Текст книги "Порочный круг"
Автор книги: Дмитрий Сошкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)
Между разговорами, мой товарищ снял с бластера предохранитель и провел левой перчаткой по карманам брюк скафандра, где лежали дополнительные заряды.
– Скажи мне, Рысь, – обратился я к нему, – ты ничего не чувствуешь?
– Еще как чувствую!
– И что именно?
– Я как минимум получу премию Игуаша, если сделаю доклад об этом чудненьком селените на семинаре. – Он сделал нетерпеливый жест. – Сейчас же свяжусь с археологами и расскажу обо всем...
– Нет! – заорал я не своим голосом.
Рысь испуганно дернулся:
– Мой командир! Зачем так кричать? Пожалей мои барабанные перепонки.
– Рысь, я приказываю тебе молчать.
– Да почему, собственно? – его голос звучал уже возмущенно. – И на кой ляд я взял тебя с собой...
– Прошу тебя, повремени, – добавил я мягче. – Погоди, пока сам не спущусь туда.
– Туда?! – Рысь слегка растерялся, но тут же возразил.– Зачем? Он, же распылит тебя, как и зонд!
– Мне кажется, что ты просто порой забываешь: практически бессмертным нечего опасаться гибели.
– Но не такой же глупой, Фобос! – упрямо тряхнул шлемом Рысь. – Из-за неврастеничного луножителя ты рискуешь вывести себя из строя на несколько лет. Это все-таки большая цена за тривиальное любопытство.
– Я должен пойти туда.
– Тогда бери меня с собой.
– Исключено.
– Но так же нельзя! Ты просто игнорируешь мои советы.
– Как командир, имею на это право.
– Давай, нас рассудит случай, – хитро предложил Рысь.
– Каким образом?
Мой канонерщик вместо ответа вытащил десятицентовик:
– Орел – идем вместе. Решка – идешь один.
Я уже разомкнул губы, желая возразить, дескать, в таких делах нельзя полагаться на провидение, но тихий шепот "пусть бросит" остановил меня. Сознание отказывалось что-либо понимать. "Кто же тогда говорит со мной по телепатическим каналу? – терялся я в догадках. – Ведь такая связь возможна только в гипнотической прострации, а я бодр. Если только это хреново веретено..." В это время Рысь подкинул монетку. Она медленно кувыркалась в свете фонарика и упала решкой вверх.
– Ну что, – констатировал я, – в таком случае ты бы сказал "".
Подойдя к краю колодца, я заглянул в глубину и опять еле удержался от того, чтобы не броситься головой вниз в эту пропасть. Увидев, что я пошатнулся, Рысь схватил меня сзади за локоть:
– Ты чего, Фобос?
Не ответив, я осведомился, насколько хватит лебедки. Кибер проскрипел, что длина троса триста метров. "Так,– подумал я, – значит, оставшуюся половину пути придется пройти с помощью РТД". Тут мне в голову пришла одна идейка. Я повернулся к Рыси:
– Слушай, а для чего вся эта морока с тросами? Возьму и просто прыгну в колодец, а свое падение буду регулировать ранцевым движком. Мы же здесь имеем маленький вес.
Рысь сделал знак, дескать "как хочешь".
Кивнув товарищу, я солдатиком сиганул в шахту, одновременно включив малую тягу. Через несколько секунд мне удалось отрегулировать подачу топлива так, чтобы я падал равномерно, со скоростью 2 м/с.
Задумавшись о селените, я чуть было не проскочил нужный штрек. Заметив в последний момент уплывающее вверх отверстие, я прибавил мощности двигателю и поравнялся с ним. От волненья у меня слегка подводило живот, и скафандр сделал мне инъекцию успокаивающего. Потихоньку протиснувшись в пещеру, я стал медленно подтягиваться вглубь.
Селенит крутился все на том же возвышении. Я был метрах в пятнадцати от него. Очевидно, ощутив мое присутствие, веретено замедлило вращение. Прислонившись к стенке коридора, я сел на грунт: "И что же теперь ты собираешься делать?" Прошла минута, другая, и я стал замечать, что, глядя на веретено, постепенно проваливаюсь в туманную бездну с единичными искорками неясной природы.
Далее, уже по рассказам Рыси, я будто бы начал ходить вокруг селенита, но, честно признаться, не помню этого, что, впрочем, типично при сомнамбулизме. Пусть я не отдавал отчет своим поступкам, но диалог с селенитом прочно засел в моих мозгах.
– Наконец... – прошептала туманная пустота.
– Кто ты? – настороженно интересовалось мое сознание. – Откуда ты пришел?
– Не отвечу... Я устал... – Пауза. – Знай же: пред тобой падет пятая печать... – Веретено померкло, и я оказался в опустевшем гроте.
На поверхности на меня сразу же набросился с расспросами Рысь, но, по-видимому, я пребывал в настолько заторможенном состоянии, что мой канонерщик с некоторой долей тревоги оставил меня в покое.
Тут возвратились возбужденные археологи. Они чуть ли не плясали от распиравшего их чувства и буквально бегом устремились к штольне. Рысь еле сдерживал свою информацию, был крайне раздосадован и глядел на меня с укоризной. На полпути к подъемнику я заговорил с ним:
– Ты можешь рассказать обо всем, но, ради бога, не упоминай, что я спускался к селениту.
– Фобос, а ты, между прочим, вел себя там несколько странно, – ответил мне канонерщик повеселевшим голосом.
– Я разговаривал с ним.
– Ни фига себе... И о чем же?
Рассказав о диалоге, добавил напоследок:
– Только ни гу-гу!
– Бредовая история... А чего ты все-таки так боишься, черт тебя подери?! – опять возмутился Рысь, но тут же продолжил примирительным тоном. – А вообще-то, не хочешь быть втянутым в открытие века – не надо... Может быть, ты и прав: .
Как только мой канонерщик встрял в разговор археологов и сообщил о своей находке, ученые тут же завопили и категорично потребовали возвратиться к колодцу. Диасу и Рыси еле удалось отговорить их, указывая на то, что селенит уже исчез, а все остальное во всех подробностях отражено на пленке.
Выходя из клетки подъемника, я понял, что все, включая Рысь, уже забыли о моем существовании, предвкушая сенсационный доклад на конференции. Я усмехнулся увлеченным до сумасшествия селенологам и отправился на свежий воздух.
* * *
Воздух Аристарха, однако, был не настолько свеж, чтобы наслаждаться прохладой. Когда я скинул скафандр и вышел на улицу через хитросплетение коридоров базы, стояла совсем земная полуденная жара. Сейчас мы находились на освещенной стороне Луны, и Солнце нещадно палило над куполом.
Аристарх – один из старейших мегаполисов, построенных на спутнике. Месяц назад здесь торжественно праздновали его восьмисотлетие. Из убогого поселка первых переселенцев, напоминавшего скопление бытовок геологической партии, вырос гигантский красавец-город диаметром в сорок километров, и покрытый голубым фасеточным сводом, так трогательно похожим на южное, безоблачное небо. Около двухсот квадратных километров внутренней площади покрыто рощами и лучами, а около северного склона – три тысячи гектаров водной глади – пресное озеро с кристальным по чистоте содержимым, являющееся аккумулятором тепла и поддерживающее благоприятный микроклимат мегаполиса. Полупрозрачный купол выстлан миллиардами чешуек, чей наклон дозировал подачу света на поверхность. Когда пора наступить ночи, они практически полностью закрывают доступ солнечным лучам, и Аристарх погружается в сумерки. В это время его "шапка" превращается в огромную солнечную батарею, чье даровое электричество перебрасывается на противоположное полушарие, коченеющее от космического холода.
Под куполом есть несколько тысяч кубических гектаров объемной аэропоники, которая может практически полностью накормить обитателей мегаполиса – а их, без учета приезжих, не менее десяти миллионов человек.
Сидя на скамеечке липовой аллеи, я внимал сцены повседневной жизни: спешат мимо меня прохожие, с деловитой озабоченностью снуют наивные киберы, тихо свистящие мобили крутятся на оживленном перекрестке широкой трассы, которая скрывается на стволами вековых деревьев. Трудно поверить, что всего в километре отсюда, под этим обыденным и банальным мирком, простирается таинственный и зачастую опасный лабиринт, созданный неизвестным, вернее, непонятным для нас разумом. Как все-таки быстро люди привыкают к чудесам!
В этот момент где-то начали звонить к обедне. Басовый гул основного колокола перемежался с перезвоном его более мелких собратьев. Как по мановению волшебной палочки на аллее возникли суетливые старушки в старомодных ситцевых юбках и синтетических кофточках, с покрытыми пестрыми платками головами. Все они двинулись к невидимому отсюда храму, по ходу перешептываясь о своих проблемах. "Вот уже действительно, – подумал я, – религия – хобби пенсионеров". В то время я не верил ни в черта, ни в бога. Хотя сам факт существования матриц бытия является некоторым материальным аналогом загробной жизни. (Скорее это просто прозябание, так как я не могу ничего вспомнить, что происходило со мной "на том свете"). Чудо воскрешения перестало быть прерогативой лишь библии.
Не знаю, есть ли здесь прямая связь, но, глядя на благоверных прихожан, я вдруг почувствовал голод. Может быть, это связано с тем, что такого рода старушки ассоциируются с домашними пирожками и прочими вкусными вещами. Хотя у меня ведь никогда не было семьи, так что я имел на этот счет лишь косвенные впечатления.
Решительно выдохнув, я прогнал приступ сентиментальности и бодрой походкой направился к своему временному пристанищу. После обильного полдника, вобравшего в себя и обед, решил навестить Скорпиона, желая сыграть в картишки.
В комнате канонерщика Козер и сам хозяин усаживались за стол, намереваясь сразиться в покер. Увидев вошедшего меня, они обрадовались. На троих метать кости гораздо интереснее.
Скорпион потряс кожаным стаканчиком и швырнул кубики на пластик. Мы прошлись по кругу. Я набрал двадцать на пятерках, но решил не писать это в покер. Козер чуть было не сделал малый фул, но на третьем броске выпал крест и все сгорело. Игра становилась азартнее. Я и ремонтник были молчаливы – просчитывали варианты, причем Козер даже достал из кармана персонал, надеясь с помощью компьютера усилить игру. Заметив данный маневр, Скорпион усмехнулся:
– Ни один компьютер не поможет высчитать случайность из ряда равновероятных событий. – Он помолчал, а потом добавил. – Интересно, Фобос, а что это такое вообще "случайность"? Ну-ка пораскинь мозгами...
Мне как раз удалось выстроить стрит, поэтому я ответил благодушно:
– Ты знаешь, по-моему, все упирается в энтальпию и энтропию.
Козер резюмировал:
– Бред. Оставь энтальпию в покое – термодинамика нас не интересует.
– Логично, – продолжил я, – итак, рассмотрим энтропию – меру беспорядка...
Козер вновь перебил меня:
– Как не разглагольствуй, но вот я брошу кубик: выпадет любое число, – он продемонстрировал, – у меня тройка. Пиши двенадцать на тройках. Пусть я имел бы пятерку или шестерку, энтропия изменилась бы несущественно.
Тут подал голос Скорпион, который энергично тряс стаканчик с костями:
– А что ты скажешь, если у меня сейчас выпадет генерал на шестерках?
Козер в ответ саркастически хмыкнул и цокнул языком. В следующий миг на столе лежал во всей красе полный генерал из шестерок. Ремонтник, да и сам канонерщик, недоверчиво рассматривали результат броска, затем Ковер поднял глаза на Скорпиона:
– Жулик!
– Здрасьте... – обиженно ответил канонерщик.
Козер вынул из другого кармана сканер и начал мерить все известные физические поля. Подвоха не было – прибор показывал отсутствие аномалий. Ремонтник заметно погрустнел, но потом встрепенулся:
– Фобос, согласно твоей гипотезе, сейчас мы наблюдали невероятное событие, но, однако, не заметили грандиозных изменений энтропии. Ничего не взорвалось, не сломалось, не упало, в конце концов. Окружающее осталось равнодушным. Что ты скажешь теперь?
Прежде чем парировать вопрос, я молча сыграл два кона, а потом заметил:
– Ты ищешь катастрофы, не так ли? (Козер кивнул). Но почему ты думаешь, что она должна иметь пространственные координаты? Мне кажется, что невозможное совпадение – это своего рода временной катаклизм...
– Бред. – Теперь уже критиковал меня Скорпион, который аккуратно добрал четыре очка на единицах и завершил партию с солидным отрывом. Я лишился сорока девяти, а Козер и того больше – пятидесяти шести центов.
Мы сыграли еще троечку партий, но, как не тужился Скорпион, фортуна больше ему не улыбалась. В итоге все начали зевать, и, оставшись практически при своих, мы пожали друг другу руки и разошлись.
У самой двери моей кельи я был перехвачен мадам в сиреневом комбинезоне:
– Здравствуйте, я хотела попросить вас об услуге.
Я неопределенно передернул плечами, абсолютно не понимая, что она собирается мне предложить. Дама тем временем продолжала:
– Вы не могли бы взять в свой экипаж одного мальчика? Непроизвольно вытаращив глаза, я возмутился:
– Какого еще мальчика? Вы в своем уме?
Она не смутилась, а поспешно махнула рукой:
– Да нет, нет, вы меня неправильно поняли – он искусственный, как все ваши подчиненные.
Я понимающе закивал, но тут же снова нахмурился:
– Простите, а почему вы просите об этом? Чем он вам помешал?
– Знаете ли, – она замялась, – мои дети сдружились с ним...
– Нормально, такое бывает нередко...
– Да, но сами поймите... Вы ведь в некотором роде не настоящие... Ой! Не обижайтесь, но...
Открывая дверь, я сделал движение, дескать "да ладно, чего там" и спросил личный код мальчишки. Дама назвала скороговоркой цифровой ряд, еще раз извинилась и осталась снаружи.
Этот паренек оказался оператором по имени Змей. Мне захотелось узнать его историю, и я попросил канал для аудиенции с психологической службой – ревнивым хранителем всех тайн нашей жизни. После тщательной проверки законности моего запроса на мониторе видеофона появился бородач. Он поведал мне банальную историю. Я дослушал ее и поморщился:
– Не то. Я не вижу характера, если так можно сказать, изюминок поведения, каких-нибудь особых примет.
Бородач усмехнулся:
– Мы все же не тайная полиция. У нас есть исчерпывающая его биография и все.
– Ой, ли?
– Хорошо. Если вы проанализируете все похождения вашего избранника, то отметите, что он никогда непосредственно не воевал больше двух недель. Два раза его убивало, и три раза он получал тяжелые ранения с отправкой на базу в госпиталь. Может, это случайность...
– А может, он сознательно лез на рожон, – закончил я.
– Все вероятно. – Бородач вновь вежливо улыбнулся.
Беседуя в таком духе, я по рекомендации психолога подобрал себе еще две кандидатуры: операторов с позывными Ким и Дев. По всем параметрам они были типичными мальчиками для битья без выкрутасов и причуд. На таких и держится весь юный экипаж. Что ж, я завербовал пять операторов на шесть вакантных мест. Одну кандидатуру я решил выбрать потом, чтобы было наверняка.
В таких заботах пролетел весь остаток вечера. Чешуйки купола Аристарха уже практически перекрыли доступ солнечному свету, и мегаполис купался в лиловых сумерках. Перед самым отбоем я решил почитать книгу Кумана о животных Тау Кита. Мне нравятся книги о природе, тем более о незнакомых и забавных обитателях далеких планет. Неторопливость изложения погружала меня в сон. Я отложил мемуары зоолога, последним усилием воли погасил светильник и провалился в спокойный мир, наполненный картинками воспоминаний.
Есть такое понятие "сумасшедший день". Обычно его употребляют возвратившиеся с работы и падающие на диван мужья, как бы оправдывая тем самым свою дальнейшую пассивность в бытовых хлопотах. Было бы здорово, если бы я тоже когда–нибудь мог вот так переложить бремя забот на других, но пока это все фантазии.
Уже в семь часов меня разбудил клерк финансового управления, который готовил расчетную смету нашей экспедиции. Прыщавый бормотун подростковой наружности тут же вогнал меня в тоску, терзая мой сопротивлявшийся разум параграфами инструкций и наставлений. Единственной пользой от данного занятия было то, что, ориентируясь по смете, я уяснил, мы отправляемся в тихую область, где не ведутся активные боевые действия и есть планеты с атмосферой, пригодной для житья. Полтора часа длилась наша беседа. Вроде бы мы обо всем договорились. Но в самый последний момент, когда я протянул палец, чтобы отключить монитор, клерк деловито предложил:
– Я вижу, мистер Фобос, вы все поняли, но настаиваю на составлении подробного письменного плана мероприятий.
По-видимому, он ожидал, что я щелкну каблуками и отдам честь, поэтому с лица его не сходила довольная ухмылка. Однако мой ответ был лаконичен:
– Фак офф!
Расправившись с надоедливым клерком, я собрался с удовлетворенной миной удалиться, как в каюту зашел Козер. Ремонтник вставил дискету с чертежами линкора в компьютер и принялся рассуждать, что "вот здесь стоит вставить эту штуку, а сюда хорошо бы получить одну детальку, которую, правда, придется купить самим у "Панасоника". Я замахал на него руками, моля избавить от технической стороны вопроса, а только сказать, сколько ему надо денег. Козер назвал сумму, в два раза превышавшую запланированные накладные расходы. Конечно, мы поругались. Ремонтник оправдывался, мол, "я забочусь о целостности и боеспособности корабля", на что я отвечал, дескать "не будем превращать обычный линкор в чудо электроники, пусть об этом пекутся умные головы в техническом отделе". После получасовой дискуссии я выгнал Козера, дав ему четвертую часть запрашиваемого. Ремонтник надулся.
Наконец, я вышел в коридор и направился прочь из ненавистной базы. На воздух, на воздух! Но только повернул за первый угол, как меня схватил Рысь. Канонерщик начал взахлеб описывать мне фурор, который произвело их сообщение в стане селенологов, и все порывался утащить меня на какую-то пресс-конференцию. Я насилу оторвал его от себя и, страшно раздосадованный, накричал на Рысь:
– Елки-палки! Ты собираешься заниматься комплектованием экипажа, или будешь точить лясы на ваших п...х конференциях?
Канонерщик опешил и прошипел:
– А зачем кричать? У меня мальчишки давно уже в сборе. И потом, орать на подчиненных, – он постучал себя по лбу,– это .
Рысь повернулся и гордо двинулся по коридору. Уголки моих губ невольно поползли вверх: канонерщику очень шел вид оскорбленного самолюбия. Я хотел было догнать его и извиниться, но передумал. Иногда полезно обижаться.
Я вышел на улицу и занял лавочку около террасы кратера. "Ничего, – думал я, – скоро все утрясется. Мы выйдем в космос, и польются часы монотонной корабельной жизни. Как там поется в одной древней песенке, с помощью которой вредный Скорпион доводил меня до бешенства? Ага: "Заправлены в планшеты космические карты, и штурман выверяет последний раз маршрут. Давайте-ка, ребята, замажем (или закурим?) перед стартом... ля-ля, чего-то там, на несколько минут..."
Расхохотался и напугал стаю голубей, расхаживавших вокруг меня в тщетной надежде на хлебные крошки.
Вспомнив дурацкий мотивчик, я решил навестить Скорпиона. Мой канонерщик номер два предавался меланхолии. Он возлежал средь разбросанных дискет, устремив взгляд в потолок и медленно уничтожая пунцовые ягоды вишни. Я постоял минутку в дверях, а затем поинтересовался:
– И что сие должно означать? Когда твои товарищи сбились с ног, организовывая экспедицию, ты валяешься на тахте и стреляешь косточками в светильник.
В ответ на это замечание Скорпион вынул изо рта очередной снаряд и прицелился в меня:
– Скажи мне, прежде чем я отправлю тебя на фабрику регенерации, есть ли толк в наших барахтаньях?
Он состроил разочарованное лицо – очевидно, я не прельщал его в качестве мишени – и положил косточку в стакан.
– О чем ты? – спросил я.
– Ох...
Скорпион отмахнулся, медленно поднялся, взял полотенце и вышел прочь.
Обычно такие приступы меланхолии, или ленивости, каких определял сам канонерщик, являлись следствием прослушивания записей древних песнопений, столь трепетно собираемых и реставрируемых Скорпионом. Поэтому я подошел к кристаллофону и включил воспроизведение. Послышалась оркестровая обработка гитары, и давно ушедший от нас бард почти речитативом захрипел:
– Вот уже нам отпели молитвы, отпустили семь смертных грехов. До отказа взрывчаткой набиты трюмы наших, без цифр бортов. Лишь появится в небе светило, мы уйдем собирать урожай. Нам не роют сырые могилы, нам при жизни дают пропуск в рай.
Вот уже ты броню в перекрестье поймал, и мотор заревел, и мотор зарыдал. В этом вихре стальном ты найдешь, что искал. В этом взрыве начало начал. Взвизгнул воздух шальной, небо бьет синевой, все прощайте – мы славно играли с судьбой... Вот он берег стальной, берег жизни лихой, берег жизни, которую мы до конца не узнали.
Нам не надо венков, ни прощальных костров, ни гранитов с их каменной хладностью слов. Мы вернемся с небес, мы придем с облаков белым вихрем еще не законченных снов. Нас не надо судить или боготворить, мы хотели, о, как мы хотели пожить... Но мы знали войну и в свинце высоту, что уже не понять, не постичь никому.
Мой мизинец заставил сработать клавишу выключения. Голос смолк. Стоя в дверном проеме, я неосознанно произнес:
– Наступает время бросать камни...
И замер, застыл на полушаге и полуслове, удивляясь сам себе и не зная, откуда взялась эта фраза. Где мог я ее услышать? И какой смысл в ее звучании? Уже тогда я ощутил смутную неуверенность. Острогранная крупинка сомнений неведомым образом загрязнила тщательно загерметизированную, притертую и прилаженную машину моего миропонимания. Эта соринка перекатывалась по памяти, поднимая волны неприятных, но уже отошедших переживаний, и мучила меня. В конце концов, я сумел загнать ее в какой-то уголок, чтобы она лежала там без движения, не сея смятение в моей душе. Однако на сердце у меня остался неприятный осадок. Плюнув на все ожидающие меня хлопоты, я заперся в своей комнатушке и, включив галовизор, упал на кровать. "Будь, что будет,– оправдывался я сам перед собой, – это последние часы благополучия, и никто не вправе отнять их у меня".
По телесети транслировали гонки на вездеходах по океану Бурь. Из живой картинки было мало что понятно – клубы пыли и удручающе бесшумное, хотя и лихое прыгание машин по ухабам. Мне больше нравятся земные ралли, где висит надрывный рев движков, марево раскаленного воздуха дрожит над кузовами, и каждый вираж может стать последним. Здесь, в мире низкого тяготения, эти соревнования напоминали просто компьютерную игру. Я решил еще больше усилить это впечатление и переключился на техсвязь. На мониторе появился отрезок карты маршрута, и красными точками на нем запетляли метки экипажей, пронумерованные и с телеметрией на боковой врезке. Впереди пелетона желтым огоньком убегал еще один вездеход. Его движение было рациональным, целенаправленным и пронизано той непоколебимой уверенностью, какой обладали только одни живые существа – мальчики для битья.
Я не ошибся. Компьютер выдал информацию: "Экипаж вне регламента состязаний. Аппарат пилотирует оператор кораблей экспедиционного корпуса личный номер такой-то, позывной Рак".
Каюсь. Лукавил я вначале. Где уж простым и, даже, тренированным, смертным равняться, тем более тягаться с нами. Искусственники, чудо биотехнологии – благодаря микропроцессорной системе контроля, полиеновым молекулам, играющим роль передатчиков импульсов посредством бегущей волны пи-электронов, да квазимоногенному строению мышечных фибрил, – по быстроте реакции мы в несколько раз превосходим природных людей. И нет ничего более гадкого, чем ощущать на себе груз зависти, переходящей порою в открытое презрение – мы человеки по облику и мыслям, но нечто нелюдское по плоти. Пусть в обычной жизни, бедной экстремальными ситуациями, это и малозаметно, и порою окружающие забывают о наших возможностях, но стоит только проявиться заложенной в нас силе, как вырастает прочная стена отчуждения, ибо очевидцам становится явственной беспомощность и несовершенство их природного тела, неконкурентоспособного с нашим, предназначенным для побоищ организмом.
Я еще посмотрел, как уверенно несется к финишу желтый огонек, и записал код Рака в свой камкодер. Все. Теперь у меня полный набор операторов. Главный этап вербовки завершен.
На Марс возможно попасть разными способами. Сделать это моментально и наиболее скучно удается, пользуясь служебной телепортацией. Однако мне было совершенно не к спеху, и я решил лететь на планетолете, как это ни выглядит архаичным. Тут выяснилось, что все быстрые и комфортабельные лайнеры уже пораспроданы туристам да бизнесменам, поэтому, ежели я чаю отправиться завтра в путь, необходимо будет уповать на услуги многочисленных чахлых компаний, чья собственность – один-два замызганных грузовика с небольшими пассажирскими салонами. До Марса они тащатся, как правило, неделю. Это уже слишком долго для меня. Ломая голову над расписанием, я по счастливой случайности заметил один планетолет, который шел через кольца телепортации и должен был достигнуть цели всего за шесть часов. Правда, это преимущество компенсировалось тем, что пассажиры брались на вес. Другими словами, ехать нужно в почтовом отсеке, сидя на контейнерах с корреспонденцией. Я представил себе эту картину и решил непременно испытать такой необычный способ передвижения.
Одному лететь было скучно и небезопасно, поэтому я взял с собой Жана. Мальчишка равнодушно отнесся к моим словам, пожал плечами и сказал, что через четверть часа он будет готов.
– Ну, не торопись, летим завтра в семь, – с улыбкой остановил я его, когда он повернулся и направился к двери.
Планетолет стартовал с резервной, давно не использовавшейся площадки. Мне показалось, даже всезнайка-компьютер космодромного мобиля, развозившего пассажиров по кораблям, потратил секунду лишнего времени, соображая, как провезти нас до места. Наконец, покрутившись среди контейнеров и титановых опор барж, аппарат замер возле облупленного монстра. Рядом с кораблем стояла компания, как я понял, наших попутчиков. Ближе всех колыхалась упитанная дама в безразмерном легком скафандре. Дальше копошился в своих вещах старичок, а около него – наверняка бедный студент – молодой человек, похожий на меня, с камкодером и саквояжем в руках. На наше появление они отреагировали по-разному. Студент отсалютовал мне с Жаном, зевнул, покрутился на месте вроде ищущей места собаки и уселся на промозглый реголит в позе медитирующего йога. Старичок поднял голову, уставился сквозь нас и все шевелил беззвучно губами под закрытым прозрачным колпаком шлема. Он как пить дать и не видел нас вовсе, рассуждая о своих проблемах. А вот дама с нескрываемым испугом подалась назад – очевидно, мы имели весьма воинственный вид – и, стоя за спиной студента, склонила голову и сложила руки на животе, не то недовольная нашим присутствием, не то вспомнив нечто важное, нам неведомое.
Вскорости мы завалили в багажное отделение и разместились там, используя тюки с почтой как кресла. Заглянувший для порядка бортмеханик прокричал, заставив всех открыть забрала:
– Эта! Почту просим вас особо не мять! Валяйтесь лучше на синих мешках – в них шмотки и биться нечему.
Все уселись на мешки с одеждой. Старичок забился в угол и, отгороженный от нас коробками, вскоре захрапел. Глядя на него, студент тоже растянулся на своем ложе, вызывающе взгромоздив пыльные ботинки на мешок с заказной почтой. Жан, умещавшийся на половине тюка, свернулся калачиком и отвернулся от меня, глядя в даль отсека, на оранжевые огоньки, горевшие над люком. А я бестолково пялился на груду пакетов и думал: "Вот лежат рядышком посылки бедных, простых людей и письма богачей. Первым не по карману телепортация, вторым же не нравится безликая компьютерная связь через факсы, и они предпочитают посылать по старинке своим родным дорогие конверты на дальние, дальние планеты. Может быть, это очень даже приятно – получить издалека, за тридевять земель помятую, поистертую на краях весточку от близкого человека, написанную им самим, собственноручно, – не знаю: никто никогда не писал мне настоящих писем. С какой стороны ни глянь – везде чувствуешь себя обделенным...".
Тут я заметил, что соседка с печальной улыбкой на лице, чуть касаясь пальцами, поглаживает шелковистые волосы уснувшего Жана. Заметив мой взгляд, она поспешно отдернула руку:
– Чем вы не дети? – спросила она меня извиняющимся голосом. – Ведь все то же... Вы такие же...
В глазах толстушки была отражена искренняя жалость. Я не раз видывал такие сцены. У женщин силен инстинкт материнства. Не случайно же именно они активно борются против практики культивирования искусственных солдат-мальчишек.
– Не такие... – Я покачал в ответ головой. – Совсем не такие...
– Ну почему же?! – с жаром зашептала она. – Те же ручки, те же ножки и глазки... Боже мой, какие невинные и добрые...
Мои уста невольно изобразили улыбку:
– Не стоит... Эти ручки предназначены сжимать цевье бластера. Эти ножки топают по переборкам боевых кораблей. А в голубых прелестных глазках застывали такие картины, какие не приведи господь увидеть вам даже в кошмарном сне.
– Но это же преступление! – в порыве суеверного ужаса отшатнулась от меня соседка. – Чудовищное преступление – это же дети!
Наверно, уже в сотый раз за свою жизнью участвовал в таких словопрениях, и знал, что в них нет проку. Чтобы закончить наш разговор, я ответил, может быть, и жестоко, зато оставил ее далее безмолвной:
– Послушайте, вы, жалелки всех мастей! Запомните раз и навсегда: нам не кажется трагедией наша жизнь и работа. Даже малышей, только что появившихся на свет искусственников, вы сразу же отличите от детишек. Мы покорны, не способны на ослиное упрямство – качество, присущее всем нормальным чадам, мы бессловесные исполнители и, к великому счастью, лишены сожалений о прошлом и страха перед будущим...
В тишине отсека было слышно, как сопит старичок, чешется во сне студент, засунув руку за отворот скафандра. Упитанная дама больше не смотрела в мою сторону. Ее плечи слегка приподнимались и опускались. Может быть, ей было душно, а может быть, она плакала, ведь не перевелся покуда сей странный тип сентиментальных особ, которые не могут переносить спокойно рассказы о судьбах чужих людей, тем более похожих на детей, и начинают придумывать себе невесть что, вытирая слезы и сознавая свое бессилие перед скрытой несправедливостью нашего бытия, извечной и неискоренимой.
Через несколько часов безмолвия наш почтовый причалил к орбитальному комплексу на орбите Марса. Нас попросили освободить отсек, причем сделали это крайне поспешно, не деликатно, давая понять, что в глазах экипажа мы мало чем отличаемся от коробок с барахлом. Будучи выпихнутыми на пирс, мы несколько минут приходили в себя, потягиваясь и хрустя задеревеневшими суставами. Первым прочь засеменил старичок, волоча свой скарб. За ним двинулись и мы с Жаном, шагая легко, ибо не были обременены багажом. Через полчаса наш дуэт уже занимал места в рейсовом лайнере, идущем вдоль экватора планеты. Мы должны были добраться до равнины Исиды, а оттуда – в печально известные пески Большого Сирта.
