Текст книги "Частный детектив. Выпуск 1"

Автор книги: Джеймс Хедли Чейз

Соавторы: Джон Диксон Карр,Чарльз Вильямс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 40 страниц)

– Это опять я… Если вы ответите мне еще на один вопрос, то обещаю полностью оставить вас в покое.

– Ради бога! С большим удовольствием! – ответила она.

– Кто сейчас заведует школой первой ступени?

– Мистер Эдсон. Джоэль Эдсон. По–моему, он сейчас в городе. Только что вернулся из Гейнсвилла, с каких–то летних мероприятий.

– Миллион раз спасибо! – сказал я.

Я отыскал телефон Эдсона и позвонил ему. Мне посчастливилось.

– Слушаю вас, – сказал он. – Кто говорит?

– Мое имя Картер, мистер Эдсон, – сказал я самым проникновенным тоном, на какой был способен. – А вы как раз тот человек, с которым я надеюсь поговорить. Я – от фирмы Белл и Хауэл, и я хотел бы узнать, не нужна ли вам кое–какая аппаратура.

– Какая именно? – спросил он.

– Звуковые кинопроекторы. Вы, конечно, понимаете…

Он рассмеялся.

– Вам, господа, следует получше вести учет. Мы уже купили один из ваших проекторов. Кстати, прекрасно работает!

Волнение, словно электрический заряд, пробежало по моим нервам.

– Очень странно, – сказал я озадаченным тоном. – Как это фирма так оплошала? Вы уверены, что купили проектор у нас?

– Абсолютно! – ответил он. – Он у нас уже… гм… ну да, около 4–х лет.

– А вы не приобрели его через вторые руки?

– Нет, конечно. Мы купили его непосредственно у вас. Я даже скажу вам, когда это было: в октябре 53–го, как раз за несколько месяцев до того, как умер Боб Спрейг… Он у меня заведовал первой ступенью. Я преподавал физику и химию в старших классах, а тут и появился ваш человек, и Боб вместе с женой уговорили попечителя купить кинопроектор для начальной школы.

– Значит, один–ноль в вашу пользу, мистер Эдсон! Кто–то из нас прошляпил. Извините за беспокойство.

– Никакого беспокойства…

– Вы случайно не помните имени нашего агента?

– Н-нет… Я вообще его не помню. Это был крепкий малый и очень много говорил о футболе.

– Ну и бог с ним! Еще раз – большое вам спасибо!

Мне действительно везло: напал на горячий след – это ясно.

Я разменял у аптекаря деньги и позвонил в Майами в контору Лейна.

– Его нет на месте, – сказала секретарша. – Но подождите минутку! Он поехал повидаться с кем–то в Майами—Бич и оставил номер телефона. Дайте мне свой, я сообщу ему, и он вам позвонит через несколько минут.

Я продиктовал ей номер автомата и присел к столику, ожидая звонка.

Ошибки быть не может: все сходилось, как слова в кроссворде.

Глядя в окно на залитую солнцем площадь, я задумался об этом деле, а потом стал думать о Джорджии Лэнгстон… “Ну и дурак!” – сказал я себе, но все равно было приятно…

Зазвонил телефон. Я вскочил и прошмыгнул в будку.

– Междугородный. Для мистера Чэтэма! – механически произнес голос телефонистки.

– Чэтэм у телефона! – сказал я. Она назвала сумму, и я опустил в автомат нужное количество монеток.

– Хэлло, Лейн!

Он ответил:

– Да, меня поймала моя секретарша! Очень рад, что вы объявились. Я как раз собирался позвонить вам.

– Отлично! – сказал я. – Но вначале ответьте на один вопрос: в 1953 году Стрейдер продавал киноаппаратуру для школ и церквей… От чьей фирмы он работал?

– От фирмы Белл и Хауэл.

Просто превосходно! Все сходится…

– И он обслуживал определенные районы?

– Н-нет… Насколько я знаю, не совсем. То есть район агента был достаточно определенным, но он имел в своем распоряжении двух человек, которые осуществляли сам акт продажи.

Это уже хуже. Но все–таки шансы – лучше, чем математическая пропорция: 50 на 50.

– Ну, а как у вас дела? Есть что–нибудь новое?

– Кое–что есть… Я все еще не выяснил, какую девушку он навещал в вашем городе, – правда, я рыл пока только в верхнем слое, так сказать, – но я заполнил несколько пробелов в его деловой биографии. Помните, я вам говорил о его предполагаемом пребывании в Новом Орлеане?

– Да.

– Так вот, я проследил эту линию. Может быть, вам придется немного доплатить: пара телефонных разговоров и счет на 35 долларов от моего коллеги в Новом Орлеане. Но я подумал, что дело для вас важнее расходов.

– Разумеется, – сказал я. – Все о’кей! И что же ваш коллега выяснил?

– Что Стрейдер был там в 1954 году. Весной и летом, с марта до конца июля. С женщиной, конечно! Пикантная особа с волосами цвета марочного бургундского, и он звал ее Циником или просто Цин… Не знаю, то ли это был юмор, то ли какая–то ассоциация с именем Цинтия. Правда, ничего криминального. Но на этот раз он ни на кого не работал. Он держал бар на Декейтор–стрит. Или содержал его, пока не обанкротился. Не знаю, на какие деньги он его приобрел…

– На страховую сумму, – ответил я. – Супруг этой Цинтии ухитрился сесть в ванну, держась за электронагреватель…

– О, боже ты мой! Неужели еще до сих пор ими пользуются?

– Сумма страховки была пять тысяч. А если иметь в виду статью о двойной компенсации, то все десять.

– Да, возможно, бар был куплен на страховку.

– Но этого никто не докажет… Однако, у нас свои заботы. Что–нибудь еще?

– Еще одна подробность. Я узнал, что он делал для фирмы “Электроника” в Орландо: распространял оборудование для сигнализации. У него, помните, был некоторый опыт по части электроники; так вот, он продавал это оборудование и руководил его установкой. В Джорджии, Алабаме и Флориде. Главным образом – в ювелирных магазинах… А теперь скажите: вам еще что–нибудь нужно? Как я понял, вы уже нашли эту женщину?

– Да, – ответил я. – Нашел. Может быть, мне не удастся этого доказать, но я знаю, кто она.

Я помолчал, хмуро глядя на пустую стенку телефонной будки:

– Есть еще одно, в чем вы можете мне помочь… Какая из ваших газет самая распространенная и уважаемая – не только у вас, но и за пределами штата?

– “Геральд”.

– Если возможно, я хотел бы иметь ноябрьский номер – от 8–го числа за прошлый год, – в котором былопервое сообщение об убийстве Лэнгстона. Пришлите мне его авиапочтой.

– Сообщение об убийстве Лэнгстона вышло 9–го ноября. “Геральд” – утренняя газета и к тому же не печатает непроверенных сообщений.

– Ну, тогда пришлите оба этих номера.

– Хорошо. Но, может быть, вы скажете точнее, что вас интересует? Я бы просмотрел еще какие–нибудь документы.

– Вся гнусность этого чертова дела как раз в том, что я сам не знаю, что меня заинтересует. Во всяком случае, вышлите счет, и я пришлю вам чек.

– Непременно, мистер Чэтэм. С вами очень приятно иметь дело.

– Вы хорошо поработали. Если мне доведется быть в Майами, загляну к вам, и мы вместе раздавим стаканчик.

– Добро пожаловать!

Я вышел из аптеки и сел в машину. Теперь я точно знал, кто была любовница Стрейдера. Однако я не мог доказать этого. Даже если просто сказать это вслух, мне оторвут голову.

Кроме того, Цинтия никак не связывалась с убийством Лэнгстона и не была той женщиной, которая посылала меня на смерть. Во всяком случае, пока сведений нет.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Было без четверти пять, когда я свернул на подъездную дорогу, ведущую к “Магнолии Лодж”, и остановился перед главным зданием. Джорджия Лэнгстон стояла на стремянке и подкрашивала столбики, поддерживающие крышу галереи.

– Я снимаю с себя всякую ответственность за ваше здоровье! – сказал я.

Она улыбнулась и спустилась вниз. На ней была кубинская или мексиканская соломенная шляпа с лохматыми краями.

– Можете снять… – сказала она, продолжая улыбаться. – Сегодня я была у доктора Грэма. Он сказал, что я совершенно здорова. Мне нужно было два дня отдыха, и я их получила.

– Чудесно! – сказал я. – Мы отпразднуем ваше выздоровление обедом в ресторане. Но сначала войдем в дом: я вам кое–что расскажу.

Джози уже ушла домой. Я смешал пару мартини, и мы устроились в столовой.

– А теперь держитесь крепче на стуле! – сказал я. – Старая любовь Стрейдера – Цинтия Редфилд. В 1954 году она шесть месяцев прожила с ним в Новом Орлеане. После того, как ее первый муж погиб в результате несчастного случая, который, возможно, совсем не был несчастным случаем…

После этого я рассказал ей все, что мне удалось узнать. Она поставила свой бокал на стол. На лице ее ясно читался страх:

– Но… но это же невероятно… И почему тогда никто не узнал об этом?

Я закурил:

– По целому ряду причин. Первую вы только что сами назвали: потому что это кажется невероятным. Она – не тот тип женщины. Почему бы ее стали подозревать? Единственное, что ей пришлось скрыть, это знакомство со Стрейдером. Все остальное известно и вполне невинно. Полиция выяснила кое–что насчет Стрейдера, но это относилось к его деятельности в других штатах. Если бы им занялось ФБР, оно бы до чего–нибудь докопалось. Но ФБР этим делом не занималось. Единственный вопрос, который мог заинтересовать ФБР, касался его прошлого – не привлекался ли он раньше к суду. Но ничего такого не было. Кроме того, Цинтия замужем за Редфилдом. Так что кому могло бы прийти в голову ее заподозрить?

– И вы думаете, что это была она? В ту ночь?

– По–моему, в этом нет сомнения.

– Но какие у вас доказательства?

– Никаких.

– И никогда не будет? Это ужасно!.. И просто невероятно…

– Знаю., Мы могли бы представить свидетелей из Нового Орлеана – что, поверьте, совсем не так легко, – но все, что можно доказать, свелось бы к тому, что она знала Стрейдера. Если прийти с таким материалом к окружному прокурору, он просто рассмеется мне в лицо. А если к Редфилду – он меня убьет.

Она беспокойно повела руками:

– Что же мы можем сделать?

– На основании того, что мы знаем, – ничего. Нужно больше фактов, больше улик…

– Больше улик?

– Любая улика уже означает “больше”. Нужно знать больше, чем роман со Стрейдером. Ведь очевидно, что это не имеет никакого отношения к убийству вашего мужа, а он был убит! Почему?

Она устало покачала головой:

– С ума можно сойти!

– Послушайте! – сказал я. – Я уже вас как–то спрашивал, но вынужден спросить еще раз, так что не набрасывайтесь на меня… Существует ли шанс, что ваш муж все–таки был с ней связан?

– Нет! – ответила она. – Это полностью исключается!

– Постарайтесь отнестись к этому объективно, – настаивал я. – Скажем, ему просто удалось обнаружить, что представляет из себя эта женщина, разве это невозможно? Может быть, он видел ее со Стрейдером, или она пыталась его соблазнить?

– Нет! – сказала она твердо. – Такого я просто не могу предположить, Билл!

– Расскажите о нем.

Она мрачно смотрела на кончик сигареты. Потом начала:

– Это был человек, который потерпел полный крах, – во всяком случае, физический. И он уже почти полностью перестроил свое отношение к жизни. Я говорю “почти”, потому что кое–что для него еще все–таки оставалось… Он старался не злоупотреблять этим немногим. Все вокруг считали, что он идеально счастлив – живет спокойно, имеет приличный доход от мотеля и массу времени для рыбной ловли, но ведь не так–то просто подавить в себе честолюбие и отказаться от желания и устремлений. Мне кажется, я помогала ему, и он нуждался в моей поддержке.

Раньше он жил, как паровой двигатель с закрытым предохранительным клапаном. Разумеется, это его чуть–чуть не убило. Мы с ним повстречались у врача, точнее, в клинике. Я работала в лаборатории больницы, а он лечился у кардиолога.

Мы встретились как раз после его разрыва с женой. Вы можете подумать, что я поймала его в минуту слабости? Но только это не была минута слабости, а настоящая катастрофа: скандальный развод, потеря большой части имущества, инфаркт и проигранное дело в суде, которое привело к финансовому краху. Если у вас складывается впечатление, что я подобрала обломки и постаралась их склеить – ну что ж, против этого я ничего не смогу возразить. Его сильно потрепало, но человек в нем еще не погиб. Он сохранил чувство юмора и способность видеть жизнь в перспективе. Но был осужден на существование, которое считал уделом старых леди. И такое существование он должен был вести всю оставшуюся жизнь, конечно, если хотел жить. И я просто помогала ему… Мы понравились друг другу с первой же нашей встречи и сумели приноровиться к нашим возможностям. Ну, например, он больше не мог заниматься спортом, как бывало в прошлом, но выяснилось, что нам обоим нравится выходить в море на маленьких парусниках. Мы любили устраивать себе маленькие пикники, а также лежать на воде, надев маски, и наблюдать за подводной жизнью Музыка его утомляла, но мы оба любили читать… Да, я бы могла рассказывать вам об этом бесконечно, Билл, да что толку! Он был просто неспособен на то, в чем его подозреваете. У него было сильно развито чувство порядочности. И к тому же Редфилд был его другом…

Я улыбнулся ей.

– Я же не обвиняю его, – сказал я. – Просто в таких случаях, как этот, приходится подходить к делу со всех сторон. И, видит бог, у нас этих сторон совсем не так много…

Я встал и прошелся по комнате. Меня мучило беспокойство – все было чертовски неясно…

– Вы уверены, что не забыли сказать, что Редфилд не сможет поехать с ним на рыбную ловлю?

– Конечно, уверена.

– И он вас правильно понял?

– Билл, ну а кто мог не понять такую простую вещь?

– Может быть, он был рассеянный? Или забыл о ваших словах?

Она покачала головой:

– Нет… тем более, что уже непосредственно перед уходом он обещал мне быть осторожным – я опасалась, что он едет один… Не понимаю, что вы стараетесь выяснить?

– Только один факт: с какой целью он заехал к Редфилду?

Она удивленно посмотрела на меня: – Вы думаете, он заезжал к Редфилду?

– Иначе и быть не могло… И если она была там в это время со Стрейдером…

Она нахмурилась:

– Вы думаете, она могла заниматься этим в собственном доме?..

– Конечно! Если я еще не очень хорошо успел обрисовать вам ее характер, то знайте, что эта особа не очень–то щепетильна. Я думаю, что все это происходило именно там, и убийство произошло тоже в доме Редфилда…

– Но почему? – спросила она жалобно.

– Не знаю, – ответил я.

Я не мог привести ей никаких доказательств, но все эти три человека должны были оказаться за 15 минут, которые еще не поддавались учету, в одном и том же месте. А поскольку Лэнгстон был в машине, то именно он и должен был заехать к Редфилду. Но даже если он действительно туда поехал, к чему это убийство? Правда, ситуация несла в себе все элементы взрыва, но он мог бы произойти только в том случае, если бы она была совершенной дурой или бы сошла с ума. Все, что ей нужно было сделать, это подойти к дверям и сказать Лэнгстону, что Редфилда нет дома…

Нет, это было далеко не все! Далеко не все. Начать хотя бы с того, что в этом деле был замешан по меньшей мере еще один мужчина. Случай с кислотой, упорные попытки свести Джорджию Лэнгстон с ума или подорвать ее здоровье гнусными намеками по телефону. Зачем? Ну, предположим, Цинтия Редфилд хотела, чтобы в убийстве обвинили Джорджию Лэнгстон, но потерпела неудачу. Но ведь ее единственная цель – отвести подозрения от себя, и это ей удалось. Зачем же бить хлыстом мертвую лошадь? Садизм? Случай для психиатра?

– Мы зря ломаем себе над этим голову, – сказал я. – Давайте пока оставим. Пообедаем вместе и не будем сегодня говорить об этом ни слова… – Тут я вспомнил, какой у меня живописный вид и добавил: – Конечно, если вы не против того, чтобы появиться в публичном месте с человеком, голову которого украшает плешь и марлевая повязка.

– Совсем не против, – сказала она с улыбкой, в которой была лишь едва уловимая тень натянутости.

Я побрился и надел костюм из шерстяной фланели, изготовленный в Сан—Франциско… В такую жару это, конечно, не подарок. После этого я посмотрел в зеркало и нашел, что с добавлением белой рубашки и темного галстука я выгляжу как хорошо ухоженный американский лось, хотя и немного излишне подстриженный. Ну, это можно скрыть под шляпой, а кроме того, мы можем пойти в ресторан, где имеются кабины. “Бифштекс—Хауз” – вот куда мы пойдем!

Я спустился в бюро. Из–за портьеры она сказала, что через минуту будет готова. Я уселся в одном из бамбуковых кресел и от нечего делать стал листать журнал.

Когда она вышла, на ней было темно–зеленое платье, оттенявшее персиковую бледность лица и красноватые блики волос. Она надела маленькие золотые сережки, похожие на морские раковины, и золотую булавку в виде морского конька. На ногах – изящные туфельки на тонких и высоких каблуках. Я поднялся.

– Ну и ну! – сказал я. – Просто нет слов.

Она сделала преувеличенно низкий реверанс:

– Благодарю вас, сэр.

– Вы слишком прелестны для местных мужланов, – сказал я. – Не поехать ли нам обедать в Майами—Бич?

Она усмехнулась:

– А почему бы и нет? Ведь туда и обратно всего тысяча миль. Одна беда – я слишком проголодалась.

– Мы могли бы и позавтракать там перед отъездом обратно.

Серые глаза посмотрели на меня холодно и испытующе, хотя в них еще светился юмор:

– Скажите, Билл, это было честное предложение, или вы все еще меня проверяете?

– Вы прекрасно знаете, что это было честное предложение. Предложение от чистого сердца. Может быть, это и нереально… но… назовите жестом… Назовите это данью восхищения.

Она мило улыбнулась, мы вышли и сели в машину, чувствуя себя удивительно легко и свободно. Это были минуты какого–то подъема, освобождения от гнетущего чувства, которое сопутствовало нам до сих пор… Но минуты эти длились недолго. В ресторане мы были вынуждены принять вызов жестких и враждебных глаз и невидящих взоров. Мы прошли до столика словно по коридору молчания. Многие просто отводили глаза, но никто не встретил нас ни одним словом приветствия. Джорджия еще нашла силы улыбнуться.

Я потянулся через столик и взял ее за руку.

– Главное – не поддаваться… – сказал я, и тут же почувствовал, какой я осел, ведь она выдерживала это уже семь месяцев, совершенно одна, а теперь я предлагал ей свою дешевую поддержку.

– Хотел бы я иметь ваше самообладание, – добавил я.

Она покачала головой:

– Не надо громких слов… Давайте лучше выпьем мартини.

Мы выпили и залюбовались оленьими рогами, висевшими на стене.

– Почему на стене вешают всегда оленьи рога, а не воловьи, например, или бычьи?

– А что представляют собой волы? – спросила она.

– Почти то же, что и быки, – ответил я.

Она посмотрела на меня и сморщила носик:

– А все–таки? Они чем–нибудь отличаются от быков?

– Не очень… Во всяком случае, разница небольшая. Мне кажется, что вся разница – в их использовании. Если они работают, то тогда они волы.

Она оперлась локтями на стол и посмотрела на меня весело, с притворным восхищением:

– И все–то вы знаете! Самые удивительные вещи!

– Знавал я и более бесполезные, – ответил я. – Если вспомню – скажу.

Подбадривая себя таким нехитрым способом, мы почувствовали облегчение. Вернулось приподнятое настроение, и мы прекрасно пообедали.

Она рассказала кое–что из своей жизни. Отец ее был летчиком, еще в старые времена летающих лодок. А она, перед тем, как поступить на курсы медсестер, год провела в Майами. Была помолвлена с молодым человеком, который отправился на войну в Корею. Прождала два года, – а когда он вернулся, то поняла, что не хочет выходить за него замуж.

Работать в лаборатории нравилось ей больше, чем ухаживать за больными, и она не уверена, что захотела бы стать врачом, если бы представилась такая возможность. Будет ли она рада вернуться в Майами, когда мы восстановим мотель и продадим его? Она ответила утвердительно, но вопрос вновь напомнил о мрачной и уродливой действительности, и мы поспешили переменить тему.

Потом я расплатился, мы поднялись и направились к выходу – опять мимо глаз, которые торчали словно острые гвозди в стене обступившего нас молчания. Правда, на этот раз молчание было прервано двумя гуляками, околачивающимися у самых дверей. Когда мы проходили мимо, раздалась громкая реплика:

– Ну и хватает же наглости, скажу я вам!

Мгновенно вспыхнув от гнева, я крутанулся к ним, но тут же вспомнил – даже еще до того, как она схватила меня за рукав, – в чем состоит мой долг. Ничего не ответив, я прошел мимо, а когда мы удалились ярдов на пятнадцать, Джорджия прошептала:

– Спасибо, Билл!

– Я говорил, что очень завидую вашей выдержке, – сказал я. – Когда меня распирает, я просто взрываюсь.

Усаживая ее в машину, я случайно обернулся и увидел странную картину: огромный полицейский, Келхаун, очутился рядом с теми типами. Голоса не долетали, но ясно, что он выговаривал им – как сержант, муштрующий солдат. Потом он схватил одного из бездельников за отвороты куртки и оторвал его от стены, словно плохо прибитый почтовый ящик. Опустив, он сделал повелительный жест, – и оба поспешно перешли улицу и скрылись из виду.

Я рассказал Джорджии; она кивнула:

– Я знаю… Он уже несколько раз так делал.

Я вспомнил свой приезд в город, столкновение с Фрэнки…

– Но, однако…

– Да, да… Он всегда смотрит на меня, как на пустое место, но он не терпит подобных выходок. Странный он человек, Билл. Я до сих пор никак не могу его понять.

Я свернул на Спрингер–стрит, и мы направились в сторону мотеля.

Мы как раз проезжали через перекресток, как вдруг Джорджия вскрикнула:

– Билл! Это он!

Я быстро взглянул в ту сторону, куда она показывала. На тротуаре было несколько пешеходов.

– Вон тот! В белой рубашке, с закатанными рукавами!

Тогда я его увидел, но мы находились на перекрестке, и мне пришлось ехать вперед. Он же шел в противоположном направлении. На следующем углу я сразу свернул влево, объехал квартал и снова вернулся на Спрингер–стрит. Мы проехали по всей улице, но он словно сквозь землю провалился. Потом я поехал по нескольким поперечным улицам, но и это успеха не принесло.

– Вы уверены, что это был он? – спросил я. Сам я успел увидеть его лишь мельком, но действительно он соответствовал описанию: высокий, худой, со светлыми волосами и загорелым лицом.

– Почти уверена, – ответила она, но потом засомневалась: – Конечно, он промелькнул слишком быстро. Вы не заметили, он был в очках?

– Не заметил, – сказал я. – Но в тот день он мог надеть очки просто для маскировки.

Мы поездили по городу еще минут десять, потом немного постояли на Спрингер–стрит, следя за пешеходами, но все было напрасно.

– Я отвезу вас домой, – наконец сказал я, – а сам вернусь. Возможно, он еще в городе, в каком–нибудь баре или кабаке.

– А вы ничего не натворите? – взволнованно спросила Джорджия.

– Не натворю, – пообещал я. – Мы не можем его задержать, пока не удостоверимся, действительно ли этот человек нам нужен. Иначе он предъявит иск за неверный арест и оскорбление личности, если я его найду, сразу позвоню, и вы еще раз на него посмотрите.

Мы вернулись в мотель. Она открыла бюро; я заказал по телефону такси. Потом вручил ей ключи от машины, и мы прошли в комнату; в углу горел торшер, от его света волосы ее заискрились.

Она повернулась ко мне, и я увидел в ее глазах выражение озабоченности и тревоги.

– Вы обещаете мне, что будете осторожны? – тихо спросила она.

– Конечно.

И тогда она улыбнулась и протянула мне обе руки.

– Это был чудесный вечер, Билл!

Я понял это как намек, взял ее руки повыше локтя и приблизил губы к ее губам, собираясь спокойно пожелать ей “доброй ночи”, но неожиданно с жадностью заключил ее в объятия и наградил страстным поцелуем. Руки ее обвились вокруг моей шеи, – но почти сразу она прервала этот вырвавшийся поток чувств: уперлась руками мне в грудь и оттолкнула. Лицо ее пылало от смущения.

– Дайте сигарету! – сказала она, прерывисто дыша.

– Простите, не совладал с чувствами, – сказал я.

– Спасибо, – сказала она лаконично.

– За что?

– За то, что не сказали, что мы не совладали с чувствами. Немного смешно, правда? Ведь я знаю вас всего три дня.

– Я не считал, – ответил я. – Мой календарь и мои часы – в другом костюме. Я знаю только одно: вы – чудесная!

Она улыбнулась.

– Ладно уж, Билл… Я никогда не сомневалась, что вы – нормальный, здоровый тридцатилетний мужчина. Доказательства тут не нужны.

– Я и не пытался доказывать.

– Меня это немного испугало. Я не сознавала, что по прошествии какого–то времени молодая женщина может поддаться потребности в утешении…

– И это – все? – спросил я.

– Не знаю… Не спрашивайте меня. Но вы никогда не поверите, до какой безграничной слабости может довести необходимость быть мужественной. И как соблазнительно выглядит плечо, на котором можно поплакать…

– Оно в вашем распоряжении, – сказал я.

– Но почему?

Я нежно коснулся ее щек:

– Я только что сказал, почему. Я считаю, что вы великолепны. Вы – самая чудесная в мире; вы женщина с горячим сердцем и… к тому же способны на удивительные трюки: с каждым разом кажетесь мне все прекрасней и прекрасней…

И снова поцеловал ее, но на этот раз нежно, и посмотрел на тонкий узор ресниц на ее бледном лице. Когда она открыла глаза, они были словно в тумане, но она улыбнулась:

– Ну, ладно… Возможно, я тоже считаю вас очень милым.. А теперь уходите, Билл…

– И никакой “доброй ночи”?

– Мы уже пожелали друг другу “доброй ночи”… – глаза ее смотрели мечтательно и казались огромными. – Забирайте свое плечо и уходите…

Послышался гудок такси.

Я ведь, кажется, хотел что–то сделать? Я с трудом пробился через розовый хаос, царивший у меня в голове, и вспомнил, что собрался ехать на поиски человека.

– Да, конечно, Джорджия, мы уже пожелали друг другу “доброй ночи”. – В дверях я обернулся. – Если я его найду, я сразу вам позвоню!

К тому времени, когда мы въехали в город, я уже успел стереть с лица следы губной помады, а все остальное вытолкнул на окраины памяти, чтобы быть в состоянии разумно мыслить

Вполне возможно, что этот прохожий – не тот человек, который облил комнату кислотой. Описание его внешности было слишком общим. И потом – едва ли он настолько глуп, чтобы вернуться на место преступления. Но все равно, я должен попытать счастья. Пусть это и маловероятно, но этот человек сейчас – наша единственная зацепка.

Было половина десятого. Со вчерашнего дня я еще не успел забыть, где расположены все местные бары. Я уплатил таксисту и начал обход баров пешком. В первых двух я не нашел ничего достойного внимания, но в третьем попал в цель.

Это была прокуренная, но снабженная кондиционером берлога на одной из улиц южнее Спрингер–стрит В зале было всего семеро; я сразу заметил белую рубашку и отражение его лица в зеркале. Он меня еще не видел. Не обращая на него внимания, я прошел к свободному месту у начала стойки. У левой стены стояли два игральных автомата, дальше телефонная будка и автоматический проигрыватель.

Я быстро оценил ситуацию. Перед ним стояла бутылка пива, выпитая лишь наполовину, и он как раз заказывал вторую; так что он, видимо, просидит тут еще некоторое время, и я успею вызвать Джорджию по телефону. Потом сможем посидеть в ее машине напротив входа в бар до тех пор, пока он не выйдет. За это время она хорошо успеет разглядеть его лицо, и если она его узнает, я смогу действовать. Я вспомнил вид облитой кислотой комнаты…

Войдя, я не обратил внимания на остальных посетителей, но спустя какое–то время инстинктивно почувствовал что–то враждебное в воздухе, а потом осознал, что в баре воцарилось молчание. Я оглянулся. Слева от меня сидел Фрэнки. За ним – другая знакомая физиономия, выражавшая полную готовность к агрессивным действиям: один из тех бездельников, которые отвесили наглую реплику, когда мы с Джорджией шли к машине. Другие лица не знакомы, но у всех – то же гнусное выражение. Бармен, толстяк со слуховым аппаратом, бросал на них беспокойные взгляды.

Ну, уж нет, потасовки не будет! Во–первых, их слишком много против одного, а во–вторых, у меня на уме дела поважнее. Так что драка исключается…

– Что, красавица дала тебе отгул? – поинтересовался Фрэнки.

Я вмазал ему левой; правой отбил удар типа, который вылез из–под свалившегося на него Фрэнки. Третий – бездельник из ресторана – попытался протиснуться ко мне, размахивая бутылкой. Я схватил его за рубашку и, выдернув из–за этих двоих, врезал по морде. Он упал, опять увлекая за собой Фрэнки, и они впаялись в игральный автомат. Раздался звон разбившегося стекла и рассыпавшихся по полу железяк.

Должно быть, в этот момент кто–то бросил монетку в проигрыватель, потому что он вдруг взорвался потоком звуков, заглушивших безобразную возню, шарканье ног, прерывистое дыхание и выкрики проклятий.

Теперь все набросились на меня. Но я не чувствовал сыпавшихся на меня ударов – во мне буквально бушевал океан ярости, а из его волн выпрыгивали лица – как мишени в тире. Они теснили меня к стойке бара, двое уже висели у меня на руках, остальные лезли на меня, но их было слишком много, и они мешали друг другу; я рванулся вперед, пытаясь высвободить руки, и все мы упали на пол. Я попытался вырваться и вдруг почувствовал что–то странное: они стали исчезать, иначе не скажешь.

Словно птицы, они разлетались в разные стороны. Я повернул голову и увидел ноги, облаченные в брюки цвета хаки и, по–видимому, выросшие прямо из пола. Это был Келхаун. Он хватал поочередно каждого и бросал их себе за спину, к концу стойки. Бросал спокойно и без всякого усилия – не человек, а какая–то бесшумно работающая машина. Когда он снял с меня последнего и тоже отшвырнул назад, я кое–как поднялся на колени, все еще дрожа от ярости, и увидел вцепившегося в стойку Фрэнки. Я оттолкнул Келхауна и двинулся на Фрэнки – и тут на меня словно обрушилась крыша. Келхаун поймал меня за плечо и повернул к себе. В следующий момент его могучая рука ударила меня в грудь с такой силой, словно на меня налетел грузовик. Я отлетел к стене и упал на груду обломков – все, что осталось от игрального автомата.

– Отлично! – пролаял он. – Вот и все дело!

Если это касалось меня, то он был совершенно прав. К горлу подкатывала тошнота, широкая полоса рубашки, оторванная в драке, свисала с пояса, обнажая грудь. Руки нещадно болели, а из пореза над правым глазом на лицо стекала кровь. Я попытался остановить ее. Что–то болталось сбоку, у шеи… Что это, ухо или кусок моего скальпа? Оказалось, ни то, ни другое: марлевая повязка, которую врач наложил мне на голову еще после выстрелов из дробовика. Я сорвал ее и бросил на пол…

Все остальные выстроились вдоль стойки, с беспокойством глядя из Келхауна. А тот тип в белой рубашке, разумеется, исчез. Да, нападение на Фрэнки с моей стороны было настолько умным актом, что я даже был не в состоянии сейчас выругать себя Проигрыватель снова замолк, и воцарилась напряженная тишина.

– Каков нанесен ущерб? – прогремел голос Келхауна, обращенный к хозяину.

Тот нервно вышел из–за стойки и оглядел помещение:

– М-м… Три стула… игральный автомат не мой, но мне придется заплатить…

Келхаун стал считать, тыча в каждого из нас пальцем:

– …три, четыре, пять… – Он повернулся ко мне: – …шесть… По 17 долларов с носа! А после этого вытряхивайтесь!

Ни звука протеста. Из карманов стали появляться деньги и посыпались на стойку. У одного не хватило десятки. Келхаун пригвоздил его мрачным взглядом: