Текст книги "Порочный круг"
Автор книги: Дмитрий Сошкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)
Рихард вопросительно посмотрел на меня. Я развел руками:
– Если ты хочешь вернуться на Землю, постараюсь тебе помочь.
С этими словами я взял бластер и вышел из комнаты в коридор, где едва не столкнулся со Скорпионом. Тот поспешил доложить:
– У меня готов чудный корвет. Кораблик как с иголочки... – Заметив мою озабоченность, он усмехнулся. – А что тут голову ломать: хватай этого пацана в охапку, и мы уносим отсюда ноги.
– Не так-то все просто. Мне хватило скандала на Россе 154, после которого мне намекнули, что за второй такой инцидент могут сделать все что угодно...
– Ну и что же они с тобой сделают? – развеселился Скорпион. – Придумают новую мучительную казнь? Точно. Ты только представь: значит, тебя сначала смажут маслом, потом обваляют в муке с солью и будут печь на медленном...
– Молчал бы уж лучше, шут гороховый! Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое, поэтому никаких очередных авантюр. Будем искать официальные пути решения проблемы.
– Сам ты дурак, – огрызнулся Скорпион в ответ, – они вон уже не меньше двух сотен солдат и взвод киберов подтянули к базе. Какие к едрене матери могут тут быть официальные переговоры!
– Мы заставим их считаться с нами. Сколько же можно игнорировать мнение солдат-экспедиционников. Если мы искусственные, то это еще не значит, что мы бесправные куклы.
Скорпион скривил лицо в усмешке:
– Похоже, ты готовишь новую речь для очередного процесса. Ну-ну... Только ты забыл, что здесь есть еще обычные люди, а не только бессмертные стрелки. Ты можешь рискнуть их жизнью? Не будет ли тебя потом мучить совесть, если погибнет Татьяна – эта та красавица, которая вела нас сюда от ворот?
Сказав так, канонерщик пошел прочь. «Похоже, он прав,– подумал я, слегка остыв, – но, черт побери, этот пройдоха уже знает имя нашей провожатой. Воистину, Скорпиону, когда он повзрослеет, грозит участь нового Казановы». Последние мысли слегка развеяли мое уныние, и я решил-таки попытаться договориться с местными властями.
Соединившись с Татьяной, я поделился своими соображениями. Пусть, мол, они пришлют кого-нибудь из гражданских для переговоров, так как с военными, в силу их несвободы, толковать весьма трудно. Она согласилась со мной, а потом, после секундной нерешительности, добавила:
– Знаешь, Фобос, я ведь приказала солдатам в случае чего стрелять лишь по киберам и стараться, чтобы все было без жертв...
– Это естественно. Я тоже всегда так поступаю. Почти...
Для переговоров прибыл немолодой, низенького роста мужичок. Он обладал широченной улыбкой. Конечно, парламентер хотел настроить меня на дружелюбную волну, но когда он изображал любезность, обнажался ряд впечатляющих, ослепительно белых, лопатообразных зубов. Особенно поражали резцы. Короче говоря, оскал, достойный вампира. Впрочем, может это всего-навсего аборигенный расовый признак, а вовсе не индивидуальная черта. Одет был мужичок в просторное платье не известного мне фасона.
– Как видите, я не имею оружия, – сказал он, как только снял прозрачный колпак кислородной маски, и с этими словами развел в стороны руки. «Хитришь, ну ладно, черт с тобой», – подумал я, тоже снял амуницию и, держа ее в руке, провел мужичка в комнату, где сидел Рихард. Пока я клал портупею на стол, сзади меня раздался голос парламентера:
– Ну что, дорогой Рихард, приключения окончились – давай, собирайся, ты пойдешь со мной.
«Вот нахал», – подумал я, а вслух возразил:
– Погодите. Мальчик не хочет оставаться здесь. По-моему, это достаточная причина, чтобы он улетел с нами.
– Видите ли, мне лучше знать, что хочет, а чего не хочет этот ребенок. Я его воспитатель.
Теперь мне стало понятным, чего это Рихард отвернулся и игнорирует присутствие парламентера. Ситуация, откровенно говоря, была просто идиотская. Я решил все-таки уговорить мужичка:
– Послушайте, вы из-за какого-то ничтожнейшего конфликта разыграли целую трагедию. Ну что случится, если Рихард улетит с нами?
– Будет нарушен закон! – почти выкрикнул мужичок, выпучив глаза, якобы до глубины души оскорбленный намеком на возможность определенного компромисса.
Тут уж я не выдержал:
– Черт побери, да что вы все, охренели что ли? Чем дальше уходишь от Земли, тем меньше люди походят на людей. Развели тут, понимаете ли, какое-то средневековье, да скорее прямо-таки родовую общину, и корчите из себя великих инквизиторов. Вы упиваетесь своим суперправовым обществом, не замечая, что постепенно теряете нормальные человеческие реакции...
В тот момент, когда я без толку изливал идеи гуманизма, что-то кольнуло меня в сердце: «Оглянись!»
Я опоздал на мгновение. Рихард, с перекошенным от злобы лицом, держал в руке мой бластер, наведя его на своего
воспитателя.
– Стой! Не надо! – завопил я, но мой крик слился с щелчком выстрела. И тут же, сквозь удушливый дым, в который превратилась обивка комнаты позади парламентера, сверкнула ответная молния. Мужичок бессовестно врал. Он оказался вооруженным.
Рихард промахнулся и за это поплатился жизнью. Заряд, выпущенный воспитателем, пробил его несчастное тело. Не буду это описывать – вам наверняка уже надоели сцены убийства, похожие одна на другую в своей кровавости. На мужичка, однако, вид трупа мальчишки произвел ошеломляющее впечатление. Скорее всего, капсулу с зарядом ему сунули военные, и он вовсе не собирался убивать Рихарда. Парламентер наверняка вообще не думал, что он применит оружие. Все случилось как-то по-глупому. Рефлекс заставил его защититься. Теперь же мужичок, охваченный мелкой нервной дрожью, на ощупь искал за спиной дверной проем, пятясь задом и не отрываясь глядя на изуродованное лицо мальчика. Я мог хладнокровно убить его в эту минуту, но почему-то не испытывал ярости. Усталость и тоска наполняли мое сознание. «Сколько же можно...» – эта фраза стучалась изнутри в мое темечко. Тем временем воспитатель опомнился и кинулся прочь по коридору, что-то крича, никем не преследуемый, но все равно через каждый десяток метров оглядывающийся назад.
Только мужичок исчез из поля зрения, как сзади послышалось тяжелое дыхание бегущего человека. Это мой канонерщик буквально ворвался в комнату. Скорпиону хватило секунды, чтобы все понять. Он ткнул в меня пальцем:
– Ты виноват, ибо ты дурак трижды. Во-первых, ты, кроме войны, ничего не видел в своей жизни, а теперь возомнил себя пацифистом. Во-вторых, ты не извлек никаких уроков из прежних скандалов. Запомни: тут, на границе населенной части вселенной, живут потомки пуритан и фанатиков, которые отправлялись искать новый Эдем. Людишки эти только на словах праведные, а на деле они мелочны и коварны. И они, как ты убедился, следуя своему стадному инстинкту, готовы, жестоко покарать любое отклонение от нормы, любое маломмальское свободомыслие. В-третьих, ты стал сентиментальным до глупости, а это приведет нас к гибели. Трижды дурак. не может командовать. Ты низложен. Теперь я буду за все отвечать!
Я кивнул и тихо проговорил:
– Хорошо, согласен, но есть последняя просьба...
Канонерщик, пораженный моей покорностью, замешкался, а потом примирительно отозвался:
– Ладно, я тоже погорячился, ты не обижайся... – и замолк, не зная как закончить фразу.
– Там, наверху, сейчас наверняка начался бой... – продолжил я.
– Да. Они с перепугу решили атаковать базу.
– Прекрати его. Скажи, что Рихард мертв, поэтому баталия лишена смысла.
Скорпион кивнул, дружески похлопал меня по плечу, мол, все будет, как надо, и помчался к выходу.
Сам я на поверхности появился минут через пять. Огонь как со стороны туземцев, так и защитников базы прекратился. Два робота, оставленные Татьяной для прикрытия ворот, были безнадежно разбиты. Самоходка тоже курилась сизым дымом, который быстро таял в разряженной, почти лишенной кислорода атмосфере планеты. Около нее сидел слегка подпаленный, но, судя по поведению, нисколько не испугавшийся оператор. Он деловито заглядывал под корпус самоходки и качал головой. Я покрутил ручку настройки внешнего переговорника, пока не поймал голос Скорпиона, который вел переговоры.
– Хорошо, – звучал в динамиках шлема бас какого-то незнакомца, отвечавшего моему канонерщику, – но вы должны отдать нам тело Рихарда Оловто.
– Всегда пожалуйста, – отозвался Скорпион вызывающе фамильярно, – у нас такого добра, я имею в виду использованных тел, рефрижератора два наберется...
«Фу ты, гадость какая, – поморщился я и отключился,– какой же все-таки Скорпион толстокожий».
Теперь у меня было время оглядеть простиравшийся ландшафт. Мертвый мир, но не похожий ни на что, виданное мною ранее. Серо-пепельная равнина, на которой лежат отдельные обкатанные пестрые валуны то ли гранита, то ли шпата, принесенные сюда гигантским метановым ледником за сотни километров из полярных гористых районов тысячи лет назад. Эта девственная первозданность нарушалась конусами редких терриконов, которые напоминали о людях-термитах, копающихся в грунте. Что заставило их прийти и обосноваться здесь? Какие лишения или, наоборот, блага, превратили их в подобие сказочных гномов-рудокопов, фанатичных в работе и столь агрессивных к чужакам и ослушникам? Как не похожи друг на друга обитатели разных планет! Будто и не было десятков тысячелетий совместной жизни в одной колыбели... Неожиданно слезы появились на моих глазах, и заботливый скафандр принялся вытирать их маленьким тампоном, введя мне успокаивающего. Я прошептал, обращаясь к своей скорлупе: «Один ты у меня остался, всегда ласковый и преданный дружок, безответный, готовый потакать любой прихоти моего тела и защищать его от любой опасности...» Но в следующее мгновение я горько расхохотался: «До чего же ты докатился – откровенничать с собственным скафандром... Эх, если бы предвидеть все заранее...»
И тут я опять вспомнил о полусвязном бреде лизистейского оракула. Что ж, старик в чем-то оказался прав. Была сомкнута священная лампада моей души, горевшая ярким пламенем чувства долга перед всеми живущими людьми. Фитилек еще коптит, дышит трепетным светом, но стоит только совсем немного подуть на него смрадным дыханием лицемерия и глупости – как он погаснет. Так уж вышло, я столкнулся с подноготною этого, претендующего на звание цивилизованного мира, заглянул за красочный фасад «общечеловеческого счастья» вкупе с «абсолютной демократией», и меня постигло горькое разочарование в милосердии человечества. Слишком много распятых вдоль столбовых дорог цивилизации, вымощенных белыми костями блаженных в своем неведении обывателей и сцементированных их же потом и кровью. Там нет запрещающих знаков. Только как вехи эпох воздвигнуты покосившиеся кресты, на коих покоятся останки святых и проклятых, тысяч отчаянных бунтарей. Да кое-где, среди придорожного чертополоха, можно заметить холмики одиноких могил не понятых и отринутых на задворки общества пророков и проповедников.
* * *
Ушел я от тех, с кем под одною крышей я жил столько лет, вышел, чтобы сказать: теперь меня точно никто не услышит, я больше не буду вам надоедать.
Ушел я от грубых, тупых разговоров, от их лицемерия и матерных слов, чтоб проповедь слушать святых богословов, что медом струится из древних веков.
Ушел я из мира жестоких разборок, где доводам служит кулак и ремень, туда, где любовью пропитанный полог мне дарит желанную, нежную тень.
Я вышел из мира прокуренных кухонь, холодных подъездов и кафельных стен в тот мир отголосков рассветных заутрень, где, может быть, времени нету совсем.
Я вышел из воздуха пьяных угаров, горелой картошки и грязных бачков в небесный елей ароматных туманов и хладную свежесть лесных берегов.
Не надо... Не плачьте... Ведь я добровольно свел счеты с никчемною жизнью своей, ведь там, в облаках, не дышать так привольно и некому править душою моей.
Продажного мира случайные дети, мы сами уйдем, мы не будем мешать; все в белых одеждах, как в новом завете, мы больше не будем вам надоедать.
Мы больше не будем вам надоедать...
* * *
Потихоньку мы отчалили на новоприобретенном корвете от планеты рудокопов. Мне было бы совсем тоскливо, но к моей нескрываемой радости, с нами отправилась Татьяна, так как на базу по старой традиции прислали разбираться мужчину, а нашу знакомую потребовали в штаб на внешней планете, где и решится ее судьба. Мы сидели с ней вдвоем в каюте, и это было тихо и прекрасно. Даже назойливый ухажер Скорпион не мешал нам, поскольку он, после того как сместил меня, был поглощен командирскими заботами. Я с удовольствием скинул бремя правления, но отлично понимал, что моему канонерщику скоро надоест эта забава, и он опять восстановит меня в должности. С этой мыслью я улыбнулся. Заметив мою усмешку, Татьяна тоже робко изобразила улыбку и достала из своей огромной дорожной сумки бутылку бренди. Сказать по-честному, мне в тот момент действительно захотелось спиртного. Очевидно, Татьяна тоже испытывала подобное искушение, поэтому мы, после минутного разглядывания мимики друг друга, рассмеялись тихим и облегчающим душу смехом.
—Эхе-хе, – я потряс шевелюрой и откупорил бутылку,– жизнь продолжается, так выпьем же за то, чтобы она была красивой.
И потекла неторопливая, расслабленная беседа о своих проблемах и желаниях.
– Знаешь, Фобос, – обратилась ко мне Татьяна, когда ее щечки уже горели здоровым румянцем: алкоголь разогнал кровь, – мой контракт кончается всего через две недели...
– А ты получила деньги?
– Да. Остались, в сущности, копейки.
– Ну и прекрасно. Плюнь на этих старперов-полковников и айда с нами, домой, на Землю!
– Домой... на Землю... – с печальной улыбкой повторила она. – Милый мой Фобос, для меня дом вовсе не Земля. Я родилась на холодных планетах альфы Центавра. И, если быть откровенной, никогда не была на голубой планете.
«Вот те на... – подумал я в тишине, – значит уже есть люди, которые видели прародину только на картинках. Они не знали буйства зелени, не дышали чистым, полезным для человека воздухом и не могут считать себя частичкой этого огромного живого мира. Они не понимают таких выражений, как «вздохнуть полной грудью» или «упасть лицом в траву», потому что просто никогда не ощущали этих неописуемых минут в лоне истинной природы». Я рискнул прервать затянувшееся молчание:
– Тань, а что заставило тебя пойти в экспедиционный корпус?
Она в ответ заложила руки за голову и, откинувшись на стуле, напрягла затекшие мышцы. Кремовый комбинезон плотно облегал ее тело. Эти узкие плечики, маленькая, безумно рельефная грудь, этот плавный изгиб спины заставили колотиться мое сердце. Не долго думая, я подвинул свой стул поближе к ней. Туг, совершенно неожиданно, Татьяна обняла меня за шею левой рукой, пальчиками правой потрепала мочку моего уха:
– Любопытное же ты существо! Эта история достойна душещипательного романа. Ну, ладно, слушай. Родилась я в годы депрессии. Когда многие фирмы разорялись, много людей бежало из Центавра... Тяжелое было время...
– Да-да, – прервал я ее, – как раз тогда я только получил в командование корвет и... – Но осекся под ее осуждающим взглядом. Она не хотела, чтобы ей мешали, и я решил далее оставаться только немым слушателем.
– Отец мой растил мясо и получал молоко на своей ферме. Он и сейчас занимается этим. Жили мы, как я говорила, несладко. Катаклизмы, которые обрушивались на нашу систему один за другим из-за активности всех трех солнц, распугали гастарбайтеров и туристов. Бизнес стал совсем трудным. Мой старший брат, не долго думая, подался на заработки в систему. Глядя на него, я тоже мечтала убежать с каким-нибудь звездным капитаном в «малахитовые дебри Эридана», как писали в заманчивых рекламных проспектах, или даже стать подругой заезжего миллионера, который возьмет меня с собой на Землю. Но действительность оказалась гораздо прозаичней... (Тут я взял ее ладонь в свою, и она только улыбнулась в ответ). Единственной возможностью бежать было подписать контракт с экспедиционным корпусом, благо наши планеты были нашпигованы агентами по найму, этими бессовестными ловцами юных душ. Вот так я, шестнадцатилетняя дурочка, на пять лет покинула мой дом («Значит ей сейчас двадцать один,– подумал я, – она, физиологически, всего на два года старше меня»).
Татьяна опять замолчала на некоторое время, и слезинки потекли по едва заметным, трогательным морщинкам к уголкам рта:
– А Земля... – продолжила она тихо, – Земля оставалась для нас желанной страной. Подобием рая. Моя мама часто рассказывала нам о своей родной деревушке в таежных равнинах Вологодского края и пела печальные песни, смысл которых я не понимала, но их мотив, их тягучая тоска заставляли меня; тихо плакать вечерами, когда я мечтала о новой счастливой, жизни.
Она восстановила дыхание, положила руки себе на колени и, еле заметно покачиваясь, запела неожиданно чистым, красивым голосом:
– Ох, ты речка-реченька, вдоль да по овражку, средь бурьяна колкого, чистая течет... Ждет мое сердечечко милого-желанного, нежного-красивого, ласкового ждет.
Вся травой-осокою острою поросшая, плакала, прозрачная, каплями росы. Там купалась ветками ива одинокая. С ней делила реченька о любви мечты.
А ветра холодные гонят зиму с саваном... Где же он мой суженый, что ж он не идет? Обмелела реченька, берега туманные, затерялась тихая, средь глухих болот. Обмелела реченька, берега туманные, затерялась, чистая, средь глухих болот.
Тут понял я, что она тоже одинока. Никого у нее не было, кроме мальчиков для битья, в сущности невинных детей. Я положил ее голову себе на грудь и, наклонившись, принялся -шептать:
– Полетели с нами до Проксимы, Татьяна. Ну его к лешему, этот корпус. Хочешь, мы будем вместе все это время. Мне наплевать, что будут думать мальчишки и Скорпион, мне важно любить и быть любимым... Ты согласна?
– Да милый, да... – еле слышно отвечала она, когда моя рука расстегивала молнию ее комбинезона и ласкала нежные, притягательные плечи.
Человеческое тело – лучшая игрушка. Бесконечно число вариантов этой забавы, особенно когда в ней участвуют двое. Татьяна, смею надеяться, была счастлива со мной, и я тоже ощущал себя непривычно радостным и оптимистичным. Мы знали, что через пару недель все закончится, но это только придавало большую прелесть нашим отношениям, так как за данный срок можно познать друг друга, но, в то же время, не Успеть привыкнуть к этому, тем более надоесть.
Как я и предполагал, ребята относились к нашему с Татьяной сожительству лояльно. Стрелки еще не совсем отошли от недавнего сражения. Они вели себя тихо, просиживая свободное от вахты время за телевизором или компьютером. Только в редкие минуты общих игр по корвету раздавался задорный смех и топот бегающих мальчишек. Скорпион тоже совсем смирился с возложенными на себя обязанностями командира. Вначале, правда, он вроде пытался вновь утвердить меня в должности, когда на внешней планете с нами хотел побеседовать какой-то официальный представитель неизвестно чего, но я в ответ на его намеки ответил:
– Ты сам провозгласил себя командиром, так что хватит теперь ныть. Назвался груздем – полезай в кузовок. Любишь кататься – люби и саночки возить. – Я почесал лоб. – Что бы тебе еще такого сказать? А! Вот: по одежке протягивай ножки.
Скорпион с досадой плюнул себе под ноги, чем вызвал мой протест, повернулся и бросил через плечо:
– Редиска ты!
– Не понял...
– Это тоже из древнего фольклора, – и он пнул ногой медленно открывавшуюся дверную створку.
О Рихарде я вспоминал только дважды. Первый раз спросил себя, а не приснилось ли мне это все в очередном кошмарном сне – уж больно нереалистична, совершенно иррациональна была его гибель. Второй раз я неожиданно подумал, а что если он специально подстроил свое убийство, вернее сознательно спровоцировал его? Может, он по-наивности верил, что после смерти соединится со своим отцом, но, не в силах покончить с собой, сделал так, чтобы его лишили жизни? Впрочем, почему я считаю это наивностью? Если ни на одной карте нет страны теней, то это не означает, что она не существует. Она, есть... Там, где смешаны прошлое и будущее, где все перевернуто... Может быть, даже в моем хроносе, зазеркальном мире, сродни сказочной стране Кэрролла, который выдуман мною, когда я убегал в одном с Жаном катере от жерла то ли обжигающей преисподней, то ли исполненного блаженства рая.
* * *
Долго ли, коротко ли, добрались мы до системы Альфы Центавра. Оба солнца нынче не бушевали и окрестности были заполнены судами разных технических и физиологических типов. Предоставив своим орлам самостоятельно разбираться в перебранке этих скользких типчиков, которые не хотели уступить нам трассу, я побрел по центральном коридору в самый хвост корвета, думая о предстоящей разлуке с Татьяной.
Она встречала меня у двери каюты:
– Что ты, свет очей, не весел, буйну голову повесил?
Тряхнув изрядно отросшей шевелюрой, я взял ее за руку и улыбнулся:
– Да о чем мне веселиться? Время выпало проститься...
Она обняла меня и зашептала в ухо:
– Может, заглянешь ко мне на ферму?
– А твои родичи... Как они к этому отнесутся?
Татьяна не ответила сразу, а завела меня в каюту:
– Чего нам беспокоиться? Надеюсь, ты не станешь выдавать себя за моего жениха?
Мне нечего было сказать. «Действительно, я любил Татьяну... Но, впрочем, что такое любовь? Просто телесная привязанность? Ведь я прекрасно знал, что не стану особо скорбеть, если мы больше никогда не увидимся. Неужели она нужна мне только как женщина? Нет... Нет!» Я вновь взял в свои ладони руку Татьяны и принялся гладить подушечками пальцев едва заметные дорожки тонких вен.
– Что же ты молчишь? – Она слегка приподняла мой подбородок, и от этого прикосновения сердце знакомо забилось в груди.
– Хорошо, – прошептал я, увлекая ее за собой. – Я всю жизнь мечтал побывать на ферме...
– Я не о том... – так же тихо промолвила она, медленно протискивая свою холодную ладошку за пазуху моего комбинезона.
– Я тоже...
Ферма представляла собой внушительных размеров купол, внутри которого помещались стойла с культурами тканей, фабрика для приготовления питательной субстанции, фабрика для переработки продукции с просторным складским ангаром, фабрика утилизации и регенерации и, наконец, жилой блок.
Нас встречала вся семья. Мать Татьяны тут же принялась плакать, обняв свою дочь и прижимая ее к себе старческими руками. "Как же она стара, – подумал я, – лет за двести пятьдесят...". Рядом стоял выглядевший гораздо более молодым отец. Он явно был не в духе и все время бормотал что-то вроде: "Ну, хватит, хватит... Пошли домой...". Затем он уставился на меня и лицо его скривила гримаса. На пороге жилых комнат я столкнулся с молодым человеком, которому физиологически можно было дать лет тридцать. Он вскрикнул, увидев Татьяну, и поцеловал ее. Я понял, что это наверняка неожиданно вернувшийся брат.
– Флориан! Ты здесь! – Татьяна радостно захлопала в ладоши.
– Ой! Я забыла тебе сразу сказать... – начала было мать, но Флориан перебил ее:
– Дела пошли отлично, сестренка. Физики обещают несколько десятилетий спокойных солнц. Кругом полно народу и торговля поползла в гору...
Тут Флориан увидал меня:
– Кто это?
Татьяна слегка засуетилась:
– Ну... Это мой друг... Он вывез меня с Росса.
– Друг, говоришь, – братец, конечно, сразу все понял, и ему явно не понравилось мое происхождение.
Неловкую паузу прервала мать Татьяны:
– Ну что же мы стоим на пороге? Давайте-ка все в дом! Обо мне скоро почти забыли. Отчасти из-за того, что родные соскучились по Татьяне, и все внимание матери и брата было приковано к ней одной, да и сам я вел себя очень тихо, не встревая в беседу. Татьянин отец опять же вел себя несколько странно, хотя, может быть, эта его ворчливость – состояние души, с которым он появился на белый свет. Глава семейства даже не пытался изобразить на своем лице улыбку, а все время глядел или перед собой на стол, или на дверь, и бормотал, мол, надо бы загрузить корм, а не сидеть туг с вами... И жене приходилось порой удерживать его, схватив за руку. Наконец, отец с грохотом поднялся и направился прочь из кухни, позвав с собой сына. Уже выходя из комнаты, он повернулся к нам и сказал:
– Татьяна сегодня вечером подоит коров... – Глава семейства уставился на меня, соображая, чем я могу быть ему полезен. – А этот... – Наконец, произнес он и снова замолчал в нерешительности, а потом махнул рукой, – пусть делает, что хочет.
Татьяна поднялась с матерью на второй уровень, а я отправился поглазеть на ферму. То, что называли "коровами" и "овцами" наделе представляло собой ряды автоклавов с культурами тканей, продуцирующих молоко, мясо и шерсть. Глядя на это скопище техники и электроники, мне невольно подумалось, что проще было бы завести настоящих животных, чем так уродовать природу. Побродив пару часов по цехам производства, я вернулся в жилой сектор. Дверь на кухню была приоткрыта. Я тихо подкрался к щелке и услышал всхлипывания Татьяны и ласковый голос ее матери:
– Ну кто он тебе? Ты что, серьезно хочешь, чтобы он остался? Ну-ну, найдем мы тебе настоящего жениха. А этот... Еще неизвестно, человек ли он вообще...
– Он человек, мама.
– Но какой человек! – мать повысила голос. – Ты представляешь, что скажут соседи! Выйти замуж за искусственника! Это позор. Да еще неизвестно, разрешит ли ему начальство...
– Он свободный человек. И к тому же... Не обязательно нам жениться.
– Как это?! – послышался стук кулака по столу. – Не бывать такому позору в нашем роду! Побойся Бога! Это же грех несмываемый!
Я потихоньку отпрянул от двери и на цыпочках прошел дальше по коридору, сопровождаемый приглушенными рыданиями женщин.
До ужина я старался не попадаться никому на глаза. Когда мы располагались за столом, глава семейства молча оттеснил меня от того места, куда я хотел сесть. Сначала я не понял, в чем дело, но сообразил после, что хотел примоститься прямо под образом. "Ну что ж, если они не хотят осквернять мною святой лик в красном углу – извольте", – я сел в другом конце стола и еле заметно усмехнулся этой мысли. Татьяна появилась последней. Кончики ее ноздрей были красными от частых вытираний платком, а ресницы глаз слиплись от недавних слез. Она была очень привлекательна в таком заплаканном варианте, но я боялся лишний раз посмотреть на нее, дабы не вызвать вспышку гнева родителей. Скромно перекусив, я подождал, когда остальные откушают и сказал:
– Спасибо за хлеб-соль, но мне, пожалуй, пора на корабль, а то будут волноваться... – Тут Татьяна закрыла лицо ладонями и выбежала из кухни, но я сделал вид, что ничего не произошло. – Еще раз спасибо.
Я поднялся и, вежливо улыбаясь, попятился к двери. На лице матери появилась улыбка громадного облегчения.
Все кончено: кто с нами, кто не с нами – все решено и подведен итог. Но мы печалимся едва ли – все горести от нас уйдут в песок. В песок тропического пляжа, в песок прибрежной полосы... А жизнь дрожит осенней пряжей – той паутинкой с капелькой росы.
– Да... Было время молодое, и я не думал о судьбе. Да... Было время золотое, и были вина на столе. И было время откровений и водопады лишних слов. Была пора полночных бдений. Была пора бесстыжих снов.
– Зачем сомненьями себя ты вечно мучаешь напрасно? Мир полон грубого вранья, но наша ложь, поверь, прекрасна. Пусть ты, увы, не идеал, но не Иудино колено! И кто, мой друг, тебе сказал, что в мире царствует измена? Природы странные дары мы принимаем, все в смятенье. Мы все участники игры, которой нету объясненья. Неуловим наш идеал – за ним бессмысленны погони. Для нас и так ведь бог создал звезду на темном небосклоне. Мы удивительно близки. А ты твердишь, что мы чужие. Поверь – ромашки лепестки так мало значат в Этом мире. Мы вечно ищем идеал. И в этом жизни оправданье. Бог мир обманчивым создал. И люди счастливы в обмане.
Через десять дней после того, как я попрощался с Татьяной, наш корвет пересек гипотетическую границу Солнечной системы. Это произошло на редкость обыденно, во всяком случае, для меня. Конечно, впереди были полгода безделья, полгода веселой жизни. Мальчишки... Ох, мои мальчишки – окаянные сорванцы – они мечтают об этом, а мне... Мне, видать, уже не придется в полной мере ощутить прелесть отпускных забав, которым я узнал нынче настоящую и путающую цену. Я вновь и вновь доставал тронутую пламенем книжку, и однажды, в порыве решимости, зашел в командирскую рубку.
– Проложи курс на Весту, – попросил я Скорпиона.
– Чего там делать? – удивился он, но потом усмехнулся и погрозил мне пальцем. – Собрался уйти в монастырь? Не выйдет. Не отпустим.
– Я серьезно. Мне надо побеседовать с одним человеком.
Скорпион пожал плечами и кивнул сидящему у монитора Деву, который выжидательно глядел на нас. Пальцы оператора сей же миг забегали по клавишам, вводя новую программу в компьютер.
Через сутки с лихвой меня встречал отец Петр у пирса, христианской православной миссии на Весте. Он улыбнулся, мне, словно человеку, которого давно хотел увидеть, но в ответ получил лишь вымученный оскал – все, что осталось у меня от, улыбки. Я находился в тяжком, подавленном настроении духа. Священник, казалось, не замечал этого и все так же любезно пригласил меня пройти за ним в глубь планетоида.
* * *
Мы вошли в келью. Спартанская обстановка, ничего лишнего: шкафчик в прихожей, далее проход на кухоньку, в другой стороне – комната. В ней из мебели – встроенная в стену ниша, стол, два стула, кровать и компьютер, рядом с которым стопочка старых книг. Отец Петр жестом предложил мне сесть, затем сходил на кухню, приготовил чай и вернулся с заварником и вазочкой печенья.
– Сначала давай попьем чайку, поговорить мы еще успеем.
Келья уже не производила на меня мрачного впечатления. В этой простоте чувствовался уют.
– Итак, молодой человек, – обратился ко мне игумен, – что же, по-вашему, есть Царство Божие?
– Существует только энергия. Она имеет плотность и протяженность. Материальные тела – это области пространства, где энергия достигла такой концентрации, что становится резонансной по отношению к нашему телу, тоже, между прочим, сгустку энергии, и вызывает его переход на новый энергетический уровень посредством возбуждения рецепторов. "Нематериальный" мир – мир образов – область пространства, в которой энергия имеет плотность, сопоставимую с той, которая возникает в нейронной сети головного мозга в результате контакта человека с материальным. "Нематериальное" – безусловно вторично, является слепком материального (в людском понимании) и вызывает резонансные явления исключительно на уровне головного мозга, не затрагивая периферическую нервную систему. – Я поднял глаза на настоятеля. – Надеюсь, возможно допустить такое мировоззрение.
