Текст книги "Дипломат"

Автор книги: Джеймс Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 55 страниц)

– Чего это он? – спросил Эссекс.

– Не верит нам, – сказал Мак-Грегор. – Боится, что мы его ограбим.

– Это же нелепо! – воскликнул Эссекс. – Скажите ему, что у него винтовка, а мы безоружны.

– Я все это уже говорил. Он соглашается вернуться за машиной только после того, как доставит свои кожи в Хаджиабад. Идти с навьюченными мулами ночью его никакими силами не заставишь.

– Тогда, может быть, он подвезет нас? – сказала Кэтрин.

– Я не допущу, чтобы вы ехали на этих зловонных кожах, – сказал Эссекс, – они наверняка кишат паразитами.

– Кожи покрыты войлоком, – сказал Мак-Грегор. – Кроме того, один мул везет ящики сушеного инжира, а на другом едет сам хозяин. – Мак-Грегор не стал больше спорить с Эссексом. У него болела нога и голова, и это решило дело: он стал торговаться с курдом. Когда цифра дошла до пятидесяти риалов, терпенье у него лопнуло, он передал курду деньги и предложил Кэтрин садиться на свободного мула.

– А что если я сяду по-дамски? – сказала она, когда Мак-Грегор ее подсаживал.

– Садитесь, как угодно, – ответил он. – По-дамски вам будет легче.

– Второй мул навьючен ящиками, – сказал Мак-Грегор Эссексу, который раскуривал трубку, чтобы хоть как-нибудь заглушить зловоние.

– Я, пожалуй, пойду пешком, – ответил Эссекс.

Мак-Грегор не стал его уговаривать и сел на третьего мула, везшего кожи. Он крикнул курду «готово», а сам стал усаживаться на войлочной попоне так, чтобы приноровиться к поступи мула и уменьшить раскачку вьюков. Курд пнул своего мула ногой в брюхо, и караван двинулся в путь.

– Кэти, – слышал Мак-Грегор голос Эссекса, – вы единственная женщина в мире, которая может чувствовать себя прекрасно даже верхом на муле. – Он шел рядом с ней.

– Уверяю вас, что я чувствую себя далеко не так прекрасно, как вам кажется.

– Тогда слезайте и пойдем пешком.

– Я никогда не хожу пешком, если можно ехать, – сказала она.

– Кэти, – снова заговорил Эссекс. – Вам нравится эта страна?

– Если вы имеете в виду вот эту пустыню, то в данный момент она мне вовсе не нравится.

– Не притворяйтесь, будто не понимаете меня, – сказал Эссекс. – Неужели вы находите в этой стране что-нибудь привлекательное, кроме ее древней истории?

– Мне нравились все страны, где я бывала, кроме разве Турции, – ответила Кэтрин. – А чем эта хуже других? По-моему, замечательная страна.

– Но это пустыня, – возразил Эссекс. – Где, о где вы, равнины Нишапура, и где райские Ворота слоновой кости? В этой унылой пустоте? Здесь?

– А что вы надеялись увидеть здесь? – сказала она. – Подстриженные парки, холеные лужайки и тенистые аллеи?

– Вовсе нет, но я ожидал увидеть хотя бы отблеск былого величия. Не станете же вы, например, уверять меня, что вас поражает благородство этих туземцев.

– Нет, – сказала она. – Они грязные и бедные.

– И вам это нравится?

– Не очень. Грязь – это грех, а бедность – зло, но в некотором отношении я предпочитаю это нашей безвольной аккуратности. Где, о где вы, йомены Англии? – Кэтрин переменила позу с соответствующими воздыханиями и стонами.

– Армени! – курд убавил шагу и поравнялся с Мак-Грегором. – О чем это они говорят между собой?

– О религии, – несколько вольно перевел Мак-Грегор.

Курд обрадовался. – Об этом как раз можно поговорить и со мной, ведь я суннит. Может быть, хан соизволит обсудить со мной вопросы религии?

Мак-Грегор перевел это Эссексу.

– Погонщику хочется поговорить с вами о религии, – сказал он.

– Что-о?

– Он хочет знать, почему христиане – не магометане. Если был пророк Иисус, почему не могло быть и второго пророка, Магомета? Он хотел бы получить на это ответ от вас, как от христианина.

– Скажите ему, пусть лучше следит за своими мулами. Мне кажется, что мы кружим на одном месте.

Мак-Грегор был не прочь поставить Эссекса в затруднительное положение и потому передал его слова в точности.

– Он на меня за что-нибудь гневается? – огорчился курд.

– Нет. Он гневается на самого себя и еще на многое другое. – Мак-Грегору стало неловко за свою грубость, и он поспешил исправить ее. – Он очень важный человек, у него много забот, и ему вовсе не хотелось быть грубым или резким.

– Ничего. Гнев великих людей несет в себе благодать, – философски заметил курд. – Когда песок пустыни вздымается к небу, это верное предвестие дождя.

Мак-Грегор перевел его ответ Эссексу, как формулу прощения.

– Он что же, дерзит? – спросил Эссекс.

– Нет. Он не хотел смущать нас, показывая свою обиду, поэтому он и воздал хвалу вашему гневу. Курды народ очень гордый и очень вежливый.

Было уже совсем темно, но Мак-Грегор почувствовал, что Эссекс оглянулся.

– Должно быть, я заслужил это, – сказал Эссекс.

– Без сомнения, – подтвердила Кэтрин.

– Вы, пожалуй, извинитесь за меня, Мак-Грегор.

Мак-Грегор передал курду – погонщику мулов извинения лорда Эссекса. Но курд обернул дело по-новому, укорив создателя за то, что он не даровал всем людям общей религии и общего языка, чтобы они лучше могли понимать друг друга, и предложил продолжить обсуждение вопросов религии.

– Нет, благодарю покорно, – сказал Эссекс Мак-Грегору. – Передайте, что я уважаю его веру и убежден, что он уважает мою, какова бы она ни была. Полагаю, что это должно удовлетворить нас обоих.

Мак-Грегор вздохнул в темноте. – Он говорит, что вы совершенно правы, и добавляет, что, в сущности, между ним и вами нет разницы, разве только, что он носит мешковатые, грубые курдские шаровары, а вы – узкие армянские брюки.

– Надеюсь, вы чему-нибудь научитесь у этого человека, – сказала Кэтрин Эссексу. – Он прирожденный наставник.

– А чему я должен у него научиться? – с наигранной веселостью спросил Эссекс.

– Всему, чего вы не знаете, – ответила Кэтрин. – Особенно прислушайтесь к замечанию насчет брюк.

– А чем плохи мои брюки?

– В сущности, дело вовсе не в ваших брюках.

– Не в брюках?

– Нет.

Эссекс замолчал. Замолчала и Кэтрин. Говорить больше было не о чем.

Эссекс взялся обеими руками за ящики, которые вез второй мул, и попытался взгромоздиться на них. Курд подошел и помог ему. Выглянул месяц, и Мак-Грегор увидел, что Эссекс удобно и непринужденно восседает на муле, покуривая трубку. Он ловко прилаживался к шагу мула, и Мак-Грегор снова восхитился естественностью и спокойствием, которые сохранял этот человек, даже сидя верхом на муле. На мгновение Эссекс стал самим собой, без всяких условностей и сложностей, и Мак-Грегор впервые понял в нем кое-что, чего раньше не понимал: он понял, насколько естественно достоинство Эссекса, и это заставило его пожалеть, что Эссекс не способен чему-нибудь научиться у других. Видимо, и Кэтрин жалела о том же.

Тут Кэтрин объявила, что видит огоньки Хаджиабада.

Пологие холмы кончились так же внезапно, как и начались. Еще немного, и впереди, на небольшой возвышенности показался Хаджиабад. В ярком морозном свете остророгого месяца лепились друг к другу красные, розовые, коричневые и желтые стены, едва поднимавшиеся над землей. Поселок словно притих в черно-синей пустоте. Посредине его высился тоненький столбик серебристого света. Это был стройный минарет, слегка тронутый с одной стороны сиянием месяца, а с другой – окутанный лиловой тенью.

– Благодарите бога за то, что он создал магометанскую религию, – сказал Эссекс. – Если бы она не породила ничего, кроме минаретов, то и этого было бы достаточно. Что еще так естественно и так совершенно сливается с пространством, как симметрия этих чудесных башен!

– Такие башни в здешних местах редкость, – сказал Мак-Грегор. – Эта, например, в свое время, вероятно, была сторожевой башней против курдских набегов.

– Мак-Грегор! – воскликнул Эссекс. – Не говорите таких вещей! Ради бога, ничего не объясняйте мне. Если вы хотите, чтобы я понял эту страну, пусть ее красоты сами говорят за себя!

Кэтрин примерно в тех же выражениях поддержала Эссекса.

Мак-Грегор умолк и даже не пытался объяснить смысл того возгласа, который издавал их проводник, когда они вступили на узкую, немощеную улицу Хаджиабада. Курд кричал «хабардар» и хлопал в ладоши; потом он помог Эссексу и Кэтрин слезть с мулов.

– Что это он кричит? – принужден был осведомиться Эссекс.

Мак-Грегор уже не мог удержаться от объяснений.

– Он выкрикивает слово, которым здесь объявляют о прибытии важных посетителей. Оно должно расчищать дорогу, но сейчас, вероятно, дело сведется к тому, что вся деревня выбежит поглазеть на нас.

– А который час?

– Девять, – сказал Мак-Грегор.

– Поторопите этого погонщика – надо отправляться за машиной.

В узком проходе между глинобитными хижинами им пришлось идти гуськом. В деревне оказалось с десяток строений или немногим больше, но все же в ней был крытый караван-сарай. Улица уперлась в глухую стену, и сквозь пролом в этой стене они вошли во двор караван-сарая. Все его обитатели собрались посмотреть на знатных лиц, которые удостоились возгласа «хабардар», а ребятишки и собаки подняли оглушительный шум. Стараясь перекричать этот шум, курд-погонщик стал объяснять, кто такие эти приезжие: это армени, их машина сломалась, а сами они нагрянули на него прямо из ночной тьмы. Объяснение вышло у него весьма пространным.

– Послушайте, Мак-Грегор, – сказал Эссекс. – Что здесь происходит?

– Курд объясняет, что мы армяне. Насколько я понимаю, он уверяет их, что мы потерпели аварию на самолете.

– А для чего это он сочиняет?

– Чтобы придать нам больше важности, – сказал Мак-Грегор.

– Это курдское селение?

– Нет. Но курды, вероятно, заходят сюда зимой, когда перекочевывают с гор в долины. Я и сейчас вижу в толпе нескольких курдов.

– Но к чему такой шум? – спросила Кэтрин, когда крики поднялись снова.

– Они развлекаются на наш счет, – сказал Мак-Грегор. – Требуют огня, чтобы как следует разглядеть нас.

– Спросите их, где нам найти русских?

– Давайте лучше подождем, пока они не удовлетворят свое любопытство, и поищем место для ночлега.

– А русских среди них не видно? – спросил Эссекс.

– Нет, не видно.

Маленький двор был весь завален огромными связками кож. Их охраняли курды, сидевшие на корточках перед жаровнями. Судя по тому, как они неторопливо и степенно поднялись навстречу незнакомцам, это были люди богатые и почтенные. Мак-Грегор выспренно приветствовал их по-азербайджански. Кэтрин с интересом наблюдала, как эти статные, закутанные в бурнусы люди, опершись на длинные ружья, с важностью отвечали на приветствия, а затем оживленно заспорили по-курдски с погонщиком мулов, щедро награждая его тумаками и пинками, так что в конце концов он бросился искать защиты у Мак-Грегора. Они оставили погонщика в покое лишь после того, как Мак-Грегор объяснил им, что это они, приезжие, его задержали. Тогда курды принесли извинения в том, что не могли предоставить путникам лучшего проводника и транспорт, чем этот погонщик и его мулы.

Караван-сарай представлял собой квадратное глинобитное строение с дверью, висевшей на одной верхней петле. Некое подобие веранды, на которой стояло несколько столов и стульев, должно было изображать кофейню. Мак-Грегор вошел в дом и стал звать хозяина. Тот вышел из глазевшей на них толпы. Хозяин был маленький, седой, болезненного вида иранец с крючковатым носом и плаксивым выражением лица. Он объяснил Мак-Грегору, что единственная комната, которая у него есть, слишком убога для таких постояльцев. Тем не менее он запросил за ночлег сто риалов. Мак-Грегор сказал, что он не дал бы таких денег и за дворец, :но все же настоял на том, чтобы им показали эту комнату. Они вошли через сломанную дверь в темный коридорчик; в конце его была земляная лестница. Эссекс щелкнул своей зажигалкой, и при ее свете они поднялись по неровным ступенькам в низкую комнату без двери и с небольшой дырой в потолке. Пол был земляной, а из трещин в полу шел застарелый запах лука и подгоревшего сала.

– Это помещение как раз над кухней, – сказал иранец. – Тут тепло и спать очень хорошо. Я пришлю сына заткнуть соломой дыру в крыше, чтобы вам не дуло.

Мак-Грегор начал громко, с подобающей в таких случаях горячностью выражать свое негодование и не отстал от хозяина до тех пор, пока тот не повел их снова вниз, через кухню, где на полу сидели две женщины, в маленькую комнату с убогой, изломанной мебелью, двумя потертыми ковриками и окошком, затянутым цветной бумагой. Хозяин зажег керосиновую лампу. Кэтрин и Эссекс сели на низкий пыльный диван, а Мак-Грегор продолжал бесконечные препирательства насчет еды, воды, огня, одеял и тюфяков. Под конец он так громко крикнул, что вся кровь бросилась ему в лицо, и хозяин вышел из комнаты, бормоча что-то, оглядываясь на ходу и продолжая спор с Мак-Грегором, хотя тот повернулся к нему спиной.

– Неужели вам придется вести такие бесконечные дискуссии каждый раз, как нам что-нибудь понадобится? – спросил Эссекс.

– Нет, зачем же, – ответил Мак-Грегор. – Можно спать на улице и сидеть впроголодь.

– Не сердитесь, – примирительно сказал Эссекс. – Так это и есть караван-сарай? Неужели нельзя найти что-нибудь получше?

– Он принесет тюфяки, одеяла и воды для мытья. А потом можно будет и поесть.

– Вы не спрашивали его, есть ли поблизости русские?

– Да, спрашивал.

– И что он говорит?

– Говорит, что в жизни ни одного русского не видел.

– Ох, эти русские! Никогда их не оказывается там, где они нужны. Где их ближайший военный пост?

– Он не знает. Повидимому, не ближе, чем в Зенджане или Биджаре.

– Так далеко?

– Тут, на другом конце деревни, кажется, есть пост иранской армии, – сказал Мак-Грегор. – Я схожу туда, узнаю, не могут ли они нам помочь, но едва ли мы от них чего-нибудь добьемся.

– Как ваша нога? – спросила Кэтрин, приглядываясь к его неловким движениям.

– Да все время сползает повязка.

– Вы бы хоть немного посидели, – сказала она.

– Мы проторчим тут бог знает сколько, если сейчас же не взяться за дело. – Мак-Грегор был зол на всех. – Надо было переночевать около машины, а потом вернуться в Зенджан. Все равно, ближе мы запасных частей не найдем, так и будем сидеть здесь.

– Ну, что ж, тогда отправимся дальше без форда! – заявил Эссекс. – Нам стоит только предъявить свои документы русским, и мы получим у них транспорт.

– Да, только для этого надо найти русских, – сказал Мак-Грегор и ушел. Уже во дворе его догнала Кэтрин и пошла рядом с ним легкой, упругой походкой, чтобы подчеркнуть свое бодрое и миролюбивое настроение.

– Вы и на меня сердитесь? – спросила она, когда они выбрались сквозь пролом в стене.

– Я не сержусь, – сказал он. – Просто мне досадно.

– Почему?

– Нечего было забираться сюда. Напрасная трата времени.

– Вы в этом уверены? – сказала она. – Гарольду полезно будет испытать кое-какие неудобства.

– Вряд ли это ему поможет, – сказал он.

– Вы не очень-то легко применяетесь к обстоятельствам.

– Когда это необходимо… – начал он.

– Для человека вашей профессии вы проявляете удивительную негибкость мысли. Вам надо бы использовать затруднительное положение Гарольда, а не сетовать на собственные трудности.

– А, он все равно не может понять того, что здесь происходит.

– Если он не может, – сказала Кэтрин, – значит и я не могу.

– Ну, зачем вы так говорите?

Она не успела ответить. Мак-Грегор остановился, чтобы спросить увязавшихся за ними ребятишек, где найти солдат. Они свернули в указанный переулок, а детвора бежала впереди и по сторонам, выспрашивая с ненасытным любопытством подробности о самом Мак-Грегоре и о Кэтрин.

– Что это вы им говорите? – спросила Кэтрин.

– Они хотят знать, откуда мы, и действительно ли вы женщина, и правда ли, что мы прилетели на самолете. Я сказал им, что все это правда.

– Даже то, что я женщина?

– Это, во всяком случае, правда, – сказал он. – И такая, которая временами просто подавляет меня.

– Не верю, – сказала она.

– Вы женщина с головы до пят, – сказал он и пробормотал что-то по-персидски.

– Что вы сказали?

– Это я не вам, – ответил он.

– Неправда! Что вы сказали?

– Я сказал, что жемчужину вашей женственности унес океан, чтобы узнать, как создаются такие жемчужины.

Кэтрин притихла. – Вы всегда изумляете меня, – сказала она с расстановкой. – Неужели вы действительно умеете так красиво говорить?

– Это просто персидская речь такова, – ответил он. – Если вы с Эссексом жаждете эстетических наслаждений, вам надо изучить этот язык. В нем больше красоты, чем в пейзажах с минаретами.

– А вы думаете, я могла бы одолеть персидский язык?

– Вы это серьезно?

– Вполне серьезно!

– Вам это далось бы очень легко. – Его голос гулко раздавался в пустоте улицы, стиснутой глинобитными домишками. – Я уверен, что у вас дело пошло бы успешно.

– А вы возьмитесь учить меня.

– Охотно! – сказал он. – Не зная языка, никогда по-настоящему не поймешь того, что здесь происходит. Хотя, мне кажется, кое-что вы уже понимаете, и даже лучше, чем я.

– Ну, едва ли, – сказала она. – Но я понимаю, как важно знать, что происходит в этой необычайной стране.

– Серьезно?

– И как это важно именно для Гарольда.

– Мне жаль Эссекса, – сказал Мак-Грегор. – Он никогда не поймет до конца того, что здесь происходит.

– Может быть, Гарольд и невыносим, – сказала она терпеливо, – но вы должны за него держаться. Он человек значительный, и его значение еще возрастет, когда мы вернемся в Лондон. И ваше значение тоже. Назревают большие дела, и Гарольду предстоит решать очень серьезные вопросы, так что вам есть смысл немножко потерпеть.

– Я понимаю, что все это очень серьезно, – сказал он.

– А мне кажется, не понимаете. Я уверена, вы удивитесь тому, как обернется дело в Лондоне. Смысл нашей поездки не исчерпывается иранскими событиями. Ведь то, что происходит здесь, – это лишь часть чего-то гораздо более важного.

– И это я понимаю, – сказал он.

– Тогда вы не должны сердиться на Гарольда. Ему невероятно трудно понять все это. Поверьте мне, я-то знаю. У него огромные связи и влияние, и если вам удастся убедить его в чем-нибудь здесь, это может существенно изменить политику, которая делается в Лондоне.

– Что толку во всех этих дипломатических соображениях сейчас, когда судьба нас забросила бог весть куда, – сказал он, и Кэтрин не стала продолжать.

Военный пост помещался в бывшей тюрьме, окруженной большим двором. Там было десятка полтора-два нижних чинов тегеранской жандармерии. Офицер, их начальник, проводил время в соседней кофейне; за ним послали. Как только он пришел, Мак-Грегор сейчас же понял, что перед ним заядлый курильщик опиума. Это был еще молодой человек, но со старческим лицом, обросшим щетиной и подернутым синеватыми тенями. Глаза у него были припухшие, красные и, казалось, полные невыплаканной тоски; видимо, забвение всех горестей не давалось ему. Он не поздоровался войдя и, покачиваясь на каблуках, недоуменно уставился на Кэтрин, которая рукой в красной перчатке перебирала цепочку на шее. Мак-Грегора он и вовсе не разглядел. Когда Мак-Грегор спросил его, где находятся русские, он закрыл глаза, чтобы как-нибудь разобраться в сумятице, царившей у него в мозгу, и найти слова для ответа.

– Он болен, – сказала Кэтрин.

– Он накурился опиума, – объяснил ей Мак-Грегор.

Офицер прикусил кончик языка и снова зажмурился, тщетно стараясь связать свои мысли и достигнуть какой-то ясности сознания. Закрыв глаза, он сразу же потерял равновесие и должен был ухватиться за одного из своих солдат, чтобы не упасть, но тут же зажмурился еще сильней, словно это помогало ему держаться на ногах. Потом он закричал, замотал головой, и слезы медленно поползли у него по щекам, растекаясь струйками в жесткой черной щетине. Лицо его исказилось от напряжения, голова запрокинулась назад так, что казалось, вот-вот жилы на шее лопнут. Мучительная гримаса сводила его лицо, видно было, что он изо всех сил борется, чтобы сохранить последние проблески сознания, и терпит неудачу в этой борьбе уже не в первый раз. В отчаянной тоске он крикнул: «Господь создатель, господь создатель!» – и в этом призыве обрел на мгновение желанную, но горькую ясность ума. Это сразу сокрушило его. Лицо у него перекосилось, он застонал, покачнулся и рухнул наземь. Солдаты выволокли его в другую комнату, а потом вернулись, чтобы ответить на вопрос Мак-Грегора о русских.

– Русские, – сказал один из них, – в Зенджане, ближе их нет.

– Врешь, – сказал другой. – Они в Биджаре и Назирабаде и, кроме того, они стоят у моста по дороге в Марагху.

Солдаты заспорили, и Мак-Грегор решил, что спрашивать бесполезно. Поблагодарив их, он повернулся к выходу, и третий солдат сказал ему вслед: – Господин! Русские повсюду и нигде. Это просто духи, которые являются нам! – Все засмеялись, Мак-Грегор тоже засмеялся и увел Кэтрин, предоставив солдатам продолжать мирный спор о местонахождении русских.

– Ну? – спросила Кэтрин.

– Они не знают, где русские. Поблизости русских нет.

– Какой жалкий этот офицер. – При одном воспоминании о нем она вздрогнула и ухватилась за руку Мак-Грегора.

Мак-Грегор пожал плечами.

– Более половины всего местного населения курит опиум, – сказал он.

– Не отделывайтесь от этого так легко, – нетерпеливо перебила его Кэтрин.

– Вовсе я не отделываюсь, – проговорил он мягко. – Я просто хочу объяснить вам существующее положение вещей.

– И все курильщики доходят до такого состояния?

– Нет, конечно. Есть разные степени.

– Но для чего же…

Он остановил ее движением руки. – Чтобы забыть, как трудно жить на свете. Чтобы забыть холод, чтобы забыть голод и нищету.

– Но почему же с этим не борются! – воскликнула она.

– А кто должен бороться? – спросил он с расстановкой.

– Не знаю. Кто позволяет это? Кто повинен в этом?

– Господа из Тегерана, которые пользуются нашей безоговорочной поддержкой. Опиум помогает одурманивать и расслаблять народ настолько, что он уже не способен сколько-нибудь изменить жалкие условия своего существования. Мы поддерживаем здесь тех, кто поощряет курение опиума, потому что это помогает им сохранять свое положение и авторитет. Если вы действительно хотите знать, кто в этом повинен, то, по-моему, повинны мы. Некоторые из наших самых влиятельных друзей в тегеранском правительстве – владельцы обширных плантаций опиумного мака.

– А разве не существует международного контроля над торговлей наркотиками?

– Существует. Контролеры время от времени задерживают каких-нибудь курдов, которые, всячески изощряясь, контрабандой провозят опиум в Ирак и Турцию.

– Но ведь мы могли бы легко положить этому конец?

– Бесспорно!

– Как мало мы знаем о том, что тут творится! – воскликнула она.

– Хотя бы об этом узнал весь свет, все равно здесь ничего бы не изменилось, – с горечью сказал Мак-Грегор.

– Неправда! – запротестовала Кэтрин. – Вот в том-то и дело, что никто об этом ничего не знает. Даже я об этом ничего не знала, пока не очутилась вот тут, на месте. Я не думаю, чтобы кому-нибудь в Англии все это понравилось, если бы только там знали правду.

– Но там не знают и не узнают никогда, – сказал он.

Орава ребятишек снова окружила их. Кэтрин дала одному из них плитку шоколада и ласково сказала по-английски, чтобы он поделился с остальными. Мальчишка тотчас же пустился наутек, за ним погнались другие, и началась драка из-за шоколада.

Кэтрин огорченно смотрела на них.

– Я вовсе не хотела этого, – сказала она.

Это была совсем другая Кэтрин, какой он до сих пор не знал, – отзывчивая, свободная от всякой позы. Ему открылась на миг ее душевная прямота, и он был изумлен тем, с какой силой проявилась в ней эта черта. Но тут же ему припомнилось, с каким доверием он к ней однажды отнесся и с каким жестоким цинизмом она этим доверием злоупотребила. Он подумал, что мысль о прямоте Кэтрин всегда будет пробуждать в нем воспоминание о ее вероломстве.

В караван-сарае их ждал Эссекс, расположившийся на диване, прикрытом серым одеялом. В углу комнаты горела керосинка, и возле нее, на тюфяке, сидел иранец в длинном бутылочно-зеленом халате, из-под которого виднелось другое, светложелтое одеяние, доходившее до щиколоток. Для современного Ирана это был необычный костюм, но Мак-Грегор не удивился, потому что сразу увидел бороду и островерхий зеленый тюрбан, дополнявшие внешний облик незнакомца.

– Господь да пребудет с вами, – приветствовал иранец Мак-Грегора.

– Мир да пребудет с тобой, – ответил Мак-Грегор.

Его несколько раздосадовало, что тот обращался к нему, как к неверному. Призывая на его голову не мир, а бога, иранец обнаруживал свой религиозный фанатизм. Для неверного не может быть мира.

– Этот тип как вошел, так до сих пор все что-то бормочет, – заявил Эссекс. – Он распорядился, чтобы сюда принесли керосинку и еще другие вещи и, кроме того, все время сует мне какое-то письмо. Узнайте, кто он такой и что ему надо.

– Он сеид, – сказал Мак-Грегор.

– Это еще что такое?

– Он потомок пророка, – разъяснил Мак-Грегор. – Они все вообще ходят в зеленом, но такого выдержанного во всех деталях облачения я уж много лет не видел.

– Он священнослужитель?

– Вроде того, – ответил Мак-Грегор. – Судя по его приветствию, он, во всяком случае, фанатик.

– Ну, так прогоните его отсюда.

Сеид снова протянул письмо. Он спросил, говорит ли Мак-Грегор по-персидски и может ли прочитать это письмо, которое он принес как рекомендацию, услышав, что здесь находятся англичане, путешествующие с официальной миссией. Мак-Грегор поднес письмо поближе к керосиновой лампе, чтобы прочитать его. Эссекс сказал, что это не важно, а вот нашел ли он русских?

– Здесь русских нет, – ответил Мак-Грегор, – и никто не знает, где их можно найти. Нам остается только вернуться в Зенджан.

– Назад мы не поедем! – сказал Эссекс. – И нам надо во что бы то ни стало доставить сюда машину.

– Вы хотите знать содержание этого письма?

– А там есть что-нибудь важное?

Мак-Грегор провел языком по губам. – Это письмо начальника разведотдела иранского генерального штаба.

– И о чем идет речь?

– Оно гласит, что податель сего облечен полным доверием генерального штаба, и призывает всех представителей иранских властей оказывать ему всяческую поддержку в его работе.

– Какой работе?

Мак-Грегор пустился в одну из своих длиннейших бесед по-персидски, которые всегда так раздражали Эссекса. Впрочем, из уважения к Эссексу, он на этот раз постарался сократить разговор, прервав сеида на полуслове.

– Все это довольно сложно, – сказал Мак-Грегор. – Он говорит, что прибыл сюда для восстановления истинной веры среди отверженного богом народа Иранского Азербайджана. Он говорит, что русские совратили истинно верующих, сделали их недостойными безбожниками и создали политическую партию неверующих, которая и захватила власть в Азербайджане. Цель, приведшая его сюда, – начать священную войну против этих неверующих и создать на религиозной основе политическую партию, которая будет бороться с демократами и послужит оплотом истинной веры в самом сердце Иранского Азербайджана.

– Но почему именно здесь, в этом богом забытом селении? – спросил Эссекс.

– Он говорит, что именно здесь есть реальная надежда на успех.

– Вот как?

– Он говорит, что здесь его знают и что демократическое правительство еще не распространило своего влияния на этот район из боязни раздражить курдов. Несколько организаторов демократической партии приезжали сюда из Тегерана, но их повесили, как предателей и неверных. Его собственная партия – «партия религиозного действия» – сильна здесь потому, что ему удалось хорошо организовать ее Он рассчитывает получить вскоре значительную помощь из Тегерана. По сути дела, это и есть то религиозное возрождение, о котором мы говорили в Тегеране, – добавил от себя Мак-Грегор.

– Что ему надо от меня? – спросил Эссекс.

– До этого я еще не добрался, – ответил Мак-Грегор и возобновил разговор с сеидом по-персидски, допытываясь, чего он хочет от Эссекса.

– Мне нужна его помощь, – ответил сеид.

– Мы христиане, – сказал Мак-Грегор. – Неужели ты будешь искать у неверных помощи против своих братьев-мусульман?

– Нет бога, кроме бога, и Магомет – пророк его. Я прошу поддержки именем бога, а не именем пророка.

– Чего же тебе надо?

– Мне нужна ваша помощь. Мы очень бедны, а влияние требует издержек.

– У нас нет денег, – сказал Мак-Грегор.

Сеида оскорбило прямое упоминание о деньгах, но он быстро успокоился и продолжал: – Обратитесь с речью к жителям здешней округи и скажите им, что скоро англичане и американцы придут изгнать русских, и если они, местные жители, хотят остаться в живых, пусть лучше не помогают демократическим безбожникам, которые подкуплены русскими.

– Даже тут, на краю света! – сказал Мак-Грегор по-английски.

– Ну, что же? – осведомился Эссекс.

– Он хочет, чтобы вы произнесли речь о том, что мы собираемся воевать с русскими и что не рекомендуется помогать демократическому правительству.

– Он хочет, чтобы я произнес речь?

– Именно такую, как я говорю.

– Передайте ему, что я не могу этого сделать, – небрежно сказал Эссекс. – Передайте ему, что пока еще у меня нет на это полномочий от моего правительства.

– Скажите ему, что все это чушь! – вмешалась Кэтрин. – Нельзя относиться так снисходительно к подобным разговорам, Гарольд! Этим вы только поощряете их.

– Не беспокойтесь, – сказал ей Эссекс. – Я уверен, что Мак-Грегор добавит от себя, где я не договорю.

– Можете не сомневаться, – усмехнулся Мак-Грегор. – Я уже сказал ему, что вы доложите о нем союзным властям, если он не прекратит подобных разговоров.

Эссекс был настроен явно несерьезно. – Пусть придет завтра утром. Сейчас я слишком устал, чтобы разбираться во всей этой каше.

– Он говорит, что завтра у них религиозный праздник.

– Жаль! А разве завтра пятница?

– Нет. – Мак-Грегор не настолько интересовался сеидом, чтобы расспрашивать его дальше, хотя бы о завтрашнем религиозном празднике. Но сеид, к его изумлению, сам объяснил, что на другой день состоится тазия – религиозная процессия в память убиения шиитских святых нечестивцами из другой магометанской секты – суннитов. Мак-Грегор знал, что идет месяц мухаррам, траурный месяц арабо-персидского календаря, когда обычно и происходит тазия. Но настоящие тазии были запрещены прежним шахом, который ограничил проявление религиозного фанатизма вывешиванием черного траурного флага на домах и мечетях. Однако сеид был явно себе на уме и, преследуя определенные политические цели, допускал подобные вольности. Мак-Грегор в точности передал ему выраженное Эссексом сожаление, что встреча их на другой день не может состояться, и затем распростился с ним. Сеид ушел, недовольно бормоча что-то себе под нос – что именно, Мак-Грегор не расслышал.

– Ну, теперь надо выручать машину, – сказал Мак-Грегор.

– Как вы думаете, наш друг, погонщик мулов, найдет ее? – Эссекс тяжело опустился на диван.

– Это рискованно во многих отношениях, – ответил Мак-Грегор. – Придется мне отправиться вместе с ним.