Текст книги "Порочный круг"
Автор книги: Дмитрий Сошкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)
Эфи побледнела, выронила прибор и, закрыв лицо руками, выбежала в коридор. Серега тоже выглядел ошарашенным. Он тупо пялился на скорлупу модулятора, бормоча что-то вроде: "Как же это... Как же это..." – но, быстро опомнившись, бросился вслед за Эфи, которая, по-видимому, находилась в состоянии, близком к истерике. Что поделать – редкая женщина остается хладнокровной к стрессовой ситуации. А я вот только спокойно улыбался. Теперь все стало на свои места. Человечество ловко водят за нос неведомые силы, и мне не остается ничего другого – нужно сорвать печати, остановиться я теперь уже не могу.
Не зная зачем, я подобрал остатки модулятора и побрел по коридору с застывшей на губах почти идиотской усмешкой. Меня теперь нисколько не беспокоила ни собственная судьба, ни то, чем это обернется для Сережи и Эфи. Если моих знакомых и запрут в сумасшедший дом, сочтя их рассказы за бредовую идею, то так будет лучше, ведь иначе каково было бы жить остальным, сознавая, что элитарная кучка генералов и толстосумов прикарманила себе мечту человечества – обрести бессмертие – и обманывает остальных, вступив в сговор с Богом, дьяволом или кем там еще, заполучив ключ от души человеческой и пользуясь им в своих интересах.
И я не боюсь писать про это. Если в начале моей повести я еще надеялся, что ее когда-нибудь издадут, то ближе к концу, когда я начинал писать все более и более откровенно, а тем паче после этой главы, я уверен, что все мои старания никогда не будут оценены, ибо сделать их достоянием общественности равносильно самоубийству для власть имущих. А ведь все так хорошо начиналось – обычные мемуары, обычная летопись быта экспедиционного корпуса. Но постепенно я проникся мыслью, что не могу не открыть вам тайны, которая гложет мой разум, доводя меня до границы помешательства. Простите меня за это.
Остаток дня и полночи я провел в бесцельных скитаниях по своему тесному жилищу, то и дело прикладываясь к чашке с кофе, в которую я для крепости подливал коньячку. Я оставался все так же в твердой решимости пойти на рассвете в хранилище матриц бытия, чтобы в конце концов решить загадку воскрешения. А пока я мог только строить всевозможные гипотезы по поводу происходящего, причем, к полуночи мои фантазии приобрели все более грандиозный и пугающий характер. Неожиданно около двух часов я услышал, как кто-то тихо постучал в дверь. На пороге стоял Лопоух – кибер Сережи. Он вел себя осторожно – замер на пороге, медленно поворачивая голову и вращая вверх-вниз локаторами. Догадавшись, что он проверяет наличие следящих устройств, я поторопил его:
– Не думаю, что моя личность кого-нибудь здесь интересует. Ты зачем пришел?
Не ответив, Лопоух протянул мне дискету и поспешно удалился. Я включил компьютер, и по экрану пробежал следующий текст: "Фобос, нами заинтересовалась СБ. Ничего конкретного они не знают, но та швабра – помнишь, инженера по связи с прессой? – она накапала им, что тут шлялся искусственный и что-то выискивал. Я молчал как рыба в воде, а вот Эфи наговорила им кучу лишнего. Боюсь, нам обоим укажут на дверь, да так, что никто никогда не узнает, куда мы делись. Лопоуха не бойся, он конструирован мною и беспрекословно подчинится любому моему приказу. Они не знают этого. Прошу тебя – сматывайся отсюда, так будет лучше всем".
В послании сквозил упрек, мол, все это из-за тебя. Очевидно, как я и ожидал, Серегина авантюрная решимость довольно быстро переросла в панический страх. Но я все так же был равнодушен к тому, что творилось на душе у этого человека. Это чувство безразличия полностью завладело мной, и только тупая решимость не останавливаться, идти до конца пронизывала мою сущность.
Под утро я побрел к хранилищу матриц бытия. Это внушительное кубическое здание стояло особняком от комплекса фабрики – до него было километров пять по истертой в мелкое крошево гусеницами вездеходов дороге. Чем ближе я подходил к мрачному кубу, тем более спокойным был ход моих мыслей. Во мне оформлялась непоколебимая уверенность, что я поступаю правильно. Уже на пороге входного шлюза дорогу мне преградил выросший словно из-под реголита стрелок:
– Постовой Чанг! – произнес он хриплым от долгого молчания голосом. – Предъявите пропуск!
Я долго испытующе смотрел на это существо, и когда Чанг уже не знал, как вести себя дальше – он отошел назад и снял предохранитель бластера – я заговорил:
– Знаешь, дружок, далеко отсюда сотни твоих собратьев погибают во имя людей...
– Мне запрещено разговаривать... Стойте, или я буду стрелять!
– Кто дал тебе такой приказ? Настоящие люди? А кто они тебе? Почему ты слепо подчиняешься их приказам? Посмотри на меня: я боевой командир, я прошел через десятки сражений. Так чей приказ ты выполнишь: штабного офицера, который никогда не держал на руках тела окровавленного товарища, или боевого командира, знающего почем фунт лиха?
– Но мистер... – совершенно растерянным голосом протестовал постовой, но я уже был около него, и, положив ладонь на узкое плечо мальчишки, промолвил:
– Не упрямься, малыш, отведи меня к своему командиру.
* * *
Смущенный Чанг повел меня к своему командиру. Миновав пост автоматического контроля, мы остановились перед встревоженной мулаткой, которая поспешно вышла навстречу из бокового помещения. Она держала наизготовку бластер и настороженно поинтересовалась, сделав жест невидимому отсюда киберу:
– Чанг, что это за человек?
Провожатый опять виновато взглянул в мою сторону и как бы извиняясь промямлил:
– Господин лейтенант, он так настаивал, что я не смел... К тому же говорит, что нам грозит большая опасность...
Офицерша более пристально посмотрела на меня:
– В самом деле? – Она махнула ладонью. – Чанг, можете идти.
– Есть, миссис.
Меня пригласили в караульную. Лейтенант спросила мои, данные и узнав, что я занимаю весомое положение в табели рангов, перешла на более дипломатичный тон:
– Так что же вы собираетесь сообщить нам? Что за опасность?
Я сидел напротив нее за столиком из желтого пластика и чисто интуитивно ощущал, что стоящий сзади кибер держит под прицелом мой затылок. В таких ситуациях лучше не делать резких движений. Я улыбнулся:
– Видите ли, это лишь уловка, чтобы проникнуть сюда. Никакой опасности нет... – Я заметил, что лейтенант напряглась, собираясь высказать свою точку зрения по этому поводу, и опередил: – Не стоит сразу перебивать. Послушайте-ка одну историю...
Моей собеседнице, вероятно, надоели часы одиночного дежурства, и, кроме того, под прикрытием кибера она могла расслабиться, поэтому страдальчески вздохнула:
– Ну так и быть: только побыстрее и, пожалуйста, покиньте нашу территорию.
Вот уже сто лет минуло с тех пор, как люди наложили: мораторий на освоение недр Луны. Странный, не правда ли, запрет? Казалось, что тут такого – черпать ресурсы этого мертвого мира? Стоп. Вот тут-то вы и ошибаетесь: эта обитель вовсе не безжизненна. Чудные, бестелесные и непознанные существа населяют ее. Они живут по другим законам, их логика несимметрична нашей, но мы столкнулись друг с другом и не могли игнорировать факт сосуществования. Это все, что я знаю...
Есть, как пить дать, есть некий договор, но его суть остается за семью печатями. Впрочем, на момент сделки первые три мы уже сняли. Люди оседлали белого коня и как победоносцы вышли на простор вселенной. Рыжий конь тоже покорился нам: нет больше кровопролитных братоубийственных войн. И хотя иногда он и взбрыкнет всплесками мелких и глупых междоусобиц, но угроза тотального конфликта перешла в сферу фантастики. Вороной же конь прочно запряжен в повозке человечества с незапамятных времен. Все имеет стоимость. Все, что материально, покупается и продается. А недавно и четвертый, самый дикий и злобный конь перестал быть вольным и уже бегает в загоне. Нет, он еще не под седлом, но с уздечкой – абсолютного физического бессмертия нет, но есть матрицы бытия, есть воскресшие из мертвых. И заметьте, заметьте – это самое главное – первый, вернувшийся из края вечной тени, появился ровно через пять лет после моратория. Это срок, как раз необходимый для восстановления тела. Связаны ли данные события? Вот что я хочу знать. Что за договор связывает фабрику и селенитов? Я хочу видеть матрицы бытия. Покажите мне ваше святилище!"
Я встал из-за стола. Мулатка в оцепенении проводила меня взглядом, но тут же опомнилась:
– Назад! Не двигаться, а не то я прикажу...
– Гопкинс! – раздалось из скрытого динамика. – Лейтенант Гопкинс! Проводите этого мистера ко мне.
Мадам опустила оружие:
– Есть, господин полковник! Но напомню, что это– вразрез уставу.
– Предоставьте решать мне: что положено, а что запрещено. Мистер Фобос, извольте телепортироваться в мой офис.
Я подчинился и уже встал было одной ногой в рамку, но тут же отпрянул:
– Ха! Это самый безболезненный способ убрать свидетеля. Я исчезну, сигнала о гибели не будет, меня не воскресят...– Паузу никто не прервал. – Интересно, и многих вы отправили в такое путешествие? Со мной, по крайней мере, не выйдет. С такой ситуацией я знаком.
Мулатка испуганно шарила по моему телу прицелом, но я не понимал, чего она боится. Полковник-вещатель тоже что-то не отзывался. Наконец, его голос приказал:
– Вот что, Гопкинс, придется послать с ним кибера. Черт подери, и прекратите попытки убить его. Я же вижу, что вы в полном недоумении все нажимаете и нажимаете на курок, как только мистер Фобос поворачивается спиной. Это глупо по двум причинам: во-первых, – его могут снова воскресить; во-вторых, – этот парень на крючке у фанатика из ордена открытых контактов, и находится под защитой высокопоставленного.
Кибер показывал мне дорогу, и я послушно брел за ним, пытаясь собрать вместе все части головоломки: "Орден открытых контактов – хм, в первый раз слышу. Да еще "он на крючке"... Так. С кем это я, интересно, откровенничал в последнее время? Марс исключается – тамошние обитатели, по крайней мере, те, с которыми мне посчастливилось беседовать, не тянут на высокопоставленных... Е-мое! Отец Петр? Или мистер Рай? Уже теплее... А может внеземная Диана Леди? – И тут в моей голове разорвалось, и сердце будто провалилось в живот: – Как же я забыл? Господи, тривиально, ведь по дороге сюда я только и думал, что о селените, с которым встретился в самом начале нашей эпопеи".
Сказать по-честному, тот диалог до сегодняшнего дня я все еще считал наваждением, и только откровения Иоанна подтолкнули меня пойти на фабрику регенерации. Я чувствовал некий смысл в этих мифологических печатях и пророчествах, но не думал, что все подтвердится настолько просто. "Значит, веретеновидный селенит оказался неким высокопоставленным вельможей в своем мире и даже более того – заделался в мои ангелы-хранители".
Робот-проводник замер около серой овальной двери, охраняемой его собратом, и через несколько мгновений протянул руку вперед, скрипучим голосом предлагая мне войти. Не знаю, читали ли вы когда-нибудь детские сказки Свенсена, но чувство, которое я ощутил, шагнув из мрачного коридора в сверкающий офис полковника, похоже на то, что испытывал деревенский пастушок Иванко, попав в царство феи Валентины. Сам владелец этого великолепия оказался располневшим старичком с морщинками озабоченности на челе. Завидев меня, он покачал головой и запричитал:
– Ай-яй-яй, молодой человек, как же вас угораздило попасть в такую историю. Вы хотите знать правду – извольте.
И старичок поведал:
– На белом свете живут вещи, которые надо принимать как должное. Прошу вас и мое повествование расценить как нечто подобное.
Люди гордятся своей независимостью. Они любят подчеркивать, что подчиняются только своей воле. Увы, вынужден вас разочаровать: иногда нами тоже понукают. А самое интересное – это делают настолько искусно, что человек считает, будто он сам желает этого... Я вижу, вы готовы возразить? Ну, не стоит, право, не стоит. Я же прекрасно читаю ваши переживания. Да, вы абсолютно правы – селениты являются высшим разумом, и мы контролируемы ими. Вернее сказать – побудительно управляемы. Разумеется – это случается лишь временами. Данные существа не ставят задачу подчинить нас своей воле, так как не видят смысла в данном хлопотном занятии...
Ах, ладно – не буду дальше трогать эту тему – не в ней суть. Я надеюсь, вы сами домыслите остальное? Ну вот и хорошо. А теперь поговорим о вас. Скажите мне откровенно: что вы придумали? Что за идеи посетили ваш разум?
Он выслушал мою гипотезу о хроносе и в задумчивости опустился в кресло.
– Вы амбициозный человек? – спросил он после пары минут молчания. – Нет? – Он засмеялся. – Ну понятно, понятно: когда как. Так вот, давайте-ка придержим ваши мысли при себе. Выделились с кем-нибудь своими соображениями? Эх, зря, зря... Ну, да тут ничего уже не поделаешь... Если быть откровенным, а вы мне симпатичны, то я не должен выпускать вас отсюда живым. Да-да, молодой человек, интересы цивилизации превыше всего. Но парадокс – селениты сами желают раскрытия своей тайны. Там, я имею в виду их мир, в последнее пространство происходят большие перемены... Что? Вот именно: селениты – обитатели хроноса, они лишь гости в нашем измерении.
Старичок опять встал, взял меня за руку и повел к выходу:
– Вы хотели видеть матрицы небытия? Ха-ха-ха! Вот забавно! Не обижайтесь, не обижайтесь, посудите сами: как можно показать то, чего нет. Компьютер – тот да, действительно подбирает кандидатов на воскрешение, согласно общей потребности. Тела растят в стеклянных саркофагах из клеток настоящей человеческой плоти. А вот матрицы бытия, или частички души, по-вашему, нам поставляют селениты. Мы знаем только некоторые технические условия процесса и все. Остальное – дело их рук, или что там у них имеется.
Полковник опять развеселился, стоя на пороге своих апартаментов (киберы застыли по стойке "смирно"):
– Посудите сами, опять же, молодой человек: стали бы мы охранять как зеницу ока нечто существующее? Это же нонсенс: гораздо проще привести толпу журналистов и рассказать все. Любопытство в наше время быстро исчезает и можно работать спокойно. А вот если нечего показывать – тут уж секретность должна быть на высшем уровне...
Ну что, не сильно ли я вас разочаровал? Прощайте... – Он потряс мне руку. – Вы можете описать все. – Полковник погрозил пальцем. – Знаю я вас, любите строчить мемуарные книжонки на досуге. На здоровье, на здоровье, но учтите: место и имена изменить, смысловую канву – оставить. Всякие там гиперболы и метафоры пусть будут целиком на вашей совести.
Ах, еще чуть не забыл, книга ваша выйдет за тысячелетие до нашей встречи. Это гарантия, что ее забудут. Если вам интересно, поищите в библиотеке: авось и сыщется, хотя сомневаюсь, сомневаюсь.
Старичок вдруг замолк и махнул рукой:
– Эх, была не была. Я проведу вас в хронос. Все одно вы мало что поймете, но, по крайней мере, ощутите, насколько три жизни мы далеки от селенитов.
Меня сопроводили в пирамидальный зал и усадили на возвышение в его центре. Я чувствовал, что сейчас окажусь в том вихре нежнейших оттенков, в какой попал только один раз – когда говорил с веретеном. Однако теперь золотистые искорки становились все гуще и гуще. В отдалении был слышен гул миллиардов голосов, миллиардов бьющихся сердец. Я глубже опускался в это зарево и вдруг... "Увидел под жертвенником души убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое они имели. И возопили они громким голосом, говоря: доколе, владыка святый и истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу? И даны были каждому из них одежды белые, и сказано им, чтобы они успокоились еще на малое время, пока и сотрудники их и братья их, которые будут убиты, как и они, дополнят число".
Мое сознание вдруг вырвалось из этого тумана, и я оказался на самой окраине обитаемого мира. Я видел сражения, где мальчишки гибли от метких выстрелов вражеских орудий, и все новые и новые лики сливались с толпой томящихся в ожидании чуда. Не все хотели покидать светлый мир хроноса, но жестокая сила опять возвращала душу в тело, ибо шла война, ибо упала пятая печать, ибо вострубил пятый ангел. Ибо "из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы. И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих". Новые жертвы пополняли ряды, но вскоре опять приходили в материальный мир, чтобы вновь оказаться в горниле огненной карусели. "Зачем!? – кричало все в моей душе. – Остановитесь! Прервите эту безумную пляску!" И тут я осознал, что мы лишь марионетки в играх и противоборстве высших сил, которым наплевать на наши страдания, они могут заставить нас еще и еще раз пройти сквозь ужас. И "в те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них...".
* * *
Чем заканчивается огромное число повествований? Конечно же, вечерней зарей. Облюбованная писателями картина: двое на фоне заходящего светила клянутся друг другу в верности или объясняются в любви. Каноничность данной сцены позволяет вызвать у читателя прилив сентиментальности, так как всем доступна трогательность заката, подразумевающего, под собой неизбежность смерти и рождения новой жизни – этого извечного круговорота бытия. Не смею отступать от данной традиции.
Итак. Я набираю на моем персонале сумбурный текст, глядя на садящееся за горизонт солнце. Земля лениво поворачивает ласкающим лучам светила свое западное полушарие.
Буквально два часа назад громыхала тропическая гроза, сотрясая наш островок до основания. Потоки теплой воды бились в стекла, и кокосовые пальмы аплодировали им, хлопая глянцевыми мокрыми и набухшими листьями. Но вот иссякла небесная влага, и на песчаный пляж выбежала ватага мальчишек. Я смотрел на них с веранды. Сзади подошел Скорпион.
– Что, считаешь, сколько осталось? – спросил он, усаживаясь рядом. – Как обычно, потери семьдесят процентов.
– Да, – тихо вздохнул я, – ты прав. В этом мире все обычно. Даже жизнь человека...
– Нудизм! – Канонерщик безнадежно махнул рукой. – В смысле нудные речи.
Он потянулся, встав с кресла, перепрыгнул через перила и врезался в толпу купальщиков.
По полосе прибоя бегали боком крабы, одуревшие от пресной воды и неожиданного нашествия людей. Вот один из стрелков закричал – членистоногое ущипнуло его за палец ноги. Около меня раздался смешок. Я повернул голову и увидел Жана. Он улыбнулся мне и показал полный садок рыбы:
– Смотри, как клюет.
Я кивнул. Мальчик взял меня за руку:
– Давай мы пойдем ее жарить, как тогда, в Белоруссии, помнишь?
Мои пальцы потрепали его ушко:
– Хорошо, если ты этого хочешь...
Вот мы и сидим теперь на берегу засыпающей лагуны. Рыба давно уже съедена, костер наполнился багровыми углями, и приятная их теплота едва ласкает лицо. Жан положил мне голову на колени. Я запустил пальцы в его шевелюру. Мне хотелось сказать ему что-то приятное, но не решался нарушить тишину.
– Как ты думаешь, – неожиданно спросил Жан, – наша война когда-нибудь кончится?
– Конечно. – А сам подумал: "Навряд ли... Ведь что удерживало людей от крупных войн более пяти веков? Конечно же, страх потерять жизнь. Существование каждого индивидуума стало настолько насыщенным и безбедным, настолько переплелись судьбы разных народов, что воевать способны только банды отщепенцев да безнадежно одичавшие народы, вроде ортодоксальных мусульман Барнада. Люди вступили в новую эпоху – положен конец братоубийству, и настала эра битв между цивилизациями. Пока еще конфликт с жителями Плеяд не принял характер глобальной войны. Но она грядет, ибо людей ничто не сдерживает. Они наштамповали армию искусственных солдатиков и надеются с их помощью покорить вселенную..."!
– Ты почему замолчал? – спросил меня Жан, заглядывая в мои глаза.
– Да так, задумался... – и погладил его ладонью по щеке.
– Я тоже иногда задумываюсь.
– И над чем же, интересно?
– Почему наш мир устроен не так, как мне хотелось бы?
– То есть?
– Ну, чтобы все были счастливы и каждый жил, как хотел.
– Эх, малыш, многие пытались сделать людей счастливыми, но, видимо, это пустое занятие.
– Почему?
Я засмеялся:
– Вот нашелся на мою голову почемучка. Знаешь, кого ты мне напоминаешь сейчас? Героя одной старой-старой сказки, которую написал военный летчик.
– Он погиб?
– Говорят, да.
– Вот видишь: все истории кончаются печально... Расскажи мне о нем.
– Слушай.
В голубое, в голубое он ушел, как в море. Он растаял в бесконечной синеве. Но на маленькой планете, что затеряна в столетьях, ждет мальчишка со звездой наедине, Он, увы, не вышел ростом, понимал все слишком просто по большой наивности своей. Потому один на свете, на нехоженой планете, что не смог принять он черствости людей.
А в большом и умном мире дважды два всегда четыре, и известно наперед, что нам грядет. Самолет под облаками – тот же брошенный ввысь камень, он когда-нибудь на землю упадет.
"Не убий, будь милосердным" – так прожить хотел наверно, но жестокий мир опять родил войну... Не нашли его обломков, и седеющим ребенком он ушел от нас в святую синеву...
Привлеченные поднятой штормом живностью, к берегу вернулись дельфины. Они нешумно плескались у кромки рифа.
– Смотрите! – протянул руку Жан.
– Я вижу, вижу.
Минут двадцать я созерцал игры обитателей океана, пока солнце совсем не скрылось за горизонтом. Теперь только жарко тлеющие головешки костра давали Дрожащий, тусклый свет.
Жан заснул. И во сне он вновь стал серьезным, вероятно, опять очутившись в своем последнем бою. Я долго и пристально глядел на него, и мои глаза наполнялись слезами. Я перевел взор на небо. "Если есть там некто и над нами, и над селенитами, и над всеми-всеми ныне живущими и жившими перед людьми, то зачем ему сталкивать нас? Неужели он получает удовольствие от этого театра гладиаторов?"
– Эй, ты – тихо воззвал я к россыпи звезд, – доколе будешь испытывать плоть и души наши?
И усмехнулся сам себе. Заведомо ясно, что мне никто не ответит, только Жан дернулся во сне.
– Не хочешь отвечать – не надо. – Я засунул руку в карман. – Ведь за тебя уже однажды ответили. – И раскрыл на заложенном месте книгу, доставшуюся мне как напоминание об Арике:
"Я преследую врагов моих и настигаю их, и не возвращаюсь, доколе не истреблю их. Поражаю их, и они не могут встать; падают под ноги мои. Ибо ты препоясал меня силою для войны и низложил под ноги мои восставших на меня; ты обратил ко мне тыл врагов моих, и я истребляю ненавидящих меня; они вопиют, но нет спасающего; ко Господу – но он не внемлет им".
Все верно. Нам не на кого надеяться. Значит, завтра опять я отправлюсь в Туров. Опять пойду ловить сазанов на Припять и между делом вербовать новых безумцев. Кто знает, сколько раз это повторится. Ведь мы несемся по кругу, который порочен изначально.
ЭПИЛОГ
На помятом, последнем листочке я пишу эти лишние строчки из сомненья: сумел ли расчувствовать дам мой печальный, правдивый роман.
Улетают слова, но как хочется мне, чтобы кто-то услышал их в тягостной мгле, у последней черты кто-то вспомнил о том, что он где-то читал – есть бессмертья закон: приходя-уходя, погибая и вновь воскрешаясь, вам тотчас дадут плоть и кровь чьи-то мысли, стихи, чей-то тихий рассказ, чей-то плач пробудит из забвения вас.
Ну и что ж – пусть проходят хоть сорок веков, знайте, что упадут цепи смертных оков и случайно вас снова втолкнет в этот мир чей-то голос, ушедший в надир.
Значит, надо терпеть и безропотно ждать, когда снова вы сможете голос подать, когда снова опустите в травы ступни и вернетесь вы призраком в лунные дни.
Вот и все. Я иссяк, да и вас уж Морфей тихо за руку водит средь прошлых теней. Вы заснули, книжонку на пол уронив, позабыв о сюжете... Почти позабыв...
ЧАСТЬ II
ПОСЛЕДНИЙ ДОВОД
ОТ АВТОРА
Их всегда не понимали. Их часто преследовали. Их попрекали тем, что они живут не так, как другие. Нет, они были не сектанты, не преступники. Они придерживались самых прогрессивных взглядов, но считали пагубным проповедничество. Они просто отстаивали свою свободу. Свободу быть не такими. Они не могли бы выжить, не оградив себя стеной от остального мира. Но самое интересное то, что в той стене были ворота – желающие могли прийти и остаться с ними – но страх свободы слишком силен. Лишь единицы последовали их призыву: пройти жизнь по целине, проложить новую тропку, пусть даже к краю пропасти...
Пусть Господь покарает меня,
Только я остался свободен.
В ожидании судного дня
Проповедники бродят в народе.
Они знают Писания текст.
Они учат любви и смиренью.
Но на плечи взвалив тяжкий крест,
Не удастся найти облегченье.
Я свободен, свободен творить,
И порокам ночным предаваться.
Я свободен, свободен любить,
Ненавидеть и просто смеяться.
Я свободен от ветхих канонов,
И от древних, замученных слов.
Да, мне нравится речь богословов,
Но не нравится тяжесть крестов.
Вы считаете чудом прозрение,
Вы теперь отреклися от прошлого.
Но со времени грехопадения
В мире все-таки было хорошее.
Я свободен предаться порочному,
Или доброе сделать пытаться.
Пусть в душе моей есть червоточина —
Я свободен с душою расстаться.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Покайтесь в грехе первородном! Так искренне, так благородно! Ведь с чувством неясной вины мы были на свет рождены.
Коль сказано в Ветхом Завете, что мы – нехорошие дети, что нас так легко соблазнить, зачем тогда было творить?
Но есть одно право отцовства – отречься от злого потомства. Изгнать нечестивых из рая, себя от грехов ограждая.
Но кажется мне, что мы сами порвали тогда с небесами, узнавши от честного змия, мол, есть еще игры иные.
И маемся мы бесконечно. И дохнем от боли сердечной. Грешим и мечтаем о рае, в который с грехом не пускают.
«Славлю Тебя, потому что я дивно устроен. Дивны дела твои, и душа моя вполне сознает эго. Не покрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне, образуем был во глубине утробы. Зародыш мой видели очи Твои; в Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них еще не было».
Псалтырь, Псалом138: 14-15.
Отцу Фабиану не нравился красный цвет. Вернее, тот несомненный кровавый оттенок, в который была окрашена сутана кардинала. Платье это висело перед ним на плечиках в вещевой нише каюты и сверкало искорками отраженного света галогеновой лампы. Именно из-за столь странного предубеждения отец Фабиан не часто облачался в этот безразмерный балахон, хотя правила этикета требовали только такой формы одежды. Вселенский Папа не раз отчитывал его за это перед сотней других кардиналов, непременно напоминая и о бластере, который отец Фабиан всегда носил в специальной складке сутаны. Он не мог отказаться от оружия. Бластер был частью его организма. Так было с самого рождения. Ведь всего пять лет назад он был не кардиналом экспедиционного корпуса, а старшим офицером на крейсере – тогда его звали командором Фобосом. В принципе, должности эти были равнозначными, и когда создавали новую епархию – христианскую церковь экспедиционного корпуса (дабы упорядочить религиозный бум в армии), – такое назначение не было неожиданностью для Фобоса, известного своими вдохновенными проповедями. Он просто переменил мрачноватое имя на более благозвучное.
Надо сказать, что отец Фабиан не был набожным человеком, вернее, он верил в Бога по-своему. Кардинал экспедиционного корпуса не утруждал себя постами и ежедневными молитвами. Однако в нем было то, что с лихвой компенсировало эти пороки. Будучи рожденным как мальчик для битья, отец Фабиан с младенчества мог без затруднения говорить стихами, а это придавало его проповедям неподражаемый мистический оттенок.
Вздохнув, отец Фабиан скинул свою будничную одежду и сделал шаг в сторону ниши с сутаной, но задержался у большого зеркала, осматривая себя. Кардинал был молод: физиологически ему минул двадцать первый год, но это только функциональное состояние его организма. Вот уже восьмой десяток лет отец Фабиан существовал на этом свете, и страшно было подумать, сколько десятилетий еще впереди. Он будет жить долго. Очень долго. Может быть, даже пятьсот лет. Если, конечно, ему позволят такую роскошь. Последняя мысль заставила кардинала улыбнуться, и он принялся играть внушительными, подозрительно рельефными мускулами, делая плавные движения на манер восточных единоборств. Наконец, отец Фабиан облачился в кровавый наряд, подобающий его сану, последний раз оглядел каюту, убеждаясь, что ничего важного не забыто, и вышел в коридор, набрав на замке новый шифр. Подождав, пока загорится маленький зеленый светодиод, означавший, что дверь действительно закрылась, кардинал пошел в сторону лифта, ступая по мягкому, шумопоглощающему покрытию, машинально похлопывая себя по бедру, где в складках сутаны был спрятан бластер.
В кают-компании, переоборудованной по случаю в походную часовенку, отца Фабиана уже ожидали его сопровождающие. Кивнув им, кардинал принялся служить обедню. Мысли его при этом совершенно не касались произносимого, а витали скорее в туманном клерикальном эфире. Отец Фабиан вспоминал свой последний разговор со Вселенским Папой. Глава католической церкви был тогда явно не в духе. Отец Фабиан догадывался, в чем тут дело. Всего за день до назначенной встречи закончился конгресс христианских церквей, на котором, по злорадным слухам, Вселенский Папа опять сцепился со Вселенским Патриархом. Окружающие давно смотрели на эти конфликты через призму тривиальной неприязни стариков друг к другу. Вселенский Папа был неумолим, если дело касалось нарушений целебата, поскольку был женоненавистником, то есть, опять же по крамольным слухам, симпатизировал невинной голубизне. Именно на последний момент нет-нет да намекал Вселенский Патриарх, провозглашая истинную святость только ортодоксальной церкви. Отцу Фабиану на той встрече было предложено возглавить католическую святую миссию в систему 61 Лебедя. Кардинал поинтересовался было у Вселенского Папы, с какой целью организовывается этот вояж, но в ответ получил только устный ворох цитат из Нового Завета, произнесенных капризным старческим голосом главы церкви. Сейчас, по истечении недели полета, отцу Фабиану казалось, что он просто мешал каким-то неведомым силам, находясь возле командования экспедиционного корпуса на Земле. Кардинал, правда, совершенно не знал, что именно замышляется во время его отсутствия, но нутром чувствовал неладное. Еще будучи командором Фобосом, он крепко усвоил: пакости творятся именно тогда, когда потенциальные противники усланы за несколько парсеков. Время балов, благородных поединков и свободных дискуссий сменилось эпохой закулисных интриг с труднопредсказуемым концом, ибо ни один человеческий мозг, ни один архисложный компьютер не может предугадать реакцию на происходящее населения окраин, все время настроенных на суверенизацию...
