но это даже не сталь. Чугун, наверное. А узоры подделаны.

Она положила меч на верстак. Обломки.

– Как ты определила? – спросил Гобзиков. – С виду он такой... настоящий...

– У настоящего кашалот другой формы.

– А ты видела настоящий меч? – удивился Гобзиков.

– Угу. А твой дедушка... Мне Женя сказал... Ну, это...

– Он умер, – догадался Гобзиков. – Погиб...

– А у дедушки ничего больше не осталось? – спросила Лара. – Фотоальбомы, дневники, записи какие-нибудь?

– У него сундучок, – ответил Гобзиков. – Там тоже бумаги. Если хотите, можем посмотреть...

– Да я...

– Хотим, – сказала Лара. – Очень хотим посмотреть.

– Тогда пойдемте.

Гобзиков вытер руки о тряпку и сделал приглашающий жест в сторону дома. И тут же передумал.

– Нет, я сам принесу.

– Ты его хорошо знаешь? – спросила Лара, когда Гобзиков убежал.

– Не, не очень. Мы недавно только... познакомились. А в Лицее он тоже только год учится, его губернатор устроил... ну, направил то есть.

– Понятно... – Лара тоже принялась осматривать сарай.

Быстро, как-то даже профессионально. Гремела железками, переставляла ящики, заглядывала в укромные уголки и нашла наконец то, что ей было, видимо, нужно. Толстую железную бутылку.

– Керосин, – понюхала Лара. – У тебя зажигалки нет?

– Зачем?

– Есть или нет?

– Нет...

Лара забралась на верстак и стала шарить по полке.

– Ага! – Она продемонстрировала мне коробок спичек.

– Откуда ты...

– Паяльная лампа. – Лара указала на висящую на стене лампу. – Есть лампа, значит, есть керосин и спички.

Лара поболтала бутылкой, отвинтила пробку.

– Тут уже был пожар...

– С-с-с! – Лара приложила палец к губам, и я замолчал.

Потому что это было красиво. Когда красиво, я всегда молчу. Лара спрятала бутылку под верстак. Я принялся определять цвет ее волос. Но так и не определил. Они в самом деле были какие-то вроде бы пегие, серый, пепельный цвет. Но сквозь пепел огонь какой-то... А может, это мне показалось просто...

Вообще волосы Лары очень шли к ее фиолетовым очкам, наоборот то есть, очки к волосам. И руки у нее были красивые, красивые руки встретишь реже, чем красивые ноги.

Вот Мамайкину взять. Ноги у нее – «Формула-один» настоящая, высококлассные ноги. В ногах главное однородность – это редкое качество, чтобы от щиколоток до спины не было ни слишком глубоких впадин, ни крутых возвышенностей. У Мамайкиной в ногах была однородность. А в руках не было. Пальцы слишком короткие, предки много лопатой работали. Даже не короткие, а конусообразные какие-то, как морковки. Чтобы эту морковность компенсировать, Мамайкина наращивала ногти. Получались морковки с ногтями. Я на Восьмое марта ей даже перчатки подарил, дорогие, из страусиной кожи. А эта дура не поняла намека.

А Ларе перчатки были не нужны. Она вообще была...

С другой стороны, ногти можно ведь и не обгрызать.

– Слышь, Лар, а чего он с бумагами этими возится... Они что, какое-то значение...

Тут явился Гобзиков.

С сундучком.

Сундучок был как сундучок. Длинный, по углам обитый жестью, с ручкой, обмотанной толстой алюминиевой проволокой. В моем представлении с такими сундучками ходили железнодорожники в советских черно-белых фильмах, джеки-поторошители в английских фильмах цветных, ну и еще безумные шляпники разные. Гобзиков долго возился со связкой мелких ключей, подбирал нужный. На пятнадцатом ключе сундучок сдался.

Ворох бумаг. Карты в основном. Разные. Но все нарисованные от руки. Лара оттеснила Гобзикова от сундучка. Достала одну карту. Принялась разглядывать. Гобзиков терпеливо стоял рядом. Лара достала вторую.

– Эта самая старая, – вставил Гобзиков. – Там какой-то Сталинодол и Красный Молот...

– Так раньше Аленкино и Ерофеево назывались, – пояснила Лара.

– А ты откуда знаешь? – спросил Гобзиков.

– Книжку одну прочитала... А дневники? Ну, записи какие-нибудь есть?

Гобзиков бережно достал из сундучка перетянутую бечевкой стопку бумаг открыточного формата.

– Но тут все зашифровано... – сказал он. – Я пробовал прочитать, но не понял ничего.

– Можно будет попробовать разобрать потом, – сказала Лара. – Я могла бы посидеть...

– Зачем? – поинтересовался я. – Зачем сидеть над этой макулатурой?

Но Лара меня снова не услышала.

– Правда? – тихо спросил Гобзиков. – Ты можешь? Ты в самом деле можешь?

– Ну, конечно. Я интересовалась криптографией когда-то...

– И я смогу понять?

Лара кивнула.

А я вот ничего понять не мог. Они о чем-то своем говорили, а я не мог понять. Не люблю не понимать.

– А ты... – Гобзиков принялся сворачивать в трубку одну из своих карт. – Ты там...

– Была.

Гобзиков вскочил.

– Так, значит, все это правда?!

И даже от волнения смял свою карту.

– Эй! – возмутился я. – Может, вы расскажете мне все-таки? Что за шхерничество?! Что за правда?

Гобзиков и Лара переглянулись.

Это меня даже уже разозлило вообще. Не люблю такие ситуации – двое, значит, переглядываются, а третий «здравствуй, дерево»! Тоже мне, старые знакомые! Один с фонарями, другая в очках!

– Расскажите и мне! – потребовал я. – А то что это такое?! Несправедливо!

Вдруг Лара сморщилась, заморгала и тяжело закашлялась, как шахтер на пенсии.

– Пыль... – прохрипела она. – Пыль... аллергия...

– Я сейчас! Сейчас воды принесу!

Гобзиков снова выскочил из сарая.

Лара немедленно прекратила кашлять. Она быстро сгребла все карты в одну кучу и скомкала, некоторые порвала даже. Разрезала бечевку на пачке бумаг, быстро их пролистала, тоже скомкала. Собрала все в железный таз. Поглядела на карту на стене. Сдернула. Перевернула.

Обратная сторона была пуста, ничего не нарисовано. Лара отбросила ее за верстак.

Я наблюдал за всем этим в совершеннейшем оцепенении. Ладно, ничего не понимал, но мне начинало казаться, что я оказался внутри какого-то маловразумительного спектакля.

– Что ты делаешь? – наконец спросил я.

Но она не ответила. Она откупорила бутылку и полила бумаги.

– Эй...

Лара бросила бутылку. Я смотрел, как медленно впитывается горючее, как чуть подрагивает воздух...

Ну а потом она чиркнула спичкой.

Бумага загорелась. Лара ворошила ее прутом, ворошила, создавала приток кислорода, горело хорошо. Черные клочки поднимались к потолку и носились по сараю. Я смотрел на все это и никак не мог понять, никак. Зачем было жечь?

Во крапива...

Вбежал Гобзиков со стаканом воды. Все понял и кинулся к своим бумагам, спасать их попытался, полез в таз. Только зря все, карты уже прогорели, прах остался, пепел.

Он, кажется, хотел чего-то сказать, но только стоял разинув рот. Как филин днем – фонари под глазами не рассосались еще как следует, были заметны. Гобзиков смотрел на нас этими своими фарами, и лицо у него дрожало.

Лара молча направилась к выходу.

Вот так. Фантасмагория.

Я остался с Гобзиковым.

– Это... – сказал я ему. – Ты осторожнее...

Потом тоже выбежал. Тупо все было.

Лара ждала меня возле мопеда.

– Зачем? – спросил я. – Это же память, наверное. От отца осталась...

– Так лучше будет, – сказала Лара.

– Кому лучше?

– Ему. Мне. Тебе. Всем будет лучше.

– Почему?

– Потомучто.

У меня были тупые предчувствия, мне казалось, что это не конец.