Текст книги "Дипломат"

Автор книги: Джеймс Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 55 страниц)

– Очень это будет нелепо, если я надену пижаму? Терпеть не могу спать одетой.

– Наденьте, – сказал он. – Только не оставляйте ничего снаружи. Может быть, дождь пойдет.

– При такой луне?

Ее спальный мешок лежал всего в двух шагах от него, она села на землю спиной к нему, сняла башмаки, носки, брюки и джемпер, надела пижамную кофту и, засунув ноги в мешок, неловко натянула штаны. Потом аккуратно сложила свои вещи в пустой чехол и накрылась одеялом, а поверх него своей короткой котиковой шубкой.

– Ух, как холодно, – сказала она, вытягивая ноги и кладя голову на плоскую подушечку, – но я так устала, что все равно буду спать. Спокойной ночи, Гарольд, – крикнула она.

Эссекс издали тоже пожелал ей спокойной ночи.

– И вам, – сказала она Мак-Грегору, сворачиваясь клубочком в мешке.

Мак-Грегор не ответил. Он спрашивал себя, можно ли устоять против искушения, если столько красоты, изящества, смелости, скромности и живого задора сочетается в~одной женщине – и эта женщина здесь, рядом, в двух шагах от тебя. Он и сам точно не знал, чего ждет от нее, но почувствовал досаду, когда услышал ее ровное дыхание и понял что она уснула. И вместе с тем, прибавь она хоть слово, в нем тотчас ожило бы недоверие к ней.

В конце концов Мак-Грегор и сам уснул, и ему приснилось, что он вместе с Кэтрин едет по Лондону в автобусе. Они сошли на какой-то бесконечно длинной улице, и она стала ласково уговаривать его войти в дом, на котором не было крыши. Потом она вела его по таинственным темным переходам, крепко держа под руку, словно искала у него защиты, и вот они очутились в большой пустой комнате. Здесь Кэтрин стала ласкаться к нему, касаясь пальцами его губ и нежно ероша ему волосы. Потом вдруг комнату залило ярким светом, и он увидел себя в геологическом отделении библиотеки при Музее естествознания, и вокруг стояли его друзья, в том числе и профессор Уайт, и Малин Альвинг, и все преподаватели и лекторы, у которых он учился. Все они смеялись над ним, и Кэтрин отошла от него и тоже смеялась. Это было очень тягостно, но когда ему стало невтерпеж, он проснулся оттого, что Кэтрин бросала в него камешки. Он поднял голову с подушки.

– Вы, должно быть, подрались с самим собой, – сказала Кэтрин. – Вы так ворочались, что меня разбудили.

– Простите, – сказал Мак-Грегор, еще не совсем очнувшись. Он опять откинулся на подушку и стал глядеть на небо, все еще находясь во власти своего кошмара. Небо было синее, и очень белые облака проворно скользили по нему, мгновенно скрываясь за горизонтом.

– У меня уши замерзли, – сказала Кэтрин.

– Наденьте шляпу, – коротко ответил он.

Она подумала, что он сердится, и сказала: – Простите, что я разбудила вас, но вы ужасно метались.

– Ну, что вы, пустяки.

– Здесь очень хорошо. – Она, видимо, и не думала о сне.

– Да, – задумчиво ответил он. – Но зачем нас сюда занесло? – Он закрыл теплой рукой озябшее ухо. – Не сомневаюсь, что есть сотня более простых и удобных способов добраться до Биджара или Сеннэ, и я сам мог бы вспомнить не менее пятидесяти. Я слишком легко согласился на эту поездку верхом.

– Дорогой Айвр, – спокойно сказала Кэтрин. – Гарольд ни за что не поехал бы в дикие дебри Курдистана иначе, как верхом на добром коне. Всякий другой способ показался бы ему неприемлемым. Я думала, что вы поняли это, когда уступили ему арабскую лошадку.

– Ему очень хотелось ехать на ней, – сказал Мак-Грегор. – Но я уверен, что очень скоро у него затекут ноги от такой езды.

– Вы вели себя очень мило, – сказала она, – хотя и сердились на него.

– Скажите, – начал Мак-Грегор, – как вы его убедили, чтобы он взял вас с собой?

– Вас это волнует?

– Конечно.

– Напрасно, – ответила она. – Я, правда, ввела его в заблуждение, но только до некоторой степени. Я вообще умею уговаривать, а в данном случае мне это далось легко, хотя он, возможно, ожидает слишком многого от меня по возвращении в Лондон.

– Поэтому он так уверен в вас? – сказал Мак-Грегор.

– А разве он уверен во мне? – со вздохом спросила Кэтрин.

– По-моему, да, – ответил Мак-Грегор и поинтересовался, чего именно Эссекс ждет по возвращении в Лондон.

– Давайте не думать о Лондоне, – сказала Кэтрин. – Сейчас мы здесь. Я готова никогда больше не видеть Лондона. – Она выпростала руки из-под одеяла и потянулась. – Я понимаю, почему вам здесь нравится больше, чем в Англии.

– В Англии вовсе не плохо… – начал он.

– Знаю, знаю, – перебила она его. – Но в этой стране чувствуется сила.

– Большинство англичан считает, что это ленивая, неповоротливая страна.

– Они ничего не понимают, – сказала Кэтрин. – Они никогда ничего не видят дальше своих дурацких козней. В такой стране, как эта, лучше быть кем угодно, но только не англичанином. Как здешние люди терпят нас? Как они могут так бесстрастно смотреть на наше пребывание среди них? Должны же они ненавидеть нас за наше вмешательство. Когда же они, наконец, поймут, что нас всех нужно выкинуть отсюда?

Она ждала от него ответа, но он только сказал смиренно: – Не спрашивайте меня, я знаю не больше вашего.

– Неправда, – горячо возразила она. – Вы знаете их язык и разбираетесь в том, что происходит. Разве они не понимают, что мы здесь для того, чтобы совать нос в их дела?

– Как они могут понять это? Кто, например, в Хаджиабаде может знать, что сеида сюда направила длинная рука департамента по делам Индии? Наше вмешательство всегда слишком косвенно и неуловимо. В Тегеране оно иногда обнаруживается яснее, но не настолько, чтобы иранцы могли понять его до конца и остановить. Для этого нужно добраться до его истоков.

– Тогда я вам советую начать с Гарольда, – резко сказала Кэтрин. – Каких еще истоков вы хотите искать?

– Мне кажется, он правильно оценил тазию.

– Ничего подобного, – сказала Кэтрин. – Вы с самого начала были правы. Что бы Гарольд здесь ни увидел, на него это никак не подействует. Если он вдруг откажется от мысли искать опоры в религиозном фанатизме, то только потому, что он питает отвращение к потаенным уголкам человеческой души, не исключая и собственной. Это не имеет ничего общего с его политическими взглядами. Он в самом деле считает большинство людей дураками, и, по его мнению, ничто не может их изменить. Ничто!

– Мне все же кажется, что тазия кое-чему научила его.

– А мне не кажется, – сердито сказала она.

Прагматист Мак-Грегор и нативистка Кэтрин поменялись ролями, но одна только Кэтрин понимала почему.

– Этот отдельный случай не должен путать ваше представление о том, что делает Эссекс, – сказала она. Мак-Грегор ясно видел ее дыхание, белое в морозном воздухе. – Вы и он добиваетесь совершенно разных вещей.

Он сказал, что это ему известно.

– Вот и делайте из этого соответствующие выводы, – сказала она.

Мак-Грегор не испытывал ни малейшего желания пускаться в сравнительную характеристику самого себя и Эссекса – ни с психологической, ни с политической точки зрения.

– Я хочу от Эссекса только одного: чтобы он беспристрастно судил о том, что видит. Если он научится думать самостоятельно, вместо того чтобы следовать политике Фокса, тогда стоило приезжать сюда.

– Никогда он не будет судить беспристрастно, пока ему нужно придерживаться определенной политики.

– В здешних условиях некоторые политические установки легко могут оказаться несостоятельными.

– Только не в глазах Гарольда, – возразила Кэтрин. – Он способен цепляться за свою позицию вопреки всему. Никакие влияния извне не поколеблют его, если он принял решение. А он уже решил проводить здесь политику Фокса.

– В этом я не уверен.

– А я уверена, – сказала она. – Не обольщайтесь относительно Гарольда и не рассчитывайте на его благородство и справедливость. Добивайтесь своего, не жалея сил.

– Я так и думаю поступать. – Мак-Грегор попрежнему лежал на спине, глядя в ночное небо. – Каждый раз, когда он будет разговаривать с кем-нибудь из агентов посольства, я буду тут же возражать ему. Я не люблю спорить с ним, но другого выхода нет, и, быть может, это на него подействует. – Он повернулся на бок, чтобы посмотреть на Кэтрин, и про себя ругнул Эссекса за то, что тому вздумалось поехать в Курдистан верхом: все тело нестерпимо ныло и даже вытянуть ноги было больно. – Хотел бы я, чтобы все уже было позади и я мог выпутаться из этого дела, – сказал он.

– Вот как? – вызывающе спросила Кэтрин. – Вы хотите оставить судьбу этой страны в руках таких людей, как Эссекс, Пикеринг и Фокс?

– Нет. Я считаю, что судьбой страны должно распоряжаться ее собственное население.

– Это не дает вам права отмахиваться от политического значения вопроса.

– Я и не отмахиваюсь.

– Так что же вы намерены делать?

– Кое-что я все-таки делаю.

– Может быть, но все это имеет узко местное значение. Вы не умеете шире смотреть на вещи. Ведь то, что здесь Делает Эссекс, – это только часть определенной политической и дипломатической программы. А что вы против этого предпринимаете?

– А что я должен предпринимать?

– Не знаю, но, во всяком случае, вы должны решить, какова будет ваша позиция, когда наша поездка кончится. Ведь тогда-то вам и придется действовать.

– Пока я в Иране, я знаю, что хорошо и что плохо, но для всяких политических махинаций я не гожусь, и чем скорее я выйду из игры, тем лучше.

– А что вы думаете делать дальше? – спросила она. – Вернуться в Англо-Иранскую компанию?

– Это единственное место, где я могу работать по своей специальности, – уклончиво ответил он.

– Так вы вернетесь туда?

– Нет, – сказал он. Ему не хотелось обсуждать с Кэтрин свои планы на будущее. Он знал, какую опасность таит в себе такой разговор, но в своем нежелании работать в Англо-Иранской компании ему все же пришлось сознаться.

– Почему? – спросила она. – Чем вам плохо в Англо-Иранской компании?

– Ничем, – ответил он. – Там можно работать; у них имеется все, что мне нужно.

– Ну, так в чем же дело?

Он покачал головой. – Уж очень противно. Вся администрация ведет себя так, словно страна принадлежит ей. Англо-Иранская компания – первопричина нашего вмешательства в дела Ирана. Даже и близко не хочу подходить к промыслам'.

– Я вас туда и не пустила бы, – сказала она таким тоном, словно ее власть над ним была неоспорима. – Вы вообще-то думаете возвращаться в Иран?

Это уже была менее зыбкая почва.

– Не знаю, – сказал он. – Не вижу, зачем сюда возвращаться. В сущности, мне здесь нечего делать.

– Разве, кроме Англо-Иранской компании, нигде не требуются микропалеонтологи?

– Почти нигде, – ответил он. – Это очень специальная область, и только на нефтяных промыслах я могу добыть данные, нужные для моей работы.

– А делать что-нибудь другое вы не можете?

– Я мог бы, вероятно, преподавать в Тегеранском университете, но я плохой педагог.

– Нет, нет, – сказала она. – Это не для вас.

Разговор, в сущности, не был закончен, но Мак-Грегору не хотелось продолжать его, и Кэтрин, заметив это, тоже замолчала. Такая чуткость тронула его, и он протянул руку, она сделала то же, и на несколько кратких мгновений между ними возникла близость, которую ни он, ни она не хотели разрушить и ни он, ни она не решались углубить. Может быть, Кэтрин и ждала от него большего, но он знал, что этого не должно быть. И все же, несмотря на чувство недоверия, его так сильно влекло к Кэтрин, что он не удержался и поднял голову, чтобы посмотреть на нее. В бледном свете луны он едва различал ее лицо, мерцающее серебристым пятном в рамке распущенных волос. Потом, словно в изнеможении, он откинулся на подушку, и у него вырвался возглас по-персидски.

Кэтрин все еще держала его за руку. – Что вы сказали? – спросила она.

Он молчал, не выпуская ее руки.

Его волнение передалось и ей. – Еще о жемчужине моей женственности?

Он опять не ответил.

– Если да, – прошептала Кэтрин, – то скажите. Скажите, – потребовала она.

Тогда он не стал больше сдерживаться, и заговорил: – Ни на один миг не покидала ты мои мысли, и даже забвение было забыто моим сердцем.

Она ждала продолжения, но он снова умолк.

– Это не все, – сказала она. – Дальше.

Он снова заговорил размеренно и плавно, подчиняясь ритму чуждой речи, стараясь вдохнуть ее нежность в английские слова: – Любимая вошла в мой шатер, и птица моего сердца в смятении. Свеча вставлена в фонарь, и мотылек горестно бьется о стекло. – Как это нелепо и как чудесно, – вздохнула Кэтрин.

– Это очень подходит к вам, – медленно сказал он.

– А дальше? Это ведь не конец? – настаивала она.

– Нет, – ответил он, – этому нет конца.

– Так говорите еще.

– Любовь мой недруг, – вполголоса начал Мак-Грегор, – и этого довольно. Незачем тебе, о, небо, угнетать меня, ибо там, где есть палач, нет нужды в мяснике.

– Еще, еще, – сказала она.

Мак-Грегор продолжал почти шопотом:

– Целый город сердец можно купить одним быстрым взглядом из-под густых ресниц. Прошу тебя, не спеши овладеть моим городом.

– Довольно! – крикнула она.

– Больше не надо?

– Нет, говорите, говорите.

– Меня спрашивают, где твое жилище. А кто же не знает, что ты живешь в моем сердце. Я потерял свое сердце и теперь не ведаю, где оно.

– Как хорошо!

– Твое лицо словно страна Хутан, где стоит чертог абиссинской невесты, и в каждой бусинке, вплетенной в твои косы, святая святых индусского бога. – У Мак-Грегора перехватило дыхание.

– Замолчите, – сказала она, – пожалуйста, замолчите!

– Если ты станешь моим садом, – продолжал он, – я буду розой, а если ты станешь розой, я буду твоими лепестками. Если ты станешь кубком, я буду твоим вином, а если ты станешь вином, я буду каплей его в твоем горле.

Ее пальцы впились в его руку.

– Калекой сижу я в пустыне моей тоски по тебе…

Она вдруг выпустила его руку и откинулась назад.

– …Вокруг меня серебряный океан моих слез.

Она лежала, отвернувшись от него, и каждый ее вздох говорил: нет, нет, нет, нет. Прошло много времени, и ни один из них не нарушил молчания. Он ждал, не повернется ли она снова к нему, не взглянет ли на него, но по мерному дыханию, доносившемуся к нему сквозь шелест ветра, он понял, что она уснула.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

На другое утро, когда они с рассветом снова тронулись в путь, Мак-Грегор стал уговаривать Эссекса ехать прямо на Сеннэ, минуя Биджар.

– Мы должны кое-кого повидать в Биджаре, – сказал Эссекс. – И, между прочим, одного весьма влиятельного курда.

Мак-Грегор знал, о ком говорит Эссекс. Сардар Азиз, вождь одного из курдских племен, уже почти обещал, в случае если он получит власть в Арделане, уступить все нефтяные концессии в этой провинции англичанам. Не потому, чтобы сардар Азиз так любил англичан, нет, он надеялся получить от Англии тайную военную помощь через территорию Ирака. С этой помощью он рассчитывал установить свою диктатуру в Арделане и даже распространить ее на север, на весь Курдистан. Меньше всего Мак-Грегор желал встречи Эссекса с этим человеком.

Эссекс отлично понимал это. – Я восхищаюсь вашим упорством, Мак-Грегор, – сказал он, – но вам не удастся расстроить мои планы.

– Я и не собираюсь, – ответил Мак-Грегор.

– Так почему вы хотите миновать Биджар?

– Мне бы хотелось обойти эти горы, – сказал Мак-Грегор, указывая на врезающиеся в небо вершины. – На Сеннэ мы можем проехать долинами, а чтобы добраться до Биджара, нам придется слишком высоко подниматься в горы.

– Ну и что же?

– Это страна курдов, – ответил Мак-Грегор, – и лучше туда не соваться. Кроме того, одолевать такие кручи тоже не легко.

Эссекс верил Мак-Грегору и в любое другое время последовал бы его совету. Но в это утро Мак-Грегор был ему подозрителен. Оба они, и Мак-Грегор и Кэтрин, были ему подозрительны. Что-то уж больно молчаливы и тихи. Эссексу это очень не нравилось.

– Нет, – отрезал он. – Мы поедем на Биджар.

– Как угодно, – сказал Мак-Грегор. Ему не хотелось спорить, хотя он и в самом деле считал небезопасным слишком углубляться в горы, не изучив обстановки. Путешествуя по этой части Ирана, надо прежде всего хорошо знать, что там происходит.

– Вам что-нибудь известно о здешних курдах? – спросил Эссекс.

– Нет, – ответил Мак-Грегор. – Я знаю племена на юге Арделана, шахабадских халгуров и гаваров, но о северных племенах понятия не имею. Знаю только, что их считают вероломными.

– А как это понимать? – спросила Кэтрин.

– Никак, – ответил Мак-Грегор. – Всех курдов называют вероломными, потому что некоторые из них живут набегами и разбоем. А на самом деле большинство курдов – землепашцы и скотоводы. На них клевещут, называя их вероломными, потому что они очень самостоятельны и независимы. Среди курдов, наверно, есть немало злодеев, особенно в разбойничьих племенах, но вообще они очень учтивы, хотя и крутого нрава. Да как не быть крутого нрава в этих горах!

– Страшновато, – сказала Кэтрин с видимым удовольствием.

– Здесь, в этих горах, царит воля богов. В Курдистана все может случиться. – Мак-Грегор знал, что обоим его спутникам это понравится.

– Раз с нами Гарольд, то непременно что-нибудь случится, – сказала Кэтрин, чтобы хоть немного улестить Эссекса. – Он обязательно попадет в какую-нибудь историю.

– Я не хочу никаких историй, – скромно сказал Эссекс. – Я хочу сделать здесь свое дело и уехать. Но должен признать – это восхитительная страна.

Мак-Грегор решил больше не противиться, тем более, что ему самому очень улыбалась предстоящая поездка.

– Если вы хотите видеть Курдистан, то нужно поехать в горы, – согласился он. – Мы уже поднялись на тысячу футов с тех пор, как оставили Хаджиабад.

– Скоро мы достигнем линии вечных снегов. Вы только взгляните на эти скалы! – Кэтрин показала на север, где горы уже близко надвигались на них. Особенно величественной казалась одна изрезанная глубокими складками вершина, и Мак-Грегор сказал, что она вулканического происхождения и что очень многие из этих горных хребтов образовались в результате землетрясений.

– Холодно, чорт побери, – сказал Эссекс.

– Вы же сами хотели ехать в горы, – сказал Мак-Грегор.

– Далеко до Биджара?

– Миль тридцать, – ответил Мак-Грегор. – Сегодня не доберемся. – Он отстал от своих спутников, что делал уже не раз, чтобы подогнать туркменскую лошадь, которая то и дело останавливалась пощипать кустарник и редкую траву между камнями.

– Что это она жует? – спросила Кэтрин, когда Мак-Грегор снова поравнялся с ними, ударами заставив упирающуюся лошадь идти вперед.

– Не знаю, как этот кустарник называется по-английски, – тяжело переводя дыхание, ответил Мак-Грегор. – Мы всегда называли его по-латыни Rosa berberiffilos.

– Это какой-то вид чертополоха,– сказал Эссекс.

Там, где дорога шла по открытому месту, они ехали рядом, разговаривая между собой, и Мак-Грегор объяснял своим спутникам происхождение горных массивов, мимо которых они проезжали. Достигнув первых снежных наметов, сделали привал и позавтракали. Потом поднялись еще выше, и снегу стало больше, но он скоплялся главным образом в защищенных от ветра ущельях. Когда сплошная горная цепь прерывалась, из долин налетал северо-западный ветер. Кругом не видно было ни дорог, ни деревень, и они поднимались выше и выше, все дальше углубляясь в страну курдов. к концу дня их всех сморила усталость, и, когда Мак-Грегор объявил, что лошадям пора отдохнуть, никто не стал возражать против раннего привала. Для ночлега выбрали глубокое ущелье. Все трое так замучились, что еле могли двигаться и долго и лениво располагались на ночь.

с Эссекс развьючил туркменскую лошадь, а Мак-Грегор расседлал остальных коней и напоил их из маленьких горных водоемов. Удостоверившись, что они стоят спокойно, он отправился собирать образцы горных пород на выступах скал. Кэтрин опять занялась ужином, сказав, что не имеет ничего против стряпни, если только кто-нибудь потом вымоет грязную посуду. Когда Мак-Грегор подошел к керосинке, на которой Кэтрин жарила консервы, она спросила, есть ли в этих горах альпийские цветы.

– Здесь встречаются разные виды камнеломок, – ответил он, – но есть много таких же полевых цветов, какие растут в Англии. – Кэтрин нарезала ломтями мясные консервы. – Для меня не жарьте, – сказал он. – Оставьте мне как есть.

– Вы не любите такого мяса? У нас другого нет.

– Я не люблю поджаренного.

Мак-Грегор, пользуясь остатками дневного света, снова стал рассматривать карту. Эссекс подошел к нему, поглядел, как он делает пометки, и спросил, где они находятся.

– Точно не знаю. – Повидимому, это мало смущало Мак-Грегора.

– А приблизительно?

– Где-то в этих ущельях, – ответил он, водя пальцем по карте. – Самое главное, чтобы эта вот гора всегда оставалась у нас справа.

– Что это за гора?

– «Пятиглавая». Если мы приблизимся к ней, то попадем в непроходимую местность. А пока все в порядке, хотя мы, вероятно, делаем большой крюк. Я стараюсь по возможности держаться долин.

Кэтрин позвала их ужинать. Завернувшись в одеяла, все трое уселись вокруг костра, разложенного Мак-Грегором и принялись за мясо с консервированными помидорами. Поужинав, они стали дожидаться, когда закипит чайник, и вдруг заметили, что возле них, как из-под земли, выросла высокая человеческая фигура.

Первым увидел ее Эссекс. Он вынул трубку изо рта и сказал, не повышая голоса: – Слушайте, Мак-Грегор, кто это такой?

Высокий человек приветствовал их на курдском языке, низко поклонился и, захватив щепотку пыли, перебросил ее через плечо. Потом он выпрямился, опираясь на палку, и торжественно приложил пальцы к губам и ко лбу.

– Откуда он явился? – спросил Мак-Грегор.

– Ниоткуда. Он просто очутился возле нас.

Мак-Грегор приветствовал незнакомца по-персидски, после чего тот назвал свое имя.

– Я отец Дауд, – сказал он и снова приложил пальцы ко лбу.

– Мир тебе, – сказал Мак-Грегор.

– Мир вам, – ответил отец Дауд. – Я восьмой ангел.

– Привет тебе,– сказал Мак-Грегор. – Ты сеид?

– Нет. Я паломник, иду в Мосул поклониться горе, где погребен наш святой. Я давно уже следую за вами и вижу, что вы чужестранцы, потому что вы едете не тем путем, что мы. Я пришел помочь вам. Скажите мне, куда вы держите путь, и я проведу вас через горы. Я буду рад показать вам самую удобную дорогу.

– Прошу тебя, садись с нами, – сказал Мак-Грегор.

Мак-Грегор внимательно разглядывал пришельца, назвавшего себя восьмым ангелом. В его наружности, несомненно, было что-то аскетическое: высокий, худощавый, с короткой седой бородой и весьма благообразный. Темнота мешала Мак-Грегору рассмотреть его получше, но, видимо, он был еще не стар. По обычаю курдов, он носил баранью шапку и бурку, доходившую до щиколоток. Положив свой посох на землю на почтительном расстоянии от костра, он уселся, скрестив ноги, и поблагодарил Мак-Грегора за приглашение.

– Ну, кто же он? – спросил Эссекс.

– Его зовут Дауд, то есть Давид. Он восьмой ангел.

Кэтрин положила кусок мяса на тарелку и протянула ее курду.

– Почему он так называет себя? – спросила она.

– Пока не знаю.

Отец Дауд начал было отказываться от угощения, но затем взял тарелку и, когда Кэтрин налила ему чаю, с поклоном принял кружку из ее рук. Он благословил пищу, проведя над ней несколько раз ладонью, и начал есть руками. Делал он это очень ловко и грациозно; покончив с едой, он вытер пальцы о землю и принялся пить чай.

– Так вы чужеземцы, – сказал он приветливо, тоном дружелюбного участия, а не назойливого любопытства.

– Да, – подтвердил Мак-Грегор. Он силился припомнить, какая религиозная секта совершает паломничества в Мосул. – Мы английские чиновники, едем в Биджар и Сеннэ. Мы выбрали эту дорогу, потому что другой не знаем. – Было несколько рискованно говорить о своем незнании местности, но этот благообразный паломник внушал Мак-Грегору доверие.

– Если вы англичане, – сказал отец Дауд, – значит, вы христианской веры.

– Правильно.

– Я – иезид, – сказал отец Дауд. – Я никогда еще не говорил с английскими христианами, и мне странно видеть вас здесь, в нашей глуши. – Он улыбался Мак-Грегору и, тщательно подбирая персидские слова, обращался ко всем троим.

– Мои друзья не знают языка этой страны, – сказал Мак-Грегор, еще сильнее проникаясь доверием к паломнику от звука его мягкого, внятного голоса.

– Надеюсь, мой внезапный приход не обидел их, – сказал Дауд. – Передай им, что я прошу извинить меня за это. И за то, что я не знаю вашего языка.

– Тогда я должен просить, чтобы и ты извинил их, – возразил Мак-Грегор.

– Нет, нет! – Дауд снял шапку, и его длинные волосы блеснули сединой даже при тусклом свете догоравшего костра. – Я не кажусь дряхлым стариком, – сказал он, – но я очень стар и должен бы знать все, что может знать человек. В мои годы всякое незнание непростительно, – добавил он, пытаясь жестами выразить свое почтение Эссексу и Кэтрин.

Эссекс в ответ кивнул головой и спросил Мак-Грегора: – И долго вы собираетесь разговаривать с ним на непонятном языке? Что ему надо? Он нищий?

– Он иезид, – ответил Мак-Грегор.

– Ну и что же?

– Иезиды поклоняются дьяволу.

– Что? Этот благообразный старец? – воскликнула Кэтрин.

– А как поклоняются дьяволу? – спросил Эссекс.

– Иезиды считают, что мало пользы поклоняться богу, – объяснил Мак-Грегор. – Поскольку на земле так много зла, совершенно очевидно, что бог не всемогущ. Они поклоняются дьяволу, как более могущественному божеству.

– Они серьезно так думают? – спросил Эссекс.

– Он идет в Мосул, где погребен их святой, – сказал Мак-Грегор, забавляясь недоумением Эссекса. – Я не знаю подробностей их религии, но дьяволу они поклоняются, это правда. На север отсюда довольно много иезидов, и в Ираке они есть.

– Они рассуждают вполне логично, – сказала Кэтрин. – Спросите его, почему он восьмой ангел. Я уверена, что он в самом деле святой.

– Во всяком случае, такого опрятного туземца мы здесь еще не встречали, – заметил Эссекс.

– Мои друзья спрашивают о твоей вере, – сказал Мак-Грегор отцу Дауду. – Они никогда не слышали об иезидах и хотели бы узнать об их учении.

– А ты сам слыхал об иезидах? – спросил Дауд.

– Слыхал кое-что, но не знаю, правда ли это.

Дауд улыбнулся. – Должно быть, ты слышал, что мы поклоняемся дьяволу, и тебе трудно поверить этому.

– Напротив, – ответил Мак-Грегор. – Вот и ханум говорит, что вполне разумно поклоняться дьяволу.

– Очень разумно. – Дауд медленно и торжественно кивнул головой. – Мы зовем его Малек Таус, или Малекуль Кут. Король Павлин, или Могучий Ангел. В вашей христианской вере он – сатана и он – зло. А для нас он повелитель ангелов, временно впавший в немилость. Мы верим, что он снова будет вознесен, когда слезами его наполнятся семь сосудов, дабы залить семь огненных геенн его семитысячелетнего изгнания.

– Значит, верно, что дьявол – ваш бог? Дауд воздел руки. – Прошу тебя, не говори о нашем боге. Мы не любим богов. Но и не отвергаем их. Мы даже признаем ангелом Иисуса Христа, хотя, как и мусульмане, не верим, что он был распят. Как сказано в Коране: «Они не умертвили его и не распяли его, в руках у них было только его подобие». Однако мы верим, что ваш Христос возвратится на землю. И мы верим в пророка Магомета и возвращение имама Махди. Мы признаем все религии, даже халдейскую, и учение Зороастра, и учение вавилонян, что поклоняются солнцу. Солнце – это наш шейх Шемс, а луна – шейх Син, и мы чтим их, как вы чтите бога. Видишь, мы не фанатики. Мы просто отводим Королю Павлину подобающее место, ибо как повелитель семи ангелов он самое могущественное божество и отбрасывает самую длинную и властную тень. Это не фанатизм, а логика. Мы чтим Ветхий и Новый завет, Коран и Авесту Зороастра. Но мы не признаем власти ни одной из этих книг. Мы верим только в человеческий разум и в доброе начало, заложенное в людях. Исцеления надо искать в самом человеке, а не в священных книгах и божествах.

– А как же Король Павлин? – спросил Мак-Грегор.

– Если бог должен существовать, то самое разумное – признать божеством Короля Павлина. Вот что он значит для нас. Если когда-нибудь окажется, что можно обойтись без бога, мы сохраним только предание о Короле Павлине и попрежнему будем верить, что человек должен искать своего бога и свое исцеление в себе самом.

– Значит, у вас вообще нет никакой религии?

– Прошу прощения, – сказал Дауд улыбаясь. – Наша религия состоит в том, что мы отвергаем религию. Мы находим, что это самый честный путь. А ты верующий?

– Нет, – ответил Мак-Грегор.

– Я не думал, что есть неверующие англичане.

– Человеку, изучающему науки, трудно быть верующим, – сказал Мак-Грегор.

– А ты изучаешь науки? Какую? Не астрономию? – Отец Дауд заметно оживился при мысли о том, что Мак-Грегор может оказаться астрономом.

– Нет. Я изучаю землю, ее историю, строение, как она образовалась.

– Это прекрасно! – одобрительно сказал Дауд. – Наше уважение к ученым безгранично. Мы знаем, что когда-нибудь они откроют истину. Научное неверие – надежда человечества. Вот почему наша религия стремится сделать всех людей неверующими.

– В этом все-таки есть противоречие, – сказал Мак-Грегор. – У вас получается, что вера и неверие – одно и то же.

Дауд отдал должное возражению Мак-Грегора.

– Ты ученый, – сказал он, – и одним ничтожным усилием своего ума ты разгадал самую суть наших разногласий. Заметь, у нас нет раскола. Но так как наша религия проповедует неверие, то мы расходимся во взглядах на конечную цель религии. К счастью, большинство наших последователей считает, что человек должен признавать неверие во имя ощутимого блага, которое оно приносит, а не во имя отвлеченного понятия о зле. Это разумно?

– Вполне.

– Мы применяем это мерило ко всем человеческим начинаниям. Все, что служит только самому себе, дурно; будь то религия, наука, литература, искусство, политика.

– Ты и политикой занимаешься? – спросил Мак-Грегор.

– Да.

– И усердно?

– Да.

– В Азербайджане?

– Разумеется! Не в пример официальной политике наших мусульманских и христианских собратьев, мы, поклонники дьявола, деятельно участвуем во всех движениях за общее благо, противоречит оно нашим догмам или нет. Мы осуждаем мусульман и христиан именно за то, о чем мы сейчас говорили. Все, что они делают, они делают только во имя религии. Мы же -поклонники дьявола – во имя человека отвергаем религию. Не зная ни иерархии, ни духовенства, ни строго установленных обрядов, ни фанатической веры, мы вольны идти любым путем, приводящим к общему благу, как бы этот путь ни назывался на политическом языке. Мы не фанатики,– повторил он.

– Если вы не фанатики, – возразил Мак-Грегор, – почему же вы отвергаете другие религии?

– Мы не отвергаем другие религии. Мы их принимаем, а отвергаем всякую религию, включая и нашу собственную. И мы не притязаем на то, что наша вера – единственно истинная, как это делает римский папа в отношении своей секты. Мы просто говорим, что притязать на это невозможно, ибо никто еще не изучил настолько хорошо все религии и секты мира, чтобы сказать, что вот это единственно правильное учение. Не находишь ли ты, друг мой, что в нашей религии много разумного?