Текст книги "Македонский Лев"

Автор книги: Дэвид Геммел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

Иллирия, осень, 359й год до Н.Э.

Бардилл сидел неподвижно, пока острый как бритва нож сбривал волоски вокруг его заплетенного в косу хохолка на макушке. Кожа на его голове была стара и морщиниста, но руки прислужника двигались уверенно, обрабатывая череп властителя.

– Одно неверное движение – и я отрублю тебе руки, – произнес вдруг Бардилл. Слуга застыл на мгновение, затем втер побольше масла в лицо и голову Царя, чтобы смягчить щетину. Нож заскользил по коже над правым ухом Бардилла, затем слуга передвинулся, встав перед Царем.

– Отклоните голову назад, государь, – сказал он. Бардилл поднял подбородок и подставил шею. Нож продолжил работу, пока слуга наконец не отошел назад.

Бардилл провел рукой по коже лица и головы. – Хорошая работа, Болий, – сказал он слуге. – Скажи, почему моя угроза не лишила тебя смелости?

Тот пожал плечами: – Не знаю, господин.

– Тогда я скажу тебе, – сказал Бардилл с улыбкой. – Это потому что ты решил, что если случайно поранишь меня, то тут же перережешь мне горло и попытаешься спастись бегством.

Глаза Болия расширились, и Бардилл понял, что попал в яблочко. С сухой усмешкой он встал на ноги. – Не смущайся так из-за этого.

– Если ты знал это, господин, то почему всё же пригрозил расправой за неверное движение?

– Немного опасности добавляет жизни вкуса, как хорошая пряность, а когда тебе уже все восемьдесят три – ядра Зевса – тебе понадобится солидная порция пряности. Впусти сюда Григерия.

Бардилл подошел к бронзовому зеркалу и посмотрел на собственное отражение. Он ненавидел обвисшую, морщинистую кожу своего лица, одряхлевшие конечности и тонке белые волоски своих длинных усов. Случались времена, когда он желал бы не быть столь искусным в вычислении и раскрытии заговоров. Возможно, мелькнула тщетная мысль, ему следовало позволить Бахиллу убить себя. Его сын был превосходным воином, высоким и гордым; но он достиг пятидесяти лет, а его отец по-прежнему правил Дарданией. Жизнь мятежника была короткой, его войско разбили, и Бардилл смотрел, как его сына медленно душили, пока тот не испустил дух.

Он отвернулся от зеркала как раз в тот момент, когда в зал вошел человек, который убил его сына. Григерий был мужчиной высоким, широкоплечим и узкобедрым. Хотя он гордился бритой головой и плетеным пучком волос истинного дарданца, он не носил ни усов, ни бороды, оставляя лицо гладковыбритым по манере южных эллинов.

Григерий поклонился. – Доброе утро, государь. Надеюсь, ты здоров?

– Да, здоров, но понятие здоровья имеет несколько иное значение по отношению к старикам. Македонец здесь?

– Да, государь. Но с ним явилось только четыре человека.

– Четверо? Он что, не мог найти и двадцати македонян, достаточно храбрых, чтобы явиться в Иллирию?

Григерий усмехнулся. – Выходит, не смог.

– Кто эти четверо?

– Один – простой солдат по имени Феопарл, другой – любимчик Царя, Никанор; третий – воин по имени Антипатр – тот, что возглавил атаку на пеонийцев. А с ними наемник, которого зовут Парменион.

– Мне знакомо это имя, – сказал Бардилл. – Я предлагал этому человеку службу.

– Он служил у Царя Царей в Персии, насколько мне известно. И был другом Эпаминонда из Фив.

– Более того, – добавил Бардилл. – Левктры. Поражение спартанцев. Какие еще вести ты принес?

– Немного вестей из сопредельных земель, государь. Неоптелем согласился увеличить откуп. Но ты ведь этого и ждал.

– Конечно. Теперь, когда его армия уничтожена, его выбор невелик.

– Еще он предлагает в жены одну из своих дочерей.

– Он глупец. Я бы может и был непрочь, но мой интерес к женщинам угас лет десять назад. Однако вернемся к более важным делам; я хочу, чтобы Филипп был хорошо принят здесь, но при этом он должен понять, кто теперь хозяин положения.

– Как мне это исполнить, господин?

– Будь почтителен с Царем, но – в его отсутствие – всячески провоцируй его свиту. Было бы занятно принудить одного из них вызвать тебя на поединок. Мне, само собой, ничего не останется, кроме как удовлетворить требование гостя и дать разрешение на поединок чести. Ну а ты убьешь беднягу.

– Кого из них, государь?

– Не Никанора. Я желаю, чтобы Царь был уязвлен средне, а не пришел бы в ярость. Ярость ведет к глупости. Пусть это будет солдат, Феопарл. И пусть Пармениона вызовут сегодня вечером ко мне на аудиенцию – но Филипп не должен узнать об этом приглашении.

– Ты завербуешь его?

– Почему бы нет? Это станет дополнительным ударом для македонца. Скажи мне, что ты думаешь о Филиппе?

– Ему, кажется, не по нутру о чем-то просить кого-либо. Однако, сложно судить о нем. В нем есть некоторая харизма и он умело ею пользуется. У него холодные глаза, и я бы опасался выходить против него на бой. Но вот что касается его природы… тут я ничего не могу сказать.

– Его брат был умен, но поспешен, – сказал Бардилл. – Мне интересно, почему Пердикка оставил Филиппа в живых. Либо он не ждал никакого заговора, либо был глупцом. Опять же, почему Филипп не убил сына Пердикки? Странная семейка.

– Он не раздумывая убил единокровного брата, – добавил Григерий.

– Знаю, – вздохнул Бардилл и сел обратно на трон. – Ах, если бы я точно знал, что он предатель, то он бы не вышел отсюда живым. Но муж для Аудаты – такого подарка я и найти не чаял. Пригласи его сюда на аудиенцию. Приведи его через час.

Когда Григерий ушел, Бардилл позвал Аудату к себе. Она была долговязой, худощавой женщиной с большим носом, но хотя Бардилл знал, что многие считали её некрасивой, сам он видел в ней ребенка, которого любил с самого рождения. Она вошла в зал и обняла его.

– Ты его видела? – спросил Бардилл, держа дочь за руки.

– Да. Он симпатичный, только, боюсь, ниже меня ростом.

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, – сказал он. – И я по-прежнему не знаю, умно ли будет делать этот шаг.

– Мне двадцать семь лет, Отец. Не решай всё за меня.

– Ты говоришь так, будто двадцать семь лет – это старость. У тебя еще куча времени, чтобы родить здоровых сыновей и вырастить их. Я желаю тебе этого. Хочу, чтобы ты познала такую же радость, как я, когда растил тебя.

– Что ж, если это тебя порадует… – сказала она. Они сидели и говорили, пока не вернулся Григерий, объявив прибытие Филиппа. Аудата поспешила удалиться, но осталась ждать за тронным залом, наблюдая всю сцену через приоткрытую дверь.

Бардилл стоял перед троном, когда вошел Филипп. Македонец приблизился, преклонил колено перед Бардиллом, взял его руку и поцеловал ее.

– Царь не должен преклоняться перед другим Царем, – проворчал Бардилл.

– Но сын должен чтить своего нового отца, – ответил Филипп, встав во весь рост.

– Хорошо сказано, – согласился иллириец, махнув Григерию, чтобы тот ушел. – Подойди и сядь со мной. Нам нужно многое обговорить.

***

Парменион добавил листья сильфиума в кипяток, помешал лезвием кинжала. – Что это? – спросил иллирийский слуга, принесший воду.

– Растение из Македонии. Из него делают бодрящий напиток. Спасибо тебе за воду.

Парменион переместился на скамью и стал ждать, пока остудится отвар. Мотак пришел в ярость, когда узнал, что его не берут с собой, и вертелся вокруг, как сварливая старуха. – Ты будешь принимать сильфиум каждый раз перед сном? Не забудешь?

– Конечно не забуду.

– В тот раз в Египте забыл ведь. Три дня не принимал, пока я валялся в лихорадке.

– В тот раз у меня было много других забот. Мы тогда были осаждены неприятелем.

Мотак хмыкнул, всё еще с неубежденным видом. – У тебя достаточно сильфиума на пять дней – в самом крайнем случае на шесть.

– Я буду осторожен, мамочка. Обещаю тебе.

– Ну конечно! Смейся! Мы ведь о твоей жизни говорим, Парменион. Помни об этом.

Парменион забрался с ногами на скамью и расслабился, отпив охлажденного напитка. Как многие южные греки, иллирийцы пили из маленьких блюдцев. Только в Фивах персидские кубки по-настоящему обрели свой второй дом. Он допил сильфиум и откинулся на спинку, чувствуя утомление в мышцах от долгой верховой езды. Царь оставил двести своих телохранителей у горы Бабуна к югу отсюда, пообещав вернуться через пять дней. Их встретил человек по имени Григерий, во главе сотни всадников. Они стремительно проскакали ко дворцу Бардилла, и Парменион еще несколько часов не знал покоя, пока их не разместили в длинном одноэтажном строении. Он не был уставлен статуями, в нем не было садов, не было даже стойла для коней Царя; но выделенные для свиты комнаты были уютны, и к каждому вину был приставлен слуга.

Парменион как раз собирался заснуть, как вдруг услышал стук в свою дверь. – Кто там? – позвал он.

– Григерий, господин. Наш Царь желает видеть тебя.

Парменион встал, протирая глаза ото сна. Он бросил взгляд на нагрудник и шлем, лежавшие на полу рядом с его мечом, затем встал, подошел в двери и открыл ее. Григерий поклонился. Парменион вышел и отправился следом за воином по широкому коридору к покоям Царя. Мужчина шел легкой, хорошо сбалансированной походкой, передвигаясь на цыпочках. Он был атлетом, Парменион ясно видел это – и даже более того, он был воином, каких поискать.

Григерий провел его в комнату ожидания и объявил о его приходе Бардиллу. К удивлению спартанца, Царь был один. Он не поднялся со своего сидеия, когда вошел Парменион, но взмахом руки велел спартанцу поклониться.

– Добро пожаловать в мой дом, Парменион. Большая честь видеть знаменитого полководца здесь в Иллирии.

– Это несравнимо более высокая честь для меня, государь. Редко выпадает получить приглашение на личную аудиенцию столь прославленного владыки.

– Хорошо сказано, спартанец, но давай опустим подобные любезности, – отрезал старик. – Садись подле меня и расскажи, что ты делаешь в Македонии.

Парменион сел рядом с Царем. – Военачальник идет туда, где есть служба для него. Боюсь, что я слишком долго пользовался гостеприимством, оказанным мне в Азии. Царь Филипп был столь добр, что предложил мне временное жалование.

– Временное?

– Я обучу несколько сотен воинов, дабы он смог защитить свою границу с Пайонией. А также подготовлю для него дворцовую гвардию.

Царь улыбнулся, показав сильно потемневшие зубы. – А что насчет Иллирии? Что он думает об этих границах?

Парменион немного поразмыслил. – Ему не нравится нынешнее положение дел – но с другой стороны, тебе бы понравилось? Однако я сказал ему, что здесь он мало что может изменить. На это пойдет немало ресурсов, армия наемников, и даже тогда ему представится ничтожно малый шанс на успех.

– Ты удивительно откровенен, – удивленно отметил Царь.

– Я говорю без малейших секретов, государь. И я чувствую, что было бы… неуместно лгать тебе.

– Пойдешь ко мне на службу?

– Уонечно, государь. Но я дал слово Филиппу, что год буду служить у него и готовить его гвардию. А после? Я буду искать новую должность. Как бы там ни было, мне кажется, что я тебе не нужен. Обычно меня нанимают люди, которые пришли в отчаяние; очень немногим победителям нужны наемные военачальники.

– Это правда, – согласился Бардилл. – Скажи, тебе по душе Филипп?

– Вполне. Он добрый и в какой-то мере благородный человек. В своих странствиях я встретил на своем пути лишь несколько таких людей.

– Так он поэтому не убил сына Пердикки?

– Думаю да, государь. Однако сложно узнать всё, что на уме у Царя.

– И последний вопрос, Парменион: если Филипп соберет армию, ты выступишь против меня?

– Определенно, государь. Я был бы странным военачальником, если бы не сделал этого.

Царь усмехнулся. – Знаешь, я мог бы приказать убить тебя.

– Возможно всё, – согласился Парменион, в упор глядя на старого Царя. – Но я не думаю, что ты это сделаешь.

– Почему?

– Потому что тебе скучно, государь, и даже малая опасность, какую может представлять собой Филипп, интригует тебя.

– Ты проницательный человек. Думаю, мне следует присматривать за тобой. Но сейчас ступай – наслаждайся пребыванием в Иллирии.

***

Три дня Филиппа развлекали, пока Бардилл устраивал в его честь пиршества, атлетические состязания, танцы и представления Коринфских комедий в театре на окраине города. Македонскому Царю, казалось, нравились эти развлечения, но Пармениону день ото дня становилось всё скучнее. Воин Феопарл казался чем-то растревожен и возбужден, и пару раз Парменион видел его говорящим с усмехающимся Григерием.

Спартанец подошел в Тео, когда толпа покидала театр.

– С тобой всё в порядке? – спросил он.

– Я в порядке, – ответил он и зашагал дальше.

Парменион выкинул проблему из головы, когда подошел Филипп и пожал ему руку. – Хорошая пьеса, не находишь? – спросил Филипп.

– Я не любитель комедий, государь.

Филипп склонился поближе. – Чтобы женится на такой, как Аудата, человек должен любить комедию, – шепнул он.

Памренион хохотнул. – В ней есть что полюбить и кроме красоты, как мне говорили.

– Да, но глаз должен за что-то уцепиться. Вчера я сидел с ней целых два часа, и за это время я нашел в ней одно физическое достоинство для комплимента.

– И что же это было?

– Я подумал сказать ей, что у нее красивые локти.

Парменион громко рассмеялся, и беспокойство покинуло его. – А что было потом?

– Мы занялись любовью.

– Как? Во дворце ее отца? До свадьбы? И как ты справился – если не нашел в ней ничего привлекательного?

Филипп вдруг сделался серьезен. – Я видел сон, Парменион. Мне снилась женщина – женщина, которую я встречу через год в Самофракии. – На обратном пути ко дворцу Филипп рассказал Пармениону о своем мистическом видении.

– И ты уверен, что это был знак?

– Я готов поручиться за это собственной жизнью – и я жизнь отдам, чтобы воплотить это видение. Она была прекрасна, самая красивая женщина из тех, что я видел когда-либо. Она – дар богов, Парменион, я знаю это. Она обещала родить мне сына, ребенка, которого ждет великая судьба.

Когда они подошли к дворцу, Филипп взял Пармениона за руку и остановился. – Во второй половине дня, – сказал он, – Бардилл хочет устроить смотр своей армии. Это должно стать демонстрацией силы.

– Конечно, – согласился Парменион. – Но что тебя смущает?

– Феопарл. Он стал каким-то угрюмым, и я думаю, что этот Григерий все время подначивает его. Он не должен ввязываться в драку. Антипатр навел справки о Григерии; похоже, это лучший воин Царя и настоящий демон в работе с мечом.

– Я предотвращу любую дуэль между македонцем и иллирийцем, – пообещал Парменион.

– Хорошо. Ты виделся с Бардиллом снова?

– Нет. Думаю, я убедил его, что у нас нет намерения воевать с Иллирией.

– Не будь так уверен, – предупредил Филипп. – Думаю, этот старик – колдун, умеющий читать чужие мысли.

Во второй половине дня Филипп и его свита наблюдали, как иллирийская конница скачет по широкому полю, сверкая на солнце наконечниками копий. Хатем в фаланге промаршировала пехота. Каждый воин был вооружен копьем и коротуим мечом и держал квадратный щит из укрепленного бронзой дерева; на них были шлемы с гребнями, нагрудники и латы, правда их бедра оставались незащищенными. По приказу военачальника фаланга тут же поменяла порядок, вытянувшись в длинную линию по три человека, с горизонтально выдвинутыми копьями. Филипп и его македоняне стояли на краю поля, когда Царь заметил, что иллирийцы с обеих сторон целят в них.

– Стойте смирно, что бы ни случилось, – прошептал Филипп.

С громогласным кличем пехота ринулась в атаку. Филипп увидел копейщика, бегущего на него, и на миг подумал, что это, быть может, конец его жизни. Казалось, уже ничто не остановит атакующую толпу, и через несколько секунд железное острие вонзится в открытую грудь. Но он стоял как скала, уперев руки в бока и глядя на атакующих.

В последнюю секунду фаланга замерла. Филипп посмотрел на острие копья, пошевелившее одежду у него на груди. Он медленно поднял руки к нему, провел пальцем по металлу. И посмотрел копейщику в глаза.

– На нем ржавчина, – мягко произнес он. – Тебе надо лучше заботиться о нем. – Затем отвернулся.

Никто из его свиты не пошевелил и мускулом во время атаки, и это преисполнило Филиппа гордостью за своих людей. Бардилл помахал рукой, и Филипп присоединился к старому Царю на широкой скамье во главе стола, накрытого яствами.

Парменион собрался уже сесть на свое место за столом, как вдруг заметил Григерия и Тео в каких-нибудь двадцати шагах от себя. Иллириец вновь отпускал какую-то нелестную шуточку, и даже с такого расстояния Парменион заметил, как покраснело лицо Тео, и как его рука потянулась к ножнам с мечом.

– Тео! – прорычал Парменион, и солдат застыл на месте. Парменион подошел к ним. – Что здесь происходит? – спросил он.

– Этот блохастый пес вызвал меня, – сказал Григерий.

– Я отменяю вызов, – заявил Парменион.

– Не тебе отменять что-либо в Иллирии, – отрезал Григерий, сверкнув темными глазами.

Парменион сделал глубокий вдох. – Феопарл ударил тебя? – спросил он мягко.

– Нет.

– Ясно. Значит, не произошло ничего вот такого, – сказал Парменион, вмазав Григерию по лицу ударом тыльной стороной руки, который сбил воина с ног. Рев пронесся по рядам офицеров, которые готовились отобедать после парада. Парменион оставил без внимания воина, поднимавшегося на ноги, и подошел к Баридилису. Он низко поклонился.

– Государь, я приношу извинения за произошедшее. Но твой человек, Григерий, вызвал меня биться с ним, и я прошу твоего разрешения принять этот вызов.

– Дело не касалось тебя! – прокричал Григерий.

– То есть, ты не желаешь сражаться с человеком, который тебя ударил? – спросил Парменион.

– Да… то есть… – его глаза обратились к Царю.

– Все здесь присутствующие видели начало ссоры, – сказал Бардилл. – Теперь мы должны увидеть ее конец. Я даю добро на бой.

– Благодарю, государь, – сказал Парменион. – Могу ли я – на правах гостя – попросить об одном одолжении? По-моему будет только справедливо, раз уж мы прервали столь прекрасный пир, дать людям зрелище не только истинной боевой выучки, но и стойкости. Ты не будешь возражать, если мы сразимся в той же манере, как месопотамская знать бьется перед своим Царем?

Бардилл тяжело посмотрел на Пармениона. Он не имел ни малейшего представления, как сражались воины Месопотамии, однако не желал демонстрировать свое незнание.

– Как пожелаешь.

– Пусть приготовят жаровню, – сказал Парменион, – на один локоть наполненную угольями.

Бардилл велел двум слугам подготовить жаровню. Парменион отошел на некоторое расстояние от стола, и Филипп с остальными подошел к нему.

– Что, во имя Аида, тут происходит? – спросил Филипп.

– У меня не было выбора, повелитель. Я обещал тебе, что ни один македонянин не будет биться с иллирийцем. Что бы сейчас ни произошло на этом месте, это будет между спартанцем и воином Бардилла. – Он подошел к Тео. – Там на столе стоит мед. Возьми его – и немного красного вина. Найди повязки и вымочи их в вине.

– Это еще что за способ поединка? – спросил Антипатр.

– Кое-что новое, – ответил ему Парменион.

– Ты солгал Бардиллу? – спросил его Царь.

– Да. Тебе не стоит беспокоиться, государь; он не читает мысли.

Четверо слуг, пользуясь крепкими деревянными решетками, вынесли на поле горящую жаровню. Парменион снял нагрудник и шлем, тунику и латы, и, взяв меч, вышел вперед и встал перед жаровней. Удивленный, Григерий также разоблачился, приблизился и встал напротив него. Царь и его приближенные обступили воинов кольцом и стали ждать начала боя.

– Что, тебе нужен огонь, чтоб согреться, старик? – спросил Григерий.

– Делай как я, – сказал Парменион. Спартанец повернулся к жаровне и погрузил в нее клинок своего меча; оставил меч там и отошел, скрестив руки на груди. Григерий сунул меч в раскаленные угли рядом с оружием Пармениона.

– Что теперь? – спросил иллириец.

– Теперь подождем, – ответил ему спартанец и устремил взор прямо в глаза Григерию.

Медленно текли минуты. Взоры наблюдателей переходили от полуобнаженных воинов к мечам, которые уже начали мерцать красным. Кожа, оплетавшая рукоять меча Григерия, дрогнула и лопнула, затем свернулась, только черный дым поднялся над ней. Медленно кожа слезла совсем. У меча Пармениона была металлическая рукоять, оплетенная прекрасной золотой проволокой и змеиной кожей. Кожа также сгинула в пламени, проволока упала.

– Когда будешь готов, – сказал Парменион, – бери меч и начинай.

Григерий облизнул губы, глядя на раскаленные мечи.

– Ты первый, – прошипел он.

– Видимо, нам придется начать одновременно. Ты готов?

Григерий вышел вперед, но жар, исходящий от эфеса, был невыносим, и он отдернул руку. Обвел взглядом толпу, видя их интерес к состязанию, задержал глаза на Царе, лицо которого было невозмутимо. Григерий знал, чего от него ждут, и он снова повернулся к раскаленному докрасна мечу.

– Чем дольше ждешь, тем горячее он становится, – спокойно сказал Парменион.

– Ты жалкий сукин сын! – прокричал Григерий, схватив рукой свой меч и вырвав его из углей. Дрожь поразила его, когда его плоть вздулась и стала облезать, прилипая к рукояти. С истошным воплем он отбросил оружие прочь. Парменион вытянул левую руку, вытащил свой меч из пламени и подошел к Григерию.

Лицо спартанца не выражало никаких эмоций, но дыхание его стало частым и прерывистым, обнаженные зубы – плотно сжаты. Подняв меч, он провел светящимся клинком по груди Григерия. Гарь паленых волос и плоти ударила в ноздри всем присутствующим, и Григерий отскочил назад, упав на траву.

Парменион повернулся к Филиппу и поклонился, затем вскинул ярко-красный меч и отсалютовал Бардиллу. Рука Пармениона упала вниз, и клинок вонзился в землю у его ног. Спартанец прошел через толпу к Тео, ожидающему с медом, который тут же был нанесен на воспаленную, обожженную плоть. – Повязки, – прохрипел Парменион. Тео достал повязки из блюда с легким вином, выжал из них лишнюю влагу и аккуратно перевязал руку военачальника.

– Как тебе это удалось? – спросил Тео.

– Я не могу… говорить… сейчас, – сказал Парменион, едва холодная повязка втянула жар его ладони. Он вдруг почувствовал себя больным и слабым, и ноги его задрожали. Собрав все силы, он посмотрел на Тео. – Отнеси мед и оставшиеся повязки Григерию. Выполняй!

Когда Тео ушел, Парменион услышал приближающиеся шаги. Когда он обернулся, то увидел Бардилла и Филиппа в сопровождении нескольких офицеров.

– Ты интересный человек, Парменион, – сказал старый Царь, – и мне следовало знать больше, прежде чем устраивать испытание на стойкость против настоящего спартанца. Как твоя рука?

– Заживет, государь.

– Но ты не был уверен, так ведь? Потому и воспользовался левой.

– Именно так.

– Ты достаточно силен, чтобы отобедать с нами?

– Да, я присоединюсь к вам, государь. Благодарю.

Боль была неописуема, но Парменион заставил себя отсидеть весь пир, даже принять пищу, узнав заодно, что Григерия больше нигде не было видно.