Текст книги "Македонский Лев"

Автор книги: Дэвид Геммел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

– Голова кружится и в глазах мелькают огни.

– Мы остановимся здесь лагерем, – объявил Ксенофонт. Парменион спешился и прошел несколько шагов, прежде чем упасть на колени, и его вырвало. Затем он встал и втянул мощный глоток воздуха. Ксенофонт принес ему мех с водой, и он прополоскал рот. – Теперь тебе лучше?

– Я дрожу как лист под штормовым ветром – поверить не могу. Там я был так спокоен, а теперь веду себя словно напуганное дитя.

– Там была работа для мужа, невозмутимого мужа. Со стальными нервами, – заверил его Ксенофонт. – Это никак не связано с нынешним состоянием.

– Я чувствую, словно в моей голове огненные копья. Я еще не знал боли сродни этой, – Парменион сел на землю, опершись спиной на колесо обоза. – И свет жжет мне глаза. – Тинус соскользнул с обоза, укрыв Пармениона от солнца широкой соломенной шляпой. Боль росла, и Парменион обрушился во тьму.

***

Парменион просыпался ночью несколько раз, но его голова была словно наполнена пылающим светом, несущим агонию и тошноту. Усилием воли он возвращался в обитель сна. Когда он окончательно открыл глаза, отсутствие боли показалось блаженством. Он лежал в прохладной комнате с зашторенными окнами и мог слышать приглушенный шум беседы где-то за выбеленными стенами. Он привстал и обнаружил, что его левая рука перевязана, хотя не мог припомнить, чтобы его ранили.

Кто-то пошевелился на стуле на другом конце комнаты, и вот некий мужчина встал и подошел к нему. Он был низкоросл и худощав, с жидкими седыми волосами. Он улыбался.

– Боль прошла, верно? – спросил мужчина глубоким веселым голосом, несвойственным столь хилому телу.

– Да, – подтвердил Парменион. – Что случилось со мной?

– Мир, – ответил мужчина, усаживаясь на кровать рядом с ним, – состоит из четырех элементов: земля, воздух, огонь и вода. Но они содержатся в гармонии волей богов. Как я понимаю, ты столкнулся с делом, требующим исключительной отваги. Ты подвергся жесточайшему потрясению. Это вызвало избыток огня внутри твоей системы, разгорячив кровь и нарушив гармонию. Горячая кровь попала тебе в мозг, вызвав сильную боль и тошноту.

– И ты пустил мне кровь, – сказал Парменион, касаясь повязки у себя на руке.

– Да. Общеизвестно, что это понижает давление. Если тебе станет плохо, я повторю процедуру.

– Нет, я чувствую себя хорошо.

– Замечательно. Я сообщу военачальнику, что ты поправился. Но тебе было бы лучше очиститься, молодой человек; так будет безопаснее.

– Я уже в порядке, правда. Боль прошла. Я преклоняюсь перед твоим искусством.

Маленький человек улыбнулся. – Сказать по правде, у меня лучше выходит обрабатывать раны, но я учусь, – признался он.

– Со мной всегда будет так, когда я буду сталкиваться с опасностью?

– К сожалению, да. Я знаю многих, кто страдал такими головными болями. Но приступы обычно редки и происходят лишь в исключительные моменты чрезмерных стрессов. Это распространено также среди жрецов, которых посещают неясные видения и танцующие перед глазами огни. Лучшее лекарство от этого – опиум, изготовленный по особой египетской формуле. Я оставлю немного Ксенофонту, на случай, если твоя боль вернется.

Парменион лег обратно. Он снова заснул, а когда проснулся, Ксенофонт сидел подле него.

– Ты напугал нас, стратег. Почтенный целитель хотел просверлить отверстие в твоем черепе, чтобы выпустить вредные соки, но я его разубедил.

– Где мы?

– В Олимпии.

– Хочешь сказать, я проспал целый день?

– И даже больше, – ответил Ксенофонт. – Сейчас почти полдень второго дня. Я надеялся взять тебя на охоту, но врач сказал, что сегодня тебе следует отдохнуть.

– Я достаточно здоров, чтобы ездить верхом, – заявил Парменион.

– Уверен, что это так, – успокаивающе согласился Ксенофонт, – но я этого не позволю. Врач сказал так, и мы последуем его совету. Как бы там ни было, одна гостья пришла повидать тебя, и, я уверен, ты не откажешься провести с нею время, пока мы с ее отцом поедем охотиться.

– Дерая? Здесь?

– Ждет в садах. И запомни, мой мальчик, не покажись слабым и изнуренным. Добейся ее симпатии.

– Мне нужно помыться – и побриться.

– И одеться, не будем и об этом забывать, – сказал Ксенофонт, когда голый Парменион откинул одеяло и встал с постели.

Сады были разбиты на берегах небольшого источника, бегущего с восточных холмов. Белые валуны были тщательно вытесаны и сложены кругами, полуутопленные в почве. Вокруг них, ярко окрашеные цветы были рассажены по персидской моде. Вымощеные камнями дорожки были созданы, чтобы бродить в тени дубовых рощ, а в темных лощинах были поставлены каменные скамейки. Там стояли статуи из Фив и Коринфа, в основном изображавшие богиню Афину в полном вооружении, а также Артемиду, державшую лук. У маленького искусственного пруда стояла серия статуй, изображавших двенадцать подвигов Геракла. Обычно Парменион сидел возле них, наслаждаясь прохладным воздухом у воды, но только не сегодня. Он нашел Дераю, которая сидела у ручья под сенью ивы. Она была одета в белый хитон до лодыжек, окаймленный зеленым и золотым узором. Вкруг ее пояса и на плечах была хламида цвета морской волны – длинная, окантованная полоса прекрасной, искусно расшитой ткани. Увидев его, она встала и улыбнулась. – Теперь поправился, герой? – спросила она.

– Да, поправился. Прекрасно выглядишь; твои одеяния очень красивы.

– Спасибо. Но ты бледен – похоже, тебе надо отдохнуть немного. – Они сидели несколько минут в неловком молчании, пока Дерая не положила свою ладонь ему на руку. – Я хотела поблагодарить тебя. Я была в ужасе. Ты представить себе не можешь, что я почувствовала, когда ты встал из-за той скалы и потребовал моего освобождения. Ты как будто был послан богами.

– Может, и был, – прошептал он, накрывая ее ладонь своей.

– Мой отец был очень потрясен твоей отвагой – и смекалкой. Ведь на самом деле казалось, что там с тобой были люди.

Парменион усмехнулся. – Ксенофонт научил меня, что победа достигается внушением противнику мысли о поражении. Ему принадлежит эта честь.

– А тебе – слава. Мне нравится видеть твою улыбку, Савра; она тебя украшает. Ты мало улыбаешься.

Ее рука была теплой под его рукой, и он чувствовал ее близость и запах слоя ароматического масла в ее волосах. Ее голова была склонена к нему, но при этом он мог прочесть ее глаза; зрачки были расширены, лицо раскраснелось, губы слегка приоткрылись. Он обнаружил, что придвинулся к ней ближе. Она не отодвинулась, и их губы соприкоснулись. Ее руки обвили его шею, тело прижалось к нему, и он пучувствовал ее груди на своей груди. Он ощутил головокружение пополам с радостью. Его ладонь заскользила по ее плечу и ниже по руке. Она подняла руку, и их кисти сцепились пальцами. На одно мгновение он почувствовал разочарование, но затем она опустила его ладонь себе на грудь.

А потом, так же быстро, как всё началось, Дерая прервала объятие, резко отстранившись.

– Не здесь! Не сейчас, – взмолилась она.

– Когда? – спросил Парменион, пытаясь обуздать свои чувства.

– Когда они уедут. Мы услышим коней.

– Да… кони.

Они сидели в неестественной тишине, ожидая, слушая как конюхи за садовой стеной выводят скакунов, слыша хохот охотников, мужчин, похваляющихся своей удалью или посмеивающихся друг над другом. Затем раздался грохот копыт – и в саду воцарилась тишина. Парменион встал, шагнул вперед и взял Дераю за руку, привлекая к себе. Он поцеловал ее снова, и они вышли из садовых ворот и направились к дому. У себя в комнате Парменион нежно распутал завязки на плече Дераи, и бело-зеленый хитон упал на пол.

Шагнув назад, он залюбовался ее телом. Руки и лицо были бронзовыми от загара, но груди и живот – мраморно-белы. Он неуверенно приблизился, чтобы прикоснуться к ее груди, нежно поглаживая ладонью набухший сосок. Она отстегнула брошь, державшую его хитон, и, теперь обнаженные, они отправились в постель.

Некоторое время они целовались и ласкали друг друга, а затем Дерая легла на спину, притянув Пармениона к себе. Он застонал, войдя в нее, и почувствовал, как ее ноги скользнули вверх к его бокам. Всю свою жизнь он не ведал подобного наслаждения и не думал, что когда-нибудь достигнет вершин блаженства. Это было безумие, он знал это, но утратил контроль – и не желал его вернуть. Даже мысль о смерти не остановила бы его сейчас.

Его страсть побуждала его излиться в нее, но он хотел продлить момент и заставлял себя двигаться чуть медленнее, ритмичнее, с открытыми глазами, глядя ей в лицо. Ее глаза были закрыты, щеки рделись румянцем. Он приник губами к ее губам, и ее рот приоткрылся, а язык ринулся к его языку. Он почувствовал, что близок к завершению, и соскользнул с нее.

– Нет, – сказала она, толкая его. Он опустился на колени у кровати и пробежал языком по ее плоскому животу, а потом поднял ее бедро себе на плечо. – Что ты делаешь? – спросила она, пытаясь сесть. Он толкнул ее обратно и опустил свою голову между ее ног. Ее волосы были мягкими, как сама кожа, его язык ласкал ее. Она начала стонать, сначала тихо, затем громче. Она задрожала над ним, руки вцепились ему в волосы. Взойдя на ложе, он вошел в нее снова. Руки Дераи обвили ему шею, и она льнула к нему с невероятной силой, пока он тоже не достиг экстаза.

Покрытые потом, они лежали вместе с переплетенными руками. Всё прошло, страсть улеглась, и все страхи Пармениона вернулись обратно. То, что они совершили, было противозаконно. Что если слуги видели их выходящими из сада рука об руку? И что если им были слышны ее крики или скрип кровати? Приподнявшись на локте, он посмотрел на девушку. Ее глаза были закрыты, лицо было удивительно прекрасно.

Он знал, что ради нее стоило рисковать, стоило рисковать чем угодно.

– Я люблю тебя, – прошептал он.

Ее глаза открылись. – Я видела сон, – сказала она. – Три дня тому назад. Я пошла за советом к ясновидящей. Она сказала, будто это значит, что я полюблю лишь одного мужчину в своей жизни, и что он восстанет и бросит вызов целой армии за меня.

– Что ты видела во сне?

– Мне снилось, что я нахожусь в храме, а вокруг тьма. И я говорю: «Где Македонский Лев?» Затем всходит солнце, и я вижу полководца в шлеме с белым гребнем. Он горд и высок, и идет со светом у себя за спиной. Он видит меня и раскрывает свои объятия. Он назвает меня своей возлюбленной. Вот всё, что я помню.

– Почему там была тьма? Ты говорила, что светило солнце.

– Я не знаю. Но сон смутил меня. Мне следовало догадаться о тебе, ведь ты наполовину македонец. Ты – Македонский Лев из моего сна.

Он усмехнулся. – Мне говорили, в Македонии немного львов, – сказал он. – И эта страна не очень-то известна своими полководцами.

– Ты не веришь моему сну?

– Я верю, что мы предназначены друг другу судьбой, – сказал он ей. – И я брошу вызов целой армии за тебя.

– Ты уже так сделал.

– То была не армия, а шайка. Но я должен благословить их за то, что свели нас вместе.

Опустившись на ложе, он поцеловал ее, и его страсть вернулась.

***

Пять дней любовники встречались тайно, выезжая на холмы, вздымавшиеся высоко над землей. Они встречали лишь несколько молодых пастушек и проводили дни напролет, бродя по лесам и занимаясь любовью в укромных лощинах.

Для Пармениона это время было благодатью за пределами воображения. Печаль ушла от него прочь, и он наслаждался светом летнего солнца, чистотой голубых небес и красотой земли. Все мерзости его жизни казались теперь далекими, как память о зимнем снеге. Он мог их представить себе, но не чувствовал ледяного холода их реальности.

На утро шестого дня его мир изменился. Он вывел могучую лошадь из стойла и взнуздал ее.

Подошел Ксенофонт, возложив руку ему на плечо. – Не выезжай сегодня, – мягко сказал он.

– Мне необходимо почувствовать ветер у себя на лице. Я скоро вернусь.

– Я сказал нет! – взорвался Ксенофонт. – И, если ты нуждаешься в напоминаниях, лошадь принадлежит мне.

– Тогда пройдусь пешком! – ответил Парменион, и в его лице вспыхнул гнев.

– Ты дурак! Когда же ты начнешь использовать свой разум?

– Что ты хочешь сказать?

– Ты наверняка знаешь, о чем я говорю. Мои слуги знают, куда ты направляешься. Я знаю, куда ты направляешься. Патроклиан знает, куда ты направляешься. Ты проводишь это дело со всей осторожностью возбужденного быка.

– Как ты смеешь? – взвился Парменион. – Ты шпионил за мной.

– Какая тут нужда в шпионах? Ты в первый же день привел ее в свою комнату, и ее крики эхом отдавались по всему дому. Ты встречался с ней на холмах и рука об руку шел там, где мог быть замечен за много лиг. Патроклиан имеет право отдать тебя под арест и отправить на пытки, однако он человек чести и чувствует себя обязанным за твою отвагу.

– Я намерен жениться на ней, – объявил Парменион. – Всё совсем не так, как ты думаешь.

– Как я уже сказал, Парменион, ты дурак! А теперь верни лошадь в стойло.

– Позволь мне поехать к Дерае. Мне нужно поговорить с ней, – попросился Памренион.

– Ее там не будет; ее отправили обратно в Спарту.

В горле у Пармениона пересохло, его живот завязался узлом. – Отправили назад? Я пойду повидаюсь с Патроклианом.

Ксенофонт развернулся и ударил Пармениона открытой ладонью по лицу. Удар обжег его, и он пошатнулся. – Может, целитель выпустил тебе мозг, – процедил Ксенофонт. – Ты будешь думать или нет, парень? Ты соблазнил девственницу. Что ты скажешь ее отцу? «Я хочу на ней жениться»? Что ты можешь предложить? Какой выкуп принесешь? Ты неимущий студент без земельного надела, или хозяйства. У тебя нет никакого дохода. Всё, чего ты добился – испортил девицу для кого-то другого.

– Ты говоришь об этом в дурном тоне, – сказал Парменион, – но это не так.

– Ты не понимаешь, так ведь? – печально произнес военачальник. – Ты не видишь правды. Дерая помолвлена с Нестусом, и они должны были обручиться следующей весной. Когда он услышит о позоре, нанесенном ему и его семье – а он услышит, раз ты решил действовать в открытую – то потребует возврата выкупа за невесту и, если он обвинит Дераю публично, то она погибла.

– Я спасу ее. Она любит меня, Ксенофонт. Она – подарок богов для меня; я знаю. Они не позволят случиться с ней ничему плохому. Не вини меня за это!

Афинянин положил руки Памрениону на плечи. – Я не виню тебя за это, мой юный друг. Жизнь у тебя была далеко не сахар. Но послушай меня, и постарайся использовать ту часть разума, которую мы с тобой так долго и упорно тренировали. Не думай о Дерае. Отбрось свои мысли о том, что ты зовешь любовью, и подумай о жизни, как таковой. Ты навлек большой позор на Патроклиана и всю его семью. Ты опозорил меня и самого себя. Любовь? Любовь рождается из заботы, сочувствия, взаимопонимания. Не говори о любви, а скажи открыто и честно о похоти. Ты поставил Дераю в весьма опасное положение – это не поступок любящего человека. Ты уничтожил ее репутацию и запятнал честь знатного рода. Скажи мне, в чем тут проявляется любовь?

Парменион не мог ответить, но отвел лошадь обратно в стойло и снял сбрую. События последних пяти дней показались вдруг туманом и сном. Теперь он увидел, как прав был Ксенофонт: он опозорил его друга и запятнал честь Дераи.

Он вышел обратно на солнце, но Ксенофонт уже ушел.

Парменион вышел в сад, остановившись у скамейки, где Дерая впервые поцеловала его. Должен быть путь к решению дилеммы, как ему и Дерае жить вместе. Месяцы назад он решил покинуть Спарту по достижении Мужества, но Дерая всё изменила. Теперь он хотел лишь раздобыть достаточно денег, чтобы жениться и завести семью, чтобы оплатить своим сыновьям обучение в бараках.

Почти весь день он боролся над решением проблемы, видя только один выход. Наконец, с закатом, он вернулся к дому. Ксенофонт сидел во дворе, ужиная фигами и сыром, когда Парменион предстал перед ним.

– Я прошу прощения, господин. За тот позор, что навлек на тебя. Это ужасная плата за дружбу, которую ты выказал мне.

Ксенофонт пожал плечами. – Это жизнь, Парменион. Садись и ешь. Завтра мы поедем к морю, чтобы почувствовать свежий ветер у себя на лицах.

– Когда вернемся в Спарту, – сказал Парменион, – я продам Меч Леонида. С этими деньгами я смогу жениться на Дерае.

– Мы пробудем там почти два месяца, – грустно сказал Ксенофонт, глядя в сторону. – Это даст тебе время обдумать свои планы, а Патроклиану – унять его гнев. Многое может случиться за такой срок. Возможно, слуги не проговорятся. Возможно, Нестус простит ее. Как знать? Но если ты взрослеешь, Парменион, – если ты на пути становления мужчиной, каким должен стать – то ты должен извлечь урок из этого своего опыта.

– Какой урок я должен извлечь? Не влюбляться?

– Нет, это не подвластно ни одному человеку. Но ты должен понять, что любовь опасна; она поражает разум, ослепляя нас перед суровой реальностью. Подумай о Елене и Парисе. Они оказались причиной падения Трои. Думаешь, этого им хотелось? Нет, они всего лишь были влюблены. Ты один из самых умных и прозорливых людей, которых я когда-либо встречал в своей жизни, и даже ты действовал как полнейший олух. Если это то, что приносит любовь, то я благодарен, что она ускользнула от меня.

– Всё кончится хорошо, – прошептал Парменион. – Обещаю тебе.

– Это по-прежнему слова влюбленного. Разумный человек не дает обещание, которое не может выполнить. А теперь ешь, и давай не будем больше говорить об этом сегодня.

***

Шли недели, и Парменион все больше убеждался в правоте Ксенофонта. Тоска и любовь к Дерае никуда не ушли, но его разум прояснился, и он чувствовал глубокий стыд за то, как по-дурацки вел себя в любовных делах.

Если бы Патроклиан оскорбился сильнее, то обратился бы с этим делом к Консулу, который порекомендовал бы эфорам приговорить Пармениона к смерти. В этом вопросе рассчитывать на защиту бессмысленно – закон был особый. Любой спартанец, изнасиловавший девственницу, приговаривался к смерти от яда или от меча. Сама же Дерая была бы принесена в жертву богине смерти, Гекате.

Теперь Парменион был в состоянии оглядываться на прошлое с холодной логикой. Сказать по правде, он не мог жалеть об их любовной связи; это стало высшей точкой его жизни и освободило от страданий детских лет, изгнало печаль и злобу. Он больше не жаждал отомстить Леониду, не мечтал повести армию против спартанцев. Всё, чего он хотел теперь – это жить с Дераей и воспитывать детей их совместной любви.

Днями они с Ксенофонтом выезжали верхом в сельские районы Пелопоннеса, а когда заходило солнце, юноша бегал по холмам, наращивая силу и подавляя страсти физическими нагрузками.

Ночами он мог сидеть с афинским полководцем, обсуждая военную тактику, или политическую стратегию. Ксенофонт был глубоко разочарован в неудаче Спарты провозгласить лидерство над всей Грецией, и печально предрекал грядущие катастрофы.

– Агесилай не хочет ценить фиванцев и всячески показывает свое презрение на публике. Это недальновидно. Я люблю этого человека, но он не видит многих опасностей. Он не может забыть, что именно действия Фив отбросили его от военных успехов в Персии. Он не умеет прощать.

– И тем не менее, – вставил Парменион, – возвращение из Персии многое ему принесло. Он сокрушил Фивы и восстановил позиции Спарты.

– Это распространенное в Спарте мнение, – согласился Ксенофонт, – но на самом деле единственный победитель – это Персия.

– Но персы не принимали участия в восстании, так ведь?

Ксенофонт громко рассмеялся. – Политика, Парменион. Не думай только о мечах и военных кампаниях. Агесилай вторгся в Персию и одержал там ряд побед. Персидское золото – которого там несметное количество – было направлено в Фивы и Афины. На это золото они снарядили свои армии; вот почему Агесилай был вынужден вернуться домой. У него был лишь один способ остаться в выигрыше – он направил послов в Персию, согласившись стать ее вассалом. Тогда Персия оставила Афины и Фивы без поддержки и выступила посредником в мирных переговорах.

– Хорошая стратегия, – заметил Парменион. – Не удивительно, что империя правит так долго. Небольшим количеством золота они остановили вторжение.

– Более того: все греческие города Азии были переданы во власть персов.

– Я этого не знал, – сказал Парменион.

– Этого не преподают спартанской молодежи, потому что это ударило бы по морали. Но дело не в Агесилае. Он знает, что не сможет снова выступить против Персии, потому что Фивы и Афины восстанут против Спарты в его отсутствие.

– Он же наверняка может встретиться с их правителями? Тогда он смог бы возглавить совместный поход на Персию.

Ксенофонт кивнул. – В точку. Но он никогда так не сделает. Его гнев ослепил его. Только не пойми меня неправильно, Парменион. Агесилай добрый Царь и хороший человек, образованный и понимающий.

– Мне трудно это понять, – признался Парменион.

– Знаешь? Любовь и ненависть очень похожи. Подумай о своем собственном безумии с Дераей – остановился ли ты, чтобы задуматься и оценить риск? Нет. С Агесилаем то же самое – только упомяни Фивы, и его лицо тут же меняется на глазах, а рука начинает шарить в поисках рукояти меча.

Слуги внесли их вечернюю трапезу, состоявшую из рыбы и сыра. Некоторое время они ели в молчании, но у Ксенофонта испортился аппетит, и он отодвинул свою тарелку, набрав себе кубок вина и добавив в него чуть-чуть воды. Он жадно выпил его и наполнил снова.

– Возможно, Клеомброт изменит ситуацию, – предположил Парменион. Спартанцы выбирали двух Царей, чтобы один из них мог повести воинов на битву, в то время как второй оставался дома и управлял делами города. Агесилай делил власть со своим кузеном, Агесополисом, но тот был простодушен и редко появлялся на публике. Смерть Агесополиса четыре месяца тому назад привела к возвышению Клеомброта, превосходного воителя и атлета.

– Сомневаюсь, что он способен переубедить Агесилая, – сказал Ксенофонт. – Слава Клеомброта довольно громка, но ума у него маловато. Я боюсь за Спарту. Тех, кого боги хотят уничтожить, они сначала наделяют гордостью, – вспомнил он старое изречение.

– Но ведь гордость – это сила Спарты? – спросил Парменион, с беспокойством глядя, как Ксенофонт снова наполняет кубок, не заботясь о том, чтобы разбавить вино водой.

– Да, это так, но знаешь ли ты, сколько истинных спартиатов осталось в городе? Менее двух тысяч. Потому что налоги и храмовые сборы были повышены, и более бедные спартанцы не в состоянии теперь отправить своих детей на обучение. Подумай о себе. У твоей матери был хороший земельный надел, но он был весь распродан, чтобы оплатить твое образование. Это нонсенс. Через десять лет число спартиатов уменьшится еще в два раза – как после этого Спарта сумеет сохранить свое первенство? И сколько пройдет времени, прежде чем мы увидим, как стратегия, использованная тобой в Игре, будет применена на практике?

– Не печалься так из-за этого, Ксенофонт. Ничего из этого ты изменить не в силах.

– Это меня и печалит, – заметил полководец.

***

Не впревые Тамис чувствовала, как растут ее опасения. События теперь развивались быстрее, и она чувствовала силу аколитов Темного Бога, разыскивающих ее, ищущих пути, чтобы атаковать и уничтожить единственного, кто способен разрушить их планы.

Но Тамис тоже была сильна, и она прикрыла свой дух, скрываясь от блуждающих глаз тех, кто охотился, скользя рядом с ними, как незримый ветер, шепчущий в залитых лунным светом зарослях.

Леарх погиб – убит Парменионом. Тамис не стремилась к его смерти сознательно, но она знала, что часть вины лежала на ее всё более тяжелеющих плечах. Все люди умирают, говорила она себе. И разве Леарх не скрывался в тени аллеи с намерением напасть на безоружного мальчишку? Этим он сам навлек на себя погибель.

Сомнения, однако, по-прежнему одолевали ее. Ее молитвы теперь оставались без ответа, и она стоялась одна против приспешников Хаоса. Она больше не могла вызвать ни Кассандру, ни прочих духов из прошлого. Пути больше не были открыты для нее. Это всего лишь проверка, убеждала она себя. Исток по-прежнему со мной. Я знаю!

Конечно, лучше немногим погибнуть прежде срока, чем страдать несметным количествам людей?

Сколько раз она повторяла это себе, твердя как заклинание против своих страхов? Очень много. Но она зашла слишком далеко, чтобы поворачивать сейчас.

Когда погиб Леарх, слуги Темного Бога обратили свой взор на Спарту, плетя свои заклятия вокруг выживших Нестуса и Клеомброта, наблюдая за ними. Теперь Тамис было труднее тайно управлять их эмоциями, заставляя их быть безрассудными, рисковать жизнями.

Но Наблюдатели не могли видеть всего, и Тамис терпеливо ожидала, готовая использовать малейший их просчет. И вот время пришло. Девица Дерая была публично опозорена, и ее нареченный Нестус был полон праведного гнева и настоящей спартанской жажды мести. Только смерть осрамившего его человека сможет успокоить его воинственное сердце.

Наблюдатели негодовали, Тамис знала это. Она чувствовала их ярость и беспокойство, как пламя в ночи. Тамис открыла ставни своего единственного окна и посмотрела на далекий акрополь.

Первое из многих уготованных испытаний ожидало теперь Пармениона, а она ничем не могла ему помочь, как и Наблюдатели не могли защитить Нестуса. Теперь пришло время клинков, силы и умения. И Наблюдатели приближались. Скоро они выследят ее, и тогда придет гроза, демоны в ночи по ее душу, или наемные убийцы среди бела дня, с острыми клинками, готовыми вонзиться в старую плоть.

Повернувшись, она оглядела прямоугольную комнату, которая была ее домом столько долгих, одиноких лет. Она не будет скучать ни по нему, ни по Спарте, ни даже по Греции, которая была домом ее души.

Открыв дверь, она вышла на солнце. – Отныне, Парменион, – сказала она, – ты одинок. Лишь твоя сила и отвага способны уберечь тебя теперь.

Опираясь на посох, с потрепанным плащом на плечах, Тамис медленно вышла из Спарты. Ни разу она не обернулась назад, ни тени тоски не тронуло ее сердца.

Позади, в раскаленном колеблющемся воздухе, черная тень сгустилась на стене напротив окна, разрастаясь, расползаясь и формируясь в многократно увеличенную фигуру женщины в капюшоне, закутанной в черное.

Несколько мгновений она двигалась по комнате, ища глазами духа. Затем темная женщина исчезла…

… открыв глаза своего тела во дворце далеко за морем. – Я найду тебя, Тамис, – прошептала она низким холодным голосом. – Я доведу тебя до отчаяния.

***

За три дня до своего отъезда из Олимпии Парменион с удивлением увидел Гермия, едущего верхом через широкое поле прямо к его дому. Обычно его друг отправлялся в путешествие на юг к морю вместе с семьей, на самую жаркую пору лета, а их летний дом стоял в сотнях лиг от Олимпии.

За весь последний год Парменион редко виделся с Гермием, потому что его друг стал близок к молодому Царю, Клеомброту, и их часто видели вдвоем в городе или скачущими верхом по дороге в горы Тайгетуса.

Парменион выбежал из дому, чтобы встретить Гермия. Тот также изменился за время обучения у Менелая и в свои девятнадцать был поразительно красив, при том без малейшего намека на бороду. Когда-то превосходный бегун, он теперь не имел необходимости усердно тренироваться и редко был видим на поле для занятий. Гермий отрастил длинные волосы, и Парменион учуял запах ароматизированного персидского масла еще до того, как его друг соскочил на землю.

– Рад встрече, брат мой, – вскричал Парменион, подбегая, чтобы обнять его.

Гермий отстранился, избегая объятий. – У меня плохие новости, Савра. Нестус, поверив росказням о тебе, сейчас едет сюда. Он намерен тебя убить.

Парменион вздохнул, повернувшись и глядя вдаль, на холмы. – Тебе надо уезжать, – вскричал Гермий. – Тебя не должно быть здесь, когда он сюда приедет. Расскажи мне правду, и я постараюсь уговорить его.

– Правду? – отозвался Парменион. – Что ты хочешь от меня услышать? Я люблю Дераю. Я хочу… она нужна мне… на всю жизнь.

– Понимаю, – сказал Гермий, – но он поверил, что ты соблазнил ее. Я знаю, что ты никогда бы не совершил такого жестокого злодеяния, но Нестус ослеплен гневом. Если ты ненадолго уедешь за холмы, я поговорю с ним.

– Мы занимались любовью, – мягко сказал Парменион, – и мы были глупы. У него есть все права на гнев.

Гермий стоял с раскрытым ртом. – Ты… так значит, это правда?

– Я не соблазнял ее! Мы влюблены, Гермий. Постарайся понять, друг мой.

– Что тут понимать? Ты повел себя как… как македонец, кем ты и был всегда. – Парменион шагнул вперед, беря друга за руку.

– Не трожь меня! Нестус был моим другом с самого детства. Теперь на него пал позор, которого он не заслужил. Я знаю, почему ты совершил это, Савра: ты хотел отомстить за себя Леониду. Я презираю тебя за это. Бери лошадь и уезжай отсюда. Куда угодно. Но не будь здесь, когда явится Нестус.

Гермий встал в стремя и вскочил коню на спину. – Я даю тебе больше, чем надо, Парменион. Теперь я проклинаю тот день, когда встретил тебя. То, что ты совершил, – зло, и оно принесет еще немало страданий. Я любил тебя – как друг и как брат. Но ненависть твоя была… и остается… слишком сильной.

– Это не ненависть, – запротестовал Парменион, но Гермий пустил коня галопом и умчался прочь. – Это не ненависть! – прокричал спартанец. Стоя как вкопанный, пока Гермий мчался назад через поле, Парменион услышал шаги позади себя, но не обернулся. Он смотрел, как его друг уезжает всё дальше.

– Это было ясное предостережение, – мрачно сказал Ксенофонт. – Теперь бери коня и скачи в Коринф. Я дам тебе денег на дорогу и письмо к моему другу, который обитает там. Он будет рад приютить тебя, пока не решишь, куда отправиться дальше.

– Я не могу. Я не согласен отдавать Дераю.

– Она все равно потеряна для тебя.

– Я не принимаю этого, – он посмотрел на Ксенофонта. – Как я могу с этим смириться?

– Ты желаешь умереть за свою любовь?

– Конечно. А какого еще ответа ты от меня ждал?

– И ты желаешь убить невинного человека ради этого?

Парменион глубоко вздохнул, пытаясь добиться спокойствия, которого не было. Он плохо знал Нестуса, но этот человек никогда не был в числе его врагов, никогда не нападал на него. Теперь он искал – как и любой спартанец на его месте – возможность смыть свой позор кровью человека, который нанес удар по его чести. Юноша встретился взглядом с Ксенофонтом. – Я не могу бежать, Ксенофонт. Без Дераи моя жизнь – ничто. Теперь я это знаю.

Полководец скрыл свое разочарование. – Насколько ты хорош в обращении с мечом?

– Сносно.

– А Нестус?

– Он был – и остается – чемпионом по мечам у Ликурга. Он могуч.

– Ты сможешь побить его?

Парменион не ответил. – Я злодей? – спросил он вместо этого.

– Нет, – ответил Ксенофонт. – Действия и их последствия, мой мальчик. В Персии я знал человека, которого попросили доставить воды в засушливую местность. Он построил небольшую дамбу, которая перекрыла реку, напитала водой поля и тем самым спасла племя. Люди были благодарны ему за спасение жизни, и много празднеств и пиров было устроено в его честь. Он остался с ними на несколько месяцев. Когда он уехал от них, то через пять дней пути вернулся в пустынный город, где были только трупы и пересохший ручей. Он спас одних людей и уничтожил других. Был ли он злодеем? Поспешность – только и всего. Ты не собирался позорить ни Нестуса, ни Дераю, но теперь вынужден страдать от последствий. Один из вас должен умереть.