Текст книги "Дипломат"

Автор книги: Джеймс Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 55 страниц)

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

– Друг, – сказал Гордиан Мак-Грегору. – Понимаешь ли ты, что такое опасность?

Он стоял между Мак-Грегором и Эссексом и, стряхивая снег с одежды, попеременно смотрел то на одного, то на другого. Мак-Грегора не столько поразил самый вопрос, сколько перемена в облике Гордиана. Каждая снежинка на его смуглом лице блестела недобрым блеском.

– Понимаешь? – нетерпеливо повторил Гордиан.

– А что случилось? – спросил Мак-Грегор.

– Брат мой Салим заболел, – сказал Гордиан, – и Амир-заде поднял бунт. Все это отчасти произошло из-за вас, а потому я пришел сказать вам, чтобы вы уезжали, лошадей ваших уже седлают и приведут сюда.

– А что с Салимом? Если ему плохо, не можем ли мы помочь?

– Ничем вы помочь не можете. – Гордиан жестами торопил их. – Лучше уезжайте поскорей. Началась большая смута, и вы, англичане, только ухудшаете дело. Оберегать вас некому, а Амир-заде только и смотрит, как бы разделаться с вами.

– Где он, Амир-заде? – Мак-Грегору очень не хотелось принимать опрометчивые решения, но тревога Гордиана и его отрывистая речь свидетельствовали о том, что события, повидимому, принимают дурной оборот.

– Он за городскими воротами вместе со своими братьями и друзьями.

– А Салим?

– О ра-исе Салиме есть кому позаботиться. – Гордиан окинул взглядом их пожитки. – Долго вам собираться?

Мак-Грегор все еще не сдавался. Ему хотелось разузнать поподробнее, что случилось, но ответы Гордиана становились все короче и нетерпеливее, и Мак-Грегор увидел, что без спора из него ничего не вытянуть.

– Мы не можем ехать глухой ночью, – сказал он. – Мы не знаем пути, а в такую бурю опасно скакать по горам.

– Здесь вам оставаться еще опаснее. – Гордиан шумно вздохнул. – Только Салим своею властью ограждал вас от ярости Амир-заде, но Салим теперь лежит без памяти, а Амир-заде взбунтовался. Он и нас всех готов перебить. Но это уж наше дело, а за вашу смерть мы не хотим быть в ответе. Уходи, англичанин. Ради самого бога, уходите все. Я не хочу убивать вас, но это вы принесли сюда смуту. Вы всюду сеете раскол и вражду. Ваш посол разжег честолюбие Амир-заде, дал ему денег, подкупил его. Теперь, имея деньги и восстав против власти шейха, он расправится с вами не колеблясь. Уходите же скорей.

Мак-Грегор понимал, что на это может быть только один ответ, но все еще медлил. – Мне претит спасаться бегством от такого ничтожного человека, как Амир-заде.

– Христианской любви к мученичеству здесь не место, возразил Гордиан. – Уходите.

– Неужели вы не можете обуздать Амир-заде?

– Мы его обуздаем; но тут не обойдется без борьбы и крови.

Мак-Грегор повторил свой вопрос относительно Салима.

– Его с самого рождения подстерегает смерть, – с горечью отвечал Гордиан. – А теперь собственное дыхание душит его. Когда он рассказывал людям мукри о том, что нам предстоит решать в Соудж-Булаге, Амир-заде обвинил его что он берет от вас деньги и подчиняется вашему влиянию. От такой обиды болезнь его усилилась, он упал на землю, и кровь хлынула у него изо рта и носа. Видя, что Салим совсем плох, Амир-заде решил, что заставит мукри действовать в Соудж-Булаге так, как ему угодно. Теперь, обладая деньгам, он всех мукри станет приучать к грабежу насилию, если мы не сумеем помешать ему. Сейчас он бежал в горы, но скоро вернется вместе со своими сторонниками, чтобы поднять восстание.

– А ты уверен, что он вернется?

– Он уже в пути. Если ты не боишься за себя, подумай о ханум, подумай об этом глупом человеке, вашем после. Его Амир-заде постарается убить первым, чтобы некому было рассказать о том, что он, Амир-заде, брал у англичан деньги.

– Но на что ему это? – недоумевал Мак-Грегор.

– Не ищи смысла в его поступках, нетерпеливо бросил Гордиан, поворачиваясь к двери. Амир-заде – глупец и враг порядка. Салим щадил его и не трогал. Теперь он будет иметь дело со мной, а я его щадить не намерен.

– Можешь ты дать нам проводника? – спросил Мак-Грегор, провожая Гордиана к дверям; он уже смирился с неизбежностью этого поспешного отъезда.

– меня нет людей.

– Мне очень жаль, что так случилось с Салимом. Мак-Грегор протянул Гордиану руку, и тот пожал ее не раздумывая. – Если он выздоровеет, передай ему, что я исполню его просьбу. Что же касается посла, то запомни: таков он есть и, значит, с него нечего спрашивать. – Мак-Грегор не намерен был больше оправдывать Эссекса.

– Не спрашивают только с глупцов. – С этими словами Гордиан скрылся за дверью, Мак-Грегор ожидал, что Эссекса нелегко будет уговорить, но он не хотел облегчать себе задачу, преувеличивая опасность. Он не стал корить Эссекса за эту междоусобицу, которая, в сущности, разгорелась по его вине. Он только очень простых словах обрисовал создавшееся положение.

Эссекс сначала принял позу высокомерного пренебрежения в чисто эссексовском стиле, но, видя, что Мак-Грегор понемножку начинает закипать, переменил тактику и заявил, что собственно говоря, дела его здесь закончены, и он не возражает против того, чтобы тронуться в путь. Это соответствовало истине, но Мак-Грегор понял, что на помощь ему пришла романтическая жилка Эссекса. Этот уход в ночь представлялся достойной развязкой приключения в горах, и посол, придя в отличное расположение духа, занялся укладкой и сборами, между делом давая Кэтрин советы относительно того, как одеться для ночного путешествия.

Кэтрин такая спешка была не очень по душе, но вслух она пожаловалась только на то, что в пещере на озере остались все ее выстиранные вещи – и как раз самое лучшее белье и почти все шерстяные носки.

– Я пойду принесу, – заявил Эссекс. – Без шерстяных носков вам ехать нельзя.

– Вы пойдете туда сейчас? – переспросила Кэтрин.

– Именно.

– Только смотрите не задерживайтесь, – сказал Мак-Грегор.

У Мак-Грегора не было намерения лишать Эссекса ореола героя, но он невольно сделал это своим равнодушным тоном. Он даже дал Эссексу карманный фонарь, и, несмотря на заверения Кэтрин, что ей вовсе не нужны эти тряпки, тому оставалось только открыть дверь и устремиться в неуютный мрак на поиски дороги к озеру. Мак-Грегор не сделал попытки его остановить.

Кэтрин сразу же накинулась на Мак-Грегора. – Не надо было его пускать!

– Ничего с ним не случится, – возразил Мак-Грегор. – Это как раз в его вкусе. – В глубине души Мак-Грегор раскаивался, что не удержал Эссекса, но его природное чувство справедливости требовало возмездия за то зло, которое Эссекс причинил племени мукри. – Когда Эссекс успел дать Амир-заде деньги? – спросил он Кэтрин.

– Почем я знаю? – В тоне Кэтрин звучала враждебность, и она явно не была расположена к разоблачениям.

– А сколько он дал?

– Уж, наверно, немало.

– Вот хитрый чорт, – сказал Мак-Грегор с добродушием, которое его самого удивило.

– Любопытно, что вы сейчас говорите о нем в том же снисходительном тоне, в котором он обычно говорит о вас. Может быть, это нарочно? – Кэтрин уже возилась с мешком Эссекса, укладывая в него оставшиеся вещи.

– Просто я рад, что мы, наконец, уедем отсюда, – сказал Мак-Грегор.

– А почему? – Кэтрин, видимо, не понравилось его радостное настроение. – Вы, кажется, чувствуете себя здесь, как дома.

– Это верно, – согласился он. – Но в Тахт-и-Сулеймане назревают большие события, и нам лучше быть от них подальше. То, что начато Эссексом, собирается довершить наш друг Гордиан. Мне очень жаль, но придется вам опять трястись на лошади.

– Это необходимо, чтобы мы уехали?

– Да.

– Да ну вас обоих! – сказала она. – Что вы ни затеваете, из всего выходит много шуму и мало толку. Подержите эту простыню, я закатаю в нее одеяла; а потом извольте идти искать Эссекса.

– Ничего с ним не случится, – раздраженно сказал Мак-Грегор.

– Он старый человек. Ступайте к нему на помощь. Мак-Грегор взялся за свое пальто.

– Ничего, – сухо утешила она его. – Если мы когда-нибудь попадем опять в Лондон, я буду с вами очень мила – мила и вежлива, если только вы перестанете пререкаться с Эссексом по мелочам и начнете в открытую тот главный бой, который пока что идет только в вашей странно устроенной голове.

Затворяя за собой дверь, он слышал, как она насвистывает, продолжая укладываться. Когда он уже вышел в темноту, ему даже почудился ее смех, хотя ветер выл так неистово, что должен был заглушить все звуки, кроме скрипа шагов по снегу. Глаза его не сразу привыкли к темноте, и он даже усомнился, удастся ли ему найти Эссекса. Но постепенно взгляд его стал различать очертания палаток и характерный силуэт большой скалы, нависшей над плато. Добраться до ее подножия оказалось довольно просто; трудней было найти тропинку, которая вела к озеру. Ему пришлось ощупью продвигаться среди камней. Все время он всматривался, не мелькнет ли впереди фонарь Эссекса; попробовал было кричать «ау», но получилось что-то уж очень нелепо и он замолчал. Спотыкаясь, борясь с ветром, он брел вперед, пока не увидал, наконец, двигающийся навстречу свет фонаря. Поравнявшись с Мак-Грегором, Эссекс поднес фонарь к его лицу и довольно нелюбезно спросил, что он тут делает.

– Кэти очень беспокоилась за вас, – ответил Мак-Грегор.

Эссекс взмахнул фонарем. – А вы бы ее послали к чорту, – проворчал он. – Тоже нашла себе дураков: вдвоем мечутся в такую ночь по горам, разыскивая ее штанишки.

– А вы нашли? – спросил Мак-Грегор, стараясь перекричать ветер.

– Я не могу найти ту пещеру, – ответил Эссекс. – Вы помните, в каком она месте?

– Где-то здесь. Дайте-ка мне фонарь.

Но Эссекс фонаря не уступил. – Я сам найду. – Эссекс считал, что Мак-Грегор пришел отнять у него его заслугу. А Эссекс не желал, чтобы его заслугу отнимал другой. Он напряг всю свою волю, и только когда они разыскали, наконец, пещеру, в которой сушилось белье, и пустились в обратный путь, он позволил себе вздохнуть свободнее и стал прикидывать, как бы повернуть все это приключение в шутку.

Однако Мак-Грегор уже так и сделал: он шел за ним, напевая шотландскую песню о том, как был убит Ян Мак-Дугал из Лох-Барэкри, что медлил так долго в объятьях любимой.

– Дураки мы, что пошли, Мак, – сказал Эссекс не оглядываясь.

– Так точно, сэр, – ответил Мак-Грегор, – но она боялась потерять вас.

– Да, как же. Она отлично знает, что потеряться я не мог. Просто в ней сидит бес. Ничего она не боится. Ей бы только забавляться вот такими миленькими проделками.

– На этот раз вы ошибаетесь, – сказал Мак-Грегор.

– Она вас морочит, – настаивал Эссекс.

– Ничуть, – сказал Мак-Грегор. – Она в самом деле тревожилась за вас.

Но Эссекс не пожелал с этим согласиться; он не знал, считать ли себя польщенным заботой Кэтрин или наоборот, и, кроме того, он не очень доверял тому истолкованию, которое давал этой заботе Мак-Грегор. Впрочем, вникать в это он не стал и пошел дальше, не говоря ни слова; только порыв ветра доносил до Мак-Грегора его посвистывание. Вдруг откуда-то сзади, из-за городских ворот, послышались выстрелы.

Эссекс погасил фонарь и остановился, ожидая, что станет делать Мак-Грегор.

– Идите дальше, – сказал Мак-Грегор.

– Это что, в нас? – Эссекс не двигался с места.

– Нет. – Мак-Грегор взял его под руку.

Эссекс пошел дальше, но шага не ускорил. Он стал рассказывать Мак-Грегору об одной знакомой, которая была очень похожа на Кэтрин; у той тоже чрезмерная снисходительность уживалась с некоторым даже фанатизмом; кончила она тем, что вышла замуж за второразрядного политического деятеля и посвятила свою жизнь хлопотам об устройстве душевых для шахтеров. – Как раз из тех женщин, – продолжал Эссекс, – которые способны отправить вас ночью на поиски своего выстиранного белья.

– Вы что же, и Кэти предсказываете подобное будущее? – спросил Мак-Грегор.

– Ну, нет, – сказал Эссекс. – Кэти, конечно, взбалмошна, но подобной ошибки она не совершит. Слишком трезва, слишком эгоистична и слишком умна.

Мак-Грегор не успел подумать о том, какое, собственно, отношение имеет к нему рассказ о знакомой Эссекса, – они уже пришли. В хижине они застали отца Дауда, который помогал Кэтрин укладывать в наволочку хлеб и другую провизию.

Отец Дауд приветствовал Мак-Грегора, назвав его сыном и братом. – Я пойду вместе с вами через горы до Назли и Сабула, – сказал он. – Там вы сможете дождаться своей машины.

– А где лошади? – спросил Мак-Грегор.

– Амир-заде угнал всех лошадей, – сказал отец Дауд.

– Нам придется идти пешком.

– Мы не можем идти пешком, – возразил Мак-Грегор. Дауд сочувственно покачал головой.

– Другого выхода нет. Придется. Вам теперь опасно оставаться здесь, раз лошади у Амир-заде.

– У нас слишком много поклажи. – Мак-Грегор указал на мешки. Бросать их он не хотел. – Неужели ни одной лошади нельзя найти?

– В конюшне есть несколько ослов, – сказал отец Дауд.

Мак-Грегор вышел на улицу, и пока он пробирался между палаток, стараясь распознать ту, что служила конюшней, на вершине скалы снова затрещали выстрелы. Он не думал, что стреляют в него, но все же побежал к длинной ограде, упиравшейся в подножие скалы, и под ее прикрытием пополз дальше. Когда он снова встал на ноги, то прямо перед собой увидел конюшню. Палатка была уже наполовину свернута, и ее заносило снегом. Казалось, Тахт-и-Сулейман опустел, но у палатки копошились какие-то фигуры и слышны были голоса. Ослов Мак-Грегор разглядел сразу. Они стояли, привязанные все к одному столбу. Некоторые были уже навьючены ящиками и тюками.

– Добром нам ни одного осла не отдадут, – пробормотал Мак-Грегор. Прячась за оградой, он обошел стороной палатку и хлопотавших возле нее людей и очутился у столба, к которому были привязаны ослы. Здесь он перелез через ограду, внимательно осмотрелся и выбрал одно животное, которое еще не было навьючено. Нащупав конец жесткой, сплетенной из конского волоса веревки, он стал развязывать узел. Это было нелегко, потому что пальцы путались в прядях веревки; пришлось снять перчатки и пустить в ход ногти. Он сердито подтолкнул осла коленом к столбу, чтобы веревка повисла свободно, и сразу же ему удалось без всякого труда отвязать его.

Теперь нужно было провести осла через все плато, чтобы доставить его к хижине. Мак-Грегор пинал осла ногой, но осел ревел и упирался. В это время раздался выстрел, и Мак-Грегор понял, что стреляют в него. Он хорошо знал, что в таких обстоятельствах от курдов не приходится ждать осмотрительности; каждая подозрительная фигура – удобная мишень, и никто не задается вопросом, не друг ли это. Мак-Грегор все сильней колотил своего осла и в конце концов, вспомнив, как в таких случаях поступают иранцы, стал дергать его за ухо. Осел взревел от боли, но припустился рысью, так что Мак-Грегору даже трудно было поспевать за ним по снегу.

Возня с веревкой привела Мак-Грегора в ярость, и он никак не мог успокоиться. Навьючивая осла, он не обращал внимания ни на его жалобные крики, ни на упреки Кэтрин, возмущенной столь жестоким обращением с животным. Эссекс заметил, что сидящий в Мак-Грегоре перс явно берет верх над англичанином; в ответ на это Мак-Грегор так затянул подпругу, что несчастный осел, брыкаясь, едва не сбросил всю поклажу. Даже отец Дауд не одобрил действий Мак-Грегора; держа осла за повод, он уговаривал животное отнестись к делу философски и быть терпеливым с этими обезумевшими людьми, которым понадобилась его спина. Наконец осел был навьючен, и Мак-Грегор вошел в хижину, чтобы погасить керосинку и лампу.

Эссекс пошел за ним следом и спросил о Салиме: – Как вы думаете, мы ничем не можем ему помочь? Перевезти его в больницу, например? Следовало бы хоть повидать его. Неужели совсем ничего нельзя сделать?

– Единственное, что мы можем сделать, это уехать и оставить их всех в покое, – сказал Мак-Грегор. – Салим без сознания, а врача среди нас нет.

– А та маленькая девочка? Хоть бы для нее что-нибудь сделать, – сказала Кэтрин.

– Что, например? – Мак-Грегор привернул фитиль в лампе и задул огонь.

– Я боюсь за нее.

– Она курдское дитя, – сказал Мак-Грегор. – И ее место здесь. Что вы хотите с ней сделать? Увезти ее в Тегеран и вырастить из нее прислугу? – Это была ничем не оправданная грубость, но Мак-Грегор словно испытывал облегчение, нападая на них обоих. – Скорей! Скорей! – заторопил он. – А то как бы Амир-заде не спустился с гор.

– Чего вы злитесь? – спросила его Кэтрин.

– Скорей, – повторил он и с силой захлопнул за собой дверь хижины. – Домой, в Лондон. – Он вдруг развеселился, словно, дав волю своему языку, сбросил часть тяжести, лежавшей у него на сердце. Он пропустил Эссекса и Кэтрин вперед; за ними шел Дауд, тянувший осла за повод, Мак-Грегор замыкал шествие, он лепил на ходу снежки и кидал их в осла, чтобы заставить его идти быстрее. К этому он еще прибавлял затейливые персидские ругательства, и так продолжалось до тех пор, пока они не ушли далеко вниз, куда уже не долетал звук выстрелов со скалы над Тахт-и-Сулейманом.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

Эту картину, как он швыряет снежками в осла, подгоняя его на крутом горном спуске, Мак-Грегору не скоро суждено было забыть. Эссекс очень любил разряжать ею драматическую напряженность рассказа об их приключениях в Тахт-и-Сулеймане. Он двадцать раз возвращался к этой сценке по дороге в Тавриз и еще двадцать – на обратном пути в Тегеран. При этом с каждым разом повествование становилось все более юмористическим и все менее точным в подробностях, и каждый новый вариант был лучше предыдущего. Только Мак-Грегор не умел оценить по достоинству искусство рассказчика.

Вот и сейчас, находясь в кругу скептиков-журналистов, привыкших с циничным недоверием относиться к рассказам о чужих приключениях, Мак-Грегор знал, что Эссекс непременно кончит этим эпизодом. Мак-Грегор уже так хорошо изучил Эссекса, что ему доставляло какое-то невеселое удовольствие слушать, как мастерски Эссекс ведет свой рассказ. Он никогда не забегал вперед, точно рассчитывал все паузы и недомолвки, заставляя слушателей в нужный момент задавать ему нужный вопрос, так что со стороны казалось, что дотошным журналистам приходится вытягивать каждое слово из скромного Эссекса.

Мак-Грегор безмолвно наблюдал это представление, сидя в глубоком кресле в комнате Эссекса в английском посольстве в Тегеране. Кэтрин сидела рядом с Эссексом и слушала его с величайшим вниманием. Эссекс удобно расположился в кресле-качалке, слегка откинув голову, рассеянно вертя бокал в покрытых веснушками руках; элегантный серый фланелевый костюм хорошо оттенял свежесть его обветренного лица. Мак-Грегор не упускал ни одного слова Эссекса, неторопливо развертывавшего перед слушателями историю их пребывания в Тахт-и-Сулеймане. Он набрасывал перед своей аудиторией – десятком английских и американских корреспондентов – скупые, но красочные портреты всех действующих лиц: Салима, Амир-заде, Гордиана (которого он упорно именовал Гордоном), Пирузы, даже девочки с болячками. По наклону его головы, по огоньку в глазах Мак-Грегор понимал, что Эссекс уже сделал себе из Тахт-и-Сулеймана приятнейшее воспоминание. Ну, как станешь изобличать или опровергать этого хитрого дьявола? Что можно противопоставить его умению очаровывать людей, внушать им непоколебимую веру в его опыт и знания? В достоверности того, что говорил Эссекс, просто невозможно было усомниться.

И все же Мак-Грегор твердо решил, что будет опровергать Эссекса. Как только он услышал об этой пресс-конференции, он тут же подумал, что именно на ней должен произойти открытый разрыв. Мак-Грегор знал, что корреспонденты захотят услышать и об его впечатлениях от Азербайджана и Курдистана, и он намерен был сказать совершенно противоположное тому, что говорил Эссекс. Почему-то ему казалось, что Эссекс знает о его намерении. Тем не менее, Эссекс очень настаивал на том, чтобы Мак-Грегор присутствовал на этой пресс-конференции. Мак-Грегор ждал, что будет дальше.

Пока что в своей беседе с корреспондентами Эссекс совершенно не касался политики. Но это, разумеется, только пока. Весь рассказ неминуемо должен был послужить иллюстрацией того положения, что англичане правы, а все остальные неправы; азербайджанское восстание подстроено русскими; восставшие применяют насилие; русские агенты подстрекают к беспорядкам и курдов, создавая этим потенциальную угрозу миру на Среднем Востоке, а потому курдов необходимо держать в руках.

Но пусть только обратятся с вопросом к нему, к Мак-Грегору, и он объявит, что все это неверно. Он уже, в сущности, сделал это в своем докладе департаменту по делам Индии. Доклад еще недописан, но свою точку зрения он уже изложил; кроме того, он готовил еще один доклад, для Форейн оффис, где особо отмечал ошибочную позицию Эссекса в столкновении между Джаватом и губернатором и его злополучную попытку повредить делу независимости курдов через потворство честолюбивым замыслам Амир-заде. Все это должно было выйти наружу. Эссекс понимал это, Мак-Грегор тоже понимал, и оба готовились к решительной минуте.

Но вот Хэмбер, циничный и злопамятный Хэмбер, спросил Эссекса, почему они в такой спешке покинули Тахт-и-Сулейман, и Эссекс ответил, обходя истину с ловкостью человека, который ожидал заданного вопроса и заранее обдумал ответ. – Я, собственно, хотел остаться и посмотреть, чем кончится столкновение между Амир-заде и Гордоном, – сказал он, – но Кэти совсем разболелась, а в воздухе попахивало резней, поэтому мистер Мак-Грегор позаботился ускорить наш отъезд. – После этого Эссекс сразу перешел к розыскам белья Кэтрин, а затем к ослу, и его расчеты на реакцию слушателей оправдались до мелочей.

Аудитория была покорена, лишь только он дошел до рассказа о том, как Мак-Грегор подгонял снежками осла. К тому же это сразу сделало Мак-Грегора человеком, которого едва ли стоит принимать всерьез.

– А машину-то вы свою нашли? – спросил Стайл, когда общее веселье улеглось.

– Не сразу, – сказал Эссекс. – Спуститься с гор было нелегким делом, но старый поклонник дьявола знал каждый сугроб на пути. Аладина, нашего шофера, мы нашли в Санджуде. Ведь это в Санджуде было, Мак-Грегор?

– В Санджуде.

– Он уже собирался ехать дальше. Но в каком виде! По дороге он вместе с машиной попал в руки курдов; они избили его, обобрали и едва не доломали машину. Когда он увидел нас, то пытался целовать мне ноги и всю дорогу до Тавриза плакал, как ребенок.

– А старый поклонник дьявола куда делся?

– Дауд? – переспросил Эссекс. – Удивительный старик. Он просто исчез, как только мы пришли в Санджуд. Вырос из-под земли и, очевидно, опять провалился сквозь землю.

Мак-Грегор в свое время не счел нужным говорить Эссексу о судьбе Дауда; и сейчас, слыша, как легко Эссекс с ним разделался, он подумал, что поступил совершенно разумно. Мак-Грегор протянул стакан безмолвному слуге-индийцу и услышал, как зазвенели кусочки льда о стекло… Далеко, очень далеко отсюда остался восьмой ангел; его паломничество к могиле святого едва не было оборвано арестом в Санджуде. Голос Эссекса звенел, как лед в стакане, но Мак-Грегор уже не слышал его; перед ним всплыло лицо Дауда за тюремной решеткой, его глаза, взиравшие на преследователей со всей кротостью, подобающей восьмому ангелу. Азербайджанские солдаты плевали ему в лицо, обзывали его курдским псом, дьяволом и шпионом, но он в ответ на это только терпеливо призывал их забыть свою ненависть к курдам, потому что это неоправданное чувство. Увидя Мак-Грегора, он поклонился и, как всегда, церемонно приветствовал его. Но когда Мак-Грегор накинулся на солдат за то, что они посадили в тюрьму старого человека и притом единомышленника, Дауд укоризненно покачал головой, осуждая его горячность. Мак-Грегор и сейчас не понимал, отчего азербайджанцам вздумалось заподозрить в Дауде тегеранского шпиона. Уверения Мак-Грегора, что старик всей душой сочувствует новой азербайджанской власти, не умиротворили солдат. Они хотели тут же расстрелять Дауда, и Мак-Грегору пришлось пригрозить им вмешательством высокого начальства, чтобы добиться его освобождения. В доказательство своих добрых намерений Мак-Грегор отдал солдатам осла; только после этого удалось отпереть каталажку и увести старика. Восьмой ангел не смутился этим происшествием, но согласился, что если он хочет остаться цел, ему лучше покинуть Санджуд. Мак-Грегор проводил его до выхода на широкое плато, и Дауд, благословив его неверие, пустился в путь, по всей вероятности, обратно в Тахт-и-Сулейман… Снова сквозь звон льдинок в стаканах донесся до Мак-Грегора голос Эссекса. Он говорил о Тавризе: в сущности, ничего примечательного они там не совершили, верно, Кэти?

– Все, как обычно, – продолжал Эссекс, – Побеседовали с несколькими политическими деятелями, кое с кем из наших людей, которые там находятся. Кормили нас пропагандой, но мы сумели и сами разобраться во многом.

– А Пишевари, главу так называемого правительства, видели?

– Да, конечно. – Эссекс присвистнул. – Неглупый малый. Образование, видимо, получил в России. Пытался уверить нас, что все у них идет, как надо; усиленно тащил меня на какие-то местные выборы, но у меня не нашлось на это времени. Мак-Грегор и Кэти ездили с ним. Они настоящие туристы, а я нет.

– Ас американским поверенным в Тавризе вы разговаривали?

– Разумеется.

– Что же он вам сказал?

– Ну, вы уж слишком много хотите, Эл, – улыбнулся Эссекс. – Лучше я вам скажу, кого мы там еще встретили. Помните того старикана, что приезжал в Москву, как его, Мак-Грегор?

– Джехансуз.

– Вот, вот. Так он теперь тоже в Тавризе. Помешан на просвещении кочевых племен. Безнадежное дело, говорю это на основании своего кратковременного знакомства с кочевниками. Это замечательный народ, но им гораздо лучше оставаться тем, что они есть, – превосходными воинами и свободными людьми. У них много общего с шотландскими горцами, правда, Мак-Грегор?

– Кое-что есть.

Расспросы о Тавризе и азербайджанцах продолжались, но Мак-Грегору уже стало казаться, что Эссекс так и не выскажет об Азербайджане ничего существенного, никаких политических суждений, никаких оценок. Даже говоря об Амир-заде и Гордиане, он изобразил столкновение между ними как обыкновенную борьбу за власть у постели смертельно больного вождя. Но корреспонденты старались вызвать Эссекса на более откровенные высказывания об Азербайджане. Они снова вспомнили о Джавате.

– Вы так и не узнали дальнейшую судьбу Джавата Гочали? – Вопрос задал корреспондент, который до сих пор молчал: вежливый, слегка заикающийся англичанин в золотых очках, представитель лондонской «Таймс».

– Как же, мы его разыскали, – ответил Эссекс. Даже этот вопрос не заставил его отступить от своей уклончивой позиции, потому что весь эпизод с губернатором он ухитрился изложить в самых нейтральных тонах. Он рассказал это именно как эпизод, ни словом не обмолвившись о том участии, которое они сами в нем принимали. Он даже нарисовал очень симпатичный образ Джавата, хотя и осажденный губернатор в его изображении получился не менее симпатичной личностью. Виновником всей истории оказался у него офицер в начищенных сапогах, но он не упомянул о роли Мак-Грегора в задержании этого офицера и в расправе с ним. – Да, – сказал он, – Мак-Грегор разыскал Джавата в одной больнице в Тавризе. Он уже поправляется. Кажется, это русская больница, а, Мак-Грегор?

Мак-Грегор утвердительно кивнул.

– А губернатор? – спросил корреспондент «Таймс». – Его тоже повесили?

– Нет. Он сел в бест в зенджанской мечети.

– А что это значит «сел в бест», Гарри?

– Есть такой ставший законом обычай в Иране, – стал объяснять Эссекс. – Человек может искать убежища в мечети или в шахском дворце, и если он укрылся там, никто его не смеет тронуть. Губернатор после небольшой стычки лишился своих владений, но ему удалось добраться до зенджанской мечети. Мы его видели на обратном пути в Тегеран. Он просил захватить его с собой, но мы не хотели вмешиваться в эту историю. Ему уже ничто не угрожало, а если бы мы его взяли, это поставило бы нас в очень неловкое положение; так считал Мак-Грегор.

– Все это очень занятно, – нетерпеливо вмешался Хэмбер, – но какие выводы вы из всего этого сделали? Вы очень ловко увертываетесь от каких-либо политических суждений, Гарри. А нас интересует конкретный результат вашей миссии.

– Результат очень плодотворный, – сказал Эссекс.

– Ведь вы поехали затем, чтобы удостовериться в факте русского вмешательства – вот и скажите нам официально, установили вы такой факт или нет. Весь мир ждет ответа на этот вопрос.

Мак-Грегор поставил свой стакан на стол. На этот вопрос Эссекс мог дать только один ответ.

Но Эссекс от ответа уклонился. – Вам придется довольствоваться собственными выводами. – Он улыбнулся Мак-Грегору снисходительной улыбкой, от которой Мак-Грегору захотелось ударить его по физиономии. – Официально, конечно, я могу ответить иначе. Вам ведь известно, что азербайджанский вопрос поставлен перед Объединенными нациями?

– Старые новости.

– Так вот, повидимому, именно там английскому правительству и потребуется моя информация. Сожалею, друзья, но больше ничего на тему о русском вмешательстве я вам сейчас сообщить не могу.

Мак-Грегор не верил своим ушам: неужели он этим ограничится?

– Но что же все-таки вы вынесли из всех своих скитаний? – настаивал Хэмбер.

– Если уж это вам так интересно, Эл, могу сказать одно. Я пришел к заключению, что азербайджанская проблема здесь не единственная. – Он сделал паузу. – Отнюдь не единственная.

– Ну, а дальше что? – сказал Хэмбер. – Продолжайте же, чорт побери!

– Минуточку, – прервал Стайл. – На вас можно ссылаться в печати?

– Сколько угодно, – сказал Эссекс.

– Прекрасно. Так о чем речь?

– Речь, главным образом, о курдах, – сказал Эссекс и покосился на Мак-Грегора.

Мак-Грегор напряженно думал: вот оно. Он не хочет ничего говорить об Азербайджане, но зато выскажется против независимости курдов.

– Видите ли, – начал Эссекс, переплетая пальцы. – Необходимым условием для поддержания мира и добрососедских отношений на всем Среднем Востоке является независимость курдов.

Мак-Грегора словно оглушило.

– Независимость курдов? – удивленно переспросил корреспондент «Таймс». – Но почему?

– Потому что курдам грозит гибель, – сказал Эссекс. – Они находятся в гораздо худшем положении, чем азербайджанцы. Во всей этой неразберихе, которая здесь творится, курды очень легко могут угодить кому-нибудь в пасть. Мы должны признать совершенно законной и необходимой их борьбу за независимость и самоопределение, и я лично считаю, что им нужно оказать поддержку и удовлетворить их требования.

Мак-Грегор пытался найти объяснение этой неожиданной перемене фронта, но он был так потрясен, что утратил способность рассуждать. Что, что могло побудить Эссекса вдруг сделать поворот на сто восемьдесят градусов? В Тахт-и-Сулеймане он слышать не хотел о независимости курдов, а тут вдруг во всеуслышание требует ее. Это трюк… это, конечно, политический трюк, но в чем его смысл?