Текст книги "Дипломат"

Автор книги: Джеймс Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 55 страниц)

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Не добившись ничего от Мак-Грегора, Эссекс решил действовать, не теряя времени. В тот же вечер он прервал свое молчание и разразился заявлением в печать, приурочив его к такому часу, чтобы ночные выпускающие успели выкинуть набранный уже материал и поместить заявление Эссекса на первой полосе в качестве главной сенсации утренних газет. Это короткое, высокомерное по тону заявление опровергало утверждения Мак-Грегора; в нем снова подчеркивалось, что письмо Мак-Грегора является, по существу, необоснованным выпадом личного характера и не отражает его подлинных политических убеждений, что Мак-Грегор – ученый-геолог, неосведомленный и плохо разбирающийся в политических вопросах, а потому его высказывания нельзя принимать на веру. Поступок Мак-Грегора едва ли свидетельствует о его благонамеренности и верноподданнических чувствах, а высказанные им мнения недостойны джентльмена и англичанина. Защита интересов Ирана и борьба за независимость курдов являются сейчас священным долгом западных демократий, и только враги демократии могут делать попытки нажить политический капитал на ошибочных и весьма субъективных суждениях Мак-Грегора.

Все это, собственно говоря, не снимало ни одного из утверждений Мак-Грегора, но тем не менее заявление Эссекса сразу же раздуло дело до масштабов общегосударственного скандала. Непонятным образом вдруг сделалось достоянием гласности одно из московских донесений сэра Френсиса Дрейка. В этом донесении упоминалось о строптивости и непослушании, выказанных Мак-Грегором, об его отказе выполнить задания, что давало повод характеризовать Мак-Грегора как человека, не оправдывающего оказанного ему доверия. За этим последовали заявления нескольких официальных лиц, опровергавшие содержание письма в «Таймс». Но некоторые газеты тут же заявили, что одни опровержения их не удовлетворяют. Правительству надлежит принять срочные меры. Ведь тут поставлена под сомнение вся политика Англии в иранском вопросе. Нашелся и такой человек, который вызвался ответить на обвинения Мак-Грегора. Некое официальное лицо из Ирана заявило, что Мак-Грегор – коммунист, состоящий на жаловании у русских, и что у иранского правительства имеются на этот счет исчерпывающие доказательства. Государственный департамент США высказался довольно осторожно в том смысле, что письмо Мак-Грегора не изменит американской точки зрения на положение в Иране. Государственный департамент располагает информацией, противоречащей утверждениям Мак-Грегора, и государственный департамент считает, что выступление какого-то обиженного мелкого чиновника едва ли заслуживает серьезного внимания со стороны международного общественного мнения. Американская делегация в ООН никогда не согласится, чтобы эта международная организация всерьез занималась разбором заявления Мак-Грегора. Би-би-си решило поручить беспристрастному наблюдателю выступить с комментариями по поводу письма Мак-Грегора и избрало для этой цели Эла Хэмбера, известного корреспондента известной нью-йоркской газеты. Хэмбер – американец, человек обстоятельный и здравомыслящий; кроме того, он может на основе личных наблюдений подтвердить правильность занятой лордом Эссексом позиции и справедливость его оценок, хотя, разумеется, речь идет не о каких-то разногласиях между частными лицами. Речь идет, сказал Хэмбер, о существе вопроса, который должен быть передан на рассмотрение международного трибунала Организации Объединенных наций, – вопроса о вмешательстве русских в дела Ирана. Ничто не должно помешать обсуждению этого вопроса в намеченном порядке и ничто не должно помешать появлению лорда Эссекса в Совете безопасности в качестве главы английской делегации. Неужели один человек, не обладающий ни именем, ни опытом, ни необходимым беспристрастием, какой-то геолог, простой технический сотрудник, человек, явно добивающийся ореола мученика, – неужели этот один человек может набросить тень на действия и авторитет английского правительства и Объединенных наций? Неужели этот человек заслуживает столь серьезного отношения к себе? Ведь это же комедия – поднимать такой шум вокруг чьих-то личных мнений, совершенно того не стоящих. Комедия, возможная только в истинно демократической стране, где всякий, в том числе и любой честный дурак, пользуется свободой печати и свободой слова. Но мелкие происки мак-грегоров не должны помешать торжеству британской точки зрения.

Эти разговоры о свободе печати и свободе слова явились новой темой, и эту тему подняли американцы. В американских газетах Мак-Грегор вдруг сделался символом демократии, подлинной демократии, предоставляющей свободу высказывания даже своим противникам. Впрочем, тут же довольно недвусмысленно давалось понять, что этот символ свободы слова должен держать язык за зубами, а не то придется заткнуть ему глотку. В Англии Мак-Грегор не так усиленно рекламировался в качестве примера осуществления демократических принципов. Поскольку заседание Совета безопасности приближалось и на английского чрезвычайного делегата, лорда Эссекса, была все же брошена тень, газеты усиленно требовали от правительства исчерпывающего ответа на письмо Мак-Грегора. Если правительство не сумеет полностью опровергнуть это письмо, международный престиж Англии и престиж лорда Эссекса будет безнадежно подорван.

Скандал разгорелся довольно быстро, но правительство с ответом не спешило, и Мак-Грегор сидел дома, томясь ожиданием, так как этот ответ должен был окончательно определить и его личную судьбу. Как именно официальным инстанциям удастся потушить скандал, он себе плохо представлял. Его ни разу не вызывали ни в коллегию, ни в какие-либо комиссии, его не требовал к себе ни заместитель министра, ни даже сэр Роуленд Смит. Сам он сделал все, что только мог, чтобы ускорить развязку. Он привел в порядок все дела на службе и больше туда не показывался, безвыходно сидя у себя в комнате. Все кругом, повидимому, дожидались официального разрешения вопроса, и душевное напряжение Мак-Грегора уже дошло до предела, как вдруг к нему явился Асквит. Это было на второй вечер после появления письма в печати, и Мак-Грегор из загорелого крепыша, который без шляпы расхаживал по лондонским улицам, успел уже превратиться в обыкновенного бледнолицего англичанина.

– Там внизу у вас еще торчали какие-то репортеришки, – сообщил Асквит. – Я им сказал, что вы уехали к себе домой, в Кент. Ведь ваша матушка живет в Кенте?

– Да.

– Но они скоро вернутся, – прибавил Асквит, включая свет.

– Неужели им еще не надоело? – воскликнул Мак-Грегор.

– А почему? Для них это удовольствие.

– Жалкие людишки, – сказал Мак-Грегор.

– Вы напрасно их ругаете, – невозмутимо заметил Асквит. – Они делают то, что им полагается делать.

– Я знаю, – сказал Мак-Грегор, – но все-таки это гадость.

– Ну, ладно, бог с ними. Собирайте свои вещи и едем.

– Куда? – Мак-Грегор уже успел надеть ботинки и повязать галстук.

– Погостите несколько дней у нас.

– Совершенно незачем еще больше впутывать вас в это дело, – возразил Мак-Грегор.

– Ни во что вы меня не впутываете.

– Конечно, впутываю. И это грозит вам неприятностями.

– Да ну, пустяки. Собирайтесь!

– А что скажет Джейн?

– Это она послала меня за вами.

– А вы…

– А я сказал ей, чтобы она меня за вами послала. Честное слово, – продолжал Асквит, – у меня нет никакого желания вклиниваться между вами и Гарольдом, но не могу же я, чорт возьми, спокойно отдавать вас на растерзание, когда вы делаете то, что следовало бы делать мне. Я не для вас стараюсь, а для себя. Так на это и смотрите.

Мак-Грегор не стал больше спорить. Он знал, что Асквит многим рискует, вмешиваясь в эту историю, но Асквит был ему сейчас слишком нужен. Он собрал в чемодан кое-какие вещи, что было не так легко, потому что чистого белья не оказалось. Нашлась только одна новая сорочка, которую он берег, да две пары чистых, но дырявых носков. Асквит не смотрел на его сборы, заинтересовавшись стоявшей на полке книгой профессора Брауна об иранских конституционалистах, и когда Мак-Грегор кончил свои приготовления, Асквит заявил, что возьмет эту книгу почитать.

– Это из книг моего отца, – сказал Мак-Грегор.

– Вижу.

На лестнице их остановила недовольная миссис Берри.

– Почему вы не сказали мне, что собираетесь уходить? – накинулась она на Мак-Грегора. – Я вам только что сварила на ужин яйцо, это месячный паек. Вы что, уезжаете?

– Да, на несколько дней.

– Может быть, возьмете это яйцо с собой?

– Нет, спасибо, – сказал Мак-Грегор.

Несмотря на хитрость Асквита, внизу все еще дожидался один из репортеров. Он поймал Мак-Грегора у парадной двери и стал уговаривать высказаться по поводу письма в «Таймс» – только для его газеты. Мак-Грегор может говорить все, что захочет; все будет напечатано и, кроме того, передано для распространения в Америку.

– Нет, – сказал Мак-Грегор.

– Куда вы направляетесь? – спросил репортер.

– В Кент, – ответил Мак-Грегор.

Репортер не отставал, но Асквит захлопнул перед его носом дверцу машины, дал газ и, крикнув: «Виноват, голубчик!», помчал Мак-Грегора к себе.

Асквит жил на Слоун-стрит, в красном кирпичном особняке. Это был знаменитый дом, выстроенный еще его дедом, генералом лордом Кэчелотом, после успешной индийской кампании 1851 года, которую он проделал вместе с Нэпиром. В доме все оставалось так, как было при генерале, и Мак-Грегор мог наслаждаться царившим здесь викторианским уютом. Ему отвели комнату наверху, служившую когда-то детской Джону Асквиту; Джейн Асквит сказала, что там тесновато, но зато тепло, и прибавила, что обед уже на столе. Мак-Грегор с удовольствием поел горячего; о своих бедах он не заговаривал, пока не перешли в библиотеку. Тут Мак-Грегор пожаловался, что не понимает, почему все так на него обрушились.

– Разумного ответа на свое письмо я так и не дождался, – сказал он. – Опровергают, обвиняют, бог знает в чем, нападают, а в общем все только вокруг да около. Чем я вызвал такую ярость?

– Времени слишком мало, – отвечал Асквит, со вкусом потягивая коньяк из рюмки. – Через несколько дней заседание Совета безопасности, и жалоба Ирана на русских стоит в повестке дня. – Он вдохнул запах коньяка. – Нам нужно вести нападение, а мы еще не разделались с вами. Если мы хотим расколошматить русских в Совете, следует предварительно стереть с лица земли вас.

– Но почему меня?

– Пейте, – вместо ответа сказал Асквит. – Это довоенный коньяк.

– Спасибо, не хочется, – нетерпеливо отмахнулся Мак-Грегор.

– Пейте. Это вам необходимо.

Мак-Грегор выпил, явно не оценив коньяка по достоинству, и заговорил снова: – Они со мной уже разделались. Чего им бояться? Больше с меня нечего взять.

– Вы и ваши суждения должны быть окончательно дискредитированы, даже опорочены, иначе Гарольд не может рассчитывать на полный успех в Совете безопасности. Он должен явиться туда совершенно безупречным, незапятнанным, так, чтобы справедливость и авторитетность его высказываний нельзя было подвергнуть ни малейшему сомнению. Только тогда он сможет нанести русским сокрушительный удар. А пока хоть кто-нибудь принимает всерьез вас и ваши заявления, за Гарольда гроша ломаного нельзя дать.

– Значит, кто-то объяснил это газетам? Значит, в Нью-Йорке тоже действуют по чьим-то указаниям?

– Газетам ничего объяснять не надо. Им достаточно знать, что вы дали возможность русским сомневаться. Остальное – уже дело вдохновения и чутья.

– Но я совсем не для того писал это письмо, чтобы помогать русским.

– Пожалуй, от этого оно становится только опаснее. – Асквит выпил еще рюмку коньяку. Джейн сделала вид, что не заметила этого, и налила ему кофе. – Ваше письмо явилось робкой попыткой честного человека сказать правду, Мак-Грегор, и я не убежден, так ли уж глупо, что. вы его написали. Собственно, это Кэти первая высказала сегодня такую мысль. Вашу кристальную честность легко высмеять, но трудно опорочить.

– Честность тут не при чем.

– Это, конечно, не разрешает вопроса, и одной честности мало, – согласился Асквит. – Мы сами не раз вас в этом убеждали. Но честность тоже кое-что значит. Честность всегда кое-что значит.

– Да, для вас и для меня, но для своры газетчиков и дипломатов она не значит ничего. Недаром они накинулись на меня, словно бешеные собаки, как только Эссекс выступил со своим заявлением.

– Эссекс был вынужден действовать быстро и решительно, – сказал Асквит. – Не злитесь на него. Чтобы спасти себя, ему ничего не оставалось, как только бить вас вашим же оружием.

– Он и побил.

– Но не воображайте, что это уже конец. Вас стараются выставить каким-то шутом или шарлатаном, но есть люди, которые довольно громко продолжают настаивать на том, чтобы вы публично отказались от своих слов. Эссекс искал вас и вчера и сегодня; я ему сказал, что вы уехали в провинцию и что я открою ваше местопребывание только когда все уляжется. Так будет лучше и для вас и для Эссекса. Для вас, во всяком случае, так лучше. И для меня тоже. Тут такой клубок, что из него не выпутаешься. – Асквит потер подбородок пальцем. – Вы какой-нибудь выход видите?

– Нет, не вижу, – ответил Мак-Грегор. – А вы?

Асквит покачал головой. – Да, надо признаться, загнали вас в тупик.

Эти слова Асквита как бы раскрыли перед Мак-Грегором всю безнадежность положения, в котором он оказался. Опять от него требовались какие-то решения, пожалуй, даже еще более серьезные, и это давило на него с сокрушающей силой. Нужно было идти па какой-то компромисс, это было отвратительно, но казалось неизбежным. И решать он должен был сам, не перекладывая ответственности на Асквита.

Асквиту пришлось уехать по делам, и Мак-Грегор остался вдвоем с Джейн. Они сидели перед газовым камином в гостиной. Мак-Грегор завел разговор о посторонних предметах: об ажурных решетках в музее Виктории и Альберта. Джейн знала толк в таких вещах. У нее нашлась книга, в которой целая глава была посвящена фасонному литью. Джейн уселась в глубокое кожаное кресло и занялась своей корреспонденцией, а Мак-Грегор прилежно читал описания отливок и поковок и ничего не понимал. Он сидел напротив Джейн, поглаживая большую серую кошку, устроившуюся у него на коленях после ухода Асквита. Так их застала, войдя в гостиную, Кэтрин.

– Я к вам погреться, – объявила она, потирая руки. – Этот старый сарай дяди Поля совершенно не рассчитан на затруднения с топливом.

Джейн Асквит отложила в сторону свои письма. – Почему вы не живете с матерью, Кэти?

– У нее вечно полон дом каких-то невозможных личностей. Вот сейчас там обосновалась одна польская графиня. Вся третьесортная знать Европы состоят у нее в знакомых. Уж пора бы этим полякам ехать к себе в Польшу, и пусть они там получат по заслугам.

Мак-Грегор уступил ей кресло, а сам сел на стул между нею и Джейн. Кэтрин искоса посмотрела на него и сказала: – Здравствуйте.

– Здравствуйте, – ответил Мак-Грегор.

Кэтрин, попрежнему обращаясь к Джейн, повздыхала по поводу отсутствия всех тех удобств, к которым они привыкли в посольстве в Москве, и между прочим упомянула, что сэр Френсис Дрейк отозван в Лондон, а Кларк-Керр окончательно покончил с Москвой и теперь направляется в Индонезию, чтобы разобраться в драке, которая там идет, хотя с этими дураками голландцами совершенно невозможно иметь дело.

– А вы думаете возвращаться на работу, Кэти? – спросила Джейн.

– Мне предлагают ехать в Вашингтон, – сказала Кэтрин. – Странно, не правда ли?

– Не думаю, чтобы вам там пришлось по душе, – сказала Джейн Асквит. – Если вам мамины поляки не нравятся, то едва ли вам понравится Вашингтон. Город вообще хороший, но сейчас он переполнен людьми именно такого типа. И потом там не можешь отделаться от отвратительного чувства, что американцы на всех нас смотрят, как на нищих, которые явились к ним за подачками и в то же время пытаются их учить. Это очень неприятно и довольно унизительно.

– Ну, это меня не смущает. Мне необходимо обновить свой гардероб.

– Едва ли из-за этого стоит туда ехать. Все сейчас ищут случая сбежать в Америку под тем или иным предлогом. Вам это как-то не к лицу.

– А что мне к лицу, Джейн, дорогая, – засмеялась Кэтрин. – Не все ли равно, здесь ли я, в Америке или еще где-нибудь? Как по-вашему, мистер Мак-Грегор?

– Да, пожалуй, все равно, – безучастно согласился Мак-Грегор.

Кэтрин посмотрела на него с неудовольствием, но ничего не ответила, только взяла у него с колен кошку и откинулась назад в спокойной, ленивой позе. Такой Мак-Грегор давно уже ее не видел.

– Здесь так хорошо, что мне не хочется с вами спорить, – сказала она, подняв глаза к потолку. – Но уж очень меня раздражает ваша наивность, ваша вера в то, что эти обозленные люди могут простить такое выступление. Только Мак-Грегор способен вообразить, что можно пойти против всего мира и при этом уцелеть. А насколько было бы легче, если бы вы тогда обошлись полюбезнее с Джеком Бикфордом. Он бы написал все то, что вы хотели сказать, даже больше, и дело обошлось бы без таких грозных улик, как письмо в редакцию. Или вы еще надеетесь, что грозу пронесет?

Снова Кэтрин полушутливо, полунавязчиво вмешивалась в его дела, почти напрашиваясь на доверие. Но как ни была она нужна ему, он все же отказал ей в этом, из мести, из обиды, из духа противоречия. Она взглянула на него, и он вспыхнул от интимности этого взгляда. – Я выдержу грозу, – сказал он. Это означало, что он все равно выдержит, с Кэтрин или без Кэтрин.

– Простите, – сказала она. – Больше я ничего не буду говорить.

Мак-Грегор тут же пожалел о своей глупой мстительности, но ему оставалось только одно: извиниться и уйти наверх спать или, вернее, не спать, а думать о том, что он еще до боя потерпел поражение, беспокойно шагать по комнате, отчего на душе становилось еще смутнее, и приходить в отчаяние от самой страшной для честного человека мысли о бесчестье. В конце концов он решил, что завтра же повидается с профессором Уайтом, одним из правительственных геологов, состоящих при Англо-Иранской компании. И если обстоятельства сложатся благоприятно, он уйдет далеко-далеко от всего этого: он вернется в Иран.

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

Когда-то он слушал лекции профессора Уайта в Лондонском университете, а позднее работал под его руководством в лаборатории на промыслах Англо-Иранской компании. Мак-Грегор уважал в профессоре Уайте ученого и, кроме того, солидного, обстоятельного человека, который сразу же скажет ему, может ли он, микропалеонтолог, найти себе работу, если вернется в Иран. Узнав о приходе Мак-Грегора, профессор тотчас же к нему вышел и пригласил его в кабинет. Он улыбнулся своему бывшему ученику с лукавым любопытством и извинился, когда Мак-Грегору пришлось снять с десяток книг со стула, чтобы сесть. В кабинете профессора Уайта ничто не напоминало о международной борьбе монополий за нефть, так тесно связанной с его специальностью; это была скорей университетская лаборатория, причем содержавшаяся в хаотическом беспорядке. Книги и бумаги громоздились на четырех или пяти столах; стены были увешаны картами и планами, кроме того, штабеля карт и планов лежали на полу; образцы пород и почв валялись повсюду – на подоконниках, на столах, на полках, во всех свободных уголках и, между прочим, в застекленном шкафу, стоявшем у стены. Несмотря на все это нагромождение предметов, комната казалась голой и несколько походила на музейный зал. Словом, это был типичный рабочий кабинет геолога. Мак-Грегор сразу ощутил его вкус и запах и почувствовал себя так, словно после долгих скитаний вернулся домой.

– Вы, я слышал, оказались центральной фигурой последнего политического скандала в Англии, – сказал профессор Уайт. – Вот уж не ожидал от вас, Мак-Грегор.

– Я сам не ожидал, – уныло ответил Мак-Грегор. – Это вышло помимо меня.

– Вот как? – сказал профессор. Он говорил так, словно политические скандалы – самое обычное дело, только раньше Мак-Грегор умел держаться от них в стороне. – Глупейшая история, – заключил он и больше к этому вопросу не возвращался. – Как здоровье, Мак-Грегор?

– Отлично, профессор. А ваше?

– У меня что-то нервы пошаливают последнее время. Я плохо переношу самолет, а тут вдруг все дела на земле стали такими срочными, что люди должны носиться по воздуху, точно демоны. На днях я лечу в Иран, через неделю возвращаюсь в Англию, а еще через неделю нужно будет мчаться в Бирму, или на Яву, или еще куда-нибудь к чорту на рога. Я от природы тугодум, Мак-Грегор, и такие темпы не по мне. От этого становишься раздражительным, а я терпеть не могу раздражительных людей.

– Вы всегда были раздражительны, – сказал Мак-Грегор, – так что пусть это вас не беспокоит.

– Это меня не беспокоит, а злит, – заявил профессор. – Ну, а что вы собираетесь делать, Мак-Грегор? Долго вас еще там будут держать, в вашем департаменте?

– Пока не знаю, – сказал Мак-Грегор. – Я кстати хотел спросить вас, как сейчас обстоит с работой в Иране? Если мне удастся выпутаться из этой истории, я, пожалуй, охотно вернулся бы туда.

– Поскольку это зависит от меня, Айвр, в Англо-Иранской для вас всегда найдется место. – Профессор Уайт серьезно, испытующе смотрел на Мак-Грегора. – Я, правда, не главный геолог, но, как я вам уже говорил, я через несколько дней отправляюсь в Иран и, если вы успеете уладить свои дела, предлагаю вам лететь со мной. У нас теперь свои самолеты есть, будь они прокляты.

Мак-Грегор замялся. – Как раз в Англо-Иранскую компанию я бы не хотел возвращаться, – сказал он. – Это, знаете, для меня все связано одно с другим.

Профессор Уайт сочувственно кивнул. У него было доброе сморщенное личико с большими глазами навыкате и мирно торчащие уши. Рот казался беззубым, но когда он говорил, видны были ровные квадратные зубы. Он был низенький и коренастый, и его медлительная речь как-то не подходила к его малому росту.

– А все-таки, – сказал он, – если вы захотите вернуться, это легко можно устроить.

– Меня интересует, не ведутся ли какие-нибудь исследовательские работы на севере, – сказал Мак-Грегор. – Полевые или лабораторные, все равно. Может быть, вам случайно известно о каких-нибудь университетских или частных экспедициях в те края. Мне бы очень хотелось именно на север.

– Что-то не слыхал. Я порасспрошу, узнаю, но имейте в виду, Мак-Грегор, для такой работы, какая вас интересует, время теперь неблагоприятное. Сейчас все больше разведка, пробы – грубая работа, но на промыслах Англо-Иранской для хорошего геолога всегда найдется что-нибудь интересное. Начнете работать со мной, а когда я уеду, останетесь с Сэттоном; может быть, даже удастся поставить кое-какие самостоятельные работы. Нам очень, очень нужны такие люди, как вы.

– Когда надо вам дать окончательный ответ? – спросил Мак-Грегор.

– Не позже воскресенья.

– А летите вы когда?

– В понедельник.

На понедельник было намечено обсуждение азербайджанского вопроса в Совете безопасности.

– Хватит вам времени? – спросил профессор Уайт.

– Да. Я, собственно, должен решить один вопрос – вернусь я в Англо-Иранскую или нет.

– Вы только не прислушивайтесь к газетной болтовне. – Профессор постучал пальцем по газете, лежавшей перед ним на столе. – Это все измышления неинтеллигентных людей. Они стараются взять реванш за свое невежество.

– Нет, кажется, на сей раз дело серьезнее, – сказал Мак-Грегор.

– Да, я представляю себе, что кругом плетется множество разных интриг, но вы от них держитесь подальше. Никогда не следует ввязываться в политику, особенно если ничего в ней не смыслишь. Ученым не место в политике, Мак-Грегор: они слишком неосторожны, слишком честны и слишком разумны. Но ничего, это вам пойдет на пользу: обжегшись на молоке, будете дуть на воду.

– В политике я разбираюсь плохо, но, во всяком случае, я разбираюсь в ней не хуже газет, – сказал Мак-Грегор, хотя он и не предполагал высказываться так определенно. – А уж что касается Ирана, то газеты понятия не имеют о том, что там на самом деле происходит. Зато вы, профессор, знаете это так же хорошо, как и я.

– Может быть, не так хорошо, – предусмотрительно заметил профессор, – но, во всяком случае, знаю.

– И вам не кажется, что не мешало бы немного разъяснить существующее там положение?

– Не нам с вами заниматься такими разъяснениями. – Профессор Уайт на мгновение запнулся, но тут же продолжал: – Найдутся, вероятно, люди, которые более нас способны пролить свет на все эти политические сложности.

– Люди есть. Но они этого не делают.

– Верно. А все-таки вам, Мак-Грегор, в это соваться незачем. Не ваше это дело, политика. Вы молодой ученый, из вас при благоприятных обстоятельствах может выйти большой толк.

– Сомневаюсь, – сказал Мак-Грегор. – Кажется, во мне уже очень мало осталось от ученого.

– Вероятно, вы немного поотстали за войну, но ведь это наша общая беда. Возвращайтесь к своей работе. Пусть они там спорят между собой, а вы не вмешивайтесь. Всех нас теперь стараются втянуть в эти дела – политические споры, экономическое соперничество. Это ставит под угрозу нашу работу, и мы должны сопротивляться.

– Как? – спросил Мак-Грегор.

– Игнорируя мелкое политиканство, – сказал профессор.

– Тут не мелкое политиканство. – Снова Мак-Грегор почувствовал, что говорит больше, чем хотел, но спор возникал сам собой и уклониться нельзя было. – Как можно сидеть и молчать, когда на твоих глазах затевается большое преступление?

– Трудно, согласен, но необходимо, – стоял на своем профессор. – Наука должна двигаться вперед без помех, а если мы внесем в свою работу политику, мы перестанем быть учеными.

– А лучше, если мы перестанем быть людьми? – воскликнул Мак-Грегор, забываясь в своем стремлении оправдаться перед самим собой. – Лучше, если мы передоверим все свои дела тем, к кому сами относимся с презрением?

– Это неразрешимый вопрос. – Профессор Уайт увлекся не меньше Мак-Грегора. – Но, ввязавшись в политику, мы должны обречь себя на все то, что сейчас приходится переживать вам, а дело того не стоит. Или, по-вашему, стоит?

– Не знаю, – мрачно сказал Мак-Грегор.

– Так зачем же губить себя?

– Мне кажется, что теперь уже иного выхода нет, – сказал Мак-Грегор. – Мне кажется, борьба, которая идет, это борьба за жизнь вообще, включая сюда и науку и все остальное.

– Может быть, вы и правы, – сказал профессор. – Это верно, что выбирать теперь почти не из чего. Только вчера ученые, вернувшиеся из Америки, предложили мне подписать протест против контроля военных властей и засекречивания исследований, которые ведутся в области физики атомного ядра. Если теперь примутся засекречивать науку, до чего же это может дойти? Уже достаточно скверно было, когда мы работали в Теннесси. Нельзя, чтобы невежественные политики командовали нами.

– Но ведь они и так нами командуют, – возразил Мак-Грегор. – Военные власти контролируют уже столько областей научной работы, что физики, например, превратились в простых конструкторов оружия – и только.

– Это не их вина, Айвр…

– Тогда почему они не откажутся, почему не бросят работать на армию? Вот теперь те же физики толкуют об облаках радиоактивной пыли, а биологи занимаются производством концентратов бактерий для массового распространения эпидемий. Что случилось с учеными? Неужели генералы так запугали их, что они покорно выполняют все, чего от них требуют?

– Такова жизнь, – грустно заметил профессор. – Политики не хотят мира, но, требуя от нас оружия, они хоть дают нам возможность с помощью дорогостоящих исследований быстро двигать науку вперед – возможность, которой мы иначе не получили бы.

– Допустим. Но неужели нам безразлично, как используются наши научные достижения?

– Вы ищете логику там, где ее нет, – сказал профессор. – Не наука правит миром, в котором мы живем, молодой человек.

– Да, сэр, но наука занимает свое место в этом мире.

– Очень небольшое. Человеческие судьбы решаются вне сферы науки. Свое место у нас есть, но, если вы хотите найти ту главную силу, которая управляет человеческим существованием, я не знаю, где вам ее искать.

– И я не знаю, – угрюмо признался Мак-Грегор. – Но я начинаю думать, что по-настоящему вопросы существования решаются в отдельных частных случаях, вот как Азербайджан, и постепенно все эти частные решения составят одно общее.

Профессор усмехнулся. – А при чем тут наука?

Мак-Грегор напряженно думал над тем, как бы все это выразить пояснее, и не заметил усмешки профессора. – Мне кажется, наука причастна ко всему. И с этим азербайджанским вопросом она связана так же, как и со всяким другим. И протест физиков тоже с ней связан.

– А ваше нежелание возвращаться в Англо-Иранскую компанию – тоже?

– В известной степени. Кстати, вы подписали этот протест?

– Конечно, подписал. Но я не вижу тут связи с той проблемой, которая стоит перед вами.

– Нет, связь есть, – сказал Мак-Грегор. – Но обстоятельства сложились так, что мы оказались разбиты еще до боя.

– Разве? – Профессор Уайт покачал головой, наблюдая, как обычно спокойное лицо Мак-Грегора хмурится от этой непривычной сумятицы в мыслях. Профессору не нравилось, что подобные вещи происходят с разумным, положительным человеком, каким он считал Мак-Грегора. – Я вижу, эта политика не дает вам покоя, – сказал он. – Быть может, я просто отстал, а вы опередили меня. Что ж, тем лучше; нам нужны молодые, ясные умы, которые будут бороться за существование науки. Но не губите себя, Айвр. Не забывайте, что вы ученый, превосходный специалист в своей области. Вы должны вернуться к научной работе. Вас не отпускают из департамента по делам Индии? Чего им еще от вас нужно?

– Я подал в отставку, – сказал Мак-Грегор, – но мою отставку не хотят принимать, пока вся эта нелепая история не будет улажена.

– Так кончайте скорей это дело и летим со мной в Иран. Я настаиваю на этом, Айвр. Еще немного – и уже может быть поздно; вы, верно, и сами это понимаете.

Мак-Грегор утвердительно кивнул головой и встал.

– Я буду ждать вас в понедельник, – сказал профессор Уайт. – Скажите мне, где вас найти, и я сообщу вам, куда надо явиться и тому подобное.

Мак-Грегор дал номера телефонов Асквита и миссис Берри.

– Даже если вы не хотите работать на промыслах компании, все равно летим, – сказал профессор, пожимая ему руку на прощанье. – Не сомневаюсь, что в Иране вы себе найдете и другую работу по сердцу.

Мак-Грегор ухватился за эту мысль, увидя в ней решающий аргумент в пользу своего отъезда. Он и раньше знал, что встретит со стороны профессора Уайта самое горячее сочувствие и готовность помочь. Мак-Грегор от души поблагодарил профессора и вышел. Теперь оставалось только развязаться с департаментом по делам Индии – и в понедельник он улетит с профессором Уайтом в Иран. Но для этого нужно, чтобы в департаменте приняли его отставку. А для этого нужно идти к Эссексу.