Текст книги "Порочный круг"

Выставляем порок напоказ.

Мы живем ради плотской утехи,

Мы живем просто так, чтобы жить...

На одеждах зияют прорехи,

И нам некого в этом винить.

Сорок лет в благодатные дали

Моисей вел забитый народ.

Мы с лихвой этот срок отмотали,

Мы дошли, мы свободны и вот:

Так нелепо, так грязно, убого

Мы живем в благодатной стране,

Но достатка не просим у Бога,

Мы судьбою довольны вполне...

Я полез за деньгами, чтобы купить себе сборник, как чьи-то сильные пальцы схватили меня за локоть. Обернувшись, я увидел полицейского, который недавно подозрительно смотрел на меня возле мусорных баков.

– Ваше преосвященство, – зловещим шепотом обратился он ко мне, каким-то затравленным взглядом оглядываясь по сторонам. – Вам лучше вернуться в монастырь.

Тут его взор остановился на фигурке оцепеневшего от страха старичка. Полицейский опять заскрежетал зубами около моего уха:

– Здесь небезопасно находиться одному...

Сказав так, он вежливо, хотя и настойчиво потянул меня было к стоящему неподалеку мобилю с номерами епископата, но я выразил желание заплатить продавцу и сунул ошалевшему старику полтинник. Продавец несколько секунд стоял не шелохнувшись, а затем бросился за мной, пытаясь поцеловать мою руку и приговаривая:

– Какая честь, ваше преосвященство... Какая честь...

– Уйди отсюдова! – рыкнул на него полицейский, сажая меня в мобиль.

Подождав, пока мы доедем до следующего перекрестка, я полностью перевоплотился в кардинала, который сказал:

– Остановитесь, я выйду.

Полицейский запротестовал:

– Мне приказано найти вас...

Тут отец Фабиан вспылил:

– Ну и что! Вы нашли меня! Но это не значит, что вы должны тащить меня обратно в монастырь, будто я спятивший и не отдаю отчета своим действиям.

Шофер не глушил двигатель, и через плечо смотрел то на отца Фабиана, то на полицейского.

– Но аббат Грегор говорил мне... – подал было голос блюститель порядка, но кардинал резко открыл дверку, позволив снежному вихрю ворваться в салон:

– Передайте аббату Грегору, пусть он идет в задницу! Вы поняли меня? Его наглость переходит все границы! Мне надоела роль набожного придурка Фабиана. Теперь я становлюсь кардиналом Фобосом.

– Но, ваше преосвященство... – полицейский протянул руки вслед отцу Фабиану и замер на несколько секунд в такой позе, вызывая недоумение у некоторых прохожих, потом спохватился, со злобой стукнул дверкой машины, и мобиль умчался в начинавший стихать снегопад.

* * *

Пока я возвращался на площадь Первопроходцев, снег совсем закончился, и неожиданно из-за туч появилось слепяще-медное солнце. Оно осветило свежезасыпанные кварталы мегаполиса задорным светом, играя рыжими искрами в легкой поземке. Тем временем на самой площади происходило нечто интересное. Примерно две тысячи человек стояли вокруг превращенной в трибуну грузовой авиетки, слушая пламенную речь оратора. Я подошел так близко, что смог разглядеть его лицо. Уже с первого взгляда мне стало ясно, что на трибуне лидер рабочего движения. В любой части галактики профсоюзных боссов очень легко узнать. Первым бросается в глаза несоответствие изысканной одежды и пролетарского выражения лица. Было бы лучше если:, бы они выступали на митингах в привычной для рабочих, одежде, а не наряжались, словно на светский раут. А потом эти речи! Это трогательное обилие междометий, когда человек хочет выразить свою мысль, а в итоге получается: «ну, это, елы-палы». Редко, очень редко попадаются исключения из данного непривлекательного ряда профсоюзных заводил, которые любят заваривать крутую кашу, успевая вовремя умыть руки.

Демонстрация была явно санкционированной, поскольку взвод церберов не делал никаких попыток ее разгона. Сами собравшиеся размахивали красными флагами, подбадривая себя пивом и более крепкими напитками. На противоположной стороне площади, около впечатляющего небоскреба, тоже собрались люди – толпа зевак, состоящая, в основном, из пенсионеров и подростков. Я присоединился к этой толпе любопытствующих, спросив одну изысканно одетую даму:

– Извините, госпожа, это что, митинг коммунистов? Прежде чем ответить, она с ног до головы осмотрела меня, а потом вновь устремила взгляд на трибуну.

– Я не знаю, кто такие коммунисты, молодой человек, – сказала она будто бы и не мне. – Там, – госпожа грациозно махнула ручкой, – патриоты нации. Хотя, – тут она иронично улыбнулась, – многих, право, не стоило бы выпускать из психушек.

Госпожа посмотрела на меня с большим интересом:

– Вы не здешний?

– Нет, я с Земли.

– Первый раз за последние сто лет разговариваю с жителем Земли... У вас там, наверное, жиды тоже прибрали всю власть к рукам?

– Хм, – я неопределенно улыбнулся, – а кто такие, собственно, эти самые «жиды»?

Госпожа вскинула брови и посмотрела на меня, как на полного идиота:

– Вы не знаете, кто такие жиды?

– Нет. В первый раз слышу это слово.

– Очень интересно вы там живете, на Земле. Сколько раз я хотела растрясти мужа на туристической вояж, но он только руками машет. Ах, Земля...

Госпожа уже забыла о митинге и принялась распекать своего скупого муженька, но вскоре осеклась, вероятно, сообразив, что наговорила много лишнего.

– Жиды – это самодовольные, носатые евреи! – коротко тявкнула она, и, усердно работая локтями, начала выбираться из толпы.

Тут ветер стал дуть в нашу сторону, и мне удалось разобраться в хриплых фразах ораторов. Патриоты как раз принялись кричать о том, что мы, мальчики для битья то есть, ни черта не делаем, а съедаем десять процентов планетарного бюджета. Потом на трибуну взобрался, судя по профилю, самый натуральный еврей и громоподобно объявил, что жиды захватили власть и гноят трудовой народ. Я посмотрел по сторонам: никто не хохотал над этим балаганом, только один старичок, заметив мой взгляд, лукаво подмигнул, и мы улыбнулись, поняв друг друга без слов. В этот момент ораторы опять поменялись. Теперь с трибуны вещал жирный до безобразия очкарик. Он представился экономистом и просветил народ, что безработица, мол, растет, и что пора переселять народ на другие планеты. О том, что производимая здесь продукция никому не нужна, в о том, что местные власти тормозят приватизацию, жирдяй, конечно, предпочел умолчать (еще на Земле я прочел пару статей о социальном и экономическом положении колонии). После экономиста на трибуне оказался маленького Роста человек в сутане. Он принялся совершенно не по делу размахивать распятьем. Личность отца Фабиана протестующе вопила у меня внутрях, но командор Фобос не хотел стать свидетелем прилюдного линчевания кардинала. Священник тем временем поведал миру, что церковь и искусственники несовместимы, и что визит кардинала нелюдей, то есть меня, нужно расценивать, как происки сатаны. В толпе раздались крики, дескать, даешь монастырь, киберы привели парализаторы в боевое положение. Слушая митинг, я понял, что с этими людьми нельзя договориться. Эти существа привыкли жить инстинктами: бей-беги, хватай-кусай, ну и секс, конечно, как высшее проявление их разума. И что самое интересное, я понял – передо мной воистину счастливые люди, ибо они не обременены никакими моральными терзаниями. Они знают: согрешил – пойди в церковь, там простят тебе грехи твои. И никаких сомнений в правильности собственной точки зрения. Несчастливы только те, кто ищет смысл жизни, кто не уверен в своей правоте. Здесь это интеллигенция, то есть «жиды» по местной терминологии, да мальчики для битья...

На этом месте я прервал мысленную проповедь, встретившись взглядом со стариком, у которого недавно купил книгу. Он, не отрываясь, смотрел на меня из толпы демонстрантов, а потом принялся дергать окружающих за рукава и показывать на меня пальцем. Ничего не оставалось как поспешно ретироваться, дабы лишний раз не возбуждать толпу.

* * *

Когда я телепортировался обратно в монастырь, то почти физически ощутил пронесшийся вздох облегчения. Аббат Грегор встречал отца Фабиана с видом оскорбленного праведника:

– Как это все понимать, ваше преосвященство? – воскликнул он с укоризной, невзирая на толпящихся кругом.

– Извините, господа, – кардинал взял аббата под руку. и повел к своим покоям. – Мне нужно переговорить с моим секретарем.

Едва они остались одни, как Грегор закричал на отца Фабиана:

– Вы своим поведением позорите святую церковь! Разве человеку вашего сана можно шляться по улицам?! Вы должны знать свое место!

И в этот же миг аббат получил великолепный удар в солнечное сплетение. Я ударил красиво, но в полсилы, не желая убивать Грегора. Бьюсь об заклад, что он даже не понял произошедшего. Он даже не успел заметить движение моей руки. Пятнадцать сотых секунды – время, достаточное мальчику для битья, чтобы провести удар, но совершенно недостаточное для нормального человека, чтобы осознать случившееся, не говоря уже об ответной реакции. Аббат Грегор согнулся пополам, и я, толкнув его на диванчик, наклонился и тихо сказал:

– Это ты знай свое место, отпрыск Иуды! Хватит измываться надо мной! Тебя приставили шпионить за отцом Фабианом, но никто не уполномочивал публично вытирать ему сопли, чтобы он выглядел полным придурком в глазах окружающих. Мне надоело терпеть это. Кто ты такой? Никчемный смертный человечишка, верящий в загробную жизнь и умеющий только доносить на товарищей. А перед тобой стоит бессмертный повелитель пяти миллионов вооруженных до зубов христиан экспедиционного корпуса. Я чувствую за своими плечами эту огромную армию потенциальных крестоносцев. Мне ничего не стоит стать властолюбивым кардиналом Фобосом, понятно тебе, недоумок?

Аббат всем своим видом выдавал панический страх, заполонивший все его нутро:

– Ваше преосвященство... – шептал этот немолодой уже человек, целуя руку отца Фабиана. – Простите меня, ваше преосвященство...

– Встань с колен, сын мой, – промолвил кардинал, невольно усмехнувшись. Сия картина раболепия напоминала сценку дешевого спектакля про средневековые нравы.

Аббат Грегор поспешно удалился из покоев его преосвященства, до кончиков ногтей пораженный тем, насколько глубоко он ошибался в казавшемся совершенно безобидном отце Фабиане. За пять долгих лет совместной работы он только сейчас понял, с кем имеет дело.

Напугав до полусмерти своего секретаря, отец Фабиан полностью истощил весь заряд злобы и агрессивности, копившийся в течение долгого времени. После такой разрядки душа его была легка, и настроение было совершенно замечательным. Легкомысленно напевая мотивчик отнюдь не канонического содержания, его преосвященство направился к епископу, дабы посвятить святое общество в свои дальнейшие планы. Намерения отца Фабиана показались святому обществу весьма оригинальными. Кардинал изъявил желание самолично передать икону Спаса Сиротского православной общине пятого мегаполиса. Известие это заставило покачать головой епископа:

– Пятый мегаполис совсем не в нашей епархии. К тому же там сейчас крайне напряженная ситуация...

– А в чем дело? – отец Фабиан нисколько не озаботился.

– Демонстрации протеста из-за соседства с базой экспедиционного корпуса, грозящие перерасти в настоящий вооруженный конфликт.

Кардинал хмыкнул и машинальным движением погладил висевший на шее крест:

– Мне нечего бояться смерти, поэтому я тем более обязан выполнить миссию примирения.

Упоминание о своем превосходстве над остальными смертными, сделанное отцом Фабианом таким обыденным тоном, спровоцировало приступ глубочайшей тишины. В итоге в качестве последнего средства повлиять на сумасбродного кардинала епископ посмотрел на его секретаря.

– Пятый мегаполис находится на границе ледников. Очень неуютное место, и туда не проложена телепортационная трасса, поэтому придется лететь на планетолете... – Это было единственное, что осмелился пролепетать аббат Грегор, настороженно следя за руками своего патрона.

Епископ, уже привыкший к настоятельным нравоучениям аббата, совершенно недоумевал, но Грегор уже более не поднимал свой взор, не желая участвовать в немом диалоге взглядов. Наконец, епископ понял, что кардинал непоколебим в своем решении, и аббат Грегор по непонятным для всех причинам выражает покорность воле своего начальника. Епископу ничего не оставалось делать",как изобразить любезнейшую улыбку и пожелать кардиналу счастливой дороги, а также предложить ему присутствовать сегодня на прощальной вечерне. Отец Фабиан, в свою очередь, высказал искреннюю удовлетворенность состоянием дел в епархии и пообещал дать лестный отзыв Вселенскому Папе. После этих слов присутствующие разошлись в возбужденном состоянии. Тем для сплетен народилось больше чем достаточно.

Кардинал твердо решил хорошо выспаться перед предстоящим вояжем, поскольку догадывался, что тугая пружина перемен уже закручена до предела, и скоро начнутся стремительные события, когда не будет времени думать об отдыхе. Но только-только отец Фабиан потонул в пуховых перинах гостевой опочивальни епископа, как требовательно задребезжал селектор. «Господи, пошли мне терпение...» – прошептал кардинал и со вздохом нажал кнопку:

– Слушаю вас.

Звонил епископ. Он взволнованным голосом попросил включить изображение.

– Но... Я уже лег в постель... – почти простонал отец Фабиан, чувствуя, как слипаются глаза, что нет сил покинуть нагретое ложе.

– Сейчас не до этикета! – голос епископа звучал уже слегка раздраженно.

– Хорошо-хорошо, – кардинал включил изображение,– что случилось?

– Посмотрите! – епископ выставил на обозрение по всей видимости какую-то петицию. – Они требуют предать анафеме церковь экспедиционного корпуса и немедленно выслать вас с планеты.

Отец Фабиан совершенно не казался удивленным или , напуганным, напротив, он даже усмехнулся:

– А что вы подразумеваете под словом «они»?

– Вы зря иронизируете! – возмутился епископ. – Мне жить среди этих людей! Вы просто не представляете себе, насколько это серьезно. – Он взглянул на листок. – Вот, послушайте:

«Дети! Последнее время. И как вы слышали, что придет антихрист, и теперь появилось много антихристов, то мы и познаем из того, что последнее время. Они вышли от нас, но не были наши; ибо, если бы они были наши, то остались бы с нами; но они вышли, и чрез то открылось, что не все наши».

Епископ закончил цитировать, перекрестился непонятно чему и снова уставился на кардинала. Отец Фабиан думал о том, зачем все это доводилось до его сведения, ведь непохоже было, что епископ злорадствует наподобие аббата Грегора, напротив, он вроде бы подтверждал свою лояльность, до которой, правда, кардиналу не было ровным счетом никакого дела. Мысли эти заставили его преосвященство помедлить с ответом:

– Так. Ну что ж. А вот кое-что из третьей главы этого же Соборного послания:

«Не дивитесь, братия мои, если мир ненавидит вас. Мы знаем, что мы перешли из смерти в жизнь, потому что любим братьев; не любящий брата пребывает в смерти. Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца; а вы знаете, что никакой человекоубийца не имеет жизни вечной, в нем пребывающей. Любовь познали мы в том, что Он положил за нас душу Свою: и мы должны полагать души свои за братьев».

– Так что же мне делать? – епископ всплеснул руками.

– Сколько вам лет?

– Сто восемьдесят...

– Ну вот: вы на сто лет меня старше...

– Но я же не знаю, как вы отреагируете на все это...

Его преосвященство едва заметно сделал движение рукой, очевидно, в последнее мгновение сдержав машинальный жест равнодушия:

– Сделайте так, как учил нас Иоанн Богослов все в том же Соборном послании: скажите завтра людям правду, мол, анафеме может предать только Вселенский Папа, и что кардинал, я, то есть, уже покинул вашу планету.

– А в дальнейшем...

– Ради Бога... – кардинал сдержанно зевнул и, перекрестившись, потянулся к кнопке. – Не берите себе в голову, ваше святейшество, ведь пути Господни неисповедимы.

Отец Фабиан погасил экран галофона и вскоре уже спал В эту ночь ему снилась пурга – бесконечная пляска миллиардов снежинок. Будто он стоял один посреди этого неугомонного роя безжизненных кристалликов, воды в кроваво-красной, развевающейся на ветру сутане, и ничего живого, ничего более материального, чем его теле и одежд на нем, не было в аморфной пелене.

* * *

Ступив на борт корабля, отец Фабиан решительно направился в армейские отсеки, сопровождаемый удивленный командором Скорпионом и хмурыми взглядами священник. ков свиты. Как только за мной закрылась перегородка, отделявшая милитаристскую секцию корабля от пассажирской Скорпион схватил меня за локоть:

– В чем дело, Фобос? Ты же вроде тщательно скрывал свои намерения?

Посмотрев в глаза своему товарищу, я виновато вздохнул:

– Не сдержался. Аббат довел меня до точки. Дальше терпеть было невмоготу. Как говорили древние, .

Скорпион погладил себе шею, прошептав что-то вроде: «Давно надо было послать их...» – и повел меня к себе в каюту со словами:

– Положение гораздо серьезней, чем ты полагаешь.

– Ха-ха. Вчера то же самое говорил мне епископ. Наверное, я должен чувствовать себя идиотом.

В каюте командора был порядок. Такое случалось только дважды на моей памяти. Первый раз, когда Скорпион ожидал свою подружку, но поскольку она не оценила подвига своего воздыхателя, мой товарищ зарекся впредь убираться по этому поводу. Второй раз порядок в каюте Скорпиона я наблюдал семь лет назад, когда его должен был посетить генерал, дабы присвоить ему очередное звание. Тогда мне удалось внушить моему коллеге, что начальство может и не понять глубокий философский смысл рабочего беспорядка. Теперь мне предстояло узнать третью причину, которая может заставить Скорпиона навести порядок в собственном жилище.

– Так! – произнес командор, включая монитор. – Население Лебедя 61А составляет два с половиной миллиарда человек на четырех обитаемых планетах. Силы экспедиционного корпуса составляют двести шестьдесят четыре тысячи триста сорок человек.

– И на эту песчинку в людском море, – в задумчивости перебил я Скорпиона, – уходит семь процентов системного бюджета. Армия – есть дорогая необходимость.

– А вся проблема, друг мой Фобос, заключается в том, что мы боле не едины. – Командор посмотрел на меня.– Тут сказывается сильное влияние идеологии небезызвестного нам Вольдемариуса.

Фраза эта заставила меня нахмурить брови:

– Нашего Вола?

– Вот именно. И как всегда он в своем репертуаре: все Рожденные – неблагодарные похотливые гады; да здравствует братство искусственников! Короче говоря, чуть ли не фашистская идеология!

– Ну, это ты хватил, конечно... – поглаживая подбородок, я свободной рукой набрал команду компьютеру, и он выдал текст:

"Группа Фобоса – 180.240 боеединиц, тоннаж-1.727.700".

"Группа Вольдемариуса – 60.075 боеединиц, тоннаж-543.500".

"Группа Марта – 24.025 боеединиц, тоннаж – 96.300".

– Самое противное то, – добавил Скорпион, расшифровывая данные по тоннажу, – что Вол прибрал к рукам все четыре дредноута и один крейсер. Остальное – лишь канонерки обслуживания да десяток-другой корветов.

– То есть он явно готовится не к походу, а скорее всего к длительной осаде. С такими силами можно сдерживать натиск не одну сотню лет.

– У нас, – командор затарабанил по клавиатуре, – у нас настоящий атакующий флот. Смотри: десять крейсеров, два десятка линкоров и полный набор вспомогательных судов. Похоже, с такой флотилией мы можем смело бороздить космос...

– Я смотрю, тут еще и Март подвязался. И что же он исповедует?

Командор воскликнул весьма раздраженным голосом:

– Он вообще рехнулся. Засел на своем крейсере около штаба, и, обласканный напуганными генералами, талдычит, что его подразделения будут придерживаться устава.

– Вероятно, он сделал собственные выводы после заварухи на Россе.

– Он просто предатель! – Скорпион принялся бегать по каюте, размахивая руками. – Он, видите ли, будет выполнять приказы командования. А если ему поручат остановить нас или, кошмар просто, подавить грядущее волнение населения? Неужели его ребятишки способны потопить какой-нибудь мегаполис в крови?

– Ну-ну... – я усадил трясущегося Скорпиона и потрепал его вихры. – У тебя слишком буйная фантазия. Скорее всего, Март умнее всех нас, вместе взятых. Может быть, он нашел формулу сосуществования с настоящими людьми. В любом случае устав запрещает нам исполнять полицейские функции...

– А если объявят мятеж? Его устранение поручат экспедиционному корпусу! И Март пойдет на это! Мы все уже не трясемся, ловя на мушку живого человека.

Между прочим, ты сейчас именно трясешься... А что касается остального, я попрошу тебя: свяжись с Волом и Мартом – пусть они прибудут в пятый мегаполис. У нас есть о чем потолковать.

* * *

Ну вот, опять. Опять не дают мне спокойно почивать.

Уже второй раз за неделю. До пункта назначения остается всего-навсего восемь часов, и кардинал предпочел бы провести их в постели. Но едва меня забрала дремота, как как-то принялся настойчиво звонить. "Ваше преосвященство, – обратился я сам к себе, – опять без вас не могут обойтись", – и врубил монитор, ударив по клавише с нескрываемой досадой. Однако на экране возник вовсе не мой секретарь, а Скорпион, поэтому мне пришлось переменить заранее подготовленное выражение лица. Мой дружок безо всяких там извинений и вводных слов сказал:

– Включаю телевидение пятого мегаполиса. Там вот-вот начнется большой шухер.

Картинка зашлась полосами, но вот командор подключил усилитель, и изображение стало вполне приемлемым для восприятия, разве что слегка двоилось – все предметы сопровождали полупрозрачные тени. Оператор, тем временем, показывал запруженную толпой площадь. Как я догадался, это был прямой репортаж. Народ гудел. Народ был , возбужден, и что мне не понравилось больше всего, в толпе бряцали оружием. Боевики потрясали бластерами, отзываясь победными воплями на призывы выступающего. По всей видимости, съемку проводили с чердака высотного здания. Как бы подтверждая мою догадку, камера отъехала от окна, и я увидел человека, стоящего около застывшего в напряженной позе цербера:

– По подсчетам полиции здесь, на Министерской площади, собрались до четырехсот тысяч человек. Они запрудили все прилегающие улицы, и, на мой взгляд, силы полиции не в состоянии справиться с этой толпой, тем более, что ее костяк составляют вооруженные формирования запрещенной партии исторической справедливости. Полиция не в силах разоружить их, так как кругом полно незащищенных людей. Как такое могло произойти? Почему на улицы вышла десятая часть населения города? Ситуация уже вышла из-под контроля. Уже вовсю слышны призывы штурмовать базу экспедиционного корпуса, что само по себе бредово, ибо бластерами ничего не добьешься. Даже те несколько ракетных установок, непонятно как оказавшиеся у реакционеров, ничего не решат. Куда смотрела мэрия? Почему наши дети должны становиться заложниками кучки безответственных политиков, призывающих людей к настоящему безумию...

Репортер продолжал негодовать, но в его голосе я не услышал ноток истинного сожаления. Все произносимые фразы неслись в эфир только потому, что так требовало руководство. А в душе репортера ощущалась только радость от того, что он оказался в гуще событий.

Камера опять подъехала к окну и до меня стали доноситься крики выступавшего:

– Они сидят там на запасах продовольствия, которых нам хватило бы на год! Они не дают нам ничего, ни одного рабочего места, ни копейки в казну. Наоборот – мы перечисляем им пять процентов бюджета!

Толпа опять заревела, замахала транспарантами и колоритными флагами. Снова в воздух уперлись стволы поднятых в приветствии бластеров, но этот рев потонул в поистине громоподобном голосе:

– Граждане! С вами будет говорить митрополит Валентин!

По толпе пробежало легкое замешательство, и в этот момент камера крупным планом показала какую-то бабу из первых рядов, окружавших трибуну, вероятно, известную одиозную фигуру мегаполиса. Она тыкала пальцем в небо. Она негодовала, показывая на зависшую авиетку, с которой собирался вещать архиерей, и вопила в усилитель, обращаясь, по всей видимости, к экипажу легкой ракетной установки, стоящей неподалеку и красовавшейся намалеванным белой краской крестом на броне:

– Сбить! Немедленно сбить!

Боевики тотчас скрылись в люке, башня взяла на прицел летательный аппарат, но выстрелов не последовало.

– Ой, мамочки, что сейчас будет... – раздался за кадром сдавленный, перемежающийся судорожными всхлипами женский голос.

– Таня, Танечка, ну, успокойся... —.и камера мельком показала, как в глубь здания увели напуганную женщину с наушниками на голове – вероятно, звукооператора.

– Сограждане! Братья и сестры! – пронеслось тем временем над площадью. – В этот час мы стоим на пороге непоправимого...

Но в это время раздался взрыв. Обломки ретрансляционной авиетки рухнули прямо в гущу людей. Истеричные визги и вопли раненых потонули в канонаде. Сверху над площадью кружили полицейские авиетки, засыпая ее слезоточивыми гранатами. Но в их строй врезались другие машины, поливая зарядами все вокруг себя, и вот уже груда обломков сыпалась вниз, калеча уйму обезумевших людей. Что было дальше, я не увидел. Цербер плечом оттолкнул оператора, и комнату стали сотрясать звуки гранатометного огня.

– Опомнитесь, люди! – вопил комментатор уже с настоящим ужасом в голосе, а оператор тем временем, судя по хаотичным кадрам, уже мчался по переходу к лифтам, забыв выключить камеры. Но съемочная группа все же задержалась возле узкого, похожего на бойницу бокового оконца, и из него открылась картина происходящего в прилегающей к площади улочке. Кордон церберов был сметен бегущей и стреляющей куда попало толпой. Однако кибернетические стражи сделали свое дело – их синтетические останки блестели в лужах темной человеческой кровушки, и целая вереница трупов обрамляла растерзанные тела церберов. Какая-то женщина с глубоко разодранной рукой стояла на коленях посреди этого содома и, не обращая внимания на собственную рану, прижимала кулаки к открытому рту и вопила сквозь них. А в толпе бегущих продолжал крутиться совершенно непредсказуемым образом автоматический водомет с уже иссякшей водой, пополняя скрюченные ряды жертв. Наконец, один из боевиков бросил в него гранату, но – вот дурачок-то – с такого близкого расстояния, что сам оказался под градом осколков. С совершенно обалдевшими глазами он опустился на мостовую около дымящегося водомета, и было видно, как душа покидает его тело. А мимо неслись навстречу канонаде испуганные, сумасшедшие и радостно-сосредоточенные люди...

Тут трансляция прервалась, и бледный диктор строгим, но готовым вот-вот сорваться голосом объявила: