Текст книги "Порочный круг"

– То есть на столько, сколько ему было в момент гибели на Аль-Анаве.

Кивнув, я замолчал, прокручивая в памяти все, произошедшее одиннадцать лет назад. Гибель Рыси была одним из сильных переживаний в моей жизни, даже несмотря на то, что его воскресили всего через пять лет.

– Ты не отвлекайся. – Скорпион опять постучал пальцем по монитору. – Эта заметка опубликована два месяца назад. Рыси сейчас должно быть девятнадцать, не меньше.

В моей памяти тем временем всплыли картинки хроноса, увиденные мною в пирамидальном зале. Скорпион тоже знал обо всем, что тогда случилось, но он предпочитал делать вид, будто совершенно забыл о тех событиях. Что ж, может быть, он и прав. Есть такие тайны мироздания, куда лучше не соваться. Чтобы сосредоточиться, я взял себя за подбородок и сказал: «Угу...» – но тут же усмехнулся:

– А ты уверен, что это Рысь? Из сотен миллионов человек можно отыскать чуть ли не близнеца...

– Все проверено, – Скорпион дал мне в руки распечатку, – я через кольца связался с ним, с Рысью, то есть. Он действительно тот, за кого мы его приняли.

– Погоди-погоди... – Замахав руками, я остановил скороговорку командора, – ты как-то странно говоришь. Как это: «он действительно тот, за кого мы его приняли?»

– Вот в этом-то все и дело! – Скорпион аж вскочил со стула. – Он не помнит ни меня, ни тебя! Чертовщина какая-то!

Моя рука непроизвольно перекрестила воздух – это на мгновение очнулся отец Фабиан. Скорпион не обратил внимание на этот жест, а продолжал тараторить еще много разных странных слов. Мои мысли тоже были в центробежном движении. Я не знал, как интерпретировать сказанное командором. Может быть, Рысь обиделся на нас за что-то и не хочет иметь с нами дело? Или у него были другие причины не узнавать своих друзей? А может быть, он и вправду заболел какой-то странной амнезией? Постойте-ка... Я всплеснул руками и ошарашено посмотрел на Скорпиона, заставив его тоже с тревогой замереть на месте и замолкнуть на полуслове:

– То, что он не хочет или не может узнать нас, это все ерунда. Но почему он не вырос? Ведь ему столько же физиологических лет, сколько было во времена Аль-Анавы!

– А я о чем тебе говорю!

Тут еще одна невероятная мысль осенила мой мозг:

– Неужели они могли... – Не договорив, я суетливо встал с табуретки. – Вот что, Скорпион, молчи пока об этом. Ты и так достаточно меня озадачил.

Поправив сутану, я направился к выходу:

– Весьма озадачил...

Только я вышел в коридор, как меня окликнули:

– Ваше преосвященство!

Слова эти вновь пробудили в моем сознании отца Фабиана. Кардинал повернулся и увидел аббата Грегора, выполнявшего роль его секретаря. Аббат поцеловал руку отца Фабиана, на что тот благосклонно улыбнулся:

– Не стоит манерничать. Вы хотели о чем-то спросить меня?

Грегор мимолетным движением руки указал на каюту командора Скорпиона:

– У вас возникли проблемы?

– Нет, мой дорогой брат. Просто командор хотел приобщиться к нашим планам. – И не желая продолжать данную тему, кардинал опередил следующий вопрос аббата.– Это все, о чем вы хотели меня спросить?

– Святой отец, сегодня вечером мы повстречаем группу ортодоксальных христиан, совершающих паломничество в Византию. Узнав о том, что вы везете на Лебедь по просьбе Вселенского Патриарха икону Спаса Сиротского, они хотели бы взойти на борт нашего корабля, дабы лицезреть ее.

Аббат замолк, изучая лицо отца Фабиана, словно пытаясь предугадать ответ. Кардинал тоже посмотрел в глаза аббату, заставив его потупить взор:

– А что вы сами думаете по поводу этой просьбы? Грегор знал, что с отцом Фабианом можно быть откровенным, во всяком случае не бояться высказывать собственные суждения. За два года работы секретарем аббат ни разу не слышал, чтоб кардинал высказывал недовольство, если выслушивал критику в свой адрес. Поэтому, откровенно говоря, Грегор недооценивал отца Фабиана, как философа. Аббату казалось, что кардинал не способен плести интриги, слишком уж непритязательным и кротким он был. Если кто-нибудь вел себя с отцом Фабианом неподобающе, то кардинал терялся. Он всегда уходил от конфликтов, и аббат никак не мог взять в толк, почему рожденный бессмертным, прошедший через сотни сражений командор Фобос превратился в стыдливого святошу. Правда, иногда аббату казалось, что кардинал просто ведет изощренную игру. Но Грегор старался выбросить эти мысли из головы, иначе пришлось бы признать, что отец Фабиан умнее многих, в том числе и самого аббата. Но ведь кардинал физиологически был двадцатилетним парнем. Грегор не мог, никогда не мог смириться с тем, чтобы признать превосходство этого мальчишки над ним, физиологически сорокалетним мужчиной. Аббату нравилось порой унижать отца Фабиана. Например, публично целуя ему руки.

Даже если такое почтение предписывалось этикетом, отцу Фабиану становилось неловко, когда к нему относились с таким подобострастием. Поэтому сейчас аббат ответил немного резко, однако не забыв почтительно полупоклониться:

– Откровенно говоря, ваше преосвященство, я не приветствовал то, что вы согласились взять с собой эту икону. Ортодоксальная религия уводит людей от истинной веры...

Тут отец Фабиан осторожно, пожалуй, даже ласково, взял аббата за руку:

– Прошу вас, не стоит нам ссориться. Я не вижу ничего страшного, если мы вынесем на вечерню Спаса и дадим пилигримам взглянуть на него.

Аббат с еле заметной усмешкой кивнул:

– Как вам угодно, ваше преосвященство.

Отец Фабиан смотрел ему вслед, нахмурив брови. Ему не нравился плутоватый аббат. Ему вообще многое не нравилось в этикете, принятом среди священников. Что это за глупое руколобзание! Что это за раболепие. Эти обряды вызывали у отца Фабиана неприятные ощущения. Может быть, с годами они исчезнут, но пока кардинал ничего не мог с собой поделать. Иногда он ощущал, что окружающие специально вызывают такую неловкость в его поведении. Общество аббата Грегора было навязано ему Вселенским Папой. Кардинал догадывался, что аббата специально приставили к нему, чтобы он тщательно конспектировал все его поступки и передавал их по инстанциям. Мысль эта порой пробуждала к жизни командора Фобоса, и в эти мгновенья невольно вспоминалось о спрятанном в одеянии бластере. Кардинал знал, что многие считают его трусом, который боится остаться без оружия, опасаясь нападения мифических врагов. Кардинал всячески поддерживал это мнение, то и дело выражая смущение. Пусть его считают свихнувшимся на религии мальчиком для битья, к которому не стоит относиться серьезно. Слава богу, обстоятельства пока складывались так, что отцу Фабиану еще не приходилось показать все то, на что он был способен. Обычные люди, даже будучи облаченными в сутану, и с выражением глубокомысленности на лице, не могут себе представить, как во внешне нормальном человеке могут дремать неведомые им силы. Они редко видят солдат в реальном бою. Они недооценивают их мощь. Ну и пусть. Лучше будет, если они никогда ее не увидят.

Кроме ношения оружия, отцу Фабиану часто ставилась в вину и тяга к ортодоксальной церкви. Кардинал был дружен с игуменом Петром, настоятелем Вселенского Вестианского православного монастыря, и часто наведывался в ту тихую обитель, дабы предаться теологическим беседам. Честно говоря, отец Фабиан с удовольствием сменил бы сутану на рясу, но специфика его организма делала супружескую жизнь бездетной, а кардиналу не хотелось ломать судьбу какой-нибудь девушке, которая вряд ли согласится обвенчаться с ним, если узнает, что он не в состоянии подарить ей радость материнства. Мысль эта заставила отца Фабиана вздохнуть. Он пошел к себе в каюту, погруженный в мрачные мысли о бренности всего сущего.

* * *

Паломники прибыли как раз перед трапезой. Услышав объявление о том, что корабль пилигримов состыковался с ними, и скоро они пройдут шлюз, отец Фабиан торопливо облачился в сутану. Выйдя наружу, он с одобрением отметил, что проход к командирской рубке на всякий случай, был перекрыт стрелками. Двое мальчишек держали наизготовку бластеры. Лица ребят были сосредоточены. Они лишь мельком взглянули на кардинала, и их глаза снова впились в другой конец коридора, откуда могла исходить опасность. Отец Фабиан повернулся к ним спиной. Он шел и вплоть до мурашек на коже чувствовал на себе эти взгляды. Священникам не полагалось носить бронированный скафандр, и кардинал теперь пожалел об этом, особенно остро ощущая свою незащищенность.

Паломников было пятеро. Они выглядели весьма уставшими, но счастливыми. Четверо мужчин и одна женщина. После приветствий отец Фабиан подумал, что неплохо было бы накормить странников. Он распорядился проводить гостей в свою каюту и накрыть там стол на всех. Кардинал хотел с глазу на глаз переговорить с этими людьми, дабы самолично разузнать, каково настроение людей на Лебеде 61, но аббат Грегор не отходил ни на шаг. Отцу Фабиану не хотелось дразнить подозрительность своего секретаря, и он вынужден был тоже предложить ему составить компанию. Аббат Грегор в ответ на это предложение пристроился сбоку к отцу Фабиану и зашептал ему на ухо:

– Они грязны, ваше преосвященство, и, наверно, дремучи, как все ортодоксы.

Кардиналу и самому было не очень приятно любезничать с неопрятными странниками. Скорее всего они действительно были фанатиками, посланными на собранные общиной деньги в святые места. Однако нельзя же показывать открытую неприязнь.

– Я попросил бы вас, аббат, – слегка извиняющимся тоном тихо промолвил кардинал, – не забывать делать вежливое лицо.

Грегор промолчал, вероятно, слегка обидевшись.

Стол отца Фабиана был сервирован на славу. В супницах дымился ароматным паром бульон с клецками. Баранина под майонезом с вплавленным в хрустящую корочку поджаренным лучком могла вызвать приступ голода у кого угодно. О многообразии фруктов и соков можно даже и не говорить. Гастрономические эксперименты и бытовое гурманство были слабостями кардинала. За таким столом, да еще после пары фужеров белого вина, даже аббат Грегор вдруг начинал благосклонно улыбаться. Обильный обед всегда вызывает в человеке приступ благодушия и способствует откровенным разговорам. Кардинал знал эту слабинку в психологии людей и успешно ей пользовался. Пилигримы были голодны, но, вопреки опасениям аббата, ели не спеша и с достоинством. Как ни странно, но, судя по всему, группой паломников руководила женщина. Хотя она до сих пор не проронила ни слова, но мужики явно ловили каждый ее жест, словно ее движения служили указаниями к тому, чтобы сесть за стол, помолиться и начать накладывать себе в тарелки еду.

– Вы давно оставили родные места? – спросил отец Фабиан, когда был съеден суп, и кибер-дворецкий менял приборы.

Глава группы пилигримов слегка кивнула. Мужчина внушительной комплекции, сидевшей справа от женщины, заговорил басом:

– Это было месяц назад. Наш транспортник летит очень медленно, к сожалению. Мы часто до суток ждем, когда освободится трасса.

Аббат Грегор, не глядя на говорившего пилигрима, спросил его как бы между делом, потянувшись за ломтиком баранины:

– Вы сами зафрахтовали грузовик или вам помог епископ?

– Епископ помог, конечно, но православная община нашего города не богата. Мы объединились с мусульманами, чтобы вместе с ними попасть на Землю...

– Как? – Аббат Грегор не смог сдержать ноток неодобрения в своем голосе. – Вы летите вместе с этими...

Тут отец Фабиан слегка сжал ладонь аббата, не дав ему закончить фразу и громко поинтересовался:

– А каковы настроения христиан на Лебеде? Мужчина пожал плечами:

– Мы живем в пятом мегаполисе, на отшибе, около зоны...

– Какой зоны?

– Ну, это не важно... Да что говорить – везде одно и то же! Народу трудно. Да еще эти окаянные искусственники понастроили баз. – Тема искусственников явно не давала покоя мужчине внушительной наружности, и он распалился. – Эти сатанинские мальчишки вообразили себя христианами, хотя их никогда никто не согласится окрестить. Они занимаются богохульством! Подумать только: они молятся и даже отгрохали костел на своей базе, который выше маковок наших храмов. Вы догадываетесь, на что намекают эти мерзавцы? Истинные православные не могут потерпеть того, что всякие нелюди...

– Архип! – наконец подала голос женщина. Мужчина осекся, как-то ссутулившись и опустив глаза.

Однако отец Фабиан хотел услышать все до конца:

– Мне кажется, вы путаете причину со следствием. Они не виноваты, что появились на свет такими...

– Они должны знать свое место, – все так же не поднимая очей, проворчал Архип, – из-за их усердия нас не эвакуировали тридцать лет назад. Зачем они спасали нас? Теперь люди вынуждены жить впроголодь.

Пилигримы не догадывались, что кардинал тоже искусственный. Аббат Грегор с неким злорадством поглядывал то на Архипа, то на отца Фабиана, успевая, однако, прятать глаза в те моменты, когда кардинал бросал на него взгляд. "Скотина, – думал отец Фабиан про аббата, – доволен, что его формального начальника облили дерьмом".

– Интересно, – отец Фабиан отложил вилку, – насколько мне известно, именно мальчики для битья спасли вас от неминуемой гибели тридцать лет назад. Если бы не они, вас бы не было в живых.

Архип посмотрел на женщину. Она промокнула салфеткой губы и заговорила тихим, но сильным голосом:

– Если бы не они, нас бы эвакуировали с Лебедя. Просто правительству было дешевле угробить тонны боеприпасов и сотню-другую солдат, нежели чем объявить колонию бесперспективной и начать эвакуацию. И речь вовсе не о том, что мы обвиняем солдат в нынешней ситуации. Мы просто не согласны считать их детьми божьими. Их творят люди, а значит, в них нет души, ибо они искусственные создания, пригодные только для борьбы с киберами. Киберы нынче не представляют собой угрозы. Мальчики для битья должны уйти. Бессмысленно кормить такую ораву.

– Вы предлагаете их уничтожить. – Отец Фабиан покачал головой. – Вы же сами понимаете, что это невозможно. Вероятно, поэтому вы столь сильно ненавидите их. Но вы ошибаетесь. Люди творят только тела, а душами они не ведают. Души вселяются сами по себе...

Женщина, недоумевая, переспросила:

– Извините, я что-то не понимаю...

Было похоже, что она, наконец, стала сознавать, с кем разговаривает. По физиологическому возрасту отца Фабиана можно было догадаться, почему он получил кардинала. Но тут аббат встал с места, напомнив присутствовавшим о том, что скоро служба, и не стоит задерживаться за столом. Прозвучала молитва. Они ушли, а за ними пошел и аббат, который обернулся на пороге и посмотрел на отца Фабиана с тревогой. Кардинал вроде как стушевался под этим взглядом, будто сознавая, что наговорил лишнего. Аббат секунду изучал выражение лица отца Фабиана, а потом кивнул чему-то своему, его губы изобразили некое подобие улыбки, он жестом выразил почтение и закрыл дверь.

Все то время, которое оставалось до вечерни, отец Фабиан мерил шагами свою каюту. Он думал о многих вещах. Он вновь стал командором Фобосом. Мне было обидно. Обидно за этих людей. Я помнил, как они целовали и обнимали нас тогда, тридцать три года назад. Они отыскивали нас среди обломков устоявшей цитадели. Эти люди клялись нам, что никогда не забудут своего спасения. А теперь все переменилось. Киберы не угрожают более этой части галактики. Экономический кризис породил множество проблем. Люди обнищали, компании разорялись, хозяева, как всегда, бежали в первых рядах. Миллионы людей, работавших в добывающей промышленности, оказались не у дел. Они искали виноватого, и надо же было додуматься указать им на мальчиков для битья. Меня подспудно преследовала мысль, что это сделали специально. Проще было развязать чудовищный конфликт между населением колонии и базами экспедиционного корпуса. Там погибнут сотни миллионов. Никто не останется в живых. Проблема будет решена – нет людей, нет и забот. Но эти стратеги не понимают, что вряд ли будет война. Мы можем просто уйти. Бросить все и уйти в просторы космоса. Интересно, что такой вариант не приходит в голову никому...

Тут звякнул селектор внутренней связи, и меня пригласили на вечерню. Отец Фабиан прогнал возмущавшегося командора Фобоса.

В самом начале службы кардинал нарочито медленно развернул холст и поставил икону Спаса Сиротского перед алтарем. Католики нахмурились, глядя на сдвинутые брови Христа, на его темное лицо, на непропорционально длинные пальцы, на кириллические надписи. Ортодоксы, завидев икону, отключились от остального мира. Они принялись неистово креститься, и их губы беззвучно задвигались в молитвах. Не обращая внимания на пилигримов, отец Фабиан начал католический обряд вечерни. Сегодня должна была быть произнесена проповедь. Кардинал чувствовал это. Он всегда ощущал необходимость высказаться, если ему казалось, что назревает конфликт. Но чем ближе к концу вечерни, тем более странные образы мелькали в воображении кардинала. Отец Фабиан решился на авантюрный поступок. Он знал, что аббат Грегор непременно доложит об этом Вселенскому Папе, но желание кардинала было слишком велико. Отец Фабиан неожиданно для всех сошел с алтаря и, взяв в руки Спаса, начал декларировать рождающиеся в его мыслях строфы, высоко подняв икону над головой:

Спаситель вечный, с нами ты!

Тут, на границе ойкумены,

Твои суровые черты

Узнают праведники веры.

Твой взор суров и строг твой жест,

Что нас благословил с икон.

Как будто ты сошел с небес,

Провозгласить Армагеддон.

Всмотритесь, люди, в этот лик:

Он – воплощение высшей меры.

Во мраке душных базилик

Ищите искры новой веры.

Затем отец Фабиан дал поцеловать оклад Спаса Сиротского ортодоксальным паломникам, которые были в полуобморочном состоянии от выпавшего на их долю счастья. Икона была вновь завернута в ткань и убрана. Вечерня закончилась как и положено: песнопениями во славу царства Божьего.

Обыденный распорядок корабельной жизни, который нарушил было визит пилигримов, скоро вернулся в свое неторопливое русло. Дни бежали за днями, минула неделя. Отец Фабиан продолжал однообразные службы, наводя еще большую тоску на паству и не балуя ее проповедями. До Лебедя еще целых десять дней пути, и вся компания миссионеров находилась в той прострации, которая непременно охватывает путешественников, когда до цели вроде бы еще не близко, но ничего нового в дороге уже не увидеть. Даже неутомимый аббат Грегор притупил бдительность и, вероятно, совсем забросил конспектирование поступков кардинала, предпочитая коротать время в обществе монахов. Аббат тешил свое самолюбие тем, что обыгрывал в шахматы всех подряд.

Кардинал прекрасно знал, что рано или поздно в его компании наступят вот такие деньки апатии, когда даже на службу многие будут приходить через "не могу". Именно сейчас отец Фабиан понял, что он практически свободен в своих действиях, поскольку все сопровождающие ушли в себя и до него ровным счетом никому не было дела. В этот вечер кардинал вышел из каюты поздно ночью и направился в отсеки корабля, куда допускались только военнослужащие. Пройдя постовых, он очутился в обстановке, привычной для командора Фобоса.

Мне необходимо было переговорить с ребятами Скорпиона. За те семь суток, которые пролетели после памятной службы со Спасом, я о многом передумал и пришел к выводу о необходимости решительных действий. У меня хранилась диктофонная запись моего диалога с Архипом и его госпожой, и мне хотелось, чтобы ее послушали Скорпион и другие офицеры корабля. Пока ребята собирались на центральном посту, командор дурачился, пытаясь задеть благочестивого отца Фабиана. Однако личность кардинала была глубоко спрятана в моем сознании, и я настолько был озабочен предстоящим разговором, что не обращал внимания на Скорпиона. Командор же поначалу рассказал мне несколько похабных анекдотов. Не заметив должной реакции, он притащил бластер новой конструкции и стал объяснять его преимущества. Я заинтересовался. Обычные бластеры преобразовывают энергию химического взрыва в электрическую, производя миниатюрные шаровые молнии, летящие со скоростью звука по вектору приложенной силы. Новая модель была оборудована системой электромагнитного слежения, позволяя управлять полетом молнии, если цель перемещается.

Ободренный тем, что ему наконец удалось вывести меня из отрешенно-сосредоточенного состояния, Скорпион неожиданно достал из-под столика гитару. Он принялся музицировать, несмотря на то обстоятельство, что все уже были в сборе, и что его музыка вызывала улыбки у офицеров. За последние десять лет инструментальные и вокальные способности моего дружка изменились не сильно:

Порой я сам себя не узнаю.

Мне за себя становится неловко.

Я песни неприличные пою,

Аккорды запивая водкой.

Я чушь прекрасную мелю,

Я плачусь незнакомым людям.

И девушку красивую люблю,

Которая со мной, увы, не будет.

Я приглушил гитару, положив ладонь на струны:

– Мне кажется, командор, все уже на месте.

– Да? – Скорпион оглядел присутствующих, вздохнул и сделал серьезное выражение лица. – Мы слушаем вас, отец Фабиан.

Я включил запись беседы. Постепенно лица окружающих становились все более и более озабоченными. Некоторые ребята до белизны на костяшках сжали кулаки. Один оператор встал со стула и принялся терзать зубами ноготь. А один мальчишка, с багровой полоской шрама через правую щеку, отвернулся и, как мне показалось, едва ли не плакал. Запись закончилась. На мой вопрос, мол, что вы думаете об этом, никто, как видно, не решался ответить первым. Они давно знали о настроениях настоящих людей. Они сталкивались с этой проблемой сызмальства. Но никто не собирался наставлять их на путь истинный, помочь разобраться во всем происходящем. "Давай, солдат, вперед: жми на гашетку и получай за это конфетку", – я до сих пор помню поговорку инструктора. Ребятишки смотрели на меня с одинаковыми выражениями на лицах. Мальчишки искали правду у меня. И я знал, что им ответить. Мне кажется, я знал выход. Пусть мне давно не приходилось брать в руки гитару, но мелодия и слова родились мгновенно:

Под дождем, под дождем, под холодным, моросящим,

Мы немного подождем, подождем с лицом просящим...

И, промокшие до нитки, мы уходим навсегда...

Всюду заперты калитки – только слякоть да вода.

Знаю, знаю: вы устали от работы и забот.

Слишком много нас создали. Мы для вас чужой народ.

Мы у вас купили горесть, страх и лютую беду.

Вы без нас продали совесть за обильную еду.

Под дождем, под дождем размывает человечность.

Мы идем, мы идем по дороге в бесконечность.

Вы с огромным облегченьем отрекаетесь от нас...

Вы продали прегрешенья, мы купили их у вас.

Над дождем, над дождем в небе гром грохочет грозно.

Может статься, мы уйдем: вы спохватитесь, но поздно.

Вы нас снова воскресите, руки запустив в Тартар...

Страх и ужас выносите: мы возьмем у вас товар.

Звук последнего аккорда недолго блуждал в окружающей гробовой тишине. Я улыбнулся и обнял за плечи оцепеневшего Скорпиона:

– Прошу вас, мальчики, только об одном. Когда наступит время, вы пойдете за мной?

Они совершенно искренне упали передо мной на колени:

– Мы пойдем за тобой, – шептали они, – мы пойдем в бесконечность...

* * *

На площади Первопроходцев буйствовал ветер. Он завихрял падающий с серого неба снег и наметал сугробы вокруг памятника первым поселенцам. С этой стихией боролся лишь маленький трактор, управляемый человеком в утепленной рабочей одежде, какую я обычно видел у корабельных ремонтников. Однако эта героическая борьба с падающими на землю снежными зарядами казалась совершенно бесперспективной. Нижняя часть постамента уже была запорошена сантиметров на двадцать.

Сам памятник своим видом напоминал перст, указующий в небо. Очевидно, такое впечатление создавалось тем, что скульптурная композиция состояла как бы из трех частей, напоминающих фаланги пальца. Самой нижней фалангой служил четырехгранник основания монумента. Этот параллелепипед был обрамлен аллегорическими фигурами первых поселенцев. Лица гранитных изваяний, будь то младенец на руках женщины или пожилой, интеллигентного вида мужчина с книгой в руках, были напряженными и суровыми. Над постаментом возвышался также гранитный цилиндр с надписями: когда, где и в каком количестве высалился первый десант на эту планету. Самой последней фалангой пальца была чугунная фигура предводителя первопроходцев. Его голова была настолько высоко в снежной кутерьме, что лица не было видно. Предводитель, словно защищаясь от непогоды, приставил козырьком ладонь к бровям и всматривался вдаль, на заснеженную реку с черными полыньями, которая делила мегаполис на две половины.

Тут я ощутил нешуточный толчок в спину. Я посторонился. Дряхлая старуха в рваном полушубке, огромных валенках и покрытой грязными пятнами юбке, проворчав что-то в мой адрес, засеменила к мусорным бакам, словно хищная птица, нацелившись на пустую бутылку. Едва она успела схватить находку и спрятать ее в красивый, совершенно контрастирующий с обликом своей хозяйки пакет, как из-за угла дома выбежала тройка пацанов и тоже набросилась на контейнер. Я смотрел на то, как они ловко потрошили содержимое дымящегося на морозе мусорного бака, выгребая все, что можно было сдать в утиль, пока полицейский не разогнал эту компанию, подозрительно покосившись и на меня. А кругом быстро передвигались угрюмые и веселые люди в серых пальто и комбинезонах темно-синего цвета, и лишь изредка попадались никуда не спешившие личности, которые, словно валуны в бурлящем потоке, выделялись своей округлостью и обкатанностью. Они не спеша, нехотя поддавались движению этой толпы, перемещаясь от ларька к ларьку, вызывая приступы истерики у рекламирующих свой товар торговцев.

Минуло три дня с тех пор, как мы прибыли в систему Лебедь 61 А. Уже первые минуты пребывания отца Фабиана на этой земле ознаменовались не предвещающим ничего хорошего скандалом. Кардинал, как и положено, поцеловал воздух в сантиметре от плиток посадочного поля, перекрестил встречающих, сказал несколько фраз и, окруженный свитой, пошел через толпу католиков, сдерживаемую полицией. Процессия успела дойти только до середины живого коридора, как вдруг раздались выстрелы и в воздухе рассыпались простреленные охранниками камни и палки, брошенные с задних рядов. Кардинала быстренько взяли под локти и поместили в бронированный мобиль. Толпа превратилась в своеобразный водоворот. Те, кто стоял спереди, хотели посмотреть на покушавшихся, полиция колошматила всех подряд, а галерка вопила вслед отъезжающему кортежу: