Текст книги "Порочный круг"

Кроме абстрактных научных дискуссий, в работу конференции то и дело вмешивались военные – представители экспедиционного корпуса. Их интересовали вполне конкретные вещи: траектория движения монополя (тут один из физиков ехидно подметил, что это еще спорный вопрос – относительно траектории – быть может, дефект вакуума неподвижен с точки зрения пространства и времени); далее, физические аспекты хрональной маскировки в поле дефекта вакуума и, наконец, перспективы технологии монопольной телепортации. Под натиском служак президиуму пришлось в ультимативной форме заявить, что это только научно-теоретическая конференция и технические вопросы сейчас не так важны. Особенно возмущался Караян:

– Гаспада! Гаспада! – чуть ли не фальцетом, нарочито акая, взывал он к военной ложе. – Ваши проблемы мы обсудим позже, а в данный момент мы намерены беседовать исключительно в рамках математических формул!

Офицеры обиделись, забубнили и зашелестели бумагами в занимаемой ими четверти зала, но, в конце концов, угомонились. После шестого доклада объявили перерыв, и я с общим потоком людей засеменил к выходу. Все занимательное для меня закончилось, теперь можно было прогуляться в направлении ресторана.

Усевшись за тубу, которая выбрасывала из своего нутра тарелки с едой, я заказал легкий обед и принялся разглядывать примостившегося тем временем рядом человечка. Сосед был сухопарым, пожилым, со всклоченными седыми волосами, уже изрядно поредевшими от лба к макушке, печальными голубыми глазами и красивыми чертами лица. Он тоже оторвал взгляд от бутылки бургундского и слегка приветливо улыбнулся мне:

– Куда путь держите, мон амиго?

Спокойно продолжая ковырять вилкой в спагетти, я ответил, избегая прямого взгляда:

– На Парадис, за новым кораблем.

– А я только что оттуда... – Незнакомец досадно брякнул заостренной палочкой по тарелке с закуской, кружками прозрачной салями. – Плохое место для шоу-бизнеса, одни убытки. Понимаете ли, мон амиго, невозможно смешить людей, в лексиконе которых даже нет такого слова, как "дурачиться". Они не понимают шуток и лишены толики фантазии.

– Прямо-таки уж и лишены?

– Ха! Вы не верите? Да знаете ли вы, какой девиз начертан на гербе их планеты? Если переводить на нормальный английский, он звучит примерно "отдохнем все вместе на том свете!"

С этими словами незнакомец дал мне прочесть проспект "Парадис – это планета-рай!" Он был отпечатан в сугубо канцелярской форме, что никак ни клеилось с крикливым названием. Лишь в конце жирным шрифтом была помещена своеобразная реклама:

"Если вы жаждете труда в поте лица своего, чтобы на небесах вам воздалось за все... Если вы покорны аки агнец божий... Ежели вы готовы отдать всего себя работе в надежде на благо господне...

Пожалуйте на Парадис – вы обретете здесь истинную веру и жизнь, достойную благочестивого христьянина. Помни! Только праведнику открыта дорога в царство божие!"

"Ничего себе, – подумал я, – ни дать, ни взять – настоящая индульгенция. Не хватает только подписи папы римского..."

Однако разговор дальше не состоялся, так как мое внимание переключилось на шумную толпу вакуумистов, которая устремилась к отдельному столу, чтобы в дружеской обстановке неофициально обсудить итоги своей научно-теоретической посиделки. Ради интереса я сосчитал поголовье физической элиты – тридцать семь человек. Немного погодя я решил и сам присоединиться к ним, так как заметил, что какой-то лейтенант, сидящий около госпожи Удеманс, показывает ей пальцем на меня, наверняка говоря, мол, это тот самый искусственный, который находился около самого жерла монополя. Главнокомандующая армии вакуумистов при ближайшем рассмотрении оказалась мировой старушенцией. Она вовсе не кичилась своими титулами, стараясь показать разделявшую нас дистанцию, ас сочувствием слушала мой рассказ, иногда качая головой и повторяя: "Бедные-бедные солдатики..." Я не опасался, что это посчитают за нарушение запрета на интервью, поскольку был уверен, что все останется между нами. Вскоре я закончил монолог: госпожа Удеманс увлеклась дискуссией с улыбающимся человеком азиатской внешности, и я принялся оглядываться по сторонам – кто чем занимается.

Через два человека слева от меня Жижка пилил полковника экспедиционного корпуса, положив правую руку на спинку стула и сидя в пол оборота к военному, который, судя по выражению лица, и хотел бы отвязаться от собеседника, но не решался, боясь его оскорбить. Жижка, казалось, не замечал этого и все сетовал на то, что флот зажал данные черного ящика канонерки Скорпиона, которые могли бы помочь ученым, а те, в свою очередь, помогли бы армейским спецам. Полковник мычал в ответ что-то не очень вразумительное.

Тут в наш регион стола вторгся слегка захмелевший "гаспадин" Караян.

– Коллеги! – торжественно произнес он, сделав широкий жест бокалом шампанского с опасно плескавшимся содержимым. – Кто из вас знает, чем отличаются внутрисистемные вакуумисты от внесистемных?

Все дружно замотали головами, дескать, понятие не имеем, но улыбки на некоторых лицах говорили о том, что кое-кто уже слышал эту байку.

– Однажды, в студеную зимнюю пору, – начал Караян голосом указателя былин, – решили собраться вакуумисты, скажем, Сириуса и пригласить на свой конгресс коллег. Конечно, билеты и жилье за счет участников. (Приглушенный смех). Внесистемные вакуумисты понегодовали, поворчали и пошли каждый себе покупать по билету. Системные же их сотоварищи пошушукались и купили один билет на всех. Когда же стюардесса пошла проверять билеты, все системные вакуумисты забились в одну каюту, и один из них крикнул через дверь: "Одну минутку! Я переодеваюсь! Прокомпостируйте пока мою карточку". – И сунул билет в щель двери. Стюардесса, естественно, не стала ломиться в каюту – ей наплевать на зайцев и пошла проверять себе дальше. На обратном пути внесистемные вакуумисты решили тоже проделать такую штуку и в ответ на стук в дверь один из них заявил, что раздет и сунул билет в слегка приоткрытую створку. Его коллеги тем временем потирали руки и улыбались. Бедные! Они и не ведали, что отдали билет не стюардессе, а одному из системных вакуумистов, которые вообще не оплатили обратную дорогу. Этот хитрец тут же побежал в другую каюту, где и заперся с сотоварищами в ожидании настоящей проверки.

В общий хохот примешался назойливый писк. Я не сразу сообразил, что это голос моего личного телефона. Мысленно чертыхнувшись, я извлек из кармана пластинку и нажал кнопку приема.

– Мистер Фобос! – раздраженный женский голос.– Сколько можно вас вызывать?! Через тринадцать минут вы должны быть на борту нашего планетолета. Учтите: мы ждать вас специально не будем! Старт-площадка три. Конец связи.

* * *

Планетолет домчал нас до цели всего за три дня – приличная скорость для такого типа судов. Все это время я увлечением читал фантастику Марка Лемье. Сюжетик повести меня захватил: автор утверждает, что при путешествии в область черной дыры космонавты получают возможность перемещаться во времени, а сама черная дыра – это своеобразные ворота в антимир, где представления о времени и пространстве с нашей точки зрения перевернуты. Идея писателя удивительно Перекликалась с моими недавними мыслями и прочно засела в моем мозгу. Мне казалось, что необходим последний толчок, чтобы переступить смутно ощущаемую грань, понять нечто принципиально важное. Но чего-то не хватало. Вроде в книге есть и оригинальность места действия – автор отправляет нас к светилу в созвездии Лисички – и язык героев выразителен и ярок, да и сами персонажи кажутся живыми людьми, но... Все-таки Лемье боится излишней откровенности и на бумаге отражает лишь малую толику своих фантазий. Жаль. Мне нравятся безумные идеи.

Как раз, когда я добрался до эпилога, по отсекам объявили, что через десять минут мы совершим посадку на Парадисе. Упаковка вещей заняла у меня мало времени, и я первый вышел к переходному шлюзу.

Лакированный таможенник настойчиво, но деликатно вывернул наизнанку содержимое моего чемоданчика и, убедившись, что нет ничего запрещенного, посмотрел несколько мгновений мне в глаза и спросил:

– Вы, конечно, приехали к нам, чтобы поработать?

– Вовсе нет. Я солдат экспедиционного корпуса.

– А... вот оно что...

Таможенник переменился в лице. Исчезла деликатность, осталась только настойчивость. Он решительно отодвинул мои шмотки в сторону, дескать, укладывай их сам. Я не особо удивился такой метаморфозе в поведении, сложил вещи обратно в тару и направился к автоматическому турникету, где меня уже ожидал Скорпион, зевающий и с красными глазами. Он пожал мне руку, вновь зевнул, чуть не вывихнув себе челюсти, и промолвил:

– Поехали до дому.

* * *

Опять мы оказались в каком-то подземелье. Везде люди патологически стремятся зарыться в глубь недр. Эта планета не была исключением. И здесь промышленные выработки-туннели постепенно превращались в жилые районы. Уставши от многочисленных поворотов и однообразного мелькания практически ничем не украшенных каменных лабиринтов, по при-ходу в наш номер гостиницы, я не раздеваясь упал на ближайшую койку и заснул, резонно полагая, что дела подождут, ведь, как известно, утро вечера мудренее...

* * *

Держу пари, вы никогда не угадаете, что поразило меня на Парадисе больше всего. Люди. Именно местное, коренное, чернокожее население. Если человечество создало нас для войны, то негры были созданы божеством для работы. Конечно, они тоже могут бить баклуши и откровенно тунеядничать, но ежели представить образ измученного работой человека, то вид потного чернокожего с узловатыми руками – самый подходящий. Может быть, это связано с особой выразительностью усталых глаз, которые контрастируют с шоколадным цветом лица. Впрочем, что я говорю, в глазах обитателей Парадиса поселилась вовсе не смертельная усталость, а пугающая, параноидальная жажда труда. Они неистово рыли свою планету и добывали всю таблицу Менделеева, причем, как мне кажется, принципиально экономя на средствах механизации.

После такого вступления будет понятно, почему Скорпион чувствовал себя в этом обществе скверно.

– Скучно живут! – жаловался мне канонерщик, когда мы с утра пораньше отмечали мое прибытие и уже выпили клюквенного морса за наше чудесное спасение и вспомнили погибшего Арика.

По старой привычке вертя между пальцами вилку, я не отвечал на стенания товарища. Скорпион добавил:

– Ну не молчи как пень! Я уже насмотрелся на местные нравы. Тут у них каждое воскресенье сначала всеобщей религиозный экстаз, а затем праздник: то "День обогатителя вольфрама", то "День обогатителя урана"... – Он заерзал на стуле. – Ничего лучшего они и не могли придумать.

Затем канонерщик обвел рукой комнату:

– И какого хрена они обставляют свои гостиницы по последнему крику моды. Эти сволочи противопоставляют собственное праведное пуританство греховности остального мира и смотрят на чужаков, как на погрязших в распутстве богоотступников...

Мне надоело слушать теологическую критику, и я перебил Скорпиона, предложив лучше заняться поисками плавсредства, на коем мы можем отправиться на Землю – зализывать душевные раны. Канонерщик сказал, что у него на примете есть несколько суденышек, но, чтобы взять одно из них под мое командование, нужно изрядно покрутиться, иного выхода не было, и я пожал плечами: крутиться, так крутиться.

Взяв на прокат мобиль, мы двинулись по направлению к стоянке военных кораблей. Как я уже упоминал, весь мегаполис представлял собой благоустроенные старые выработки. В освещенных белыми лампами штреках, вдоль унылых базальтовых стен лишь изредка почти бегом передвигались прохожие с выражением дикой озабоченности на лице. Один из таких пешеходов, облаченный в военную форму, увидев, что наш мобиль собирается поворачивать в сторону городка экспедиционного корпуса, буквально бросился под машину, жестикулируя руками. Пришлось взять его с собой, хотя, откровенно говоря, мне не очень этого хотелось. Военный с нетерпением ожидал, когда откроется лениво отползающая в сторону створка двери, причем он имел такой вид, будто собирался расстрелять механизм на месте за саботаж и недостаточную проворность. Наконец, дверной проем позволил военному упасть в машину. Он сделал короткий выдох и сразу осыпал нас градом бестолковых вопросов:

– Вы едете на стоянку кораблей корпуса? Когда и на чем вы отправляетесь? Почему вы не на работе?

Последний вопрос относился к Скорпиону, который был в скафандре без знаков различия. Мой канонерщик, вероятно, уже привыкнув к такой манере беседовать, достал из кармана удостоверение и спроецировал его на лобовое стекло. Военный, следуя букве устава, сделал движение рукой, желая отдать честь коллеге, но в тот миг мобиль обгонял неожиданно притормозивший грузовик, поэтому ладонь нашего попутчика с громким хлопком приложилась к его лбу. Это меня рассмешило. Военный обиделся:

– А вы знаете, что база экспедиционного корпуса оцеплена?

Я вопросительно поглядел в салонное зеркальце заднего вида. Поймав мой взгляд, он пояснил:

– У нас пропал ребенок, Рихард Оловто, одиннадцати лет. По нашим сведениям, он скрывается на базе корпуса.

– Интересно у вас получается, – отозвался, не оборачиваясь Скорпион, – как можно пропасть и одновременно скрываться? Значит, он просто сбежал от вас. – Канонерщик не удержался и ехидно добавил. – Вероятно, оттого, что не каждый может перенести издевательств над природой человека.

– Что вы имеете в виду? – взвился военный. – Я подам рапорт. Вы оскорбили наше общество, правительство и закон.

Скорпион ухмыльнулся:

– Конечно, доносительство – ваш второй хлеб.

– Не доносительство, молодой человек, а общественный контроль за соблюдением правил трудовой дисциплины и морального кодекса христьянина.

– Кому она нужна, ваша дисциплина? Вы что, собираетесь строить здесь коммунизм? Это уже бывало... Вспомните колонию на Европе. Небезопасное занятие.

– Мы строим справедливое общество...

Скорпион фыркнул, а военный принялся с жаром объяснять, что труд спасет человечество от бандитизма, проституции, наркомании и тому подобное. Канонерщик, явно желая довести ортодоксального трудягу-военного до белого каления, на каждую его реплику отвечал народной мудростью. Причем делал это, паршивец, примерно в такой манере:

– Вы абсолютно правы, но знаете ли, что: от работы коня дохнут (горячий протест военного); работа не волк, в лес не убежит (военный отметил архаичность взглядов канонерщика); солдат спит, а служба идет... Последняя пословица поразила нашего попутчика своей аксиоматичной правдивостью и неопровержимостью. Он, лихорадочно обдумывая контрдовод, замолчал и сидел так минут пять, пока, наконец, не понял, что Скорпион просто издевался над ним. Военный измерил тяжелым взглядом канонерщика и с силой сжал челюсти. "Однако ненависть тут не принято скрывать", – отметил я про себя, мельком узрев его гримасу.

Вот наш аппарат подкатил к силовому полю, которое перекрывало выход на поверхность – к базе экспедиционного корпуса. Я просил пропустить нас, но вышедший из мобиля попутчик, находясь еще задом ко мне, выкрикнул:

– Запрещено! Все транспортные средства на базу не пускать.

Мне показалось, что сей вердикт родился в голове офицера, когда он уничтожал взглядом Скорпиона, поэтому я ткнул того локтем в бок:

– Ну что, любитель фольклора, довыступался? Придется идти пешком...

Скорпион всем своим видом показывал, мол, "какие пустяки", и охотно вылез из машины. Слава богу, с той стороны врат базы нас ожидали. Молодая, даже юная блондинка, увидев опознавательные знаки на моем скафандре, обрадовалась:

– Как хорошо, что вы появились, а то я совсем не знаю, что мне делать.

Она взяла меня за руку и повела к своему мобилю. Мимоходом я отметил грамотную оборону входных ворот: два краба прикрывали друг друга, а невдалеке, меж небольших скал, расположилось самоходное орудие, полностью простреливавшее все подступы. Этой моей мимолетной отвлеченности оказалось достаточно для того, чтобы Скорпион наинаглейшим образом перехватил галантным жестом, вероятно, нежную под перчаткой ладошку встречающей, которая судорожно до этого сжимала мое запястье. Естественно, все внимание девушки было теперь привлечено к канонерщику. Тот, в ответ на ее вздохи, подобострастно улыбался, кивал головой и делал знаете ли такие небрежные пассы в мою сторону кистью левой руки:

– Не волнуйтесь: он умный, он поможет, а я вас утешу...

Девушка нахмурилась, освободилась от пальцев Скорпиона и теперь возобновила беседу со мной. Канонерщик побледнел от обиды, но продолжал улыбаться. Меня разбирал смех.

– Ладно, – сказал я вслух, – что у вас приключилось? Во время поездки к штабу хозяйка базы рассказала всю историю. Год назад прилетели на эту планету отец и сын. Отец был инженером по технике безопасности. По-видимому, он через некоторое время стал конфликтовать с хозяевами по поводу состояния выработок, ноте не хотели его слушать. И вот однажды произошла трагедия – погибли люди и был загублен целый штрек. Руководство компании сделало так, что все стали считать виновным в этом беднягу инженера. В конце концов у того сдали нервы, и он покончил с собой. ("Вот дурак-то",– подумал я в этом месте рассказа). Остался мальчик. Его отдали в приют, так как никакие родственники не откликнулись, а, может быть, никто и не собирался искать этих людей. Короче говоря, через несколько недель мальчик убежал, вероятно, не по причине простого озорства, и, оказавшись неглупым, пробрался с грузовиком на базу экспедиционного корпуса – единственного места на планете, лежащего вне компетенции аборигенных властей. Вот, собственно говоря, и весь сказ. Теперь блондинка-командирша смотрела на меня как на спасителя, который в момент разрешит всю проблему. Постойте-ка! А в чем, собственно, загвоздка? Я спросил об этом даму. Оказалось, что на данной планете сироты до несовершеннолетия являются собственностью государства и, кроме того, здесь дети отвечают за поступки своих родителей.

"Какой-то идиотский рейс – сплошные приключения и недоразумения с туземцами", – подумал я, а затем продолжил вслух, вызвав недоумение попутчиков:

– Что поделать – от тюрьмы, как от сумы... Показывайте вашего беглеца.

Мальчишка сидел на неудобном трехногом табурете, как-то неуютно расположившись в уголке комнаты, видно подсознательно желая спрятаться, как ящерка забиться в какую-нибудь трещинку, из которой его будет невозможно выцарапать. Влажные глаза, распухший и шмыгающий нос, но, в то же время, упрямо сжатые губы – означавшие окончательную решимость игнорировать глупые советы взрослых. Скорпион, стоя со мной на пороге комнаты, совсем не по-дружески сказал, мол, вы тут сами занимайтесь своими проблемами, а ему надо подготовить корабль. Будто я обязан решать судьбу этого беглеца. Наша провожатая, очевидно, заметив мое желание переговорить с мальчиком с глазу на глаз, тоже вышла из комнаты. Улыбнувшись, я взял своего визави за руку, отвел в другой конец комнаты, где усадил на кушетку. Когда я сам опустился рядом, мой бластер, висевший на поясе, уперся под ребра. Поморщившись от неудобного положения, я отстегнул оружие и положил его на стол. И в этот момент заметил, что мальчик с завистью смотрит на бластер. Нехороший это был взгляд, так смотрят только доведенные до отчаянья люди.

– Как тебя зовут? – начал я банально за неимением заранее обдуманного плана беседы.

– Рихард Оловто, родился шестого мая две тысячи девятьсот...

– Стоп-стоп... – прервал я его. – Достаточно, Рихард. Теперь расскажи мне, что стряслось.

Глаза мальчика остановились на некой абстрактной точке пространства, будто он видел нечто, доступное только ему, и заговорил тихим, слегка охрипшим голосом:

– Мы с папой мечтаем о своем домике в горном Камеруне. Папа говорил... Папа говорит, что это родина наших предков. Однажды он пришел и сказал: «Собирайся, Рихард, мы поедем на новое место работы». Он еще говорил, что здесь за хороший труд платят приличные деньги, и что через четыре года мы сможем купить тот домик в саванне и жить там вдвоем... Но он приходил такой уставший и печальный... Знаете, мой папа сильный, большой, под семь футов роста, но я иногда видел, как он плакал ночами, может быть, он вспоминал маму, а может быть, его просто кто-то обидел... Как они ненавидели его после аварии! Но я знаю, что папа не виноват, он говорил, что все это из-за того, что его не слушают... И они, они виноваты, что он ушел от меня... Я не хочу здесь больше...

Рихард зашелся тихим, но судорожным плачем, а я не знал, как его утешить. Впервые я столкнулся с ситуацией, когда ребенок плачет по родителям, ведь для нас это слово не более, чем пустой звук. Поэтому я был просто бессилен и, боясь углубить горе Рихарда, не стал лезть к нему со своими неумелыми ласками, а просто замер и ждал, когда он сам успокоиться.

Ну вот губы мальчишки вновь упрямо сжались, и он принялся размазывать по лицу слезы, лишь едва всхлипывая.

– Вот те на... – в задумчивости произнес я, погладив подбородок. —Фатально, фатально...