Текст книги "Македонский Лев"

Автор книги: Дэвид Геммел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

***

Слабый предрассветный свет омыл очертания низких холмов и реку Аксий, когда Никанор аккуратно разбудил Филиппа. Царь застонал и сел в постели, откинув одеяло и расправляя спину. Тысяча конников вокруг него всё еще спали. Филипп встал и разогрел свои сильные руки, глядя на часовых на горном хребте.

– Какое-то движение? – спросил он Никанора.

– Нет, господин.

Филипп поднял свой окованный бронзой нагрудник и надел его на себя, Никанор приложил наплечники и тщательно затянул на них крепящие ремни. Чернобородый воин вышел из мрака и поклонился Царю.

– Враг разбил лагерь во впадине около мили отсюда, на севере. Я насчитал, что их почти вдвое больше, чем нас: прошлой ночью к ним прибыло подкрепление.

Филипп хотел выругаться. Вместо этого он усмехнулся. – Ты хорошо поработал, Антипатр. И пусть тебя не смущает их численность. Помни только, что мы – македонцы, и что Царь скачет рядом с тобой.

– Да, господин. – Мужчина смотрел в сторону. Филипп угадывал его мысли. Всего несколько недель назад, другой Царь, возможно, говорил ему что-то очень похожее – и такое начало закончилось мясорубкой и катастрофой.

– Я не Пердикка, – мягко сказал Филипп. Антипатр был, казалось, поражен, но Филипп ткнул его в плечо и усмехнулся. – Сейчас мы не можем принять два поражения за столь короткий срок, так?

Антипатр нервно улыбнулся, не зная, как воспринимать такого странного человека. – Желаешь выйти к людям, господин?

– Нет. Скажи им, что с победной речью я выступлю позже, и тогда мы все напьемся в дым.

– Речь перед боем принесла бы более ощутимые результаты, – посоветовал Никанор.

Филипп махнул на него рукой. – Пердикка был хорошим говоруном, не так ли, Антипатр? – Воин кивнул. – Не наполнил ли он сердца людей огнем в ночь перед битвой?

– Наполнил, господин.

– Так передай людям в точности, что я сказал. А теперь выдвигаемся; я хочу быть над их лагерем на рассвете. Ты, дорогой Антипатр, возьмешь под свое начало половину людей. Я буду командовать остальныйми. Мы ударим по ним с востока и запада. Мне не нужны пленные. Мы ударим их тяжело – и ударим как следует.

Час спустя Филипп вел свои пять сотен вверх по пологому склону холма, где они вели своих коней в поводу, пока не достигли хребта, с которого обозревался вражеский лагерь. Там было множество шатров, и еще несколько сотен людей лежало под одеялами вокруг гаснущих костров. Часовых выставлено не было, что по непонятным причинам разожгло в Филиппе гнев. Он выхватил саблю и указал направо. Македонцы вскочили в седла и выстроились длинным строем вдоль хребта. Там они ждали. Солнце все еще пряталось за горами Керкинеса, но небо уже озарялось. Прикрыв глаза от рассветных лучей, Филипп разглядел Антипатра и его отряд в пятьсот человек, появившийся на востоке и оставивший облако пыли из-под гремящих копыт. Пайонийские воины выбирались из-под одеял, хватаясь за меч, копье или лук. Но Антипатр был уже рядом. В какой-то момент казалось, что пеонийцы еще могут удержаться, но затем их центр провалился и они побежали к холмам, где ожидал Царь. Филипп вскинул свой клинок.

– Пусть они вас услышат! – скомандовал он, и македонский боевой клич вознесся к небу, мощной стеной звука, эхом разносясь по равнине.

Филипп пустил своего черного жеребца бегом, потом загалопировал вниз, перейдя на плавное скольжение. Пайонийцы оказались меж молотом и наковальней, так как побежали от Антипатра прямиком к Филиппу и его всадникам. Паника усилилась, и горцы разбежались по разным местам, какие только могли обеспечить им укрытие. Македонцы обрушились на них, рубя и убивая. Филипп натянул поводья и увидел группу из шестидесяти или семидесяти горцев, пытающихся выстроиться квадратом за своими грубо сработанными щитами. Горя жаждой крови, он направил коня галопом в их середину, врубаясь в людскую массу своей саблей. Копье отразилось от его нагрудника, меч скользнул по бедру, оставив поверхностную рану. Никанор, увидев, как окружают Царя, направил двадцать всадников ему на подмогу – и квадрат был сломлен.

Далее последовала настоящая резня. Пайонийцы бросали щиты и мечи и бежали, но на них охотились отдельные группы всадников, жаждущие лишь мести и смерти врага.

К закату, когда Филипп с перевязаным бедром сел в шатре предводителя своих врагов, почти 1100 пеонийцев лежали мертвые или раненые, против шестидесяти трех павших македонцев – один из которых погиб, когда его лошадь споткнулась и придавила его своим телом. Лагерь был полон грабительской добычи, золота, дорогой утвари, серебряных монет и статуй из драгоценных металлов. Более пятидесяти македонянок содержались здесь в рабстве, и так счастливы были они обрести свободу, что с охотой одарили македонцев теми наслаждениями, которые пеонийцам пришлось бы добывать силой.

Филипп приказал погрузить сокровища на телеги и отправить в Пеллу, а потом, держа данное обещание, собрал людей вокруг себя большим кругом.

– Сегодня, – сказал он, и голос его был раскатист и глубок, достигая ушей каждого без особых усилий, – вы познали радость победы. Противник потерял сотни мертвыми, и север скоро будет свободен от его набегов. Это – сегодня. Это – начало. Поймите меня верно – сегодня состоялась не великая победа. Но она была исторической. Потому что она – первая из многих, которые ждут нас, и, обещаю вам – придет день, когда македонский боевой клич сотрясет сами основания этого мира! Его услышат за океаном, его эхо разнесется над горами. Не будет на свете человека, который бы не услышал и не убоялся его. Это я вам обещаю, воины Македонии. Это – слово Филиппа. – Он погрузился в молчание и посмотрел на них. Не было слышно приветственных возгласов, и беззвучье и неподвижность воинов на миг озадачили его. Но затем он снова взглянул на них и увидел, что на многих нет нагрудников, и лишь у нескольких были шлемы. – Я дам вам оружие, – сказал он, – сияющую броню, острые мечи, латы, шлемы и копья. Я дам вам золото и драгоценности, обеспечу землями, на которых вы будете растить своих сыновей. Но сегодня я даю вам вино. Теперь… давайте пить и веселиться!

Послышались вежливые аплодисменты с подачи Никанора, когда вынесли вина, и люди начали вставать и расходиться, чтобы сесть группами вкруг маленьких бивачных костров. Филипп разыскал Антипатра.

– Нежто речь была настолько плоха? – спросил он воина.

– Вовсе нет, господин. Просто большинство этих людей из Пелагонии и с равнин Пиндоса. Теперь их земли заняли Иллирийцы, и сейчас их жены и дети отрезаны от них. Если бы ты сказал им о походе на Бардилла…

– Но я не могу… и я не стану врать им, Антипатр. Никогда. Завтра ты возьмешь свои пять сотен и отправишься на север. Нападайте на любых горцев, каких только встретите. Гоните их из Македонии.

– Мы потеряем больше людей дезертирами, – мягко произнес Антипатр. – Они захотят домой.

Утром Филипп был снова в числе первых пробудившихся. Он попросил Никанора собрать людей снова.

– Прошлой ночью я дал вам обещания, – обратился он к ним. – Сегодня я скажу вам кое-что другое. Многие из вас поедут с Антипатром – чтобы изгнать пеонийцев из наших земель. Среди вас найдутся те, кто захочет уехать домой, искать своих жен и детей. Я это понимаю. Всё, о чем я хотел вас попросить, это: выберите среди вас отряд из двадцати человек, который отправится в оккупированные земли и соберет вести от потерянных семей. Эти люди будут получать полное месячное жалование в двадцать пять драхм за все время своего отсутствия, и эту плату удержат для них в Пелле до их возвращения; я это обещаю. Но настанет время, когда я призову вас и, если вы люди чести, вы придете на мой зов. По рукам? – Филипп указал на коренастого, темнобородого воина в переднем ряду. – Ты! По рукам?

– Если это правда, то да, – ответил тот.

– Мне нужно лишь время, чтобы доказать правоту своих слов. Но вы – первые из воинов Филиппа – и я никогда вас не подведу. – Его глаза изучали отряд, задерживаясь на каждом лице. – Сначала последуют решения, которые вам будут непонятны, но знайте, что я живу ради Македонии – и всё, что я делаю, я делаю во имя нее. Я прошу, чтобы вы мне доверились.

Прихрамывая, он зашагал к своему коню. За ним коренастый воин встал в полный рост. – Царь! – прокричал он.

– Царь! Царь! – закричали остальные, поднимаясь на ноги.

Филипп поклонился и ждал до тех пор, пока клич не стихнет, и тогда грянул его собственный голос. – Македония! Македония!

Воины воспряли и подхватили клич, когда Никанор подошел к Филиппу. – Нынче твой звездный час, господин, – сказал он. – Ты завоевал их сердца.

Филипп не ответил. Он уже думал о претенденте на престол, Аргае, и об афинской армии.

***

В последующие дни Филипп работал без устали, собрав людей с юга, наняв отряд из двухсот критских лучников за запредельные сорок драхм в месяц на каждого человека, продолжая переговоры с Эсхином и с болезненным напряжением ожидая вестей из Фракии и Иллирии.

Сокровищница пустела все быстрее, источники золота в Кровзии на востоке иссякали, и теперь монет хватало только на обеспечение одной месячной военной кампании.

Затем пришла весть, что мятежник Аргай высадился в порту Метоны, в двух днях марша от Айгаи. С ним было три тысячи афинских гоплитов, отряд из восьмисот наемников и сотня мятежных македонцев.

Филипп вызвал к себе Антипатра. – Какое войско мы сможем подготовить против них? – спросил он офицера.

– У нас все еще есть пятьсот человек на севере, под началом Мелеагра, для острастки пеонийцев. Тысяча других ожидает приказаний на востоке, с Никанором, против возможной атаки со стороны Фракии. Мы можем призвать оба войска сюда, но тогда останемся открыты.

– Сколько здесь?

– Не более семисот, но из них половина сражалась с тобой в первой битве. Они поскачут с тобой и в Аидово пекло.

– Этого недостаточно, Антипатр – только не против афинских гоплитов. Приведи сюда Эсхина. Будь вежлив, но доставь его сюда быстро.

Филипп искупался и облачился в полный боевой доспех – нагрудник, поножи и обитая бронзой кожаная юбка, подпоясался мечом и стал ждать в тронном зале. Эсхин явился через час, изумленно глядя на Царя, собранного на войну.

– Я не ожидал измены, – сказал Филипп пониженным и печальным голосом. – Я верил тебе и Афинам. А теперь вы высаживаете армию в одном из моих портов. Мои гонцы уже готовы выехать в Фивы, и я с сожалением полагаю, Эсхин, что ты также готов покинуть Пеллу.

– Здесь, должно быть, какая-то ошибка, господин. Прошу… поверь мне, – сказал Эсхин, краснея. – Я отправил много гонцов к нашим правителям, и я уверен, что войско в Метоне не выдвинется на Македонию. Когда они выступили, имело место некоторое недоразумение. Но они ни за что не пойдут войной на союзника – а ты им и являешься, господин. Союзником.

Филипп долго и упорно смотрел на посла, прежде чем ответить ему. – Ты в этом уверен, Эсхин, или ты скорее на это надеешься?

– Сегодня я получил депеши из Афин, и одна из них должна быть переправлена Манилу, командиру гоплитов. Им велено вернуться домой, я тебя уверяю.

Филипп кивнул. – Тогда отправляй свои депеши сегодня же, господин, и не медли. Потому что послезавтра я казню предателя.

Антипатр собрал семьсот всадников, и – невзирая на то, что он сказал Эсхину, – Филипп повел их молниеносным броском к югу, чтобы к рассвету занять позиции в низине между Метоной и Айгаем, скрывшись у дороги.

На рассвете появился неприятель. Филипп прикрыл глаза от солнца и разглядел приближающихся людей. Впереди было более сотни кавалерии, за которой следовало около тысячи гоплитов. Пехота была пестрым сборищем, одни носили шлемы с гребнями, другие были во фракийских кожаных шапках. Гербы на их щитах также отличались разнообразием: крылатый конь Олинфа, Фиванская палица Геракла, скрещенные копья Метоны. Но ни одного шлема Афины. Филипп был удивлен. Афиняне – как и обещал Эсхин – не пошли с Аргаем.

Лежа на животе, Филипп окинул продвигающуюся армию слева направо. У них не было отдельных конных разъездов, и всё войско продвигалось одной нестройной колонной, растянутой почти на четверть мили.

Царь соскользнул с вершины, подозвал к себе Антипатра. – Отправь критян к вон той куче камней. Пусть пускают свои стрелы, как только противник окажется в пределах выстрела. Сам возьми четыреста человек, держись за грядой холмов и ударь на них с севера. Я сначала дождусь тебя, а потом выступлю с юга.

Антипатр усмехнулся. – Не будь в этот раз так горяч, государь. Оставайся со своими людьми и постарайся не лететь водиночку на вражеские ряды.

Первая туча стрел, посланная критянами, уменьшила передовые ряды кавалерии в десять раз, их скакуны визжали в ужасе, когда смертоносный дождь обрушился с небес. Запах крови в ноздрях панически действовал на лошадей, делая их почти неуправляемыми.

Четыре сотни Антипатра галопом выехали с севера, и их боевой клич эхом отразился от скал. Македонцы прорубились сквозь смешавшуюся массу неприятельской кавалерии, выбивая людей из седел, затем ударили в дрогнувшую пехоту, в тот самый момент как отряд Филиппа напал на тех с юга.

Наемная пехота, потерявшая больше половины своих еще до того, как сформировать оборонительный квадрат, сомкнула щиты перед второй атакой, но Антипатр развернул своих людей и вновь напал на кавалерию, которая рассеялась и поспешила покинуть поле битвы.

Филипп тоже отозвал своих всадников, и критские лучники посылали тучу за тучей за стену из щитов наемников.

В центре квадрата из щитов стоял Аргай, шлем был сбит с его головы, золотые волосы сверкали на солнце.

– Хо, Филипп! – прокричал он. – Выйдешь ко мне, или у тебя кишка тонка для поединка?

Это был последний отчаянный вызов от человека, уже разбитого, но Филипп знал, что сейчас глаза всех его солдат устремлены к нему.

– Выходи! – сказал он. – Тогда и посмотрим, у кого кишка тонка.

Аргай протолкался через стену щитов и зашагал к Филиппу. Царь спешился, обнажил меч и стал ждать. Аргай был мужчиной приятной наружности, высоким и стройным, с глазами, голубыми, как весеннее небо. Он так был похож на Никанора, что Филипп невольно покосился на своего друга, сравнивая их. В этот миг Аргай атаковал. Щит Филиппа лишь наполовину сдержал удар, который отразился от его нагрудника и оставил на щеке длинный прямой рубец.

Затем его собственный меч метнулся вперед, лязгнув по обитой бронзой юбке противника. Аргай бросился в атаку, их щиты звякнули друг о друга. Однако Филипп, хоть и ниже ростом, был плотнее и мощнее и устоял на месте. Его меч снова выскочил вперед, ударил низко, пронзив левую ногу Аргая над самым коленом. Претендент на престол закричал от боли, когда Филипп провернул клинок, разрывая мускулы и сухожилия. Аргай попытался отскочить назад, но раненая нога подвернулась под ним, и он упал. Отбросив щит, Филипп двинулся к раненому.

Меч Аргая взметнулся, но Филипп танцующим шагом ушел от блистающего клинка, затем прыгнул вперед, ногой прижав руку Аргая с мечом к пыльной земле.

– Я прошу Царской пощады, – закричал Аргай.

– Предателям пощады нет, – процедил Филипп, и его меч погрузился Аргаю в шею, сквозь дыхательное горло и дальше, в гортань.

К ночи более шестисот врагов лежали мертвыми, около сотни наемников попали в плен. Сорок пленных македонцев были до смерти закиданы камнями после короткого суда под председательством Филиппа. Что же до остальных, то шестьдесят два наемника были освобождены, чтобы вернуться в Метону, а другие тридцать восемь оказались афинскими добровольцами; их освободили без выкупа, и Филипп пригласил их отужинать вместе с ним в его шатре, чтобы в очередной раз объяснить его дружелюбную политику в отношении Афин.

На рассвете Филипп по-прежнему бодрствовал, выслушивая доклад Антипатра о потерях македонцев. – Сорок человек убито, трое покалечены, семеро исцеляются после ранений, – сказал ему Антипатр.

– Узнай имена и численность семьи каждого из убитых, и отправь 100 драхм каждому. Покалеченные воины получат вдвое больше, и пенсию, по десять драхм в месяц.

Антипатр был удивлен. – Люди будут подбодрены такими новостями, – сказал он.

– Да – но я так делаю не поэтому. Они погибли за Македонию, и Македония не забудет этого.

Антипатр кивнул. – Я также не забуду этого, государь – как и воины, которые скачут с тобой.

Когда офицер вышел, Филипп лег на свою походную постель, накрывшись одним-единственным одеялом. Пайонийцы были побеждены, и один претендент также убран с дороги. Но большинство врагов по-прежнему ждали впереди.

Где же ты, Парменион?

Фракийская граница, осень, 359й год до Н.Э.

Парменион слегка натянул поводья, когда увидел человека, сидящего на скале впереди. – Добрый день тебе, – сказал спартанец, изучая взглядом окружающие валуны, не спрятался ли там кто-нибудь.

– Я один, – произнес незнакомец приветливым, даже дружелюбным голосом. Парменион продолжал озирать окрестный ландшафт. Убедившись, что человек в самом деле один, он скользнул взглядом в сторону реки Нестус и выше, к далеким серым пикам гор Керкинеса и границам Македонии. Вновь переключив внимание на человека на скалах, он спешился. Незнакомец не был высок, но хорошо сложен, его волосы были седы, борода завита по персидской моде, глаза были цвета грозовых туч. На нем был длинный хитон бледно-голубого цвета и пара мало ношеных кожаных сандалий. Но никакого оружия не было и впомине, даже кинжала.

– Вид здесь красивый, – сказал Парменион, – но земли заброшенные. Как ты сюда попал?

– Я хожу разными путями, – ответил человек. – Вы будете в Пелле через семь дней. Я же могу оказаться там этим вечером.

– Ты великий маг?

– Не в том значении, как это понимают персы, хотя некоторые их маги однажды смогут ходить теми путями, которыми пользуюсь я, – туманно ответил человек. – Присядь ненадолго и поешь со мной.

– Давай оставим его здесь и поедем, – сказал Мотак. – Не нравится мне это местечко, уж больно открытое. Он, наверное, грабитель.

– Я много кем побывал за свою жизнь, фиванец, но грабителем – никогда. Но, тем не менее, я ждал именно тебя, Парменион. Думаю, что нам с тобой всё же есть смысл сесть и поговорить – о прошлом, о будущем и об эхе Великой Песни.

– Говоришь, как грек, – сказал Парменион, подходя к нему слева и по-прежнему просматривая ближайшие скалы.

– Не… совсем… грек, – сказал человек, – но это подойдет. Ты совершил в Персии великие дела; я поздравляю тебя. Твоя атака на Спетзабара была великолепна. Проигрывая ему в числе, ты вынудил его сдаться, потеряв при этом лишь сто одиннадцать человек. Это достойно похвалы.

– Ты доставляешь мне беспокойство, почтенный. Я ничего не знаю о тебе.

– Я ученый муж, Парменион. Жизнь моя посвящена учению, погоне за знанием. Моя мечта – понять всё мироздание. К счастью, я еще недостаточно близок к какому-либо настоящему знанию.

– К счастью?

– Конечно. Ни одному человеку не дано полностью воплотить все свои мечты. А иначе зачем нам было бы жить?

– Смотри! – крикнул Мотак, указывая на облако пыли у далеких горных хребтов. – Всадники!

– Они едут, чтобы доставить вас к Котису, – сказал человек. – Живыми или мертвыми. Царь Фракии не имеет желания видеть Пармениона на стороне македонцев.

– Тебе многое известно, – мягко сказал Парменион. – Полагаю, ты также знаешь способ избежать встречи с этими всадниками?

– Натурально, – сказал человек, легко поднявшись на ноги. – Следуйте за мной.

Парменион увидел, как он шагает к отвесной скале, которая зарябила, когда он приблизился. Спартанец моргнул. Человек исчез.

– Да он демон, или демиург, – прошептал Мотак. – Давай попробуем одолеть всадников. Они, по крайней мере, всего лишь люди.

– Мечи разрубают людей быстрее, чем заклинания, – сказал Парменион. – Я испытаю судьбу и пойду за магом. – Взяв поводья своего жеребца в правую руку, он повел животное к скале. Когда он подошел, температура воздуха подскочила, камни показались прозрачными. Он пошел вперед, проходя через них, чувствуя себя невесомым и потерянным.

Мотак вышел из стены за его спиной, обильно потея, пока, наконец, не догнал своего друга. – Что дальше? – прошептал фиванец.

Они находились в огромной подземной пещере, со сводчатого потолка свисали гигантские сталактиты. С них ритмично капала вода, и на полу пещеры сверкало много темных бассейнов.

Незнакомец показался в пятидесяти шагах впереди от них. – Сюда, – позвал он. – Вы еще только на полпути домой.

– Больше похоже, что на полпути в Аид, – проворчал Мотак, обнажив меч.

Двое мужчин провели своих коней по полу пещеры к широкому естественному ходу, выводящему на просторную зеленую поляну, на которой был выстроен небольшой дом – крыша покрыта красной черепицей, стены гладкие и белые.

Парменион вышел под солнечные лучи и остановился. Ландшафт был холмистый и зеленый, но ни в одном из направлений не было видно гор, и от реки Нестус также не было следа.

Оседлав коней, двое мужчин проехали к дому, где всё тот же незнакомец накрыл стол с холодными закусками, сыром и фруктами. Налив гостям по кубку вина, он сел в тени цветущего дерева. – Это не отравлено, – сказал он, видя, как его гости уставились на еду.

– А ты не ешь? – спросил Парменион.

– Я не голоден. Но поразмысли вот о чем: человеку, который может заставить исчезнуть горы, вряд ли понадобится яд, чтобы избавиться от гостей.

– Резонная мысль, – согласился Парменион и взял яблоко.

Мотак схватил его за руку. – Я съем первым, – сказал фиванец, взял плод и вгрызся в него.

– Какое недоверие, – заметил незнакомец. Мотак постепенно отведал все блюда. Наконец он погладил себя по животу.

– Лучшее, что я пробовал в жизни, – сказал он. Парменион немного поел, затем сел рядом с незнакомцем.

– Зачем ты ждал меня?

– Потому что ты – еще одно эхо Великой Песни, Парменион. Их было много до тебя, и многие придут после. Но я здесь для того, чтобы предложить свою помощь. Но, во-первых, почему ты воспринял мою магию с таким равнодушием? Кто-то уже раздвигал горы для тебя?

– Я видел, как маги обращали посохи в змей и поднимали людей в воздух. А в Сузах есть маг, который может заставить человека поверить, что он птица, так что бедняга будет махать руками, пытаясь взлететь. Возможно, горы стоят всё там же, просто ты сделал так, что мы их не видим. Мне всё равно. Расскажи лучше, что это за Великая Песня, о которой ты упомянул?

– Это война между мечтой и кошмаром. Вечная война. И ты – часть этой войны. О ней пел Гомер, поведав миру о битве за Трою. Другие народы пели ее на разный лад, о разных временах, о Гильгамеше и Экодасе, о Паристуре и Саронделе. Каждый из них – эхо. Скоро мы увидим рождение новой легенды, и Гибель Народов будет в ее центре.

– Я ничего не знаю об этом, и твоя речь полна загадок. Я должен поблагодарить тебя за еду и гостеприимство, но давай говорить на прямоту: кто ты?

Человек усмехнулся и откинулся на ствол цветущего дерева. – Сразу быка за рога, да? Вечный полководец. Что ж, в этом нет ничего постыдного, мой спартанский друг. Это ведь служило тебе на протяжении долгих лет, так? Я? Как я уже сказал, я ученый. Я никогда не был воителем, но многих из них знал. Ты очень напоминаешь мне Леонида, Царя Мечей. Он был человеком великой прозорливости, и обладал даром воодушевлять людей на великие дела.

– Царь Мечей погиб больше века назад, – сказал Парменион. – Хочешь сказать, ты знал его лично?

– Я не сказал, что знал его, Парменион. Я сказал лишь, что ты напомнил мне его. Жаль, что он решил погибнуть при Фермопилах; он бы смог сделать Спарту поистине великой. И все же, он тоже был мощным эхом Великой Песни, триста человек против армии в двести тысяч. Небывалая отвага.

– Когда я жил в Фивах, – сказал Парменион, – там был один человек, который пытался научить меня, как поймать рыбу голыми руками. Разговор с тобой напоминает мне то время. Я слышу твои слова, но они ускользают от меня, их значение где-то теряется. Как ты можешь мне помочь?

– В данный момент я не нужен тебе, спартанец, – сказал человек, и улыбка его растаяла. Протянув руку, он взял Пармениона за запястье. – Но время придет. Тебе будет дано задание, и тогда ты вспомнишь мое имя. Вот тогда ты должен будешь разыскать меня. Ты найдешь меня на месте нашей первой встречи. Не забывай о том, Парменион – многое будет зависеть от этого.

Парменион встал. – Я запомню, и еще раз благодарю тебя за гостеприимство. Если мы отправимся обратно той же дорогой, что пришли сюда, увидим ли мы снова реку и горы?

– Нет. На этот раз вы выйдете к холмам близ Пеллы.

Седобородый человек встал и протянул руку. Парменион принял ее, чувствуя силу в пожатии. – А ты не так стар, как выглядишь, – с улыбкой произнес спартанец.

– Ты даже не представляешь, насколько прав, – ответил человек. – Разыщи меня, когда я тебе понадоблюсь. И, к слову, пока мы с тобой разговариваем, Царь Фракии умирает, отравленный одним из друзей Филиппа. Такова судьба жадных Царей, не правда ли?

– Иногда, – согласился Парменион, вскакивая на спину своего жеребца. – Есть ли у тебя имя, ученый?

– У меня их много. Но ты можешь звать меня Аристотель.

– Я слышал о тебе – правда, не как о маге. Говорят, ты философ.

– Я тот, кто я есть. Вперед, Парменион – Песня ждет.

***

Траншея была более двухсот футов в длину, пятьдесят человек копали кирками и лопатами сквозь слои глины и камней, и солнце жгло их обнаженные спины, пока они работали. Другие солдаты были заняты наведением вала вдоль края траншеи.

Филипп опустил кирку в землю перед собой, почувствовав, как загудели плечи, когда металлический наконечник вновь вонзился в грунт. Отложив инструмент в сторону, он опустился на колени и стал копаться в глине, обхватив камень пальцами и вытягивая его из земли. Он оказался крупнее, чем на первый взгляд, и весил примерно как небольшой человек. Филипп был уже готов позвать на помощь, когда увидел, что несколько человек смотрят на него и усмехаются. Он тоже ответил ухмылкой, обхватил камень двумя руками и взвалил его себе на грудь. Мощным рывком он поднялся и перекатил камень на край траншеи. Затем выбрался наверх и пошел вдоль траншеи, останавливаясь, чтобы поговорить с работниками и посмотреть, как у них продвигается дело.

С каждого конца траншея заканчивалась прямоугольником, работники рыли по веревкам, протянутым по земле. Филипп прошел назад и осмотрел новые бараки. Они будут двухэтажными, с длинной столовой и семью общими спальнями, в которых будут ночевать более пятисот человек. Архитектором был перс, обучавшийся в Афинах, и Филиппу было нужно, чтобы строительство было завершено к следующей весне.

Все строители были солдатами из Пелагонийских и Линкийских районов на северо-востоке, на сегодняшний день оккупированных Бардиллом и его иллирийцами. Мужчины работали достаточно дружно, особенно когда сам Царь потел с ними рядом, но он знал, что они помнят его обещание, что вернутся к своим домам через три месяца после победы над пеонийцами.

Это было пять недель назад – а с Бардиллом так и не произошло никаких переговоров. Однако, думал Филипп, была также и положительная сторона в том, что иллирийцы не вторгались дальше на новые Македонские территории и Бардилл все еще взвешивал предложение Филиппа вступить в брак с его дочерью. В залог доброго отношения и «братства навек» Бардилл желал, чтобы Царь Македонский передал ему земли между Боранскими горами и Пиндосской равниной; целых шесть районов, включая Пелагонию, богатую лесом, с хорошими пастбищами и тучными стадами.

– Похоже, некрасивые невесты дешево не достаются, – сказал Филипп Никанору.

Теперь Царь избавлял себя от беспокойства тяжелой физической работой. Траншея будет завершена завтра, потом будет сделан фундамент, и он станет с удовольствием наблюдать, как вырастает новый барак.

Не обычная постройка из дерева и глиняного кирпича, фасад будет сложен из обтесаных камней, крыша из глиняной черепицы, помещения будут просторны и хорошо освещены.

– Но ты говоришь о дворце, государь, – заметил архитектор.

– И я хочу три колодца и фонтан в центральном дворе. А также специальную секцию для командующего офицера, с андроном, в котором можно будет принять и разместить двадцать… нет, тридцать человек.

– Как пожелаешь, государь… но это обойдется не дешево.

– Если бы я хотел дешево, то нанял бы спартанца, – ответил Филипп, хлопнув мужчину по худому плечу.

Царь прошел к груде камней и сел. Работник принес ему чашу с водой из холодного каменного погреба; на вкус она была как нектар. Он поблагодарил мужчину, узнав в нем коренастого, бородатого воина, который первым поднял приветственный клич после первого сражения.

– Как твое имя, друг?

– Феопарл, государь. Многие зовут меня Тео.

– Это будет знатное здание, Тео. Достойное воинов Царя.

– Конечно будет, государь. Прости, что не смогу насладиться жизнью в нем, но через два месяца я вернусь к своей жене в Пелагонию – не правда ли?

– Правда, – согласился Филипп. – И на исходе следующего года я приеду к вам туда – и предложу тебе место в этих прекрасных бараках и дом в Пелле для твоей жены.

– Я буду ждать твоего визита, – сказал Тео с поклоном и вернулся к работе. Филипп проводил его взглядом, а затем посмотрел на восток, где показались два всадника, едущие от центра города. Он пил воду и наблюдал за ними. Всадник, ехавший впереди, был одет в бронзовый нагрудник и железный шлем, но Филиппа больше заинтересовал конь, могучий жеребец шестнадцати ладоней в холке. Вся македонская знать была воспитана как всадники, и любовь Филиппа к лошадям была второй из известных народу. У жеребца была красивая голова, достаточно широко расставленные глаза – верный признак буйного норова. Шея была длинной, но не слишком, грива развевалась, словно плюмаж на шлеме. Филипп направился к всадникам, идя наискось, так, чтобы рассмотреть спину и бока жеребца. Бабки скакуна были бугристы и могучи, что давало животному возможность делать длинные размашистые шаги, благодаря чему ездить на нем было быстро и удобно. Филипп знал, что прямые бабки приводили к скованному шагу и неудобству для седока.

– Эй ты! – раздался возглас, и Филипп поднял глаза. Второй всадник, крепкий мужчина на сером скакуне, обращался к нему. – Мы ищем Царя. Отведи нас к нему.

Филипп пристально изучал мужчину. Тот был лыс, но рыжие с сединой волосы росли над его ушами, как лавровый венец. – Кому он понадобился? – спросил Филипп.

– Не твоего ума дело, крестьянин, – процедил всадник.

– Полегче, полегче, Мотак, – заговорил второй мужчина, вытянув ногу и соскочив на землю. Он был строен и высок, но его руки бугрились мускулами и были покрыты шрамами от многих боев. Филипп посмотрел человеку в глаза; они были бледно-голубыми, но лицо загорело до цвета дубленой кожи, отчего они казались серыми, как грозовые тучи. Сердце Филиппа встрепенулось, когда он узнал Пармениона, но, переборов порыв подбежать и обнять спартанца, он сохранил на лице отсутствие всяких эмоций и прошел вперед.