Текст книги "Македонский Лев"

Автор книги: Дэвид Геммел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

Храм, лето, 357 год до Н.Э.

Дерая сидела у постели Тамис и ждала неизбежного. Старуха не принимала пищу уже больше недели и не говорила несколько дней. Когда Дерая взяла ее руку, та была горячей и сухой, кожа да кости. Плоть Тамис таяла день за днем, а ее глаза принимали все более зачарованное, отстраненное выражение, наполняя Дераю печалью.

Она пыталась направить свои силы для спасения умирающей, но чувствовала, как Тамис противится ей.

Полночь была близка, когда старая жрица наконец умерла. Не было никакого движения или звука, говорящего о ее уходе. На мгновение душа ее слабо замерцала, а в следующее уже ушла в небытие. Дерая не заплакала, но грусть переполнила ее. Покрыв лицо Тамис, она вернулась в свою комнату и забралась в постель.

Левкион принес к постели кувшин с водой и блюдо с фруктами. Но она не хотела ни пить, ни есть, и сразу же погрузилась в глубокий сон.

Звуки музыки пробудили ее, и она открыла глаза, увидев незнакомую картину. Она оказалась на берегу большого озера, образующего естественную чашу в центре между высоких, покрытых снегами горных вершин. Рядом сидела женщина изумительной красоты, высокая, с элегантными формами, облаченная в расшитый золотом хитон.

– Тамис? – прошептала Дерая.

– Да, когда-то я была ею, – ответила жрица, и вытянула руку, коснувшись Дераи. – Что я могу тебе сказать? – спросила она. – Как я могу вымолить твое прощение? Мне не следовало лгать и вмешиваться в твою судьбу. Гордыня – это не дар Истока, а я пала ее жертвой. Но у нас мало времени, Дерая, а мне необходимо так много рассказать тебе. Все эти древние врата меж континентами и океанами, что я показала тебе, – ты не должна ими пользоваться. Ты не должна столкнуться с Темным Богом или его слугами, они испортят тебя.

– Я могу сражаться с ними в одиночку, – ответила Дерая. – Именно к этому ты меня и готовила.

– Прошу, Дерая, выслушай меня! Покинь Храм. Разыщи Пармениона. Делай все, что захочешь – только не следуй по моему пути.

Дерая рассмеялась. – Где были твои сомнения, Тамис, когда ты направляла ко мне всадников, когда я была связана и лежала поперек седла их вожака? Где были они, когда ты незримо витала надо мной и блокировала мои страхи, подталкивая бежать с Парменионом и быть проклятой за это?

Тамис отпрянула от гневного порыва спартанки. – Нет, прошу! Я молила тебя о прощении. Пожалуйста!

– О, Тамис, мой добрый друг, – мягко сказала Дерая, с холодными глазами. – Я даю тебе свое прошение. Но я видела, как ты прервала предыдущее Рождение Темного. Как хитроумно – проникнуть в сознание девушки и заставить ее броситься с башни. Возможно, этот же способ я изберу и в этот раз. Я подумаю над этим.

– Прекрати! Молю, Дерая. Я ошибалась. Не повторяй моих ошибок.

Дерая прикрыла глаза. – Я должна остановить Рождение Темного. Ты отняла мою жизнь, Тамис, – ты лгала, обманывала, манипулировала. Если Темный Бог победит, то все это будет напрасно. А я этого не хочу! Я спартанка и не сдамся в этой битве. А теперь, – сказала она, взяв женщину за руку, – расскажи мне все, что знаешь о Темном Рождении.

– Не могу!

– Ты передо мной в долгу, Тамис! За все, что я потеряла. Говори. Или, клянусь, я принесу смерть Филиппу Македонскому, и всем прочим приспешникам Темного Бога.

Слезы выступили на глазах Тамис. – Ты мое наказание, – прошептала она. – Ты – перерожденная Тамис.

– Скажи мне то, что я должна знать, – велела Дерая.

– Ты обещаешь, что не станешь никого убивать?

– Обещаю, что никогда не опущусь до убийства.

Тамис вздохнула. – Что ж, я поверю тебе, хоть душа моя будет проклята, если ты обманешь меня. Ты видела события в Македонии? Конечно видела. Возвышение Филиппа, рождение нации. Это рождение возвещает о приходе Темного Бога. Его телесное воплощение появится в Самофракии, в Ночь Третьей Мистерии Высокого Лета; всё готово к этому. Его матерью станет Олимпиада, дочь Неоптолема, Царя Эпирского. Отцом будет Филипп Македонский. Он уже был околдован, приворожен к ней. У тебя будет лишь одна возможность добиться успеха. Чтобы Темный Бог родился на свет, все должно случиться в определенный момент, когда звезды располагаются в особом порядке, и это будет длиться лишь один час в ту самую ночь. Если ты отважилась избрать этот путь, то тебе надлежит отправиться в Самофракию и сорвать церемонию.

– Высокое Лето – это лишь десять дней, начиная с нынешнего, – сказала Дерая. – Как мне попасть в Самофракию вовремя?

– Врата, что я показывала тебе, ведут к путям между миров, между времен. Слушай меня, Дерая, ибо это последний раз, когда ты видишь меня, и потому ты должна хорошо усвоить мой последний урок.

***

Дерая открыла глаза и увидела рассвет, озаряющий небо, и отступающие перед ним звезды. Она встала, налила себе кубок воды и медленно выпила его.

Самофракия, Остров Мистерий. Она вздрогнула. Тамис однажды назвала это место владениями Темного Бога. Мысль о путешествии вызвала сильнейший приступ страха, почти паники… но Парменион будет там, вдруг поняла она. Впервые за почти четверть века они снова будут вместе. Но что дальше? Она уже не та огневолосая девица-подросток, которую помнил Парменион, а он – не тот застенчивый юноша, который готовился стать воином. Их разделяло теперь нечто большее, чем время. Однако хорошо будет вновь побыть рядом с ним еще раз.

Со смешанными чувствами наблюдала она за успехами Филиппа: сначала, в прошлом году, победа над иллирийцами; затем, поход в Фессалию, дабы укрепить южные границы, вторжение в Пеонию и осада города Амфиполь.

Теперь волки великих городов смотрели на Македонию совсем другими глазами. Если раньше они видели перед собой лишь овцу, которую доят либо ведут на убой, то теперь они имели дело со львом – молодым и сильным, гордым и дерзким.

Гордость Дераи за достижения Пармениона была омрачена печалью, ибо чем могущественней становилась Македония, тем страшнее будут последствия восхождения Зла на престол.

Страх охватил ее. Она почуствовала себя ребенком, который видит лесной пожар, огромную стену пламени, которая вспыхнула, чтобы испепелить весь мир. «И как мне остановить это?» – терялась она в сомнениях. Взглянув вниз, она увидела кубок с водой в своей руке. Тут она улыбнулась и прошла в комнату Тамис.

– Я сдержу данное тебе обещание, Тамис. Я не буду убивать. Но если приспешники Темного Бога явятся за мной, они умрут. Потому что в этом меня ничто не связывает.

Одеяло по-прежнему покрывало тело. Когда Дерая его откинула, то увидела лишь распавшийся скелет, истлевшие кости. Когда она поднимала одеяло, череп покачнулся на подушке и упал на пол, разбившись на мелкие осколки.

Самофракия, Лето, 357 год до Н. Э.

Переправа была спокойной, и судно плавно вошло в док, три ряда гребцов опустили весла в воду, чтобы замедлить это продвижение. Моряки швырнули канаты людям, ждавшим на причале, и огромный корабль был пришвартован к берегу.

Филипп сошел по трапу, за ним высадился Парменион.

– Я едва могу сдержать свое возбуждение, – произнес Царь, когда они вдвоем ступили на твердую землю, взирая на поросшие деревьями холмы. – Как думаешь, она уже здесь?

– Не знаю, государь, – ответил Парменион. – Но мне не по душе, что так мало стражи. Тут могут быть убийцы, нанятые любым из наших врагов.

Филипп рассмеялся и легонько толкнул Пармениона в плечо. – Ты чересчур беспокоен. Мы всего лишь путешественники, странники, наемники. Лишь несколько человек знают о моих планах.

– Антипатр, Аттал, Никанор, Феопарл, Симике… одни боги знают, кто еще, – проворчал Парменион. – Всего одно неосторожно оброненное слово может погубить тебя.

Филипп хмыкнул. – Этого не случится, друг мой; так предначертано богами. И, как бы там ни было, со мной прибыл для защиты сам Македонский Лев. – Он снова засмеялся над беспокойством Пармениона. – Знаешь, тебе, пожалуй, стоит подумать, не взять ли жену – или любовницу. Ты чересчур серьезен.

Высокая жещина в черных одеждах подошла к ним, низко кланяясь.

– Добро пожаловать в Самофракию, государь Филипп, – сказала она.

– Прекрасно, – прошептал Парменион. – Парад, наверное, уже подготовлен. – Женщина насмешливо посмотрела на него, затем снова переключилась на Филиппа.

– Сегодня вечером будет дан пир в твою честь, а завтра состоится охота в верхних холмах.

Филипп взял ее за руку, поцеловал ладонь. – Благодарю тебя, благородная женщина. Это для меня большая честь быть встреченным посланницей такой грации и красоты. Но как ты узнала о моем прибытии?

Женщина улыбнулась, но не ответила.

Она провела их через наводненный народом городской порт к месту, где ожидали еще две женщины, держащие за удила двух белых жеребцов. Первая из них указала в сторону белостенного дворца, что стоял в миле к северу. – Ваши покои готовы, о благородные мужи. Надеюсь, эти кони придутся вам по душе.

– Благодарю, – ответил Филипп. Животные были хороши на первый взгляд, но грудь у обоих была неширокой, а это, как знал Филипп, означало мало места для легких и сердца, и, следовательно, им недоставало силы и выносливости.

Двое мужчин оседлали коней и медленно поехали ко дворцу, женщины сопровождали их пешком.

В полях слева и справа лошади щипали траву. Они были тонконоги, многие из них – с выгнутыми спинами, позвонки выпирали на них, делая их неудобными для верховой езды.

Филипп с трудом скрывал свое отвращение. – Зачем вообще содержать этих бесполезных животин? – спросил он Пармениона.

Спартанец откинулся в седле. – Повозки и колесницы, государь, но не всадники. Очевидно, они не обучаются верховой езде.

Царь хмыкнул. Ничто так не печалило македонца, как плохое коневодство.

Бодрое настроение вернулось к нему во дворце, где их встретили еще три прекрасных женщины, одетых в зеленое и желтое. – Здесь что, совсем нет мужчин? – спросил он.

– Только ты и твой спутник, государь, – ответила одна из них. Их провели в роскошные покои с покрытыми шелком постелями и обшитыми золотом занавесками.

– Если тебе будет что-то угодно, господин, то стоит лишь спросить, – сказала молодая девушка с волосами цвета воронова крыла.

Филипп ухмыльнулся и взял ее за талию. – А что именно значит «что угодно»? – спросил он.

Ее рука скользнула ему под тунику, лаская кожу с внутренней стороны его бедра. – Это значит ровно то, что ты захочешь, что бы это значило, – сказала она.

Парменион прошел к окну, откинул занавески и устремил взор на луга и поля. Он до смерти устал и хотел лишь принять ванну. Услышав за спиной хихиканье девицы, он тихо выругался.

– Что с тобой, стратег? – спросил Филипп, и Парменион обернулся к нему. Девицы ушли.

– Меня просто бесит этот якобы покой.

– Прими мой совет. Насладись обществом этих женщин, это полезно для духа.

– Может быть, я так и сделаю, – сказал ему Парменион.

Филипп наполнил две чаши вином из кувшина с низкого столика и протянул одну Пармениону. – Посиди со мной немного, дружище, – сказал Царь, знаком приглашая Пармениона сесть на скамью. – Когда я был в Фивах, мне рассказывали о твоей любви к жрице по имени Фетида…

– Я не желаю говорить об этом, государь.

– Ты никогда не говорил мне ни о ней, ни о другой женщине, которую любил. Почему?

Парменион тяжело сглотнул и отвел глаза. – Какой смысл говорить о прошлом? Что это даст?

– Иногда это дает выпустить пар, Парменион.

Военачальник закрыл глаза, отгоняя наплыв воспоминаний. – Я… любил двух женщин. Обе, каждая по-своему, умерли из-за меня. Первую звали Дерая, и она была спартанкой. Из-за нашей… любви… ее принесли в жертву: бросили в море у берегов Азии. Второй была Фетида; ее убили головорезы, подосланные Агесилаем. Других не было. Никого больше я не полюблю, чтобы никто снова не погиб из-за меня. Теперь, если это устроит тебя, государь, я бы предпочел…

– Это не устроит меня, – перебил Филипп. – То, что люди умирают, – это факт жизни. Моя первая жена, Фила, умерла всего через год после свадьбы. Я боготворил ее; в ночь, когда ее не стало, я хотел перерезать себе горло и отправиться за ней в Аид. Но я не сделал этого – и теперь нахожусь здесь, чтобы встретиться с женщиной из снов.

– Я рад за тебя, – холодно проговорил Парменион. – Но мы разные люди, ты и я.

– Не такие уж и разные, – перебил Филипп. – Просто ты носишь броню не только на теле, но и на душе. Я младше тебя, мой друг, но в этом я по сравнению с тобой как отец перед сыном. Тебе нужна жена, тебе нужны свои сыновья. Не отказывай себе в любви. Твой отец, кем бы он ни был, преподнес тебя миру, как великий дар. Ты – его бессмертие. Твои сыновья, в свою очередь, станут тем же самым для тебя. Хорошо, я оставлю свои нравоучения насегодня. Приму ванну, а потом пошлю за той крутобедрой девицей. Ну а ты, полагаю, пойдешь изучать дворцовые окрестности на предмет естественных укрытий и затаившихся там головорезов.

Парменион рассмеялся задорным, бодрым смехом. – Ты чересчур хорошо меня знаешь, молодой отец.

– Я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы ты пришелся мне по душе, а это само по себе большая редкость, – сказал Филипп.

Парменион прошел через дворцовые сады к холмам, возвышавшимся над заливом. Там он увидел стадо овец и зеленого мальчишку, стерегущего их. Мальчишка замахал руками. Парменион улыбнулся ему и пошел дальше, вдоль стены из высушенных кирпичей, которая поднималась к вершине холма. Он вышел к роще деревьев, кроны которых украшали розовые и белые бутоны, сел в их тени и задремал.

Проснувшись, он увидел высокую стройную женщину, которая шла к нему. Он встал, напрягая глаза, чтобы увидеть ее лицо. Лишь на миг ему привиделось, что ее волосы меняют цвет. На первый взгляд они были цвета солнца, чуть тронутые серебром, но когда он взглянул на них еще раз, они были черными. Должно быть, игра света, подумал он. Он поклонился, когда она подошла. На первый взгляд ее одежды казались черными как ночь, но вот она пошевелилась – и складки поймали свет, став насыщенно синими, как океанские воды. Ее лицо было скрыто вуалью – знак недавней утраты.

– Добро пожаловать, странник, – сказала она удивительно знакомым и в то же время волнующим голосом.

– Это твоя земля, госпожа?

– Нет. Всё, что ты видишь здесь, принадлежит госпоже Аиде. Я здесь тоже чужестранка. Откуда ты?

– Из Македонии, – ответил он.

– А где был до этого?

– Спарта и Фивы.

– Так ты солдат?

– Это так заметно? – спросил он, потому что сейчас на нем был лишь простой голубой хитон и сандалии.

– Твои голени светлее, чем икры, из чего я могу заключить, что обычно они прикрыты поножами. Твой лоб тоже загорел не так сильно, как остальное лицо.

– Ты очень наблюдательна. – Он попытался разглядеть лицо под вуалью, но в итоге сдался. Глаза, которые он различил за тканью, показались ему темными, как опалы. – Ты посидишь со мной недолго? – спросил он вдруг, удивляя самого себя.

– Здесь приятно, – мягко сказала она. – Я останусь с тобой на некоторое время. Что привело тебя в Самофракию?

– У меня есть друг – он прибыл сюда, чтобы встретиться с будущей невестой. А откуда ты?

– Я живу за морем в Азии, но много путешествую. Давно я не была в Спарте. А когда ты там жил?

– Я провел там все свое детство.

– Твоя жена тоже спартанка?

– У меня нет жены.

– Тебе не нравятся женщины?

– Конечно нравятся, – мягко ответил он. – Мужчин-любовников у меня тоже нет. У меня… была жена. Ее звали Фетида. Она умерла.

– Она была твоей самой большой любовью? – задала вопрос женщина.

– Нет, – признался он, – но она была хорошей женщиной – верной, любящей, храброй. Но почему мы все говорим обо мне? Ты носишь траур? Или можешь поднять вуаль?

– Я в трауре. Как тебя зовут, солдат?

– Друзья зовут меня Савра, – сказал он, не желая открыть ей имя, которое с трепетом шептали в городах по всему миру.

– Будь счастлив, Савра, – сказала она, изящно вставая.

– Тебе уже пора? Я… мне приятно беседовать с тобой, – нескладно пробормотал он.

– Да, мне пора.

Он встал и подал руку. На миг она отстранилась, но потом дотронулась до его пальцев. Парменион почувствовал, как учащается его пульс, ему до смерти захотелось протянуть руку и откинуть вуаль. Он поднял ее руку к губам и поцеловал, затем с неохотой отпустил ее.

Она ушла без слова, и Парменион тяжело опустился на землю, удивленный собственными чувствами к незнакомке. Возможно, разговор с Филиппом оставил глубокий отзвук в его душе, подумалось ему. Теперь она скрылась за склоном холма. Вдруг он побежал, чтобы в последний раз поймать взглядом ее удаляющийся силуэт.

Она шла к дальним лесам, и когда свет солнца упал на нее, ему вновь показалось, что ее волосы были рыже-золотыми.

***

Внезапно начавшиеся подергивания мышц левой руки разбудили Филиппа за час до рассвета. Он посмотрел на золотоволосую девицу, которая спала у него на бицепсе, и осторожно освободил свою руку. Кто-то зашевелился справа от него. Вторая девушка, темноволосая и прекрасная, открыла глаза и улыбнулась ему.

– Ты хорошо спал, господин? – спросила она, скользя пальцами по его животу.

– Превосходно, – ответил он, обхватив пальцами ее запястье. – Но теперь мне нужны ответы на кое-какие вопросы.

– А эти вопросы не могут подождать? – прошептала она, повернувшись к нему всем телом.

– Не могут, – сказал он ей строго. – Кому принадлежит этот дворец?

– Госпоже Аиде.

– Это имя мне ничего не говорит.

– Она – Верховная Жрица Мистерий, – сказала девушка.

– Что ж, дорогуша, скажи ей, что я желаю видеть ее.

– Да, господин. – Девушка отбросила одеяло и встала. Филипп посмотрел на ее длинную спину и тонкую талию, взгляд соскользнул на крутые бедра и совершенные ягодицы.

– Сейчас же! – приказал он строже, чем требовалось. – Быстро иди!

Блондинка проснулась и сладко зевнула. – Вон! – прорычал Филипп. – И велите кому-нибудь принести кувшин с холодной водой. – Когда они ушли, Царь встал, протер глаза, подавляя пульсации в своей голове, и отдернул занавески широкого окна.

Солнечный свет пронзил его мозг, и он отвернулся с проклятьем на устах. Вино было крепким, но ему было плохо из-за черных зерен, которые он так отчетливо запомнил. Девушки принесли их в маленьких серебряных коробочках, и дали их Филиппу после первого акта любовных утех. Семена иссушали язык, но воспламеняли разум и тело. Цвета казались невыразимо яркими, а осязание, вкус и слух усилились во сто крат. Сила Филиппа возросла – а вместе с ней и аппетиты.

Но теперь голова его раскалывалась, тело ослабло. Последнее ощущение было ему особенно неприятно.

Одевшись в чистый темно-зеленый хитон, он сел на скамью и стал ждать, когда принесут воды. Темноволосая девушка принесла ее, и он принялся жадно пить. Она поднесла ему серебряную коробочку, откинув крышку и показывая темные сухие семена.

– Они восстановят твою силу, – пообещала она.

Он сильно мучился, однако отстранил ее в сторону. – Что насчет Великой Жрицы? – спросил он.

– Она будет здесь вечером, господин. Я скажу ей о твоем приглашении.

– Сколько еще гостей в этом дворце?

– Сейчас только одна – госпожа Олимпиада.

– Олимпиада? Откуда она?

– Из Египта, господин. Она – дочь Царя.

– Тогда я повидаюсь с ней, – сказал Филипп.

Девушка, похоже, испугалась – а затем забеспокоилась. – Нет, господин, это запрещено. Она проходит Ритуал Союза. Ни один мужчина не должен видеть ее до назначенной ночи – в особенности ее нареченный. Боги ослепят его за это!

– Пришли ко мне Пармениона.

– Его нет во дворце, господин. Его видели бегающим на холмах на рассвете.

– Тогда скажи ему, когда он вернется, – буркнул Филипп. – А теперь оставь меня!

После того, как она ушла, Филипп на миг почувствовал стыд за то, что так грубо говорил с ней, но он был так раздражен, что это чувство очень скоро прошло.

Он целый час ходил по комнате взад-вперед, потом позавтракал грушами и козьим сыром и вышел на луг возле дворца. Его настроение не улучшилось, когда он увидел там лошадей, тонконогих и малохольных. Он расположился у широких ворот и стал смотреть на холмы, где паслись козы и овцы, за которыми приглядывал тощий мальчишка.

Что с тобой такое, Филипп? Женщины были на удивление покладисты и изобретательны в постели. Обычно, после ночи любовных утех, он просыпался и чувствовал себя как молодой Геракл. Это всё те проклятые семена, подумал он. Никогда больше! Он увидел бегущего по склону Пармениона и окликнул его. Спартанец замедлил бег.

– Доброе утро, государь. Ты рано поднялся.

– Я бодрствую уже несколько часов, – сказал Филипп. Парменион облокотился о забор, растягивая мышцы икр. – Ты по-прежнему быстр, Леон. Думаю, ты сможешь обогнать любого даже сейчас.

– Если б это было так, государь. Но я не пытаюсь одурачить себя. Что-то не так?

– Это так заметно?

– Ты похож на тучу.

– Это всё из-за ожидания, Парменион. Два года я ждал этот день, и теперь я не могу больше вынести этого. Она здесь. Ее зовут Олимпиада… и мне нельзя увидеть ее. Боги, видишь ли! Я – Филипп! И я получу то, что хочу!

Парменион кивнул. – Мы пребываем здесь всего день, государь. Потерпи. Ты говорил, что это предначертано богами, так пусть все идет своим чередом. Почему бы тебе не побегать немного? Это прояснит твои мысли.

– Я погоняюсь с тобой вон до той рощи, – сказал Филипп, внезапно пустившись бегом. Утренний бриз приятно веял в лицо, и гонка вновь вернула ему радость жизни, а головная боль пропала. Он услышал Пармениона прямо у себя за спиной и ускорился, устремившись к вершине холма. Для него ничего не значило то, что спартанец бегал перед этим уже больше часа. Главным для него сейчас было само соревнование. Он перемахнул через низкий валун и побежал к деревьям в ста шагах впереди. Его дыхание стало более прерывистым, и он почувствовал тепло в мышцах икр, но также услышал спартанца у себя за спиной. Он замедлил бег. Парменион поравнялся с ним. Филипп вытянул руку и толкнул Пармениона, лишив равновесия. Спартанец оступился и чуть не упал, уступив Филиппу самую малость перед первым деревом, добежав до которого тот постучал по стволу ладонью.

– Нечестная тактика! – крикнул Парменион.

– Победа, – тихо ответил Филипп, повалившись на землю и раскинув руки, с красным лицом и частым сбивчивым дыханием. Он восстановил силы за несколько минут, и тогда двое мужчин расположились в тени, рассматривая поля и горы, однако глаза Филиппа то и дело возвращались к белому мраморному дворцу.

– У меня будет такой же дом, – произнес он. – Даже боги почтут за честь жить в нем. Однажды у меня будет всё это, Парменион.

– Это всё, чего ты желаешь, государь?

– Нет. Чего хочет всякий мужчина? Приключений. Власти. Я часто думаю о Бардилле – старый, увядший, почти что мертвый. Я смотрю на себя и вижу молодое, сильное тело. Но меня не одурачишь, Парменион. Бардилл – это отражение того, каким станет Филипп. Я хочу прожить свою жизнь по-полной. Не хочу, чтобы сожаление омрачало мой старческий рассудок.

– Ты многого хочешь, Филипп, – мягко произнес Парменион. – Сожаление посещает всех – даже Царей.

Филипп посмотрел на Пармениона и улыбнулся. – Два года я просил тебя называть меня просто по-имени, когда мы одни – но ты ждал до этого дня. Почему?

Спартанец пожал плечами. – Нынче вообще странные дни. Вчера ты говорил со мной как отец. Потом я встретил женщину и испытал чувство, которого не знал вот уже десять лет. Сегодня я чувствую себя… иначе – снова как молодой мужчина.

– Ты переспал с ней?

Парменион усмехнулся. – Порой, Филипп, твоя предсказуемость изумляет меня. Нет, я не переспал с ней. Но, честно говоря, хотел бы. И это желание было мне чуждо уже очень давно. Кстати, сколько женщин ты имел прошлой ночью в своих покоях? Судя по звукам, там у тебя была целая труппа танцовщиц.

– Да всего двадцать или тридцать, – ответил Филипп. – Так как зовут ту женщину?

– Не знаю.

– А где она живет?

– И этого я не знаю.

– Ясно. Не думаешь, что так тебе будет сложно продолжить с ней отношения? Как она хоть выглядит?

– На ней была вуаль.

– Итак, великий полководец Парменион покорен женщиной, лица которой не видел и имени которой не знает. Мне не дано понять, отчего ты так возбудился. У нее красивые ступни?

Парменион непроизвольно рассмеялся. Он лег на траву и посмотрел в небо. – Я не видел ее ног, – сказал он. Снова послышался его смех; он был заразителен, и Филипп тоже захохотал, и его плохое настроение улетучилось.

Через некоторое время мужчины вернулись во дворец, где Царь позавтракал во второй раз. Темноволосая девушка явилась к нему после полудня. – Госпожа Аида желает видеть тебя, господин, – сказала она. Филипп последовал за ней по длинному коридору в покой с высокими потолками, вдоль стен которого стояли статуи обнаженных женщин. Женщина ждала его у южного окна, она обернулась как только Филипп вошел. Она была одета в темный плащ с капюшоном, лицо ее было белым, как слоновая кость. Филипп тяжело сглотнул, узнав в ней незнакомку из своего первого сна.

– Наконец-то мы встретились, – произнесла она.

– Где моя невеста? – прошептал Филипп.

– Она будет ждать тебя, – сказала женщина в капюшоне. – Завтра, в ночь Третьей Мистерии, ее введут в твои покои. Но ты должен кое-что выполнить, Царь Македонский.

– Скажи, что.

– Ты не пойдешь к ней до третьего часа после полуночи; ты не должен видеть ее до того. И в тот назначенный час она зачнет от тебя сына – ни мигом ранее, ни минутой позднее. Вы должны будете возлечь вместе в третьем часу. Если это не будет выполнено, то браку не бывать.

Филипп рассмеялся. – Думаешь, у меня трудности по этой части?

– Надеюсь, что нет, Филипп, – холодно ответила она. – Но от этого многое зависит. Твой сын станет более могучим воином, чем все, кто был до него… но только если он будет зачат в третий час.

– Как я уже сказал, не вижу причин беспокоиться.

– Ну так я дам тебе две. Если ты не выполнишь этого, то все твои мечты о славе обратятся в ничто; боги оставят тебя. И, во-вторых, у тебя уже есть сын: Арридей. Он скуден разумом, слаб ногами; его мать умерла, рождая его на свет. Кроме этого единственного шанса, Филипп, все, кто родятся от тебя в грядущем, будут дочерьми. То, что я даю тебе сейчас, это шанс – твой единственный шанс – зачать идеального наследника.

– Как ты узнала об Арриадее? – спросил Филипп.

– Я знаю все твои тайны. Я знаю все тайны мира. Готовься, Царь Македонский. Олимпиада будет ждать тебя.

***

Аида наблюдала, как македонец развернулся и вышел из комнаты. Когда дверь закрылась за ним, она вернулась к своему стулу с высокой спинкой и села, мысли ее были неспокойны, чувства смешались.

Филипп был могучим мужчиной, его личный магнетизм был неотразим, но что-то было не так, и беспокойство Аиды росло. От этого союза зависело очень многое, столько планов, вынашиваемых многие годы.

Аида была еще ребенком, когда мать впервые поведала ей о великой мечте Темного Рождения, и о многих попытках, которые не увенчались успехом. Лишь единожды в пятидесятилетнем цикле замирает гармония вселенной, давая момент уникального расположения планет.

Во время прошлого парада планет в Месопотамии Аиде было четырнадцать лет. Ее мать околдовала Царя Царей и подготовила деву исключительной красоты. Брачная ночь прошла, как было задумано, но девушка – ее сознание было затуманено зельями – шагнула с балкона, разбившись насмерть о мрамор во дворе. Мать Аиды была подавлена и два месяца отказывалась разговаривать; а потом, когда казалось, что она идет на поправку, перерезала себе горло бронзовым ножом.

И вот этот момент наступил вновь. Олимпии не будет грозить балкон, никакая опасность не должна коснуться принцессы. Филипп был самцом, которому предназначено исполнить эту… необходимую… задачу.

Так что могло пойти не так? Аида не знала. Но она ощущала ледяное прикосновение страха.

Она закрыла глаза и воспарила духом высоко над дворцом, пролетая над зелеными полями – ища, как всегда, не зная, что ищет.

Головорезы, подосланные из Олинфа, были мертвы, их корабль был уничтожен внезапной бурей. Лишь один добрался до берега Самофракии, и его голова была разбита тяжелым камнем, брошенным двумя последовательницами Аиды. Опасности от наемных убийц больше не было. Аида бы знала.

Но она не могла избавиться от своих страхов. Она доверяла своим Талантам и своей интуиции. Хотя она не могла пройти тропы Прошлого и Будущего, Аида тем не менее была могущественна, умела читать в сердцах и головах мужчин, предвидеть некоторые события. Градоправители Олинфа боялись Филиппа. Несложно было угадать их намерения, особенно теперь, когда бывший фаворит Царя, Никанор, резвился с олинфийской любовницей у себя дома в Пелле.

Буря стоила дорого – две последовательницы Аиды были принесены в жертву, их сердца были извлечены из тел. Но рождение Повелителя Огня во плоти стоило и больших жертв. Аида пожертвовала бы целым народом ради такого священного чуда.

Она вернулась в свое тело, открыла глаза.

Откуда исходит опасность?

Думай, Аида! Используй разум! Она обследовала весь остров, семнадцать деревень и четыре порта. Ничего. Она вспомнила о Тамис, почти желая, чтобы та была жива, дабы выместить свою злобу на ней еще раз.

Если бы я могла убить тебя множество, множество раз! Старая жрица была для нее незаживающей язвой долгие годы. Странно, но ее смерть не сильно смягчила злобу Аиды. Столько сил было потрачено на эту шлюху, думала она, вспоминая – с ехидным отвращением – всех любовников Тамис.

Другая жрица беспокоила ее поначалу, но та тоже оказалась не столь могущественной.

Так откуда исходит опасность?

Еще раз закрыв глаза, она перенеслась через моря, устремившись к Храму. Высокий мужчина обрабатывал сад, а ожидающих в роще просителей не было. Аида быстро защитила себя обороняющими заклинаниями и вошла в храм. Он был пуст.

«Где же ты, голубка моя?» – думала она.

Вернувшись в Самофракию, она обследовала остров еще раз – осторожно и тщательно, каждый холм и лесок.

Наконец, ослабшая и почти истощенная, она вернулась во дворец и прошла к псарне у внешней стены. Черные псы залаяли, когда она подошла. Открыв деревянные ворота, она вошла к ним, опустившись ниже, когда они запрыгали вокруг нее. Сконцентрировавшись на образе Дераи, она передала картину в сознание каждого зверя, показывая ее, держа перед ними до тех пор, пока лай не утих. Затем, подняв руку, она указала на распахнутые ворота.

– Вперед! – прокричала она. – Вкусите ее крови, разгрызите ей кости! Вперед!

***

Дерая сидела в тени цветущего дерева, с тенью заботы на лице. Она чувствовала Поиск и обнаружила дух Аиды, когда та воспарила над дворцом. Справившись с напавшим приступом паники, она откинулась на ствол дерева, скрестив руки и положа ладони на плечи. Она соединила свой разум с деревом, проникая в кору, в переплетенные корни, которые убили большинство насекомых, в капилляры, через которые водя поступала в листья и цветы.