Текст книги "Македонский Лев"

Автор книги: Дэвид Геммел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)

– Меня там не было, господин. Как я могу помочь вам?

– Два парня – твои друзья – лежат раненые, один со сломанным плечом, другой – с перебитой рукой. Они ничего не говорят о случившемся, кроме того, что это была уличная потасовка. Они не видели смертельного удара. Они также говорят, что Парменион напал на них без предупреждения, и отрицают, что били Гермия.

– Что вы хотите, чтобы я сделал? – спросил Леонид. – Я не вхожу в ополчение и не являюсь членом ночной стражи.

– Ты из благородной семьи и уважаем в бараках. Выясни правду и возвращайся к нам в течение двух часов. Иначе последует полное – и публичное – следствие, которое, при любом исходе, ударит по репутации Бараков Ликурга.

– Я сделаю все, что смогу – но ничего не обещаю, – сказал Леонид.

Он нашел Гриллуса в гимнастическом зале; нос Афинянина раздулся, вокруг глаз образовались синяки. Леонид вывел его во двор, найдя тихое место, освещенное факелами Святилища Оракула. Там Гриллус поведал ему все, что мог вспомнить о драке.

– Он убил его, Леон! – сказал он под конец. – Я все еще не могу поверить в это!

– Вы пришли за ним ночью, в масках и капюшонах. И не в первый раз, Гриллус. Чего же вы ждали? Что он встретит вас с цветами и обьятиями?

– Он убил Леарха его же кинжалом. Я видел это. Он оттеснил его к стене, а потом зарезал.

– Ты видел это и ничего не сделал?

– А что я мог сделать? Он демон – проклятый. Он обрушился на нас с неба. Мы не знали, что там был Гермий; мы собирались всего лишь не позволить Савре бежать на соревнованиях. Мы делали это для тебя – чтобы отплатить за твой позор!

Рука Леонида взметнулась, и его пальцы мгновенно обхватили горло Гриллуса. – Вы ничего не делали для меня! – прошипел он. – Я давно видел это в тебе, Афинянин. Ты любишь причинять боль, но в тебе недостаточно мужества, чтобы стоять в бою один-на-один. Ты бежишь со стаей, как хитрый пес. Теперь слушай: завтра ты уберешься из Спарты. Мне плевать, куда. Если останешься здесь, я сам приду за тобой и выпущу тебе кишки тупым ножом.

– О, прошу, Леонид…

– Молчи! Ты никому не расскажешь о своем… бесчестье. Смерть Леарха на твоей совести, и однажды ты поплатишься за нее.

Леонид вернулся к эфорам в назначенное время.

– Ты раскрыл правду? – спросил Мемнас.

– Раскрыл, господин. Несколько юношей напали на Гермия, приняв его за Пармениона. Полукровка не виноват; он действовал, защищая своего друга.

– А имена остальных юношей?

– Это не входило в мое задание, господин. Лидер шайки – афинянин – покинет город этой ночью. Он не вернется.

– Пожалуй, это к лучшему, – сказал Мемнас.

Через два часа после восхода пятьсот ребят из Бараков Ликурга промаршировали на поле для занятий, где командиры подразделений построили их к прибытию Старейшины Бараков. Перво– и второгодки сидели в передних рядах, тогда как те, кому было от девяти до девятнадцати лет, стояли в настороженном молчании. Все старшие юноши теперь уже знали о трагедии, и ни один из них не разговаривал с Парменионом после занятий.

Он посмотрел направо и налево. Ребята с обеих сторон от него отстранялись подальше, держа дистанцию. Парменион стал молча смотреть перед собой, желая, чтобы день миновал как можно скорее.

Дети, сидевшие впереди, встали, когда Старейшина Бараков появился в сопровождении двух городских советников в синих церемониальных хитонах. Парменион ощутил вспышку паники внутри. Эфоры в синих накидках выглядели грозно, и он представил, как они маршируют к нему, берут под руки и отводят на площадь для наказаний. Оторвав от них взгляд, он посмотрел на командира. В полном вооружении Старейшина Бараков выглядел еще более грозным, чем прошлым вечером.

Глаза старика изучали строй. – Многие из вас уже знают, – прорычал он, – о смерти нашего товарища, Леарха. Присутствующие здесь почтенные эфоры, – добавил он, указывая на советников, – полностью изучили обстоятельства и, властью, данной им, объявили, что дело закрыто. Да будет так. Сегодня тело покинувшего нас друга будет выставлено для прощания. А завтра мы все соберемся вкруг погребального костра. Прощальный гимн пропоет Леонид. Это все! – Он отошел назад, развернулся на пятках и удалился.

Лепид скомандовал ребятам «вольно» и обмолвился парой слов с эфорами, прежде чем подошел к Пармениону и отвел его в сторону. – С твоим делом было много сложностей, и хорошо уже то, что ты стоишь сейчас здесь. Но есть еще кое-что… с этого дня ты больше не числишься в Бараках Ликурга. На следующей неделе ты присоединишься к группе Менелая.

– А что с моей оплатой за занятия здесь? Я недавно заплатил за год вперед – у меня больше нет денег.

– Я дам тебе нужную сумму в долг, – сказал Лепид. – Хотел бы дать их тебе просто так, но я не богач.

– Нет! Я не уйду, – сказал Парменион, с трудом перебарывая вспышку ярости. – Нет никаких оснований. Я отказываюсь уходить.

– Жизнь здесь будет тебе невыносима, парень! Ты и сам это видишь, так ведь? Твое присутствие пошатнет мораль. А система бараков зиждется на морали – ты это понимаешь, не так ли?

– Да, я понимаю, – ответил Парменион мягче. – Я бы хотел увидеться со Старейшиной Бараков, чтобы обсудить с ним переезд.

– Он не желает с тобой говорить, – сказал Лепид, озадаченный резкой переменой в Парменионе, но неспособный выяснить ее истинную причину.

– Его желания ничего не значат. Если он не захочет видеть меня, то я останусь тут. Так ему и передай, Лепид! – и Парменион ушел, не говоря больше ни слова.

Тем же вечером его вызвали в покои Старейшины. Старик даже не поднял взгляда от своего стола, когда вошел Парменион. – Давай-ка быстро, – проворчал он. Потом услышал скрип ножки стула по полу, и поднял ошарашенный взгляд на Пармениона, который сел прямо напротив него. – Ты чего это делаешь? – спросил он.

– Торгуюсь, командир, – ответил Парменион, поймав на себе пристальный взгляд старика. – Хочешь, чтобы я убрался отсюда? Я и рад бы уйти. Но тут встает вопрос о возмещении моих убытков. Три дня назад я уплатил этим баракам более ста сорока драхм. Моя мать продала одну треть нашего земельного надела, чтобы получить эти деньги.

– Это не моя печаль, – сказал старик.

– Тем не менее, твоя, – ответил ему Парменион. – Поскольку я уже заплатил, то я остаюсь. У тебя нет права требовать от меня ухода. Я не нарушил правил.

– Нарушил…? Ты убил мальчишку! – прорычал старик, поднимаясь на ноги.

– По версии эфоров, это не так, – тихо ответил Парменион. – Теперь, если желаешь, чтобы я ушел, заплати мне двести драхм. Это достаточно ясно для тебя… господин?

Почти минуту Старейшина смотрел на Пармениона с багровым лицом. Потом улыбнулся и успокоился. – Так-так, македонская кровь начинает себя проявлять. В той стране нет мужика, который не продал бы овцу своей же собственной жене. Очень хорошо, простолюдин, я дам тебе твои две сотни – коли это тебя устроит. Можешь продолжать занятия в любых бараках, но когда достигнешь Мужества, никто не захочет принять тебя ни в одном из Воинских Залов. Тебе никогда не быть спартанцем, Парменион. Никогда!

Юноша усмехнулся. – Ты считаешь это оскорблением? Я – нет. Я знаю, кто я такой, командир, и знаю также, кто ты такой. Буду признателен, если деньги доставят ко мне домой до заката.

Парменион встал и поклонился.

Через час он стоял перед другим стариком, со свирепыми глазами и неумолимо сжатыми губами. Откинувшись в кресле, Агенор сомкнул руки за своей лысой головой и осмотрел молодого человека. – Мне не нужно здесь смертей, – заметил офицер.

– Мне тоже, господин.

– Но мне нужны бойцы – и ребята с головой на плечах. Как я понял, ты неплохо бегаешь?

– Да, господин.

– Хорошо. Найди себе кровать в западной казарме, а потом доложись Солону на учебной площадке. – Когда Парменион собрался идти, мужчина встал и оттянул его обратно. – Лепид хорошо отзывается о тебе, парень. Он говорит, тебе нелегко пришлось за время учебы, но ты достойно выдержал все испытания. Знай, что здесь о тебе будут судить только по тому, что мы видим – а не по тому, что слышали.

– Это всё, чего я прошу, господин. Благодарю.

Парменион вскинул свой сверток с одеялом на плечо и зашагал к западному крылу. Из всех оставленных кроватей только на двух были одеяла. Парменион выбрал незанятую кровать подальше от двери и прилег. Некоторое время он смотрел за пылинками, кружащими в снопах солнечного света, сочащегося сквозь сломанную ставню. Потом закрыл глаза.

Рука тронула его плечо, и он тут же проснулся. В небе сияли звезды, и комната заполнялась ребятами. Он посмотрел на парня, который до него дотронулся.

Это был Гермий.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Парменион, вскочив на ноги и обняв друга.

– Я перевелся сюда этим утром, – ответил Гермий. – Не хотел, чтобы ты чувствовал себя одиноко.

Парменион был искренне тронут. Бараки Ликурга были местом, куда богачи отправляли своих отпрысков; оно было для элитных спартиатов. Парменион был единственным бедняком, принятым туда – так как он был сыном героя, часть его образования оплачивалась лохосом его отца. Для Гермия покинуть элиту, чтобы присоединится к Менелаю, к самым маленьким баракам в Спарте, было чем-то невероятным, что Парменион понимал с большим трудом. – Тебе не надо было этого делать, друг мой. Но я рад, что ты это сделал. Ты даже не представляешь, как рад.

– Это новое начало, Савра. Возможность забыть о прошлом.

Парменион кивнул. – Ты прав, – сказал он.

Но он не забудет прошлое. Он заставит их заплатить. Он будет жить ради того дня, когда все враги лягут в пыль под его ногами, взирая на него в надежде получить прощение.

– Всё к лучшему, Савра! Я рад видеть, как ты улыбаешься, – сказал Гермий.

Спарта, лето, 382 до Н. Э.

Парменион быстро влился в ритм жизни у Менелая и в течение последующих трех лет редко сталкивался с проблемами, которые преследовали его у Ликурга. Каждый год они с Гермием представляли свои бараки в беге на короткие и средние дистанции, однако в других сферах оставались менее успешными учениками, не блистая, но и не отставая от установленных стандартов в метании дротика или диска, в работе мечами или борьбе. Пармениону нравилось фехтовать коротким мечом, потому что он был быстр и силен, но только разозлившись добивался того, чтобы его навык становился смертоносным. Инстинктивно понимая это, он не переживал, когда некоторые парни одолевали его в учебных поединках. Глубоко в своем сердце он знал, что исход окажется другим, если бои были бы на смерть.

Но как бегун Парменион был лучшим атлетом Спарты. Дважды, в соревнованиях между бараками, он опережал Леонида в беге на четыре мили, но потерпел поражение на третий год, когда Леонид был избран представлять Спарту на будущей Олимпиаде.

Это было горьким разочарованием для Пармениона, который усиленно тренировался во все время пребывания в Бараках Менелая.

– Мне понятен твой гнев, – сказал Ксенофонт, когда они сидели у него во дворе как-то вечером, – но ты сделал все, что мог. Ни один мужчина не может требовать от себя большего.

Парменион кивнул. – Но я допустил тактическую ошибку. Я попытался обойти его, когда двести шагов были позади. Он ждал этого хода и увязался за мной. И обошел меня за каких-то три шага до конца.

– Ты победил его в Играх три года назад, и он достойно вынес свой позор. Оставь ему его собственный момент славы. – На пятидесятом году жизни Афинянин оставался по-прежнему красивым, только волосы стали теперь полностью серебряными и редели на макушке. Он взял кубок вина, добавил воды и проглотил напиток. Парменион жил ради часов, которые они проводили вместе, обсуждая стратегию и тактику, построения и сражения. Юноша учился, когда следует расширить фалангу, а когда сражаться узким строем, когда двигаться вперед, а когда отойти, и как выбирать главных воинов, которые держали бы строй, не давая ему рассыпаться. Ксенофонт любил рассказывать, а Парменион был счастлив слушать. Временами он не соглашался с анализом, и тогда двое мужчин могли спорить ночь напролет. Парменион всегда был несказанно рад позволить Ксенофонту убедиться в его правоте, и их дружба росла всё сильней. Гриллус был отправлен к друзьям в Афины, и часто Парменион мог днями остатваться с афинским полководцем, заняв место Гриллуса в летних путешествиях во второй дом Ксенофонта в Олимпии, у самого моря.

Годы шли, и предметом обсуждения Ксенофонта и его ученика стали современные стратегия и политика, и Парменион стал замечать в Афинянине все более возрастающий цинизм.

– Ты слыхал новости из Фив? – спросил его Ксенофонт однажды.

– Да, – ответил Парменион. – Сначала мне не верилось. Мы допустили скверную ошибку, и я думаю, еще поплатимся за нее.

– Я склонен согласиться, – сказал Ксенофонт. Тремя месяцами ранее македонский царь, Аминта, обратился к спартанцам за помощью против халкидских воинов, которые вторглись в Македонию и осадили столицу, Пеллу. Агесилай направил три лохоса на помощь македонцам, разбив халкидян. Но в их походе на север один спартанский отряд, под командованием военачальника Фебида, окружил Кадмею – крепость в центре Фив. Поскольку войны против Фив объявлено не было и они не были в союзе с халкидянами, то многие греки расценили этот шаг как вероломный удар.

– Агесилай должен вернуть город фиванцам, – сказал Парменион.

– Он не может, – ответил Ксенофонт. – Спартанская гордость не позволит ему сделать это. Но меня страшит результат. Афины уже высказались против Спарты, и я боюсь, что недолго осталось до того дня, как мы будем втянуты в новую войну.

– Ты разочарован, друг мой, – заметил Парменион. – Спарта проявила себя не лучшим лидером Греции.

– Боги! – тут же воскликнул Ксенофонт. – Тебе не следует говорить это на людях. Мои слуги верны – но верны они мне, а не тебе. Если один из них выдаст тебя, то последует обвинение в предательстве. Ты не выживешь.

– А разве я сказал неправду? – вспыхнул Парменион, понизив голос.

– Но что это даст? Если бы Спарта правила хотя бы в половину того умения, которое она проявляет на поле боя, то вся Греция была бы едина. Но она не может. И, сказав об этом открыто, ты рискуешь головой.

– Другие люди тоже так говорят, – сказал ему Парменион. – Разговоры в бараках – только один из примеров. В последних победах было много горечи, которую пришлось вкусить спартанцам. Они сейчас играют мускулами только потому, что Персия поддерживает их. Наследники Царя Мечей играют роль лизоблюдов при сыновьях Ксеркса.

– Политика запугивания, – шепнул Ксенофонт. – Но оставим этот разговор до лучших времен. Когда мы вернемся в Олимпию, сможем кататься верхом и говорить о чем угодно, и одна только земля будет слышать наши предательские речи. – Мужчины встали и прошли к воротам. – Как у тебя с финансами? – спросил Ксенофонт.

– Не хорошо. Я продал последнюю долю земельного надела – это окупит мои занятия до весны.

– А потом?

Парменион пожал плечами. – А потом я покину Спарту. Все равно ни один Зал Воинов не примет меня, я знаю. Я, наверное, присоединюсь к отряду наемников и посмотрю на мир.

– Ты мог бы продать Меч Леонида, – предположил Ксенофонт.

– Может, и продам, – ответил Парменион. – Увидимся через два дня.

Мужчины пожали друг другу руки, и Парменион вышел в ночь. Несмотря на то, что близилась полночь, он не хотел спать. Он вышел к акрополю и сел у бронзовой статуи Зевса, глядя на небо и на бриллианты звезд. Теперь ветер был прохладен, а его легкий льняной хитон предоставлял слабую защиту. Не думая о холоде, он устремил глаза к горам.

Последние три года прошли для него хорошо. Он вырос высоким и, несмотря на худобу, был сильным и выносливым. Лицо вытянулось, утратив мальчишеские черты, и его глубоко посаженные синие глаза теперь смотрели устрашающе. Он знал, его лицо не было ни милым, ни дружелюбным. Нос слишком выдавался вперед, губы были чересчур тонки, отчего он выглядел старше своих девятнадцати лет.

Наконец, когда холод стал слишком сильным даже для Пармениона, он встал, чтобы уйти. Только тогда заметил он фигуру в плаще с капюшоном, отделившуюся от Бронзового Дома и направившуюся к нему.

– Добрый вечер, – сказал он. Лунный свет блеснул на лезвии кинжала, который оказался в руке таинственной фигуры.

– Кто здесь? – зазвучал женский голос.

– Это Парменион, и я не причиню тебе зла, госпожа, – ответил он, протянув руки вперед и показывая пустые ладони.

– Что ты делаешь здесь? Шпионишь за мной?

– Вовсе нет. Я наслаждался звездным небом. Зачем мне за тобой шпионить?

Дерая откинула капюшон, и лунный свет окрасил ее волосы серебром. – Много времени утекло с тех пор, как мы с тобой последний раз говорили, юный Быстр.

– Это точно, – ответил он. – Что же привело тебя в Бронзовый Дом в полночный час?

– Мое личное дело, – ответила она, улыбаясь, чтобы спрятать слова радости. – Может, я тоже люблю смотреть на звезды.

Пойманное краем глаза движение заставило Пармениона повернуть голову, и он увидел молодого человека, крадущегося за Святилищем Муз. Он ничего не сказал.

– Спокойной ночи, – сказала Дерая, и Парменион поклонился, глядя, как девушка уходит по дороге. Она играла в опасную игру. Неженатым спартанцам воспрещалось свободно общаться с противоположным полом, и любое свидание могло закончиться пыткой или изгнанием. Это было одной из причин, почему некоторые юные спартанцы находили любовников среди мужчин. Вдруг он почувствовал, что завидует парню, который только что поспешно скрылся, и понял, что тоже рискнул бы многим, чтобы иметь возможность проводить время наедине с Дераей. Он по-прежнему помнил загорелое молодое тело, маленькие, упругие груди, тонкую талию…

Довольно! Одернул он себя.

Вернувшись домой, он сел в маленьком дворике и занялся поздним ужином из сушеной рыбы и вина; это стоило ему двух монет. Мысль о тающих финансах расстроила его. С продажи последней доли участка он выручил сто семьдесят драхм, но восемьдесят из них ушло на оплату занятий в бараках. Еще тридцать были отложены на покупку доспехов, когда он достигнет Мужества следующей весной. Остатка должно было хватить на еду и одежду. Он тряхнул головой. Новый плащ стоил двадцать драхм, а новая обувь – около десяти. Он понял: предстоит долгая тяжелая зима.

Войдя в дом, он закрыл окна и зажег маленький светильник. При его свете он достал Меч Леонида из сундука у дальней стены и извлек его из бронзовых ножен. Это был железный клинок, не длиннее локтя взрослого мужчины, с рукоятью, украшенной золотой проволокой, оплетающей круглое оголовье из чистейшего серебра.

Ксенофонт на все лады предлагал ему продать его. В Спарте были семьи, готовые выложить тысячу драхм за клинок с такой богатой историей. Парменион вложил меч обратно в ножны; скорее он умрет, чем расстанется с единственным трофеем в своей жизни.

У него была мечта, а меч был частью этой мечты. Он пойдет на войну, как наемник, стяжает себе великую славу, соберет армию и вернется в Спарту, захватив город и отомстив всем врагам своих юных дней. Дурацкая была мечта, и он знал это, но она придавала ему сил.

Скорее всего, догадывался он, ему придется записаться гоплитом в наемники, и провести свои дни в походах по бескрайним просторам Персии туда, куда позовут принц и его деньги. И что он с этого получит? Семь монет в сутки – чуть более драхмы. Это значит, если он выживет через двадцать лет таких походов, он может быть – только может быть – осилит покупку части какой-нибудь фермы или земельного надела. И даже в этом случае земля не будет так же велика, как то имущество, которое его матери – а теперь и ему – пришлось распродать.

Парменион выбросил мысли о бедности из головы. По крайней мере, следующие восемь недель он мог наслаждаться комфортом покоев Ксенофонта в Олимпии. Мягкие постели и вкусная еда, прекрасные поездки и охота, а также, если повезет, ночи любви с одной из аркадских девиц, что пасут овец на холмах в долине. Прошлым летом он нашел одну такую; она была ласкова и покладиста, и оказалась опытной наставницей для невинного юнца. Он снял хитон и лег в постель, рисуя в воображении ее тело. Но больше не мог вспомнить ее лица… В его сознании стонавшая под ним женщина была Дераей.

***

Через день после отъезда из города, их маленький отряд увидел группу конников, приближавшихся к ним. Ксенофонт вскинул копье и пустил скакуна бегом, им навстречу. Парменион поскакал за ним, в то время как Тинус, Клеарх и еще трое слуг остались с обозом.

Парменион гнал своего жеребца рядом с Ксенофонтовым. – По-моему, это Леонид, – крикнул он. Ксенофонт натянул поводья и подождал, и Парменион смог убедиться, что оказался прав. Спартанская кавалерия была выслана на холмы Скиритиса после того, как две деревни были разорены грабителями – наемниками-ренегатами, что были уволены властями Коринфа. Говорили, что в разбойничьем отряде насчитывается более тридцати человек.

Прикрыв глаза от солнца рукой, Парменион разглядел Леонида, ехавшего во главе большой группы воинов. За ним был его отец, Патроклиан. Ксенофонт поднял руку в приветствии, а Леонид уставился на свои поводья, пока Парменион не проехал мимо.

– Горький день, Ксенофонт, – промолвил рыжебородый спартиат. – Моя дочь, Дерая, была похищена.

– Похищена? Как? – изумился Ксенофонт.

– Она каталась одна к востоку от нашего лагеря; наверное, остановилась у стремнины и спешилась. У меня есть фракийский слуга, способный читать по следам, и он говорит, что ее лошадь убежала, когда мою дочь застали врасплох. Они направились на север, к холмам.

– Мы, конечно же, присоединимся к тебе, – сказал Ксенофонт.

Парменион повернул лошадь и отъехал назад к обозу. – Подай мне лук, – приказал он Тинусу.

Слуга отошел за телегу и вытащил роговый лук и колчан из козьей шкуры с двадцатью стрелами. Парменион вскинул колчан на плечо и осмотрел окрестности. По словам Патроклиана, грабители ушли на север, но теперь они должны были бы уже узнать, что Дерая оказалась частью большого отряда, и поэтому держаться взятого курса было для них бессмысленно. К северо-востоку лежала цепь густо поросших лесом холмов, за которой Парменион смог разглядеть высокогорную дорогу на север. Не дожидаясь остальных, он направил коня бегом и поскакал к лесистым всхолмьям.

– Куда, во имя Аида, он поехал? – спросил Леонид.

– Я не знаю, и мне плевать! – проворчал Патроклиан. – В дорогу!

Воины отправились прямиком на север.

Парменион выехал на высокие холмы, срезая к дороге. Проезд был опасен на этом узком, обрывистом пути. Он осадил кобылу, спешился и отвел ее в заросли. Добравшись до безопасного места, он привязал ее к кусту и взобрался на высокий кипарис. С его верхних ветвей он изучил окружающие холмы, не заметив никаких признаков движения, кроме пыли, поднятой отрядом преследователей, что галопом мчались на север. На какое-то время он задержался на дереве, и уже начинал думать, что был неправ, как вдруг несколько серо-черных ворон вспорхнули с деревьев в двухстах стадиях справа от него. Похоже, их что-то спугнуло, и он сосредоточил взгляд на той местности, стараясь увидеть сквозь древесные кроны. Через миг-другой он поймал взглядом солнечный блик на металле и услышал лошадиное ржание. Он мягко слез с дерева, оседлал лошадь и пустился вскач к дороге.

Он поспел туда раньше разбойников и натянул поводья; лошадь взвизгнула и поднялась на дыбы. Парменион соскользнул с ее спины и нежно погладил ее. Взобравшись на высокий скалистый утес, с которого просматривался проезд, он вытащил из колчана стрелу и наложил ее на тетиву.

Сердце его дико колотилось, а между глаз пульсировала боль. В последнее время головные боли усилились, часто пробуждая его среди ночи и повергая в озноб и дрожь. Но сейчас у него не было времени, чтобы заботиться о боли.

Его реакция на известие о похищении Дераи удивила его самого. Она часто появлялась в его грезах, но он никогда не верил всерьез, что когда-нибудь сможет ее добиться. Сейчас, с мыслью о ней, захваченной в плен, он ощущал все более возрастающее чувство паники и вдруг понял, что она была частью его мечты. «Дурацкой мечты!» – гаркнул на него разум, когда он затаился, выжидая разбойников. Леонид низачто не позволит заключить такой брак. Брак? Он представил себе, как Дерая стоит подле него перед Священным Камнем богини Геры, ее ладонь лежит на его ладони, и жрица связывает их руки лавровыми ветвями…

Вытерев вспотевшие ладони о тунику, он изгнал подобные мысли из своей головы и стал смотреть на темную черту леса. Через несколько минут первый разведчик показался на дороге. Он был бронзовым от загара и чернобородым, носил фригийский шлем с металлическим гребнем и красным глазом, намалеваным над бровью. Он держал копье. Рядом с ним ехал воин в беотийском шлеме из помятого железа; в левой руке он держал лук с заранее приготовленной стрелой.

Парменион прокрался вниз между скал и стал ждать, слушая мерный, ритмичный цокот копыт по камням. Затем, рискуя быть замеченным, он разглядел основную группу, насчитывавшую более тридцати человек, ехавших за разведчиками. Он смог рассмотреть и Дераю со связанными за спиной руками. Вокруг ее шеи был обернут ремень, который держал воин на высоком сером жеребце. Он носил серебряные доспехи и белый плащ. Пармениону он показался на вид принцем из легенд.

***

Ларис вывел своего жеребца из-под сени деревьев и натянул ремень. Девушка чуть не упала. Он обернулся, глядя на нее, и ухмыльнулся. Какая красавица! До сих пор ему не выпадало возможности услышать ее крики, насладиться тем, как она извивается под ним, сопротивляясь, но это непременно случится, как только они избавятся от преследователей. Спартанцы! Ожиревшие советники едва не обмочились, когда он предложил им вторгнуться в спартанские земли. Разве не видят они, что спартанцев можно завоевать? Если Фивы, Коринф и Афины объединят силы, то смогут разгромить Спарту раз и навсегда. Но нет. Древние страхи по-прежнему держат их за горло. Вспомни Фермопилы, говорили они. Вспомни поражение Афин двадцать лет назад. Кому вообще есть дело до событий, случившихся целые поколения назад? В лучшем случае, спартанцы сумеют выставить на поле боя пятнадцать тысяч, не больше. Один только Коринф наберет половину этого числа, а Афины сравняют силы. Фивы и Беотийская Лига удвоят численность армии.

Уволен! Вызванный этим увольнением позор горел в Ларисе. Но теперь он показал им всем: с малым отрядом в сорок человек он продвинулся далеко вглубь спартанских земель. Правда, они нашли там мало золота и люди были не очень рады такой добыче, но он доказал главное. Если четыре десятка могут вторгнуться в дом воинов и уйти безнаказанно, то что случится, если сорок тысяч войдут туда?

Он посмотрел на разведчиков, въезжающих на тропу.

Внезапно стрела просвистела в воздухе, вонзившись Ксантию в горло, и с душераздирающим воплем он свалился с седла. Мгновенно все обратилось в хаос. Люди соскакивали с коней, ища укрытия за скалами. Ларис скользнул на землю, сдернув Дераю вниз к себе.

Молодой спартанец во весь рост показался перед ними.

– Освободите женщину! – прокричал он. – И убийств больше не будет.

– Кто это говорит? – бросил Ларис.

– Человек с луком, – ответил воин.

– Почему мы должны верить тебе на слово, человек-с-луком?

– Посмотрите назад, – крикнул лучник. – Видите облако пыли? Вы в ловушке. Если помедлите, то умрете. Посчитай свои шансы, если сможешь.

– Я никого не вижу там с тобой, – сказал Ларис, поднявшись и обнажив меч.

– Ах не видишь? Тогда я, пожалуй, и верно один. Атакуй, и узнаешь!

– Покажи нам своих людей!

– Твое время истекает, вместе с моим терпением. Раз у тебя нет желания спасти своих товарищей, возможно кто-то другой среди них примет решение за тебя.

Слова воина задели Лариса. Его люди и без того уже были далеки от довольства, и теперь этот одинокий лучник ставит его лидерство под сомнение.

Один воин встал из-за скалы. – Во имя Афины, Ларис! Отпусти женщину и дай нам убраться отсюда.

Вожак обернулся к Дерае. Его нож разрезал веревки, стягивавшие ей руки, потом он снял уздечку с ее шеи. Он повернулся и увидел спартанца, подъехавшего к нему с луком за спиной. Ларис осмотрел скалы, но не смог разглядеть ни единого человека. Он облизнул губы, подозревая, что лучник был один, и испытывая острое желание вонзить клинок в тело спартанца, чтобы увидеть, как потекут из него жизнь и кровь.

Воин улыбнулся ему. – Я сказал остальным дать вам дорогу, и вы можете верить моему слову. Но поезжайте быстро. Я не отвечаю за тех, кто едет за вами.

Люди побежали к коням. Ларис напряг слух; он услыхал топот копыт спартанского отряда позади. Схватив за холку своего жеребца, он вскочил на спину к животному и галопом пустился в ущелье. Как он и подозревал, там никого не было – ни лучников, ни гоплитов, ни пращников. Только камни да кусты. Он чувствовал взгляды своих людей на себе. Он был обманут одним спартанцем. Один-единственный человек хитростью заставил его отдать главную добычу.

Что им теперь говорить в Коринфе?

***

Парменион свесился в седле, взяв Дераю за руку и усадив за собой. Потом он тронул коленями лошадь и направил животное по направлению к деревьям.

Через считанные минуты навстречу им галопом выехал Патроклиан, сопровождаемый Леонидом и остальными. Парменион вытянул руку, и рыжебородый спартиат натянул поводья, едва Дерая сошла на землю.

– Что здесь произошло? – потребовал объяснений Леонид, проталкиваясь вперед.

– Парменион и другие перекрыли дорогу, – сказала Дерая. – Он убил одного из их разведчиков, потом договорился, что позволит им свободно проехать, если они отдадут меня.

– Что за «другие»? – спросил Патроклиан.

– Лучники, должно быть, – сказала Дерая. – Он грозился поубивать всех налетчиков, если только они меня не отпустят.

– Где же эти другие воины? – Патроклиан воззрился на Пармениона. – Я бы хотел их отблагодарить.

– Их нет, – ответил Парменион. Пустив своего скакуна вперед, он проехал через отряд и спустился по осыпающемуся склону туда, где ждал обоз. Передав колчан и лук Тинусу, он достал из-за сиденья слуги кожаный мех с водой и стал жадно пить.

Подъехал Ксенофонт. – Ты хорошо действовал, стратег. Мы нашли след, где колонна повернула на юг, но опоздали бы, не перекрой ты им дорогу. Я горд за тебя. – Он протянул окровавленную стрелу Тинусу. – Это был отличный выстрел в основание гортани, пробивший дыхательное горло и застрявший в спине. Великолепный выстрел!

– Я метил в грудь или живот, но переоценил упреждение.

Ксенофонт хотел что-то сказать, как вдруг заметил, что у Пармениона задрожали руки. Он посмотрел в лицо молодому человеку, которое не выражало никаких эмоций, однако кровь отхлынула от него.

– Ты в порядке? – спросил Афинянин.