Текст книги "Дипломат"

Автор книги: Джеймс Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 55 страниц)

– Ну, я не хотел бы огорчать вас напоминанием о ваших неприятностях, – сказал Эссекс.

– Как видите, я их благополучно пережил, – ответил Мак-Грегор.

– Конечно, конечно, – сказал Эссекс с любезной улыбкой. – Правда, Джон Асквит поплатился своей карьерой.

Мак-Грегор пропустил это мимо ушей.

– Вы теперь, вероятно, вернетесь к своему настоящему занятию, – заметил Эссекс. – Собирать камешки, бурить нефтяные скважины и тому подобное.

– Да, более или менее так, – сказал Мак-Грегор.

– А что, профессор Уайт улетел уже?

– Сегодня утром, – сказал Мак-Грегор.

– Я думаю, вас охотно возьмут опять на службу в Англо-Иранскую.

– Едва ли. – Мак-Грегор не намерен был больше уклоняться от разговора.

– Может быть, я могу помочь вам, – сказал Эссекс. – Хотите, голубчик, я позвоню лорду Деррингу в правление Англо-Иранской? Мы с ним приятели, и я попрошу его похлопотать, чтобы вас взяли на ваше прежнее место.

– Спасибо, – сказал Мак-Грегор. – Но, пожалуй, не стоит.

– Ну, почему же, – сказал Эссекс.

– Да нет, не утруждайте себя, – ответил Мак-Грегор.

– Но я сам этого хочу, – настаивал Эссекс.

– Очень мило с вашей стороны, – вежливо сказал Мак-Грегор. – Но все-таки это ни к чему.

– Я чувствую себя до некоторой степени ответственным за то, что втянул вас в политику, Мак-Грегор, и считаю, что мой долг вернуть вас в тот мир, который вам близок и понятен. – Эссекс глубже зарылся в кресло. – Ваше место в лаборатории, голубчик. Англии нужны ученые и инженеры. Мы заинтересованы в том, чтобы вы занимались своим делом, отдавая все внимание нуждам промышленности и обороны. Хорошие специалисты нам нужнее, чем дипломаты-любители, и для ваших упражнений в политике сейчас не время. Каждый человек должен делать свое дело и не отвлекаться в сторону. Забудьте дипломатические дрязги, Мак-Грегор! Возвращайтесь к своей работе, а политику предоставьте тем, кто в ней разбирается.

Мак-Грегор сидел неподвижно и не пытался спорить. Даже при том неустойчивом равновесии, которое сейчас установилось между ними тремя, преимущество было на стороне Эссекса, и Мак-Грегор это чувствовал. Молчание прервала Кэтрин.

– Гарольд, – сказала она. – Мак-Грегор говорит, что Совет безопасности решил воздержаться от рекомендаций по азербайджанскому вопросу. Он отклонил жалобу Ирана и постановил, что спор должен быть разрешен путем переговоров между Ираном и Россией. Вы это знали? – За этим слышалось: почему вы мне раньше не сказали?

– Да, моя дорогая, знал, – сказал Эссекс. – Но это не совсем так; жалоба не отклонена. Я вижу, что Мак-Грегор чувствует себя победителем, а между тем, Мак-Грегор, на вашем месте, я бы не спешил радоваться. Это еще не все.

– А что же осталось? – спросил Мак-Грегор.

– Совет безопасности действительно постановил, что вопрос об Азербайджане должен быть урегулирован непосредственно между Россией и Ираном. Но он не снят с повестки дня Совета безопасности. Это значит, что если непосредственные переговоры не приведут к соглашению, то вопрос снова может быть поставлен на обсуждение Совета. А я вам ручаюсь, что соглашение достигнуто не будет. Можете быть спокойны: пока в Иране живы английские представители, никакое иранское правительство ни о чем с Россией не договорится. Погодите торжествовать победу, Мак-Грегор. Вопрос не будет разрешен путем переговоров. Он снова встанет на следующем заседании Совета безопасности, которое состоится в Нью-Йорке, и на этот раз осечки не случится. На этот раз ваши русские приятели получат по заслугам, и в Азербайджане будет восстановлен нормальный порядок.

Кэтрин встала и подлила Мак-Грегору коньяку в бокал.

Своеобразная логика Эссекса задела Мак-Грегора за живое, и он беспокойно заерзал в кресле. – Меня удивляет, почему вы с такой уверенностью говорите о том, что произойдет в Иране, – сказал он.

– Судьбу Ирана не трудно будет решить в Нью-Йорке, – сказал Эссекс и небрежно откинулся назад.

– Вы можете строить планы о том, что произойдет в Совете безопасности, – сказал Мак-Грегор, – но не в вашей власти предопределить ход событий в Иране, в этом я уверен. Может быть, вам и удастся помешать урегулированию азербайджанского вопроса путем непосредственных переговоров, удастся осуществить в Нью-Йорке то, что у вас сорвалось в Лондоне. Может быть, не знаю. Но я твердо знаю, что все равно вам не удержать Ирана в полном подчинении, как бы вы ни хотели этого. Вы можете делать, что угодно. Можете ввести в Азербайджан тегеранские войска, можете разогнать новое правительство и подавить восстание, но вы все равно не помешаете азербайджанцам и иранцам восставать снова и снова, до тех пор, пока они не сбросят с себя иго развращенных правителей, помещиков, полиции, армии – всех сил угнетения, включая и нас, англичан. Никакими решениями Совета безопасности вы этому не помешаете. Все ваши решения не принимают в расчет самих иранцев, и в этом ваша грубейшая ошибка. Для вас иранец – это тупой крестьянин, неспособный разбираться в своих собственных делах, невежественный олух, поддающийся на любой обман, любые дипломатические трюки, готовый нести любое ярмо. При первом признаке протеста с его стороны вы обвиняете русских и бежите жаловаться в Совет безопасности. Но русские здесь не при чем. Это сам иранский крестьянин поднимает знамя восстания. Если бы кто-нибудь из вас хоть немного знал Иран, вам это было бы ясно. Да, это жалкие, забитые люди, с мозгами, одурманенными опиумом, но именно этих людей вы должны бояться. Их, а не русских. Быть может, это случится не скоро, будут еще провалы и неудачи, но рано или поздно иранцы вышвырнут нас вон, а заодно и посаженных нами продажных «дружественных» правителей. И для того, чтобы восстать, им совсем не нужны сложные политические стимулы, так что зря вы кричите о коммунистической пропаганде. В Иране нет мужчины, женщины или ребенка, который не страдал бы от помещичьего произвола, не был бы обращен в раба условиями своего труда, не являлся бы постоянной жертвой вымогательства продажных чиновников, не терпел бы побоев и грабежа со стороны полицейских и солдат. Крестьян разоряют ханские поборы, промышленные рабочие получают грошовую плату, недоедают и надрываются на работе. Почти каждый взрослый в Иране поражен каким-нибудь хроническим недугом, почти каждый ребенок чахнет от нищеты, болезней и грязи. Весь правительственный аппарат держится на взятках, воровстве и притеснениях, и напрасно было бы искать хоть тени справедливости в этой стране. Там нет ни настоящих судов, ни политических прав, ни представительного правительства, ни трудового законодательства, ни права на объединение, а есть только один путь к лучшей жизни – путь восстания, на который и вступили азербайджанцы и курды. Слава русским за то, что они открыли им дорогу к восстанию, и проклятие нам за то, что мы всеми силами пытаемся это восстание сорвать. Но нам это все равно не удастся, что бы там ни постановил Совет безопасности. Можете выжить русских из Азербайджана, можете вновь отдать его в руки тегеранских купцов и министров – все равно через некоторое время все начнется сначала, потому что вам не задушить стремления иранца самостоятельно решать свою судьбу. Не так уж он глуп и невежествен, чтобы не понимать своего положения. Не так уж он забит и запуган, чтобы бояться восстать. Не так уж он и бескультурен: язык, на котором он говорит, и то, что создано им на этом языке, свидетельствует, что в любой иранской деревушке можно встретить культуру более высокую, чем в отеле «Савой», пристанище дипломатов всего мира. Да, иранцы отсталы, бедны, грязны, но в этом больше всего повинно наше влияние, под которым мы вот уже более ста лет держим Иран. Но теперь наше время прошло. Эти люди доведены до отчаяния, и им теперь наплевать и на мудрецов из палаты общин и на интриганов из Совета безопасности. Они доведены до отчаяния, и об этом не мешает задуматься нам, привыкшим любыми методами отстаивать свою власть и свою нефть. Все это теперь обречено. И власть, и нефть, и влияние – все решительно. Чтобы только не оставить все это в наших руках, иранцы способны уничтожить весь Абадан, все нефтяные колодцы, все внешние знаки нашего присутствия и нашей силы. Они научились ненавидеть нас, и это означает начало борьбы, которой не остановить никакими решениями Совета безопасности. И мы проиграем эту борьбу – разве только нам удастся перебить всех иранцев, до последнего человека. Мы не можем не проиграть.

Теперь Кэтрин налила коньяку Эссексу, чтобы восстановить равновесие. Она не садилась, а стояла у огня между ними, словно ожидая конца этой дуэли. Так не могло продолжаться бесконечно, потому что развязка уже нависла в воздухе, и ни тот, ни другой не могли больше оттягивать ее. Когда наступило молчание, казалось, что вот-вот один из них сдастся, но Эссекс выпил коньяку и снова ринулся в бой.

– Мак-Грегор, – сказал он. – Никаких восстаний в Иране больше не будет, ручаюсь вам в этом. Мы вновь установим в Азербайджане тегеранскую власть, потому что мы не постесняемся пойти гораздо дальше, чем рискуют идти русские. Уже сейчас в Ирак направляется индийская дивизия, которая будет стоять там в полной готовности на случай каких-либо чрезвычайных событий в Иране. Иранская армия получила от американцев на десять миллионов долларов оружия. Вдумайтесь в это, Мак-Грегор! На десять миллионов долларов военной помощи – боеприпасов, пушек, самолетов, танков, транспортных средств – всего, что может понадобиться армии для поддержания закона и порядка в этой беззаконной стране! На что же могут рассчитывать ваши друзья, голубчик? Мы спасем Иран для демократии, и с русской угрозой там будет покончено навсегда.

В бутылке больше не осталось коньяку, и Кэтрин стояла между ними, нетерпеливо поглядывая то на одного, то на другого.

Мак-Грегору было не по себе, но он продолжал сидеть, хотя и съехал на самый краешек кресла.

– Если вы надеетесь, что эти десять миллионов долларов сохранят вам Иран, – сказал он, – вас ждет разочарование. Ни двадцать, ни тридцать миллионов долларов не сделают иранскую демократию лучше, чем она есть. Начать с того, что половину этих денег разворуют ваши иранские приятели – продажные министры и другие закадычные друзья Англии и Америки. А того, что останется, нехватит, чтобы внушить остальному иранскому населению веру в ваши добрые намерения. Иранцу не нужны американские автомобили и холодильники, ему нужна обыкновенная человеческая свобода. Таких стремлений не перекупишь американскими деньгами, и ваши друзья американцы, кажется, уже поняли это. Именно потому они предпочитают вкладывать свои доллары в военные материалы для спасения иранской демократии. Оригинальная демократия, для спасения которой требуются американские доллары и американские пушки плюс английские политические интриги! И при всем этом, даю голову на отсечение, что забитый, темный иранец все равно побьет вас. Можете не скупиться на пушки, но где вы возьмете людей, которые бы поддержали вас? Деньги и пушки означают только новую форму угнетения и ставят рядового человека лицом к лицу еще с одним врагом. Не слишком ли много врагов для рядового человека?

Мак-Грегор вдруг почувствовал усталость и резко оборвал свою речь. Эссекс сидел напротив, полузакрыв глаза, в позе безмятежного покоя. Мак-Грегор оглянулся на Кэтрин, но она смотрела на обоих враждебным взглядом; ее терпению тоже пришел конец.

Мак-Грегор встал, и оба вскинули на него глаза.

– Поздно уже, – сказал Мак-Грегор.

– Да, – колко согласилась Кэтрин.

– Мне, пожалуй, пора уходить, – сказал ей Мак-Грегор.

Она не отвела взгляда. – Вам, пожалуй, лучше остаться, – сказала она.

Оба молча повернулись к Эссексу.

Эссекс переменил позу в кресле. – Неплохо бы выпить кофе, Кэтрин, – сказал он.

Кэтрин встрепенулась, словно кто-то щелкнул пальцами у нее над ухом и вывел ее из забытья. – Только черный, – сказала она. – Молоко я допила за обедом.

– Я никогда не пью кофе с молоком, – сказал Эссекс, и Кэтрин ушла готовить кофе, оставив их вдвоем. Она потихоньку затворила дверь, словно боясь их потревожить, и в комнате без нее стало удивительно тихо.

Они не разговаривали. Мак-Грегор стоял на амритсарском ковре, а Эссекс точно врос в кресло каждой складкой своего безупречно скроенного костюма. Он скрестил руки, по старой привычке придерживая себя за локти. Мак-Грегор вдруг заметил, что и сам он точно так же придерживает себя за локти. Он перенял эту привычку у Эссекса. Это было очень удобно, не приходилось думать о том, куда девать руки, и Мак-Грегор не стал разнимать их, хотя Эссекс, взглянув на него, разнял свои и, улыбнувшись, полез в карман за трубкой. Видимо, он испытывал потребность закурить, но сделал это не выпрямляясь. Он все глубже и глубже уходил в свое кресло, как будто решил никогда его не покидать. Закурив, он откинул голову назад и выпустил продолговатое облако дыма, потом снова принял прежнюю позу и уже не шевелился, пока Кэтрин не принесла кофе.

Он не встал даже, чтобы взять кофе. Кэтрин подала ему чашку, и он неторопливо стал прихлебывать черную жидкость. Все трое молчали, пока кофе не был допит. Казалось, что это заняло очень много времени. Наконец Эссекс вздохнул и тяжело поднялся на ноги.

– Мне, пожалуй, пора уходить, – сказал он.

Он отдал Кэтрин чашку и оглянулся, ища глазами свое серое пальто.

– Много всяких предотъездных хлопот, – сказал он.

Мак-Грегор помог ему надеть пальто.

– Может быть, подвезти вас, Мак-Грегор?

– Нет, спасибо.

Эссекс протянул руку. – Что ж, спокойной ночи, голубчик.

Мак-Грегор почувствовал, как ослабевает пожатие этой руки. – Спокойной ночи, – ответил он.

– Спокойной ночи, Кэти, – сказал Эссекс.

– Спокойной ночи, Гарольд.

Кэтрин пошла проводить его. Эссекс не оглянулся на Мак-Грегора, стоявшего на прежнем месте у камина. Он вышел вместе с Кэтрин, а Мак-Грегор остался ждать ее возвращения.

Она скоро вернулась, потирая открытые до локтя руки.

– Холодно становится, – сказала она и присела на корточки у огня, словно желая вобрать в себя его тепло и яркие, живые краски. Потом она выпрямилась, и некоторое время они постояли рядом, вперив глаза в стену и дожидаясь, кто первый начнет разговор.

– Зачем вы сказали, что вам пора? – отрывисто спросила Кэтрин.

– Я это сделал ради Эссекса, – сказал Мак-Грегор.

– Ради Эссекса?

– Мне стало жаль его, – сказал Мак-Грегор, все еще не глядя на нее.

Она отошла от камина и стала ходить по комнате, рассматривая книги, занавеси на окне, две этрусские вазы по углам; Мак-Грегора это раздражало, ему хотелось, чтобы она села и сидела спокойно.

– Каковы теперь ваши планы? – спросила она. – Думаете остаться в Лондоне?

– Нет, – сказал он.

– Нет? – Она наконец остановилась перед ним. – Что же вы думаете делать?

– Вернусь туда, откуда приехал, – сказал он.

– В Иран?

– Да.

– В Англо-Иранскую компанию?

– Нет.

– В Азербайджан?

– Если удастся.

– Что же вы там будете делать?

– Точно еще не знаю.

Она села в кресло и, закинув голову, посмотрела на него снизу вверх.

– Но вы что-нибудь имеете в виду? – сказала она. – Ведь вам нужно работать. Не может быть, чтобы у вас не было никаких планов. Вы снова стали палеонтологом, Мак-Грегор?

– Нет еще, – ответил он. – Но для этого потребуется не так много времени. Что можно, наверстаю в Ройял-колледже, а, вообще, когда я вернусь домой, забытое быстро восстановится.

Ее взгляд, устремленный на него, стал настойчивым, требовательным. – Вы как-то говорили, что микропалеонтологические исследования возможны только в условиях большого промыслового района. Существуют в Иране такие условия где-нибудь, кроме Англо-Иранской компании?

– Вероятно, нет.

– Так как же вы будете вести там свою научную работу?

– Еще не знаю, – сказал он, видимо несколько смущенный этой новой нерешенной проблемой. – Понимаете, я не только ради работы хочу вернуться туда.

– Вот как?

– То, другое, очень уж меня захватило, Кэти. Я должен увидеть, как все это будет развиваться. Я должен быть там, на месте. Мне трудно объяснить. Я не могу совсем бросить свою работу, но это не самое важное. Самое важное – увидеть, как идет борьба в Иране. И вы не думайте, что мой отъезд из Англии – это бегство.

Она молчала.

– Может быть, наоборот, я хочу еще глубже войти во всю эту политическую путаницу.

– А ваша работа?

– Не знаю. Это выяснится на месте.

– Уж не подумываете ли вы от нее отказаться?

– Нет, нет!

– Но как же вы наладите свои научные занятия? – настаивала она. – Особенно если думаете обосноваться в Азербайджане? Неужели вы обезумели до того, что решили совсем бросить науку?

– Я бы не мог сделать это, даже если бы захотел! – сказал он, раздраженный упорством, с которым она добивалась прямого ответа. – Было время, когда это казалось мне возможным; и то не думаю, чтобы какое-либо другое дело могло надолго отвлечь меня. Я должен продолжать свою научную работу, и даже в Азербайджане найдутся десятки возможностей возобновить то, что было прервано войной. Там непочатый край дела, хватит на многих ученых, не то что на одного. Правда, это главным образом разведка месторождений, но и в условиях разведки всегда находится достаточно задач для исследователя-микропалеонтолога. Кое в чем это даже больше даст мне, чем лабораторная рутина Англо-Иранской, и уж, во всяком случае, это будет более творческая работа.

– Все это очень мило, – сказала она. – Но ведь нужно, чтобы кто-нибудь поручил вам эту работу.

– Джават Гочали предлагал мне ее еще в Зенджане и потом в Тавризе повторил свое предложение. Они там очень нуждаются в геологах. В Тавризе меня так уговаривали, что у меня было большое искушение остаться.

– А если Тегерану удастся сбросить новую азербайджанскую власть?

– Если даже это случится, то только до поры, до времени, Кэти.

– Но на что вы будете существовать, если это случится?

– У меня есть девятьсот фунтов стерлингов в банке, и я еще должен получить около трехсот фунтов пособия по демобилизации.

– Но что же вы будете делать, не имея службы?

– Буду жить там, – сказал он, начиная сердиться. – Буду заниматься всякой случайной работой, пока не подвернется что-либо постоянное. Но я должен быть в Иране, я не могу иначе.

Она медленно встала, не сводя с него сосредоточенного, пристального взгляда. – А потом вы опять увлечетесь какими-нибудь безумными идеями и забросите свою работу, надеясь найти идеальное разрешение всех вопросов в радостях возвращения на родину.

– Что за внезапный интерес к моим научным занятиям, Кэти?

– Совсем не в этом дело, – сказала она. – Я в науке ровно ничего не понимаю и никогда не буду понимать. Единственное, что еще может заинтересовать меня в вашей геологии, это то, как она объясняет, почему горы имеют ту или другую форму. Но сейчас меня интересует другое: я хочу быть уверенной, что вы действительно знаете, что делаете.

– Ради бога, не надо опять об этом!

– Нет, надо, – сказала она. – И, пожалуйста, перестаньте облизывать губы, точно вы находитесь в безводной пустыне.

Он вытер рот носовым платком.

Кэтрин все еще стояла перед ним, глядя ему прямо в глаза и чего-то ожидая, какого-то его движения или слова.

Он наклонился и подбросил угля в камин.

– Не надо, – сказала она. – Нам недолго будет нужен этот огонь.

Он на мгновенье растерялся, понимая, что Кэтрин ждет от него первого шага. Но вместо того чтобы сделать этот шаг, он отвернулся к стене и стал рассматривать небольшой этюд маслом, изображавший букет роз в вазе.

– Что теперь будет делать Джон Асквит, расставшись с Форейн оффис? – спросил он и сам удивился, потому что вовсе не собирался задавать этот вопрос.

– У Джона есть твердый годовой доход, – сказала она.

– Я не об этом.

– Знаю, что не об этом. – Ей хотелось, чтобы он еще поговорил о Джоне Асквите, но он молчал. Ей пришлось самой ответить на вопрос. – Можете быть уверены, что Джон не станет замыкаться в гордом одиночестве, – сказала она. – Теперь, когда он окончательно порвал со своим прошлым, он развернет бешеную деятельность, стараясь наверстать все, что упустил за эти двадцать лет.

Мак-Грегор не нашел подходящих слов, чтобы сказать, как он относится к Джону Асквиту. Он продолжал рассматривать темноалые розы на полотне. Чтобы переменить тему, Кэтрин спросила, что его так привлекло в этой картине.

– Я вспомнил розы в парикмахерской, в Хаджиабаде.

– Этих уродов в воротничках? – спросила она.

– Что же в них было уродливого?

– Бумажные оборки ужасно портили их, – сказала она.

– Может быть, их не мешало немножко испортить, – улыбнулся он. – Персы считают розу тщеславным цветком.

– Тщеславным?

– Да. Хотите, я вам прочитаю, что сказал о розе их поэт? Вам, наверно, понравится.

– Это тоже из серии очаровательных нелепостей?

– Да, – ответил он.

– Ну, говорите, – сказала она, но без повелительного оттенка в голосе.

Он произнес нараспев: – «Воззвала роза: «Я – Иосиф Прекрасный в этом саду, который, словно Египет, и я – драгоценный рубин с сердцевиной из золота». Тогда я сказал ей: «Если ты Иосиф, яви мне знак». И ответила роза: «Взгляни на мою окровавленную рубашку».

Кэтрин улыбалась ему своими нежными губами и теплым взглядом. – Как вы думаете, мы когда-нибудь еще побываем в Хаджиабаде? – спросила она негромко.

Мак-Грегор долго думал, прежде чем ответить. – Не люблю я эти опиумные захолустья, – сказал он.

– А как вам кажется, мы ничего умнее не придумаем, чем стоять здесь?

– Не знаю.– Он смотрел на нее с улыбкой, но не делал ни движения, ни шага, ни малейшего усилия над собой.

– Что же мне, оглушить вас ударом по голове и утащить? – спросила она еще тише.

– Кэти, дорогая, – сказал он, попрежнему улыбаясь.

– Может быть, попробуем начать сначала? – спросила она.

Это было сказано не без лукавства, и, видя, как краска заливает лицо Мак-Грегора, она тихонько продела руку под его локоть.