Текст книги "Уайт-Ривер в огне (ЛП)"

Автор книги: Джон Вердон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

5.

Когда Мадлен вернулась с прогулки – сияя тем самым удовлетворением и воодушевлением, которое ей неизменно дарили вылазки на свежий воздух, – Гурни все еще сидел в своей «берлоге», согнувшись над экраном компьютера. Отставив в сторону интернет-новости, он изучал город Уайт-Ривер в Google Street View.

Хотя город находился всего в часе езды от Уолнат-Кроссинга, ему еще ни разу не доводилось туда по-настоящему собраться – не было весомого повода. В его представлении это место было квинтэссенцией упадка крупных городов северной части штата Нью-Йорк, пораженных промышленным коллапсом, исчерпанием сельскохозяйственных возможностей, сокращением среднего класса, просчетами политического руководства, расползающейся героиновой эпидемией, неблагополучными школами, ветшающей инфраструктурой и натянутыми отношениями полиции с заметной частью местной общины меньшинств – проблемой, которая особенно остро вскрылась теперь.

По иронии судьбы, репутация Уайт-Ривер омрачалась еще и нависающим присутствием крупнейшего работодателя округа и главного источника его экономической подпитки – исправительного учреждения Уайт-Ривер. Или, как говорили местные, Ривкор.

То, что открылось Гурни при виртуальной прогулке по главным улицам, только подкрепило его мрачные ожидания. Даже железнодорожные пути имелись – тот самый привычный рубеж, отделяющий «хорошую» часть города от «плохой».

Мадлен встала рядом, нахмурившись, и уставилась в экран.

– Что это за город?

– Уайт-Ривер.

– Тот, где сейчас все проблемы?

– Да.

Она нахмурилась еще сильнее.

– Из-за той истории, где в прошлом году на остановке застрелили чернокожего водителя?

– Да.

– И еще памятник какой-то, который хотят снести?

Гурни поднял на нее глаза.

– Какой памятник?

– В клинике на днях несколько человек обсуждали: памятник человеку, связанному с первыми годами существования тюрьмы.

– Об этом я не знала.

Она чуть склонила голову набок, с любопытством.

– Это как-то связано с твоим звонком от Шеридана Клайна?

– На самом деле, звонок превратился в визит. Пришел он сам, собственной персоной.

– О?

– Сказал, мол, живет относительно недалеко и предпочитает общаться лично. Но подозреваю, он изначально планировал явиться.

– Почему не сказал об этом сразу?

– Зная его склонность к манипуляциям и паранойе, предположу: хотел застать меня врасплох, чтобы я не стал записывать разговор.

– Тема настолько щекотливая?

Гурни пожал плечами.

– Мне так не показалось. Но трудно судить наверняка, не понимая, чего именно он от меня добивается.

– Он проделал весь путь и так и не объяснил, чего хочет?

– И да, и нет. Он уверяет, будто ему нужна моя помощь в расследовании смертельной стрельбы. Говорит, не хватает людей, время поджимает, город на грани Армагеддона и прочее в том же духе.

– Но…

– Но не сходится. По процедуре расследование убийства – исключительная компетенция полиции. Если требуются дополнительные силы, это решает руководство департамента – через установленные каналы. Окружной прокурор и его люди, ведущие свою линию, не вправе туда влезать… разве что он что-то от меня скрывает.

– Ты сказал – стрельба со смертельным исходом. Кто погиб?

Гурни запнулся. Смерть сотрудников правоохранительных органов всегда была болезненной темой для Мадлен, особенно после того, как два года назад он сам получил ранение во время дела Джиллиан Перри.

– Прошлой ночью снайпер застрелил полицейского из Уайт-Ривер на демонстрации Альянса защиты чернокожих.

Ее лицо застыло.

– Он хочет, чтобы ты нашел снайпера?

– Так он говорит.

– Но ты ему не веришь?

– Есть ощущение, что я еще не все понял.

– Что же ты собираешься делать?

– Пока не решил.

Она одарила его одним из тех испытующих, почти пронизывающих взглядов, от которых ему всегда казалось, будто душа выставлена напоказ, – и резко переключилась:

– Помнишь, что сегодня вечером мы идем на большой благотворительный вечер для «LORA» у Гелтеров?

– Это сегодня?

– Возможно, тебе даже понравится. Говорят, дом Гелтеров стоит увидеть.

– Я предпочел бы посмотреть его, когда там не будет толпы идиотов.

– Почему ты так зол?

– Я не злюсь. Просто не горю желанием проводить время с этой публикой.

– Некоторые из них очень даже милые.

– Вся эта затея с «LORA» кажется мне слегка безумной. Их логотип на бланках… Чертова сурчина на задних лапах, да еще с костылем. Господи.

– Это центр реабилитации пострадавших животных. Как ты думаешь, каким должен быть их логотип?

– Вопрос лучше: почему мы вообще должны присутствовать на сборе средств для «хромающих сурков»?

– Когда нас зовут участвовать в общественных делах, иногда приятно согласиться. И не уверяй меня, будто не злишься. Ты явно раздражен, и точно не из-за сурков.

Он вздохнул и уставился в окно кабинета.

Лицо Мадлен внезапно просветлело – одна из тех быстрых метаморфоз, что были частью ее эмоционального склада.

– Хочешь пройтись со мной по пастбищу? – спросила она, подразумевая заросшую травой дорожку, которую они регулярно подкашивали по периметру поля на склоне над домом.

Он недоверчиво поморщился.

– Ты только что вернулась с двухчасовой прогулки по хребту и снова хочешь гулять?

– Ты слишком много времени проводишь, уткнувшись в экран. Как тебе такая альтернатива?

Первая реакция у него так и осталась невысказанной. Нет, ему не хотелось тратить время на бесцельное брожение по старому пастбищу. В голове теснились неотложные мысли: протесты, грозящие перейти в массовые беспорядки, убийство полицейского, сомнительная история Клайна.

А потом он передумал, вспомнив, что всякий раз, когда принимал одно из ее «раздражающих» предложений, итог неизменно оказывался лучше ожидаемого.

– Можно пройтись один кружок по полю.

– Отлично! Может, даже найдем маленькое хромое созданьице, которого ты сможешь привести на вечеринку.

Дойдя до конца тропы, Гурни предложил заглянуть в его археологический уголок – в вишневом леске над прудом.

Добравшись до частично обнаженного фундамента, он стал показывать, где находил разные артефакты из железа и стекла, которые заносил в каталог на компьютере. Когда он указал место, где обнаружил зубы, Мадлен резко воскликнула:

– Боже мой, только посмотри на это!

Он проследил за ее взглядом, устремленным к верхушкам деревьев.

– Что ты видишь?

– Листья… солнце, просвечивающее сквозь них… сияющую зелень. Этот свет!

Он кивнул, стараясь не показать раздражения.

– То, чем я тут занимаюсь, тебя тревожит, да?

– Думаю, меня это не радует так, как тебя.

– Дело не только в этом. Что именно в моих раскопках тебя так задевает?

Она промолчала.

– Мэдди?

– Ты хочешь разгадать тайну.

– В каком смысле?

– Тайну о том, кто жил здесь, когда они здесь жили, почему. Верно?

– Примерно так.

– Ты хочешь добраться до тайны того, что их сюда привело, что держало их здесь.

– Полагаю, да.

– Вот это меня и беспокоит.

– Не понимаю.

– Не все нужно выяснять… выкапывать, разбирать по частям, оценивать. Некоторые вещи стоит оставить в покое – с уважением к ним.

Он задумался над ее словами.

– Ты полагаешь, остатки этого старого дома попадают в такую категорию?

– Да, – ответила она. – Это похоже на могилу.

В 17:35 они сели в машину и направились на благотворительный вечер «LORA», устроенный в знаменитой, единственной в своем роде резиденции Марва и Триш Гелтер, что стояла на вершине холма в нарядной деревушке Локенберри.

Судя по тому, что доводилось слышать Гурни, Локенберри находился достаточно близко к Вудстоку, чтобы тянуть к себе ту же манхэттенско-бруклинскую публику любителей искусства, и в то же время достаточно далеко, чтобы выковать собственный независимый стиль, выросший вокруг «колонии поэтов». Известная просто как «Колония», она была основана Милдред Локенберри – наследницей одноименной династии, сколотившей состояние на китовом жире, – чьи стихи почитались за их непроницаемость.

Так же как стоимость недвижимости в самом Локенберри зависела от расстояния до Колонии, цена любой собственности в восточной части графства определялась степенью близости к Локенберри – феномен, который Гурни отметил, любуясь безукоризненностью домов, амбаров и вытесанных в девятнадцатом веке каменных оград, тянувшихся вдоль последних миль дороги, ведущей в деревню. Восстановление и поддержание всего этого великолепия не могло обходиться дешево.

И хотя природное богатство окрестных земель и зданий в непосредственной близости от Локенберри было заботливо ухожено и тщательно подчеркивалось, весь путь от Уолнат-Кроссинга, петлявший через гряду холмов и длинные речные долины, оставался по-своему растрепанным и необработанным, но удивительно прекрасным: дикие фиолетовые ирисы, белые анемоны, желтые люпины и поразительно синие кисти мышиного гиацинта рассыпались среди нежной зелени весенних трав. Этого оказалось достаточно, чтобы он хотя бы понял – пусть и не проникся в полной мере – тот восторг Мадлен, с которым она показывала ему залитые солнцем листья у их пруда.

Когда GPS на приборной панели их «Аутбэка» сообщил, что до точки назначения остается пятьсот футов, Гурни плавно съехал на усыпанную гравием обочину и остановился у старинных железных ворот в высокой стене из сухой кладки. Недавно подсыпанная грунтом и гравием подъездная аллея широкой дугой уходила от распахнутых ворот через пологий луг. Он достал телефон.

Мадлен вопросительно посмотрела на него.

– Мне нужно сделать пару звонков, прежде чем мы начнем, – сказал он.

Он набрал номер Джека Хардвика – бывшего следователя полиции штата Нью-Йорк, с которым не раз пересекался с тех пор, как они познакомились много лет назад, ведя в разных юрисдикциях громкое дело об убийстве Питера Пиггерта. Их странная связь возникла благодаря гротескной совпавшей прозорливости: в один и тот же день, поодиночке, в тридцати милях друг от друга, они нашли разрозненные половины последней жертвы Пиггерта. Которой оказалась мать Пиггерта.

В дальнейшем отношения между Гурни и Хардвиком переживали и взлеты, и падения. Взлеты держались на одержимости раскрытием убийств и сопоставимом уровне ума. Падения же были следствием конфликта характеров: спокойная, аналитичная манера Гурни против навязчивой тяги Хардвика разоблачать, дразнить и провоцировать – привычки, стоившей тому места в полиции штата и приведшей к нынешней роли частного детектива. Запись на автоответчике у Хардвика была, по мнению Гурни, относительно безобидной:

«Оставьте сообщение. Будьте кратки».

Гурни подчинился:

– Это Гурни. Звоню насчет Уайт-Ривер. Хотел узнать, знаешь ли, там кого-нибудь, кто мог бы сообщить что-то, чего еще не было в новостях.

Второй звонок он сделал на мобильный номер, который Шеридан Клайн дал ему сегодня. Записанный голос Клайн звучал столь же елейно-обходительно, насколько голос Хардвика – резким:

«Здравствуйте, это Шеридан. Вы позвонили на мой личный телефон. Если у вас юридические, деловые или политические вопросы, пожалуйста, свяжитесь со мной по номеру, указанному на сайте окружной прокуратуры. Если ваш звонок личного характера, после сигнала оставьте имя, номер и сообщение. Благодарю вас».

Гурни перешел прямо к сути:

– Относительно вашего сегодняшнего описания ситуации в Уайт-Ривер у меня сложилось впечатление, что вы умолчали о каком-то важном факторе. Прежде чем решать, стоит ли вмешиваться, мне нужно знать больше. Мяч на вашей стороне.

Мадлен кивком указала на часы на приборной панели – было 18:40.

Он взвесил все «за» и «против» третьего звонка, но пришел к выводу, что, возможно, делать его сейчас, в присутствии Мадлен, не лучшая идея. Он завел двигатель, проехал через открытые ворота и покатил по безупречно чистой подъездной дороге.

Мадлен заговорила, не поднимая взгляд:

– Ваше защитное одеяло?

– Извините?

– У меня сложилось впечатление, что ты предпочел познакомиться с успокаивающим мирком убийств и беспорядков, прежде чем встретиться с пугающей неизвестностью коктейльной вечеринки.

Через полмили от дома Гелтеров подъездная дорога пошла в легкий подъем и внезапно вывела их к краю поля, утыканного тысячами нарциссов. В косых лучах раннего вечернего солнца это зрелище ошеломляло – почти так же, как массивный кубический дом без окон, возвышавшийся над полем на вершине холма.

6.

Подъездная дорожка вывела их прямо к фасаду. Массивная лицевая стена из темного дерева оказалась безупречно квадратной – примерно пятьдесят футов в высоту и столько же в ширину.

– Это то, о чем я думаю? – удивленно нахмурилась Мадлен.

– Что ты имеешь в виду?

– Посмотри внимательнее. Контуры буквы.

Гурни прищурился. Лишь с трудом он смог различить искаженные очертания гигантской буквы «Г», будто выцветшую литеру из детской азбуки, отпечатанную прямо на доме.

Пока они все еще вглядывались, к машине подбежал молодой человек с волосами цвета шартрез, в свободной белой рубашке и узких джинсах. Он распахнул пассажирскую дверцу и придержал ее, пока Мадлен выходила, затем стремительно переместился к водительскому месту.

– Можете проходить, сэр, вы и леди, – сказал он, протягивая Гурни маленькую карточку с именем «Дилан» и номером мобильного. – Когда решите уезжать, позвоните по этому номеру – я подгоню вашу машину. – Сверкнув улыбкой, он запрыгнул в пыльный внедорожник и объехал дом.

– Приятная деталь, – заметила Мадлен, когда они шли через внутренний двор.

Гурни неопределенно кивнул.

– Откуда ты знаешь Триш Гелтер?

– Я же уже раза три говорила. Виньяса.

– Вин...

Она вздохнула:

– Мой класс йоги. На который я хожу каждое воскресное утро.

Когда они подошли к входной двери, та распахнулась, словно створка огромного шкафа, и на пороге появилась женщина с копной волнистых светлых волос.

– Мадле-е-е-н! – пропела она, придав имени игриво-французский оттенок, так что оно прозвучало как ласковая шутка. – Добро пожаловать в «Скайвью»! – Она улыбнулась, продемонстрировав интригующую щель между передними зубами – как у Лорен Хаттон. – Ты выглядишь потрясающе! Платье – восторг! И ты привела знаменитого детектива! Чудесно! Входите, входите! – Она отступила в сторону и, удерживая в руке голубой коктейль с сахарной кромкой, пригласила их в пещероподобное пространство – не похожее ни на один дом, который Гурни когда-либо видел.

Казалось, весь дом был одной-единственной кубической комнатой – если столь огромное пространство вообще уместно называть «комнатой». Кубы разных размеров служили столами и стульями; на них расселись группы гостей, оживленно беседуя. Наборы сдвинутых кубиков образовывали кухонные стойки у каждого края плиты ресторанного масштаба из матовой стали. Каждый куб имел свой собственный, неповторимый цвет. Как Гурни заметил и снаружи, в стенах, высотой с пятиэтажный дом, вовсе не было окон, но внутри царил залитый солнцем свет. Крыша состояла из прозрачных стеклянных панелей. Над зданием раскидывалось безоблачное синее небо.

Мадлен улыбнулась:

– Триш, это потрясающее место!

– Налей себе что-нибудь и хорошенько осмотрись. Здесь полно сюрпризов. А пока я познакомлю твоего застенчивого мужа с интересными людьми.

– Удачи, – сказала Мадлен и направилась к бару, составленному из двух кубов высотой около четырех футов: один – цвета пожарной машины, другой – кислотно-зеленый. Триш Гелтер повернулась к Гурни, лизнув кончиком языка губы.

– Я прочла о вас все, и вот у меня появилась возможность лично встретиться с суперполицейским.

Он поморщился.

– Именно так вас обозвал «Нью-Йорк Мэгэзин». Писали, что у вас самый высокий процент арестов и обвинительных приговоров по убийствам за всю историю департамента.

– Этой статье больше пяти лет, и она до сих пор вызывает у меня недоумение.

Своим послужным списком в нью-йоркской полиции он не брезговал – порой это могло пригодиться, открывая какие-то двери. Но и стыдился немного.

– Журналы любят возводить людей в супергерои и супермонстры. Я не отношусь ни к тем, ни к другим.

– Вы выглядите как герой. Вы похожи на Дэниела Крейга.

Он неловко улыбнулся, желая переменить тему:

– Эта гигантская буква на фасаде...

– Постмодернистская шутка, – подмигнула она.

– Простите?

– Что вы знаете о постмодернистском дизайне?

– Ничего.

– И сколько вы готовы узнать?

– Достаточно, чтобы понять, что такое «Биг Джи».

Она отхлебнула свой голубой коктейль и вспыхнула своей фирменной редкозубой улыбкой:

– Ирония – сердцевина постмодернистского дизайна.

– Буква «Г» – это ироническое высказывание?

– Не только «Г». Весь дом целиком – ироничное произведение искусства. Бунт против скучного модернизма, лишенного чувства юмора. Сам факт, что этот дом и все, что внутри, спроектированы Кирики Килили, говорит сам за себя. Кирики обожает подтрунивать над модернистами своими кубическими шутками. Модернисты мечтают о доме как о безликой машине – чистая эффективность. – Она сморщила нос, словно от самой эффективности исходил неприятный запах. – А Кирики хочет, чтобы дом был местом веселья, радости, развлечений. – На последнем слове она задержала на Гурни взгляд на пару лишних секунд.

– Большая буква «Г» что-то означает?

– «Глупый», «беззаботный», «желторотый» – выбирайте.

– Это шутка?

– Это способ воспринимать дом как игрушку, забаву, абсурд.

– Ваш муж – веселый парень, верно?

– Марв? Боже упаси. Марв – финансовый гений. Очень серьезный. Человек, который швыряется деньгами. Я здесь за веселье отвечаю. Видите камин? – Она указала на одну из стен, у основания которой зиял широким проемом очаг – не меньше десяти футов. – Языки пламени по всей ширине переливаются всеми цветами радуги. Иногда я настраиваю его на полный спектр. Или делаю просто зеленым. Обожаю зеленый огонь. Я как ведьма с магическими способностями. Ведьма, которая всегда получает, чего хочет.

Над камином висел телеэкран – самый большой, какой он когда-либо видел. На экране – ленты кабельных новостей. Несколько гостей увлеченно смотрели.

– Триш? – сквозь общий гомон прорезался громкий мужской голос из угла.

Она наклонилась к Гурни:

– Меня зовут долг. Боюсь, меня сейчас представят кому-то ужасно скучному. Я всем существом это чувствую. – Ей удалось изобразить, будто сквозь неё пробежала мелодия. – Не исчезайте. Вы первый детектив убойного отдела, которого я встречаю. Настоящий эксперт по убийствам. У меня столько вопросов. – Она мягко сжала его руку и, лавируя через помещение, принялась преодолевать полосу препятствий из кубов.

Гурни пытался во всем этом разобраться.

Постмодернистская ирония?

Большая буква «Г» – символ абсурда?

Весь дом – многомиллионная шутка?

Ведьма, которая получает все, что захочет?

И где, черт возьми, остальные комнаты?

В частности, где тут ванная?

Окинув взглядом беседующих гостей, он заметил Мадлен. Она разговаривала со стройной женщиной с короткими черными волосами и кошачьими глазами. Он подошел.

Мадлен удивленно взглянула:

– Что-то не так?

– Просто... перевариваю услышанное.

Она кивнула на собеседницу:

– Это Филона. Из «Виньясы».

– Ах. Виньяса. Рада знакомству. Интересное название.

– Оно пришло ко мне во сне, – сказала Филона.

– Правда?

– Мне нравится это место. А вам?

– Это и впрямь нечто. Не подскажете, где здесь туалеты?

– В дополнительном кубе на заднем дворе, – ответила Филона. – а гостевая ванна – вон там. – Она указала на пару вертикально поставленных кубов, футов по восемь в высоту, стоявших в нескольких шагах от них. – Дверь с обратной стороны. Управляется голосом. В этом доме почти все откликается на голос, остальное – через телефон. Будто всё живое. Натуральное.

– И что, надо сказать двери в ванную?

– Все что угодно.

Гурни вопросительно посмотрел на Мадлен.

Она слегка пожала плечами:

– Голосовая система тут реально работает. Просто скажи, что тебе нужно в туалет. Я слышала, кто-то так и сделал минут десять назад.

Он уставился на нее:

– Утешительно слышать.

Филона добавила:

– Тут не только ванная. Лампам можно указать яркость. Термостат попросить сделать – теплее, прохладнее, что хочешь. – Она на мгновение расплылась в полуулыбке. – Это самое веселое место, какое только можно отыскать здесь, у черта на куличках, понимаете? Последнее, чего ожидаешь – и в этом весь кайф. Вот это да, сюрприз.

– Филона работает в приюте «ЛОРА», – сказала Мадлен.

Он улыбнулся:

– Чем вы там занимаетесь?

– Я – католик. Нас трое.

Все, что пришло ему в голову, – римско-католическая церковь.

– Католик?

– Товарищ по выздоровлению. Прости за путаницу. Когда чем-то живешь, забываешь, что не все вокруг в теме.

Он чувствовал на себе пристальный взгляд Мадлен.

– Значит, «ЛОРА» – особенная?

– Очень особенная. Всё упирается в дух. Люди думают, что забота о брошенных животных – это прогнать глистов и блох, накормить и дать крышу. Но это лишь про тело. «ЛОРА» исцеляет душу. Люди покупают животных как игрушки, а потом выбрасывают, когда те перестают вести себя как игрушки. Знаете, сколько кошек, собак, кроликов выбрасывают каждый день? Как мусор. Тысячи. Никто не думает о боли, которую это причиняет маленьким душам. Вот почему мы сегодня здесь. «ЛОРА» делает то, чего никто не делает. Мы дарим животным дружбу.

Голоса телевизионных «говорящих голов» вдруг стали навязчиво громкими, спор резче, интонации – острее. Теперь отчетливо слышались отдельные слова и фразы. Гурни старался не отвлекаться от Филоны.

– Ты даришь им дружбу?

– Мы общаемся.

– С животными?

– Конечно.

– Филона еще и художница, – заметила Мадлен. – Очень талантливая. Мы видели несколько ее работ на выставке в Кеттлборо.

– Кажется, припоминаю. Пурпурные небеса?

– Мои бургундские космологии.

– Ах да. Бургундия.

– Мои бургундские полотна написаны свекольным соком.

– Понятия не имел. Если позволите, отлучусь на минутку... – Он кивнул в сторону кубической конструкции с ванной. – Я скоро вернусь.

На дальней стороне он обнаружил врезанную дверную панель. Рядом горела крошечная красная лампочка над тем, что он принял за микрофон. Далее он заключил, что красный огонек означает: ванная занята. Не торопясь возвращаться к обсуждению бургундских космологий, он остался ждать.

Разнообразие людей, с кем Мадлен поддерживала дружеские отношения, вновь поразило его. Он обычно настораживался при первых признаках неискренности или пустословия у новых знакомых, тогда как ее внимание неизменно притягивали доброта, живость, изобретательность. Он считал, что к большинству людей стоит подходить с осторожностью; она же неизменно находила в них что-то восхитительное. И при этом – без наивности. Наоборот, на реальную опасность она реагировала быстро и эффективно.

Он проверил лампочку. Все еще красная.

Стоя у двери в ванную, он хорошо видел широкий экран над камином. Перед ним уже собрались еще несколько гостей с напитками в руках. «Говорящие головы» исчезли. Под фанфары и синтезированные эффекты пёстрые буквы сложились в строки:

ЛЮДИ – СТРАСТИ – ИДЕИ – ЦЕННОСТИ

АМЕРИКАНСКАЯ МЕЧТА В КРИЗИСЕ

Список исчез, сжавшись в строку, и уступил место трем заявлениям во всю ширину экрана, сопровождаемым барабанной дробью в строевом ритме:

ВЗРЫВНОЙ КРИЗИС – ПРОИСХОДИТ СЕЙЧАС

СМОТРИТЕ ЭТО НА ПОЛЕ БИТВЫ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ

НЕТ НИЧЕГО БОЛЕЕ РЕАЛЬНОГО, ЧЕМ RAM‑TV

Мгновение спустя эти лозунги разлетелись на осколки, уступив место ночной уличной сцене: разъяренная толпа скандировала:

– Правосудие для Лакстона... Правосудие для Лакстона... Правосудие для Лакстона...

Демонстранты с плакатами, где значилось то же самое, качали их вверх-вниз в такт скандирующим. Толпу удерживало передвижное ограждение по пояс, за ним стояла шеренга полицейских в защитном снаряжении. Когда картинка сменила ракурс, Гурни понял: демонстрация проходит у здания с гранитной облицовкой. На каменной притолоке над входом читалось: «ПОЛИЦЕЙСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ УАЙТ‑РИВЕР».

Внизу экрана ярко‑красной бегущей строкой мигали слова: «ПОЛЕ БИТВЫ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ – ТОЛЬКО НА RAM‑TV».

Видео переключилось на, казалось бы, другую демонстрацию. Камеру поставили за спинами участников, лицом к оратору. Он говорил голосом старого проповедника – то взвинчивая тон, то сбавляя, смакуя паузы и растягивая слова:

– Мы просили справедливости. Умоляли о справедливости. Выпрашивали справедливость. Взывали к справедливости. Мы плакали так много. Плакали так долго. Проливали горькие слёзы о справедливости. Но те дни прошли. Теперь мы не просим, а требуем. Сегодня, в этот день, сотворённый Господом, в этот день из дней, в день расплаты, мы ТРЕБУЕМ справедливости. Прямо здесь и сейчас – ТРЕБУЕМ. Повторю, чтобы не остались глухи высокие чины: мы ТРЕБУЕМ справедливости. Мы ТРЕБУЕМ справедливости для Лакстона Джонса, убитого на этой самой улице. Стоя на этой самой улице, на месте, обагрённом его невинной кровью, мы ТРЕБУЕМ справедливости!

Он поднял оба кулака над головой, и голос перешёл в хриплый рёв:

– Это его священное ПРАВО пред Богом. Его ПРАВО, как сына Божьего. И в этом ПРАВЕ никто ему не откажет. Правосудие ДОЛЖНО восторжествовать. Справедливость восторжествует!

Пока он говорил, его драматические паузы наполнялись громкими «аминь» и другими возгласами согласия, всё настойчивее по мере нарастания речи. На видео поверх кадра всплыла идентифицирующая строка – словно субтитр к фильму на иностранном языке: «Марсель Джордан, Альянс защиты чернокожих».

Группа перед телевизором у Гелтеров – с цветными коктейлями и тарелочками с закусками – выросла и стала внимательнее, напомнив Гурни простую неприятную истину: ничто так не собирает толпу, как агрессивные эмоции. Похоже, эта одна-единственная истина вытеснила всё остальное в политическом дискурсе страны и в новостных программах.

Когда демонстранты взялись петь старый гимн борьбы за гражданские права «Мы победим», картинка снова сменилась. На экране – ночная толпа на улице, но почти ничего не происходило. Люди стояли спинами к камере на травянистой площадке сразу за обсаженным деревьями тротуаром. Свет, очевидно от уличных фонарей, частично гасили кроны. Откуда-то за кадром доносились обрывки речи в микрофон – камера улавливала лишь ритм. Два офицера в усиленной экипировке против беспорядков патрулировали тротуар, перемещаясь взад и вперед.

Тот факт, что в отобранном для эфира фрагменте ничего существенного не происходило, мог означать лишь одно – вот‑вот что-то случится. Едва мысль оформилась, как кадр застыл, и поверх него всплыло предупреждение:

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!!!

СЕЙЧАС БУДЕТ ПОКАЗАНА СЦЕНА НАСИЛИЯ

ЕСЛИ ВЫ НЕ ХОТИТЕ ЕЁ ВИДЕТЬ,

ЗАКРОЙТЕ ГЛАЗА НА СЛЕДУЮЩИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ СЕКУНД

Видеоряд продолжился: двое полицейских снова медленно шагали по тротуару, не сводя глаз с толпы. Гурни поморщился, стиснув зубы – он уже знал, что произойдёт.

Внезапно голова одного из них дёрнулась вперёд, и он рухнул лицом вниз на бетон – тяжело, будто невидимая рука пригвоздила его к земле.

Гости у телевизора разразились криками шока и смятения. Большинство продолжало смотреть: панические движения второго полицейского, когда до него дошло, что случилось; его отчаянные попытки оказать помощь; крики в сотовый; распространяющееся по толпе понимание беды; путаные перемещения и поспешное отступление ближайших зевак.

Два факта бросались в глаза. Выстрел пришёл не из толпы, а откуда-то сзади по отношению к жертве. И либо стрелявший был достаточно далеко, либо использовал хороший глушитель – звука выстрела аудиосистема камеры не зафиксировала.

За спиной Гурни щёлкнул замок – открылась дверь ванной, – но он не отвёл взгляда от экрана. Подбежали ещё трое полицейских, двое с оружием; один снял защитный жилет и подсунул под голову раненому; раздалось несколько новых звонков по мобильному телефону; толпа начала рассасываться; вой далёкой сирены стремительно приближался.

– Проклятые животные.

За спиной послышался грубый голос, в котором не скрывалось презрения.

Он обернулся – перед ним стоял мужчина одного с ним роста, телосложения и возраста. Черты – правильные, почти идеальные, но будто не вязались друг с другом.

– Гурни, верно?

– Верно.

– Детектив нью‑йоркской полиции?

– В отставке.

В его глазах, посаженных чуть ближе, чем хотелось бы, мелькнул испытующий блеск.

– Технически, да?

– Чуть больше, чем «технически».

– Я к тому, что быть полицейским у нас в крови. Это не проходит, верно? – Он улыбнулся, отчего стало лишь холоднее, чем без улыбки.

Гурни ответил улыбкой:

– Откуда вы знаете, кто я?

– Жена всегда ставит меня в известность, кого она приводит в дом.

Гурни вспомнил кошку, которая тем самым узнаваемым мяуканьем извещает, что притащила добытую мышь. Он улыбнулся и произнёс:

– Итак, вы – Марв Гелтер. Приятно познакомиться.

Они обменялись рукопожатием, и Гелтер уставился на него с тем интересом, с каким изучают занятный предмет – прикидывая его потенциальную полезность.

Гурни кивнул в сторону телевизора:

– У вас там что-то занятное.

Гелтер на секунду прищурился на большой экран:

– Животные.

Гурни промолчал.

– Вам доводилось иметь дело с подобным дерьмом в городе? – спросил Гелтер.

– В полицейских стреляли?

– Всё это. Весь этот цирк дерьма. Право, – последнее слово он выделил зловещей чёткостью. Его глаза сузились – он уставился на Гурни, явно ожидая реакции, согласия.

И снова Гурни не ответил. На экране спорили две «говорящие головы». Одна настаивала, что нынешние беды – часть бесконечной платы за нравственную катастрофу рабства; распад семей нанёс неисправимый ущерб, передающийся из поколения в поколение.

Оппонент отрицательно покачал головой:

– Проблема никогда не заключалась в порабощении африканцев. Это миф. Политкорректная сказка. Суть проще и безобразнее. Суть в самих... африканцах! Посмотрите на факты. Миллионы африканцев никогда не были в рабстве. Но Африка по-прежнему – тотальная катастрофа! Каждая страна – катастрофа! Невежество. Неграмотность. Безумие. Болезни, о которых мерзко даже говорить. Массовые изнасилования. Геноцид. Это не следствие рабства. Такова природа Африки. И африканцев!

Кадры застыли. По краям экрана заплясали разноцветные треугольники, складываясь в буквы уже знакомых лозунгов:

СЕЙЧАС ПРОИСХОДЯТ ПОТРЯСАЮЩИЕ НОВОСТИ

СМОТРИТЕ ВСЁ ЭТО НА ПОЛЕ БИТВЫ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ

НЕТ НИЧЕГО БОЛЕЕ РЕАЛЬНОГО, ЧЕМ RAM‑TV

Гелтер одобрительно кивнул, не отрывая взгляда от экрана, и сказал:

– Убойный пункт насчёт всей этой мути с рабством. И правду он высказал об африканской выгребной яме. Приятно слышать человека с яйцами, у которого хватает смелости рубить правду-матку.

Гурни пожал плечами:

– Яйца... или психическое расстройство.

Гелтер промолчал, отметив реплику лишь острым боковым взглядом.

Трёхстрочный лозунг на экране снова распался на осколки, а из кувыркающихся цветных фрагментов сложилась новая строка – СПОРЫ ПРОДОЛЖАЮТСЯ – и она тут же рассыпалась за пределы кадра.

Появилась новая «говорящая голова» – молодой человек чуть за двадцать, с тонкими чертами, свирепым взглядом и густыми рыжевато-светлыми волосами, убранными в конский хвост. Внизу высветилось: «Кори Пэйн, Белые за справедливость для чёрных».