Текст книги "Македонский Лев"

Автор книги: Дэвид Геммел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

Храм, осень, 359й год до Н.Э.

Жизнь круто изменилась для Дераи после того, как состояние духа Тамис повредилось. Старуха проводила теперь дни сидя в храмовом саду, часто разговаривая сама с собой, и временами с ней совершенно невозможно было общаться. Ее состояние отрешенности все более усиливалось, и все дела Храма полностью легли на плечи одной Дераи. Каждый день прибывали просители – длинные ряды больных или покалеченных людей, бедных и богатых, ожидающих прикосновения рук Целительницы.

Работа истощала Дераю, особенно теперь, когда умер старый помощник Наза и некому больше было выполнять работы по саду или собирать посаженные весной овощи.

Лишь от случая к случаю Дерая находила время – и, еще реже, энергию – чтобы отыскать Пармениона.

Она работала изо дня в день.

Потом она почувствовала себя больной, лихорадка подступила к ней стремительно, сделав ее ноги слабыми, а разум – затуманенным. Несмотря на свои способности, она не могла ни вылечить саму себя, ни выйти к страждущим, что тщетно ждали за закрытыми воротами. От Тамис нечего было ждать помощи, когда Дерая взывала к ней, старуха, казалось, не слышала.

Одиннадцать дней кряду Дерая лежала в бреду и горячке, плывя между странными снами и внезапными пробуждениями. Однажды она проснулась, увидев глазами духа мужчину, склонившегося над ее постелью.

Он приподнял ее и вдохнул глоток воздуха ей в рот. Затем она вновь заснула.

Наконец она проснулась и почувствовала свет солнца, сочащийся в раскрытое окно. Не имея представления, сколько времени прошло, она теперь чувствовала себя усталой, но уже не больной. Дверь отворилась, и в ее спальню вошел мужчина. Высокий и седобородый, облаченный в выгоревшую красную тунику, он поднес блюдо с водой к ее постели и дал ей попить.

– Тебе стало лучше, жрица? – спросил он.

– Да. Спасибо. Я, кажется, узнаю твой голос? Но не могу вспомнить…

– Меня зовут Левкион. Я пришел сюда много лет назад, и тогда ты посоветовала мне отправиться в Тир. Я последовал совету. Там я нашел свою любовь и добрую жену, и у нас теперь пятеро сыновей и две дочери.

Дерая легла на спину и посмотрела глазами духа на мужчину, вспоминая выражение его глаз в тот день, когда он попытался изнасиловать ее. – Я помню. Почему ты вернулся сюда?

– Моя жена умерла, жрица, и теперь мой старший сын стал главой семьи. Но я тебя так и не забыл. Я хотел… Я хотел снова увидеть тебя. Чтобы попросить прощения. Но когда я пришел, ты была больна, и некому было помочь. И тогда я остался.

– Солько я пробыла в постели?

– Одиннадцать дней, – сказал Левкион. – Сначала я подумал, что ты умрешь, но потом мне удалось тебя покормить. Старуху я тоже кормил, но не думаю, что она вообще хотя бы заметила мое появление.

– Одинадцать дней? Как же так получилось, что мое постельное белье чистое?

– Я менял тебе белье, и стирал старое. Когда ты восстановишь силы, я уйду.

Дерая взяла мужчину за руку. – Я благодарна тебе за помощь, и рада, что ты вернулся. Рада также, что у тебя была счастливая жизнь. И если ты искал прощения – ты получил его от меня давным-давно, Левкион.

– Там много народа ждет тебя. Что я им скажу?

– Скажи, что я выйду к ним завтра. – Дерая отбросила покрывало и поднялась; ее ноги были неустойчивы, но она чувствовала, как силы возвращаются к ней. Левкион принес одежду и стал помогать ей с одеванием. – Всё в порядке, Левкион, я, может, и слепая, но в состоянии одеться самостоятельно. – Она выбрала простое белое платье и вышла в сад, где Тамис сидела у фонтана.

– Прошу, не презирай меня! – захныкала старуха.

Дерая сжала ее в объятиях, погладила по волосам. – Ты выглядишь усталой, Тамис. Почему не отдохнешь?

– Всё неправильно. Всё это. Я вовсе не служила Свету. Это моя вина, Дерая. – Молодая женщина взяла Тамис за руку и отвела в ее покои. Тамис улеглась в постель и внезапно быстро заснула.

– Она тебя по-прежнему преследует? – прошептала Дерая, садясь подле старой жрицы. – Сейчас посмотрим. – Она воспарила и осмотрелась, но поблизости никого не было, и никаких следов женщины в капюшоне также не наблюдалось. Что же тогда, задумалась Дерая, послужило причиной отчаяния Тамис? Она решила выяснить это, когда жрица заснула. Никогда еще она не проникала в сознание Тамис без спроса, но сейчас это было необходимо, чтобы раздобыть сведения. Приняв решение, дух Дераи подлетел к Тамис, объединившись со спящей женщиной. Она увидела, как протекает много лет, почувствовала надежды, мечты и метания Тамис, увидела, как наделенное даром дитя вырастает, становится властной и притягательной женщиной; видела, как она взрослеет, наблюдала – и делила с ней – ее любовников и тяжелые утраты. Наконец Дерая увидела первое видение Тамис о рождении Темного Бога – и в ужасе смотрела, как Тамис подстроила смерть персидской девушки, которая должна была произвести на свет этого ребенка.

«Мы не можем пользоваться оружием врага,» – так говорила Тамис. И всё же, пятьдесят лет тому назад, ясновидящая проникла в сознание беременной персиянки, взяв под контроль ее тело. Затем она вывела ее на вершину башни, заставила взобраться на парапет и шагнуть к смерти. Дерая избавилась от чужих воспоминаний и, с растущим беспокойством, продолжила путешествие. С ходом лет ее душа становилась всё мрачнее. Тамис начала манипулировать событиями. Это она попросила Ксенофонта обучить мальчика искусству стратегии; она использовала свою силу, чтобы отделить Пармениона от других мальчишек из его барака, внушив им неприязнь к юному полукровке.

Но самое худшее, Дерая узнала разгадку тайны всей своей жизни.

Хотя она отчаянно любила Пармениона, она никак не могла взять в толк, почему они были так неосторожны в любовной страсти, делали это так глупо и открыто.

Теперь она увидела…

Теперь узнала…

Потому что и женщина в капюшоне из видений Тамис, и сама Тамис неотступно парили над влюбленными, используя силу, чтобы ослепить их и привести к неутешительному уделу, подталкивали их, неумолимо приближая к разрушению.

Хуже того, это Тамис силой духа подослала за ней всадников, Тамис сделала так, что ее лошадь понесла, не дав ей шанса на спасение. Тамис наполнила сердце Нестуса жаждой мести и посеяла в нем желание увидеть Дераю мертвой.

Тамис устроила всё это.

Парменионом манипулировали, правили, как конем при помощи невидимых поводьев – направляли то в Фивы, то в Персию, то в Македонию.

Но последняя ложь была самой отвратительной. Дерая увидела саму себя в тот момент, когда пыталась избавиться от пут в пучине моря, после того как ее сбросили с корабля. Кожаные путы у нее на руках растянулись от воды, и она сумела освободить руки и выплыть на поверхность, шум волн становился громче. Она была сильной и молодой и почти доплыла до берега, когда гигантская волна подхватила ее и ударила головой о скалу. Секунды спустя появился Наза и вытащил ее на берег.

«Она жива!» – проговорил старик.

«Отнеси ее в храм,» – приказала Тамис. Жива! А вовсе не связана оковами смерти. Ложь, ложь, ложь! Она могла в любое время уйти, отыскать Пармениона и избавить его от жизни в пустоте и мучениях.

«Прошу, не презирай меня!»

Дерая вернулась в свое тело и встала, взглянув на спящую старуху. Она хотела ударить ее, разбудить и прокричать ей правду в полный голос.

Служительница Света? Женщина, которая должна верить в силу любви?

Дерая отшатнулась от силы своей собственной ненависти и выбежала из комнаты, столкнувшись с Левкионом в коридоре. Она чуть не упала, но его руки обхватили ее.

– Что не так, госпожа?

– Всё, – прошептала Дерая.

И слезы потекли из глаз.

Пелла, весна, 358й год до Н.Э.

Филипп наблюдал, как тысячное войско пеших гвардейцев выстроилось в боевой квадрат, а затем проскакал через поле верхом. По приказу, который прокричал Парменион, они встали, держа строй, и поверинули налево. Следующий приказ отделил пять задних рядов и переместил их вперед, дабы расширить переднюю линию.

Дисциплина была отменной, и Царь остался доволен. Он увидел, как воины подняли свои сариссы – копья длиной в три человеческих роста – которые Филипп лично разработал и велел изготовить своим оружейникам. Каждое копье имело железный наконечник и вдобавок острый шип с обратной стороны. Воин в переднем ряду фаланги держал древко сариссы на сгибе правой руки, в то время ка стоявший за ним принимал на себя вес копья, готовый толкнуть его вперед, в ряды неприятеля. Это было громоздкое оружие, но Филипп верил, что оно даст тактическое преимущество линейной македонской пехоте в первых сражениях. Фаланга будет идти на врага, который будет ждать стремительного столкновения вооруженных людей. Но с сариссой Филипп чувствовал, что у него будет фора.

Парменион не был так уверен. – Государь, они применимы во фронтальном столкновении, но неприятель будет атаковать фланги, что сделает их бессмысленными.

– Верно, стратег, но для этого неприятель должен будет изменить собственную тактику – тактику, которая использовалась вот уже более века.

– Даже если так, нам нужна будет запасная тактика для нас самих, – сказал Парменион.

И он ее выработал.

Кавалерия Филиппа никогда больше не будет применять лобовую атаку на противника; эта задача отойдет новой пехоте, кавалерия же займет позиции на флангах македонской фаланги, чтобы принудить неприятеля самому атаковать македонцев с фронта.

День за днем всю осень и зиму наращивалось войско. Горожане и крестьяне стекались в Пеллу, чтобы пройти суровое обучение с целью заполучить фригийский доспех, черный нагрудник и шлем с красным гребнем. В середине зимы Парменион отобрал людей в царскую гвардию, в которой каждый воин носил черный плащ из лучшей ткани и обитый бронзой щит с Македонской Звездой по центру. Всё это было куплено на золото Кровсийских копей. Под управлением Аттала копи вновь стали производить обильное количество драгоценного металла, и Филипп смог сделать заказы уже по прибытии в Пеллу: на доспехи из Беотии и Фригии, на лошадей из Фракии, на мрамор с юга, на плащи из Фив, а также выписал себе строителей из Афин и Коринфа.

Казармы теперь были достроены и гвардейцы проживали в них, питаясь различными яствами, употребляя только самое лучшее вино, однако отрабатывая свои привилегии неординарной демонстрацией стойкости и боевой подготовки под приглядом орлиных глаз Пармениона.

Феопарл и Ахиллас остались при Царе по его возвращении из Иллирии. Повидавшись со своими семьями в Пелагонии и снабдив их достаточным количеством денег до следующей зимы, двое мужчин командовали теперь фалангами пехоты, по две тысячи воинов каждая.

Ахиллас добился славы в Пеонии, где дал боевое крещение своим войскам прошлой осенью. Пеонийский Царь был убит, войско его рассеялось. Филипп вознаградил Ахилласа мечом с золотым эфесом.

Весь следующий час Филипп наблюдал за учебными маневрами солдат, затем оседлал своего нового черного жеребца и уехал во дворец в Пеллу.

Там к нему явился Никанор.

– Царица разместилась сейчас в провинциальном поместье в Айгае, – произнес он. – Симике сказала, что будет рада ее компании.

– Как Аудата?

– Во время переезда ей было дурно, но теперь она здорова. С ней врачи; они по-прежнему обеспокоены из-за ее узких бедер и возраста. Но провидец сказал, что роды пройдут для нее хорошо; по словам Диомаха, у нее будет дочь.

– Она хотела остаться в Пелле, – проговорил Филипп, – но я сказал ей, что будет лучше переехать на юг. – Он вздохнул. – Она не плохая женщина, Никки. Но я не хочу видеть ее здесь. Этот дворец – для особой невесты.

– Снова этот сон?

– Видение продолжает посещать меня, с каждым разом всё мощнее. Теперь я вижу ее яснее, чем тебя сейчас.

– Она околдовывает тебя, Филипп, – промолвил Никанор, и его глаза выдавали заботу.

– Если так, то это чары, за которые мужчина готов умереть – или убить. Она говорит мне, что у нас будет сын – муж великой судьбы. И я верю ей. Я должен построить царство, достойное его. Но я не могу сделать этого, пока плачу такой высокий откуп Бардиллу.

– Что ты будешь делать?

Филипп улыбнулся. – Уже сделал. Я отменил выплату.

– Парменион знает об этом?

– Он что, твой Царь? – прогремел Филипп.

– Нет, государь; я не это имел в виду. У Бардилла не останется выхода, кроме нападения. Мы готовы к этому?

– Думаю, готовы, – сказал Филипп. – Настал час для Македонии, и я не поеду в Самофракию как вассал другого правителя. Когда я приведу ее в дом, она станет царицей победоносного народа. Или будет так, или я погибну и не получу ни славы, ни сыновей. – Взяв Никанора за руку, он придвинулся к нему вплотную. – То, что я сейчас сказал, не должно достигнуть ничьих ушей.

– Я ничего не скажу, – пообещал Никанор. Филипп кивнул.

– Македония станет свободной, – промолвил Царь.

После того, как Никанор ушел, Филипп переместился к длинному окну в западной стене и сел там, глядя, как солнце заходит за далекие горные вершины.

Он не сказал Никанору всего, полностью он не открылся бы никому из людей.

Началась большая стратегическая игра. Первым будет Бардилл, потом – Фессалия на юге, затем Фракия на востоке. А дальше…?

Уже после первого вещего сна амбиции Филиппа разрастались с каждым днем. Он стал видеть события по-иному, в более широкой перспективе. Веками великие города-государства стремились распространить свою власть на остальные греческие земли, но всё было тщетно. Могучая Спарта, непобедимая на суше; Афины, хозяева морей; Фивы, сердце Беотии. Никто из них не преуспел надолго. И никогда не смогут, понял Филипп, ибо их мечты были малы, привязаны к их собственным городам.

Но если целый народ поднимется, станет сильным, самостоятельным и целеустремленным; то города падут, и вся Греция сможет объединиться, чтобы идти на битву под началом единого Царя-воителя.

И тогда содрогнется весь мир.

Филипп поежился. «О чем это я думаю?» – изумился он. Почему эти амбиции никогда раньше не проявлялись в нем?

Потому что теперь ты Царь, прошептал тихий голосок внутри. Потому что ты муж, наделенный силой и властью, мудростью и отвагой.

К тому времени, как приехал Парменион с докладом, Царь успел употребить несколько кувшинов вина. Он был в приподнятом настроении духа, праздный и веселый, но за остроумным юмором спартанец почувствовал напряжение. Мужчины устроились на скамьях и пили почти до полуночи; и тогда Филипп задал вопрос, которого Парменион давно уже ждал от него.

– Скажи мне, стратег, готовы ли люди?

– К чему, государь? – уклонился Парменион.

– Биться за свободу Македонии.

– Люди всегда готовы биться за свободу. Но если ты спрашиваешь меня, сможем ли мы одолеть иллирийцев, то я не знаю. Через шесть месяцев у нас будет еще две тысячи подготовленных воинов; тогда я уверенно отвечу, что мы готовы.

– У нас нет шести месяцев, – ответил Филипп, вновь наполняя свой кубок.

– Почему же? – сдержанно спросил Парменион.

– Я отменил выплаты. У нас меньше шести недель до того, как иллирийцы перейдут через горы.

– Не мог бы ты посвятить меня, какие у тебя были причины на это? – осведомился Парменион.

– Я потратил деньги на броню и оружие, и для Бардилла ничего не осталось. Мы сможем разбить его?

– Смотря какую тактику он выберет, и на какой местности придется сражаться. Нам нужна равнина для пехоты, и достаточное пространство для конницы, чтобы ударить по флангам. Ну а остальное, государь, зависит от боевого духа самой армии.

– Как ты представляешь себе ход сражения?

Парменион пожал плечами. – Иллирийцы будут атаковать уверенно, предвкушая новую легкую победу. Для нас это будет преимуществом. Но если мы отобьемся, то они построятся в боевой квадрат. После этого всё решит сила, храбрость и воля. Что-то может не устоять, сломаться… у них или у нас. Всё начнется с того, что побежит один человек, паника распространится, ряды дрогнут и распадутся. Их или наши.

– Ты не прибавил мне уверенности, – проворчал Филипп и отпил вина.

– Я достаточно уверен, государь. Но даже если мы совпадаем в этом – не может быть полностью гарантированной победы.

– Как твоя рука? – спросил Филипп, меняя предмет разговора.

Парменион вытянул левую руку, раскрыл ладонь, показывая Царю покрытое шрамами мясо на ладони. – Она достаточно зажила, государь, чтобы я мог держать ей ремешок щита.

Филипп кивнул. – Люди до сих пор говорят о том дне. Они горды за тебя, Парменион; они будут сражаться за тебя; они не сдадутся, пока ты будешь вести их. Они будут равняться на тебя – ты и есть боевой дух Македонии.

– Нет, государь – хоть я тебе и благодарен за такую похвалу. Но они будут смотреть на Царя.

Филипп улыбнулся, потом расхохотался во весь голос. – Дай мне эту первую победу, Парменион. Она нужна мне. Она нужна Македонии.

– Я сделаю всё, на что способен, государь. Но давным-давно я получил урок не рисковать в азартных играх и не ставить всё на один кон.

– Но ты ведь выиграл, – заметил Филипп.

– Да, – сказал Парменион и поднялся. Он поклонился и вышел из дворца, мысли путались в его голове.

Почему Царь предпринял такой рискованный шаг? Почему не отсрочил до тех пор, когда исход станет более предсказуемым? Филипп изменился с тех пор, как женщина из сна явилась ему, стал более вспыльчивым и деятельным.

На следующее утро Парменион созвал всех своих подчиненных командиров и вышел с ними на поле для занятий за пределами Пеллы. Их было двенадцать человек, но главное, среди них были Ахиллас и Феопарл – двое из числа его первых новобранцев.

– Сегодня мы начнем новую серию занятий по боевой подготовке, – объявил он им, – и люди будут выкладываться так, как никогда раньше.

– Есть что-то, о чем мы не знаем? – спросил Тео.

– Армия – как меч, – сказал Парменион. – Только в битве сможешь понять, чего он стоит. И больше не задавай таких вопросов. Присмотритесь к людям, которые состоят у вас в подчинении – определите слабейших и отпустите их. Лучше командовать недоукомплектованным соединением, чем вести в бой труса.

Он медленно обвел взглядом своих командиров, заглянув каждому в глаза.

– Натачивайте мечи, – тихо сказал он им.

Линцестская равнина, лето, 358й год до Н.Э.

Две армии разместились в боевом порядке на пыльной равнине в одном дне конного пути в Верхнюю Македонию. Иллирийцы, с десятью тысячами пехоты и тысячей конников, превосходили македонцев числом почти вдвое.

Филипп спешился и прошел к своим гвардейцам, которые подняли клич, едва он взял щит и занял место в центре их рядов. Парменион остался в седле вместе с Атталом и Никанором, а также четырьмястами всадников, которые терпеливо ждали за его спиной. Спартанец посмотрел поверх голов трех пеших фаланг, где под командой Антипатра разместились еще триста македонских конников; чернобородый воин отдавал своим людям последние распоряжения перед боем.

– О Геката, – прошептал Аттал, глядя на иллирийские ряды, – там несметное число этих сукиных сынов.

– Скоро их станет меньше, – заверил его Парменион. Спартанец затянул ремни своего шлема с белым гребнем и вновь посмотрел на вражеский строй, расположенный меньше чем в полумиле впереди.

Бардилл собрал своих людей в боевой квадрат с кавалерией на правом краю. Парменион понял, что старый волк перехватил первое преимущество, так как плотный строй будет трудно разбить, и на первых стадиях сражения это может непоправимо поколебить дух македонцев.

– Вперед! – скомандовал Филипп, и гвардия, подняв сариссы, двинулась на врага, фаланги Тео и Ахилласа держались недалеко позади. Парменион поднял руку и тронул коня шпорами, конница пошла за ним, занимая место левее от марширующей пехоты.

Поднялась пыль, но сильный ветер развеял ее, оставив обзор чистым. Парменион увидел, как гвардия перешла на бег, сердце его забилось чаще, и он осмотрел их построение. Строй по-прежнему оставался плотным, ровным. Это он добился того, чтобы было так.

– Идут! – прокричал Аттал. Парменион поднял глаза от пехоты и увидел, как по полю скачет иллирийская кавалерия.

– Помнить про клин! – проорал Парменион, поднял копье и пустил коня в галоп. Македоняне устремились за ним.

Конники были все ближе и ближе, они уже опустили копья. Парменион поднял свой малый кавалерийский щит, наметил себе противника и позволил себе глянуть вправо и влево. Аттал и Никанор были рядом с ним – и самую малость позади, кавалерия образовала гигантское острие копья. Парменион посмотрел вперед, где прямо на него мчался всадник в желтой накидке верхом на мощном скакуне. Парменион бросил взгляд на его копье, лежащее на холке коня; как только острие прыгнуло вверх, он дернул своего жеребца влево, и копье противника рассекло воздух возле лица Пармениона. В то же время спартанец устремил свое оружие воину в горло, сбив того наземь. Оразив другое острие щитом, он вонзил свое копье в открытый живот иллирийского всадника. Когда тот пал, копье Пармениона осталось вместе в нем. Тогда спартанец выхватил меч и принялся прорубать себе дорогу вглубь вражеских рядов.

Македонская конница разбила иллирийскую, которая пыталась галопом вырваться из боя и перестроиться. Но едва им это удалось, как Антипатр набросился справа и ударил им по флангам. Пойманные в западню, иллирийцы дрались теперь только за свои жизни. Меч звякнул по шлему Пармениона, копье скользнуло по нагруднику, оставив продольный порез на ключице. Его собственный меч взмывал и падал, поднимая в воздух брызги крови.

Постепенно иллирийцы были сжаты в плотную массу, большинство в которой не могло вступить в бой, стиснутые своими же товарищами. Лошади падали, придавливая вопящих воинов, и кавалерийский бой подошел к концу – иллирийцы пробивались на юг и покидали поле. Антипатр кинулся за ними, но Парменион, Аттал и Никанор созвали своих людей и перестроились за сражавшимися рядами.

У Филиппа не было времени наблюдать за столкновением кавалерии. Когда гвардия подошла на тридцать шагов к иллирийским передним рядам, он приказал встать. Фаланга замедлилась, потом остановилась, позволив отряду Тео занять место слева, а людям Ахилласа – отойти, чтобы пресечь возможную атаку с правого фланга.

Теперь они были близки настолько, что могли видеть лица врагов, а также стену из копий и щитов, которая ждала их.

– К победе! – воскликнул Филипп.

Строй двинулся вперед, триста щитов вширину и десять вглубину. Когда они приблизились к иллирийскому боевому квадрату, воины переднего ряда остановились еще раз, встав в упор – сариссы наготове, острия сияют на солнце. Воины второго ряда подняли древки этих длинных копий и по приказу, который прокричал Филипп, побежали и вонзили огромное оружие во вражеские ряды. Железные наконечники сарисс пронзали щиты и нагрудники, сбивая людей с ног. Затем копья отошли назад, чтобы ударить еще раз, по второму ряду.

При том первом ударе Филиппу показалось, что иллирийцы вот-вот дрогнут и побегут, такая паника охватила неприятеля. Но тут иллирийский воин, пронзенный в живот, схватил руками пробившую его сариссу и упал на нее. Остальные были воодушевлены такой самоотверженностью и последовали его примеру, хватая древки копий и делая их бесполезными.

– Копья наземь! – приказал Филипп, и первые ряды положили сариссы, вытащив короткие мечи. – Вперед! – прокричал Царь. Македонцы снова двинулись в атаку, перешагивая тела убитых иллирийцев. Но теперь ход сражения изменился, и наступающих остановила иллирийская стена щитов; македонцы падали под ударами копий гоплитов Бардилла.

Ахиллас, который отошел назад, видел, как атака захлебывается.

– Копья наизготовку! – скомандовал он и повел своих людей во вторую волну атаки, чтобы помочь Филиппу на правом краю.

Вновь иллирийцы падали замертво, сариссы открыли их ряды, но вскоре вновь стали бесполезны, и теперь уже все три македонские фаланги были связаны в смертельном бою.

Парменион со своей кавалерией ждал поодаль и наблюдал за происходящим с растущим беспокойством.

– Не пора ли нам вмешаться? – спросил Никанор.

– Еще нет, – ответил Парменион.

– Но они сдерживают нас, и у них еще тысячи солдат в запасе. Наше ожидание приведет к отступлению, когда они контратакуют.

– Еще нет, – повторил Парменион. Он посмотрел на смешавшуюся человеческую массу, всем сердцем желая быть там, надеясь, что Тео вспомнит маневры, которые они так много раз отрабатывали с ним.

Македонский строй перед Филиппом прорвал отряд иллирийцев. Царь выбежал вперед, вонзил меч в пах ведущего воина, который тут же повалился с истошным воплем. Филипп перескочил через него, ударив второго воина щитом в лицо. Гвардия сдвинула щиты вокруг него, но теперь Царь оказался в переднем ряду, прямо напротив вражеских мечей и копий.

Слева от Царя Тео прокричал, наконец, приказ, которого Парменион так долго ждал.

– Построение семь! Построение семь!

Воины слева отодвинулись назад, а стоявшие справа сомкнули щиты, устремившись вперед, подвинув фалангу и отделившись от гвардии щитоносцев. Едва между отрядами образовалась брешь, иллирийцы тут же ринулись вперед, как вода прорывается сквозь пролом в дамбе.

– Сейчас! – прокричал Парменион, и македонская конница пустила лошадей в галоп, целя в проем и в сломавших строй иллирийцев. Слишком поздно солдаты поняли, что их ждет, и попытались перестроиться. Но македонские воины были теперь с двух сторон, а прямо на них мчалась кавалерия.

Иллирийцы были суровыми мужами, закаленными в войнах. Насколько могли, они выровняли стену щитов и стали ждать. Но кавалерия пробилась сквозь эту стену в самое сердце иллирийского боевого квадрата.

Теперь всё пришло в хаос и смятение – строй сломан, македонцы, по-прежнему в строю, прорубались теперь к Бардиллу и его военачальникам.

Старый Царь твердо стоял на ногах, его личная гвардия плотно обступила его. Но сражение уже превратилось в резню, напирающие македонцы убивали иллирийских гоплитов сотнями.

Бардилл предпринял последний отчаянный шаг, приказав гвардии атаковать строй, в котором стоял Филипп; но отряды Феопарла и Ахилласа встали у них на пути, ударив по флангам. Однако даже после этого четверо выживших прорубились к Филиппу. Царь сразил первого выпадом в горло, гвардейцы перехватили оставшихся троих, и те погибли под ударами множества мечей.

Бардилл ожидал смерти, выхватив меч и подняв свой тяжелый щит. Но по приказу Филиппа македонцы отошли назад.

– Подойди же, Отец, – позвал его Македонский Царь. Бардилл вздохнул. Спрятав меч в ножны, он прошел через последнюю линию своих телохранителей и встал перед своим зятем.

– Полагаю, ты хочешь, чтобы я встал на колени, – проговорил старик.

– Царь не должен преклоняться перед другим Царем, – ответил Филипп и вогнал свой меч в ножны. – Не ты ли сам учил меня этому?

– Что ты потребуешь от меня?

– Я лишь хочу, чтобы мне вернули мое царство. Все иллирийцы и их потомки вернутся в Иллирию. Оставив откуп – и ты доставишь его мне.

– Ты прошел длинный путь за короткий срок, сын мой. И отменно сражался. Что теперь будет с Аудатой? Ты бросишь ее?

Филипп увидел страдание в глазах Бардилла, подошел к нему и положил руки на плечи. – Она дорога мне, – заверил его Филипп, – и она ждет дитя. Теперь у нее есть свое имение, на берегу моря. Но я отправлю ее навестить тебя, когда ребенок родится.

Бардилл кивнул, и повернулся к Пармениону, который спешился и подошел к ним. – Похоже, ты был мне всё-таки нужен, спартанец, – сказал он с натянутой улыбкой.

Парменион ничего не ответил, но низко поклонился.

Старик повернулся и зашагал к выжившим телохранителям.

В этот момент грандиозный возглас пронесся по рядам македонцев, и Филипп не заметил, как оказался вдруг на плечах своих гвардейцев, и те уже несли его с поля боя.

Парменион остановился и осмотрел место битвы. Всюду лежали тела людей и лошадей; в тот момент казалось, что их не сосчетать. Позже он узнает о потерях македонцев в количестве семисот человек убитыми, включая Ахилласа и Петара. Но в этот день погибли шесть тысяч воинов неприятеля, и мощь Иллирии была невосполнимо надломлена.

– Помоги мне, – раздался голос у него под ногами, и Парменион посмотрел вниз и увидел Григерия, лицо которого превратилось в кровавую маску. Меч разрубил его лоб, выбив оба глаза, глубокая рана зияла также внизу живота. Кровь вытекала из него вместе с жизнью.

Парменион опустился перед умирающим, положил его голову себе на колени.

– Мы победили? – спросил Григерий.

– Да, мы победили, – произнес Парменион.

– Кто ты? – прошептал иллириец слабеющим голосом.

– Я… Савра.

– О боги, сколько крови застит мне глаза. Вытри их мне. Я ничего не вижу.

– Спокойно, друг. Ложись на спину. Не шевелись. Тебе больше не за что сражаться.

Григерий снова затих, и Парменион подумал, что он умер. Но он заговорил вновь. – Я… думал, мы… проиграем. Знаешь, как они называют… Спартанца? Гибель Народов. Он уничтожил свой родной город. Всюду, где проходит он… идет смерть. Но не в этот раз, так, Савра?

Голова Григерия опустилась, и последний вздох вылетел из его горла.

Печаль ужалила спартанца, он встал и посмотрел на солнце. Там кружили стервятники, предвкушая пир.