Текст книги "Македонский Лев"

Автор книги: Дэвид Геммел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

ДЭВИД ГЕММЕЛ
МАКЕДОНСКИЙ ЛЕВ

ПОСВЯЩЕНИЕ

История Македонского Льва родилась на греческом острове, в тени разрушенного акрополя, под стенами крепости, построенной рыцарями-крестоносцами. Первые идеи появились в гавани, которая, по преданию, укрыла св. Павла во время его путешествия в Рим. Линдос, гавань на острове Родос, – это место, преисполненное молчаливой красоты и великого очарования, а населяющий эту землю народ отражает ее лучшие качества.

Книга эта с самыми теплыми чувствами посвящается людям, которые наполнили волшебством мое путешествие в Линдос: Василису и Цамбике из бара Флоры, «Цыганке» и «Джэксу», Кейт и Алексу.

А также Брайану Гортону и его милой жене, Кэт, подарившим мне «Глаза».

Мои благодарности редактору Лайзе Ривз, издателю Джине Маунд, а также первым читателям Вэл Геммел, Эдит Грэм, Тому Тэйлору и «юному Пингвину Джиму», которые заставляли меня переписывать снова и снова. И особая благодарность моему личному поисковику Стэлле Грэм, которая продиралась сквозь множество тяжеленных томов в поисках вдохновения для меня, и Полу Хендерсону, который проверял рукопись на предмет исторической достоверности.

Предисловие автора

Мир древних греков был полон смуты и войн, интриг и вероломства. Не было единого греческого народа; раздробленная земля управлялась множеством городов-государств, которые постоянно сражались друг с другом за господство над ней.

Веками великие города – Афины и Спарта – бились на суше и на море за право называться столицей Греции. Фивы, Коринф, Архамен, Платеи – все они меняли стороны не единожды и не дважды, и Победа всегда летала меж воюющими группировками, как шлюха, уходящая всякий раз с милыми обещаниями, которые и не думала выполнять.

Греческие междоусобицы финансировались Персией, опасавшейся, что объединенная Греция возжелает мирового господства. Персы становились все богаче, их империя простиралась от Азии до Египта, а влияние ощущалось в каждом городе цивилизованного мира тех времен. Но по-прежнему их беспокойный взор наблюдал за событиями в Элладе. Дважды персы нападали на материковую Грецию – и дважды терпели сокрушительное поражение.

Афиняне и их союзники наголову разбили войско Дария на Марафонском поле. Затем сын Дария, Ксеркс, повел за собой могучую армию, насчитывавшую более четверти миллиона человек, дабы покорить Грецию раз и навсегда.

Малый отряд спартанцев преградил им путь в Фермопильском ущелье и удерживал несколько дней кряду. Наконец персы пробились, разграбив Афины и опустошив селения, пока, наконец, не были решительно разбиты в двух великих сражениях. На суше 5000 спартанцев под предводительством полководца Павсания нанесли ордам персов сокрушительное поражение, в то время как афинский флотоводец Фемистокл уничтожил персидский флот при Саламине.

После этого Персия уже никогда не станет вторгаться на эту землю вновь, стремясь однако править путем заговоров и интриг.

Все события, описанные в «Македонском Льве» (включая взятие Кадмеи, сражения при Фермопилах, Левктрах и Гераклее Линцестской), имеют под собой историческую основу. Все главные герои (Парменион, Ксенофонт, Эпаминонд и Филипп Македонский) ходили по этим древним горам и равнинам, следуя своими дорогами чести, верности и долга.

Но история Македонского Льва – мой собственный вымысел. Современная история помнит лишь имя Пармениона. Никто не может с уверенностью сказать, был ли он царем пелагонийцев, македонским авантюристом, или же фессалийским наемником.

Но, где бы ни лежала истина, я надеюсь, что тень его улыбнется в Чертоге Героев, когда это повествование расскажет вам о нем.

Дэвид Эндрю Геммел

Гастингс, 1990 г.

КНИГА ПЕРВАЯ

«Удивительный народ эти афиняне. Они избирают по десять новых военачальников каждый год. За всю свою жизнь я нашел лишь одного – и это был Парменион.»

Филипп II Македонский

Весна, 389й год до Н. Э.

Это началось с нездорового очарования, которое вызвало в ней знание дня собственной смерти. Она прошла бескрайние пути будущего, блуждая по нескончаемой чреде возможных завтра. В одних будущих она умирала от слабости или заражения, в других – от внезапного приступа или убийства. В одном она даже упала с лошади, притом, что верховая езда была ей противна, и она не могла представить себе, что когда-нибудь кто-то сможет ее убедить влезть верхом на этакое чудище.

Но, беззаботно блуждая по вероятным завтра, она вдруг обеспокоилась из-за сумрачной тени, появлявшейся на пороге ее последнего дня. Когда бы она ни умирала, тень возникала неизменно. Это стало глодать ее изнутри. Среди тысяч и тысяч разных будущих – как могла эта тень появляться вновь и вновь? Неуверенно она двигалась за пределы дня своей смерти и видела, как каждое будущее ширится и растет. Тень становилась все сильнее, а ее зло – все ощутимее. И в тот миг, так растревоживший ее, где-то за гранью ужаса, она вдруг поняла, что будто бы узнает эту тень, и это ее озадачило.

Но Тамис была не робкого десятка. Подбодрив себя, она нашла дорогу и подлетела к сердцу тени, чувствуя силу Темного Бога, что въедалась в ее душу, словно кислота. Она не могла присутствовать здесь долго и вылетела обратно, в обманчивую безопасность дня сегодняшнего.

Знания, что она добыла, стали страшным грузом, отяготившим старую жрицу. Она ни с кем не могла его разделить и знала, что в решающий момент, когда злу понадобится бросить вызов, будет уже мертва.

Потом она молилась. Неистовее, чем когда-либо. Мысли ее просверливали небо, устремляясь в космос. Тьма росла в ее сознании… затем засиял одинокий свет, и она увидела лицо, морщинистое, но сильное, с пронзительными синими глазами под железным шлемом. Лицо поплыло и медленно исчезло, став мальчишеским. Но глаза по-прежнему были пронзительно-синими, а рот сложен в кривую линию. Вдруг имя пришло к ней. Но было то имя спасителя или разрушителя? Она не могла знать наверняка, ей оставалось лишь гадать и надеяться. Но имя эхом отозвалось в ее сознании, словно отдаленный гром.

Парменион!

Спарта, 385й год до Н.Э.

Они вышли к нему тихо из тени – лица спрятаны под капюшонами и масками, деревянные дубинки вскинуты вверх.

Парменион метнулся влево, но еще двое нападающих заступили ему путь, и дубинка просвистела мимо его головы, вскользь оцарапав плечо. Его кулак саданул по скрытому маской лицу, затем он перескочил вправо и побежал по Выходной улице. Холодные мраморные глаза статуи Афины воззрились вниз, на мальчишку, который подтягивался к ней. Парменион вскочил на основание статуи, карабкаясь вверх, чтобы встать у ее каменных ног.

– Спускайся, спускайся! – кричали преследователи. – У нас есть кое-что для тебя, помесь!

– Так поднимитесь и дайте мне это, – сказал он им. Пятеро нападавших побежали вперед. Ступня Пармениона лягнула первого в лицо, отбросив того назад, но дубинка другого щелкнула по ноге, сбивая его вниз. Он перекатился, резко выбросив ноги и заставив противника нелепо растянуться, затем вновь встал и прыгнул высоко над ними, тяжело приземляясь на улицу. Деревянная бита попала ему меж лопаток, и он покачнулся. Тут же нападавшие встали над ним, вывернув ему руки.

– Вот ты и попался, – произнес голос, приглушенный вязаным шарфом, скрывающим рот.

– Тебе не нужна маска, Гриллус, – прошипел Парменион. – Я и так бы узнал тебя по зловонию.

– Ты не будешь участвовать в завтрашнем Финале, – произнес другой голос. – Понял? Тебя ни за что не допустят к соревнованию. Командирские Игры – для спартанцев, а не для полукровок.

Парменион обмяк – выражение его лица стало подавленным, голова поникла… хватка на его руках ослабла… внезапно он вырвался и кулаком ударил Гриллуса в лицо. Затем они обступили его снова, избивая, пиная, поваливая на колени. Гриллус схватил его за волосы, а остальные вновь вывернули ему руки.

– Ты сам напросился, – бросил Гриллус, занося кулак. Боль вспыхнула в челюсти Пармениона, и он повис на своих пленителях.

Вспышки боли продолжались: резкие боковые удары в живот и лицо.

Парменион не плакал. Боли нет, сказал он себе. Боли… нет.

– Что там происходит?

– Это ночная стража! – прошептал один из схвативших его. Потеряв интерес к Пармениону, юнцы убежали в аллею. Парменион упал на мостовую и перевернулся. Над ним вырисовывалась молчаливая статуя Афины Дорог. Когда он застонал и, шатаясь, встал на ноги, двое солдат подбежали к нему.

– Что с тобой стряслось? – спросил первый, схватив Пармениона за плечо.

– Я упал, – Парменион отбросил руку помощи и сплюнул кровь.

– И твои друзья помогали тебе встать, я полагаю? – проворчал мужчина. – Почему бы тебе не пройтись с нами немного?

– Мне не нужен эскорт, – ответил им Парменион.

Солдат глянул в холодные синие глаза юнца.

– Они все еще в аллее, – сказал он, намеренно повысив голос.

– Я не сомневался в этом, – ответил Парменион. – Но они больше не застигнут меня врасплох.

Когда солдаты ушли, Парменион сделал глубокий вдох и побежал, нырнув в аллею, срезая влево и потом направо – к торговой площади. Какое-то время он слышал своих преследователей, но вскоре осталась только тишь городской ночи.

Они могли поджидать его либо у бараков, либо по дороге к дому матери. Он не собирался ни туда, ни туда. Вместо этого он побежал через опустевшую торговую площадь на священный холм, что возвышался над городом.

***

Позади, из-за статуи Афины в неверный свет луны выступила старая женщина, опиравшаяся на длинный посох. Она присела на мраморное сидение – тело было слабым, глаза тронуты печалью.

– Прости меня, Парменион, – сказала она. – С твоей силой, я должна была сделать тебя железным. Ты был отмечен судьбой.

Потом она задумалась о других мальчишках из бараков. Так просто было заставить их ненавидеть полукровок, такое легкое заклятие. Лечение гнойного нарыва отнимало больше магических сил, чем разжигание ненависти. От этой мысли Тамис вздрогнула.

Посмотрев вверх, на статую, она увидела слепые мраморные глаза, устремленные на нее.

– Не будь столь высокомерна, – прошептала она изваянию. – Я знаю твое истинное имя, женщина из камня. Знаю твои слабости и пороки. И у меня больше силы, чем есть в тебе.

Тамис поднялась, встала на ноги.

Ей вспомнилось еще одно лицо, и она улыбнулась. Несмотря на заклятие, у Пармениона все же был один друг, парень, невосприимчивый к поветрию ненависти. И хотя это не входило в планы жрицы, ей была приятна эта мысль.

– Милый Гермий, – проговорила она. – Если б все люди были такими, как ты, мои труды оказались бы не нужны.

***

Парменион сел на скалу в ожидании рассвета. Его желудок был пуст, но челюсть была слишком ушиблена, чтобы разжевать черствый хлеб, припасенный им с прошлого завтрака. Солнце медленно поднималось над красными холмами Парнонской долины и водами реки Эврот, просыпающейся к жизни. Солнечное тепло тронуло худощавое тело Пармениона и заставило его непроизвольно задрожать. Спартанские тренировки учили мужчину игнорировать боль, не думать ни о холоде, ни о зное. В высшей степени он развил это умение, но это новое тепло послужило напоминанием о том, как холодно было ему всю долгую ночь, проведенную в укрытии на священном холме над городом.

Статуя Зевса, Небесного Отца, – двенадцати футов ростом, величественного и бородатого, – осматривала земли к западу от города и, казалось, изучала высокую гору Илиас вдали. Парменион вздрогнул снова и осторожно надкусил ржаной хлеб, издав протяжный стон, когда боль вновь вспыхнула в челюсти. Нанесенный Гриллусом удар был силен, и, несмотря на всю свою стойкость, Парменион не мог толком двигать челюстями. Он погрузил палец в рот. Одного зуба не хватало. Разломив хлеб, он сунул маленький кусочек в правую сторону рта, осторожно пережевывая. Закончив свой скудный завтрак, он встал. Левая щека его отекла. Подхватив хитон, он изучил местность; все вокруг было зловеще-пурпурным, и кроваво-красным над горизонтом.

Он потянулся – и застыл, как только услышал движение на Подъемном Пути. Быстро и ловко он пробежал за Святилище Муз, с замиранием сердца затаившись в ожидании незваных гостей. Он поднял внушительный осколок битого мрамора, один край которого был подобен лезвию секиры. Если они пришли за ним снова, кто-то на сей раз умрет!

Худощавый парень в синей тунике показался в поле зрения. У него были темные вьющиеся волосы и тонкие брови. Парменион узнал своего друга, Гермия, и облегченно вздохнул. Отбросив камень, он утомленно поднялся на ноги. Гермий увидел его и подбежал, обняв за плечи.

– О, Савра, друг мой, сколько же еще ты должен страдать?

Парменион заставил себя улыбнуться:

– Сегодня увидим конец всему этому. Быть может.

– Только если проиграешь, Савра. Ты должен проиграть. Они могут тебя убить. Я боюсь, что они так и сделают, – Гермий посмотрел в холодные синие глаза друга и не увидел в них смирения.

– Но ты не собираешься проигрывать, так? – грустно произнес он.

Парменион пожал плечами.

– Возможно – если Леонид лучше подготовлен, если судьи благоволят ему.

– Конечно, они будут ему благоволить! Гриллус сказал, что сам Агесилай придет смотреть – не думаешь же ты, что судьи допустят унижение царского племянника?

Парменион положил руку на плечо Гермия.

– Так вот почему ты обеспокоен? Я проиграю. Пусть так. Но я не стану поддаваться.

Гермий сел у подножия статуи Зевса и достал два яблока из своего заплечного мешка. Он протянул одно Пармениону, который осторожно вгрызся в мякоть.

– Почему ты так упрям? – спросил Гермий. – Это всё твоя македонская кровь?

– Почему бы и не спартанская, Гермий? Всем известно, что ни один из этих народов никогда не сдавался.

– Это было сказано не в обиду, Савра. Ты же знаешь.

– Конечно нет, только не от тебя, – сказал высокий юноша, пожав другу руку. – Но посуди сам, вы все зовете меня Савра – «ящерица» – и думаете обо мне как о полуварваре.

Гермий отстранился, его лицо отражало боль.

– Ты мне друг, – запротестовал он.

– Это не считается, Гермий, это не ответ. Ты не можешь исправить то, кем являешься, – ты спартанец, чистокровный, с родословной героев, уходящей корнями в древность далеко за Фермопильское сражение. Твой собственный отец ходил в походы с Лисандром и не знал поражений. Возможно, у тебя есть друзья среди илотов и других низших классов. Но ты все равно видишь в них только рабов.

– Твой отец – такой же спартанец, который вернулся из похода на щите, и все его раны были спереди, – возразил Гермий. – Ты тоже спартанец.

– И у меня македонская мать. – Парменион задрал тунику, поднимая руки над головой. Его тело покрывали ссадины и кровоподтеки, а правое колено заметно разбухло. Его угловатое лицо также было в кровоподтеках, правый глаз почти закрыт. – Это метки, которые я получил за свою кровь. Когда меня забрали из дома матери, мне было семь лет. С того дня по сегодняшний я никогда не знал солнца, которое грело бы мне тело, не покрытое ушибами.

– Я тоже получал синяки, – сказал Гермий. – Все спартанские юноши должны их сносить – иначе переведутся спартанские мужи, и мы утратим свою славу. Но я услышал тебя, Сав… Парменион. Похоже, Леонид ненавидит тебя, и он могучий враг. Ты должен пойти к нему и попроситься в услужение. Тогда это прекратится.

– Никогда! Он поднимет меня на смех и вышвырнет на улицу.

– Да, он это может. Но, даже если так, побои прекратятся.

– Ты бы сделал это, окажись на моем месте?

– Нет.

– Тогда почему я должен? – процедил Парменион, и его холодные глаза застыли на лице друга.

Гермий вздохнул.

– Ты жесток ко мне, Парменион. Но ты прав. Я люблю тебя, как брата, и все же не вижу в тебе спартанца. Я понимаю это головой, но мое сердце…

– Тогда почему другие – те, кто не приходится мне другом, – должны принимать меня?

– Дай нам время. Дай нам всем время. Но знай одно: что бы ты ни решил, я с тобой, – мягко проговорил Гермий.

– В этом я никогда не сомневался. Отныне можешь звать меня Савра – в твоих устах это не звучит обидно.

– Я буду на твоей стороне во время соревнований и буду молиться Афине Дорог о твоей победе, – произнес Гермий с улыбкой. – Теперь, позволишь ли остаться с тобой?

– Нет – но спасибо тебе. Я останусь здесь немного с Отцом Зевсом, и буду думать, буду молиться. Увидимся в доме Ксенофонта через три часа после полудня перед соревнованием.

Гермий кивнул и побрел прочь. Парменион посмотрел ему вслед, затем переключил внимание на просыпающийся город.

Спарта. Дом героев, родина лучших воителей, когда-либо ходивших по земле. Отсюда, менее столетия назад, легендарный Царь-Меченосец двинулся к Фермопильскому Ущелью во главе трехсот воинов и семи сотен илотов. Там эта малая сила лицом к лицу столкнулась с персами, числом более четверти миллиона.

И все-таки они держались, отбрасывая врага, пока, наконец, персидский царь Ксеркс не выставил против них своих Бессмертных. Десять тысяч лучших воинов Персии, отобранных со всей великой империи, превосходно натренированных, элитных бойцов. И спартанцы посрамили их. Сердце Пармениона затрепетало, когда он представил себе этих суровоглазых мужей в литых бронзовых шлемах, их кроваво-красные накидки и сверкающие мечи. Мощь Персии – мощь всего мира! – сломалась о мечи Трехсот Спартанцев. Он повернулся на юго-восток. Там, скрытый сейчас от глаз, находился монумент Царю, который погиб в том бою. Преданные греками, спартанцы были окружены и вырезаны все до одного. Они знали о предательстве, и приближенные убеждали Царя покинуть поле боя. Сказанные им тогда слова запали в сердце каждого спартанца: «Спартанец покидает бой со щитом – или на щите. Никакого отступления не будет». Парменион находил своеобразную иронию в том, что наиболее почитаемый им герой и самый лютый враг делили ту же кровь и то же имя – Леонид. И временами он предполагал, что Царь-легенда мог быть таким же жестоким, как и его тезка-потомок. Парменион надеялся, что герой все же не был таким.

Парменион взобрался на верхнюю точку акрополя и посмотрел на город, окружавший холм. Менее 30 000 человек обитали здесь, но они держали в страхе всех от Аркадии до Малой Азии, от Афин и до Иллирии. Ни одна спартанская армия никогда не была разбита в открытом бою равным по численности противником. Спартанский пеший воин – гоплит – был опаснее трех афинян, пяти фиванцев, десяти коринфийцев и двадцати персов. Эти таблицы сызмальства вбивались в головы спартанских детей и запоминались ими с гордостью.

Македонцы не были занесены в Спартанские таблицы. Едва считаясь греками, они были варварским, недисциплинированным племенем с холмов с ничтожным культурным наследием, большая часть которого была ими позаимствована у более развитых соседних народов. – Я спартанец, – произнес Парменион вслух. – Я не македонец.

Статуя Зевса продолжала взирать на далекую гору Илиас, и слова Пармениона, казалось, были сказаны в пустоту. Мальчишка вздохнул, вспоминая беседу минутной давности с Гермием. «Ты жесток ко мне, Парменион. Но ты прав. Я люблю тебя, как брата, и все же не вижу в тебе спартанца. Я понимаю это головой, но мое сердце…» «Тогда почему другие – кто не приходится мне другом – должны принимать меня?»Будучи малым ребенком, Парменион испытывал не так уж много сложностей с другими детьми. Но в семь лет, когда всех спартанских мальчишек забирали у родителей и отправляли в бараки для обучения воинским искусствам, он впервые пострадал за свою смешанную кровь. Леонид – названный так родителями в честь славного Царя – стал насмехаться над ним, упомянув среди прочего, что полукровка обязан поклониться ему, как покорный человек из расы рабов.

Меньший и младший, Парменион набросился на него, обрушив кулаки в лицо старшему парню. Леонид жестоко избил его тогда – и много раз после. Хуже того, Леонид происходил из знатной спартанской семьи, и многие другие мальчишки из Бараков Ликурга искали его расположения. Парменион стал изгоем, гонимым, ненавидимым всеми, кроме Гермия, – этому даже Леонид не мог ничего сделать, поскольку он был сыном Парнаса, друга самого Царя.

На протяжении восьми лет Парменион сносил удары и оскорбления, убежденный, что придет день, и их глаза станут смотреть на него, как на брата-спартанца. Сегодня должен был состояться его триумф. Следуя своей мечте, он успешно прошел Командирские Игры, пробив себе дорогу в финал. Но кто будет его противником – среди всех юношей Спарты? Не кто иной, как Леонид.

Как и предупреждал Гермий, победа принесет лишь более сильную боль, и все же он не хотел… не мог… поддаться и проиграть. Каждый год Командирские Игры становились главным днем в календаре будущих воинов во многих бараках Спарты. Победитель надевал лавровый венец и получал Жезл Победы. Он становился стратегом – мастером!

Игра сталкивала две армии друг с другом, соревнующиеся действовали как командиры, отдавая приказания и выбирая построения. Солдаты были сделаны из дерева: не было ни крови, ни смертей. Потери определялись двумя судьями, выбрасывавшими пронумерованные игральные кости.

Взяв прут, Парменион начертил в пыли прямоугольник, изображающий спартанскую фалангу: более тысячи воинов, прикрытых щитами, с копьями наизготовку. Это была главная сила в игре, второй по значимости шла кавалерия. Справа он нарисовал другой блок: скиритаи [1]1
  Скиритаи – племя, населявшее горный регион Скиритиса, подвластный Спарте. На войне составляли лохос (соединение, эквивалентное батальону) легкой пехоты, числом 600 человек. (прим. пер.)


[Закрыть], вассалы Спарты, которые всегда сражались рядом со своими господами. Доблестные мужи, лихие и упорные в бою, они, однако, никогда не выставлялись в сражении на передний край. Потому что они не были спартанцами – а следовательно, считались недолюдьми.

 Это было его войско – три тысячи человек: спартанские пехотинцы, кавалерия и скиритайский резерв. Леонид будет командовать точно такими же силами.

Закрыв глаза, он припомнил прошлогодний финал, который проходил в Бараках Менелая. Битва заняла два часа. Задолго до решающего момента Парменион заскучал и побрел на торговую площадь. Это была битва на истощение сил: обе фаланги сошлись друг с другом, судьи бросали кости и убирали с поля погибших, пока в конце концов Белая армия не одолела Красную.

Бессмысленное упражнение, решил Парменион. Что проку в такой победе? У победителя оставалось меньше сотни бойцов. В реальной жизни он вскоре будет разбит другим вражеским войском.

Битва не должна проходить подобным образом.

Он решил, что сегодня будет по-другому. Победа или поражение, но они надолго запомнят этот бой. Медленно он начал рисовать построения, обдумывать и планировать. Но разум его блуждал, и он снова увидел Большой Забег три недели назад. Он тренировался, готовился к нему, мечтал о лавровом венке победы на своем челе.

Двадцать миль под палящим летним солнцем, через крутые холмы, вверх по осыпающимся склонам гор Парнона, ноги ноют от боли, легкие вздымаются, как кузнечные меха. Все юноши Спарты в одной большой гонке, главном экзамене подростковой силы и смелости.

Он обошел их всех: Леонида, Нестуса, Гермия, Леарха, а также лучших из других бараков. Они глотали пыль и боролись у него за спиной. Леонид держался получше всех прочих, но за двенадцать миль до дома и он был сломлен финальным рывком Пармениона.

И тогда Парменион побежал домой, сберегая остатки энергии для спринта на агору [2]2
  Агора – центральная площадь древнегреческого города-полиса.


[Закрыть], где сам Царь ожидал с лаврами победы.

Уже разглядев вдали город, белый и манящий, он увидел старика, который тянул тележку по Солдатской Тропе у опушки оливковой рощи, с ужасом взирающего, как отваливается правое колесо и содержимое тележки опрокидывается в пыль. Парменион замедлил бег. Старик пытался ослабить ременную петлю на обрубке, которым заканчивалась его правая рука. Он был калекой. С навернувшимися на глаза слезами от увиденной сцены, Парменион побежал дальше.

– Помоги мне, сынок! – позвал старик. Парменион сбавил скорость и обернулся. Леонид был далеко позади, и его еще не было видно… Парменион попробовал прикинуть, сколько времени у него будет в запасе. Выругавшись, он сбежал по склону вниз и припал на колени возле колеса. Оно треснуло по всей длине, и все же спартанский парень попытался приладить его, насаживая обратно на ось. Оно продержалось лишь мгновение – и распалось на несколько кусков.

Старик тяжело опустился позади сломанной тачки. Парменион взглянул ему в глаза; в них читалась боль, поражение и подавленность. Его туника была изношена, краски давно смыты зимними дождями, выбелены летним солнцем. Его сандалии были тонки как пергамент.

– Куда ты идешь? – спросил Парменион.

– Мой сын живет в селении в часе пути отсюда, – ответил старец, указывая на юг. Парменион взглянул на морщинистую кожу его руки; она хранила на себе рубцы от многих клинков, старые раны.

– Ты спартанец? – спросил юноша.

– Скиритай, – ответил старик. Парменион встал и посмотрел вниз на тачку. Она была нагружена горшками и кувшинами, несколькими старыми одеялами, а также нагрудником и шлемом странной формы, какие мальчишка видел только нарисованными на вазах или настенных фресках.

– Я помогу тебе добраться до дому, – сказал наконец Парменион.

– Было время, когда я не нуждался в помощи, сынок.

– Знаю. Идем. Я буду поддерживать ось, если ты сможешь направлять и толкать тачку.

Слыша топот бегущих ног, Парменион посмотрел вверх. Леонид в одиночестве промчался по гребню холма; он не смотрел вниз. Проглотив разочарование, Парменион ухватил ось, поднимая тележку. Старик занял свое место за поручнями, и вдвоем они начали свой медленный путь на юг…

Был закат, когда Парменион рысью вбежал в ворота. Там его приветствовали многие парни из его барака.

– Что случилось, помесь? Заблудился, что ли? – глумились одни.

– Скорее прилег отдохнуть, – ржали другие. – В полукровках нет выдержки.

– Последний! Последний! Последний! – распевали они, пока он бежал на торговую площадь, где ждал наставник его барака, Лепид, чтобы подсчитать недельную плату за проживание.

– Что, во имя Аида, случилось с тобой? – спросил вояка. – Бараки Ликурга могли выиграть в этот день. Благодаря тебе, мы финишировали шестыми.

Парменион ничего не сказал. Что уж тут было говорить?

Но это все было в прошлом – и прошлое умерло. Парменион почувствовал голод и отправился вниз через торговую площадь, по длинной Выходной Улице к баракам. В столовом зале он стоял в очереди вместе с другими ребятами Ликурга, а потом сел в одиночку со своей миской темного супа и ломтем черного хлеба. Никто не разговаривал с ним. Леонид находился на другом конце зала, сидя с Гриллусом и многими другими; они решили не замечать его. Парменион ел свою пищу, наслаждаясь чувством наполненного живота, потом вышел и зашагал по улицам к маленькому домику матери. Он встретил ее во дворе, она сидела на солнце. Мать посмотрела на него снизу вверх и улыбнулась. Она была болезненно худа, ее глаза запали. Он коснулся ее плеча и нежно поцеловал; губы тронули кость под сухой, туго натянутой кожей.

– Ты хорошо питаешься? – спросил он ее.

– У меня нет аппетита, – прошептала она. – Но солнце помогает мне, дает почувствовать себя живой.

Он протянул ей кубок с водой и сел подле нее на каменную скамью.

– Ты прошел сегодняшний финал? – спросила она.

– Да.

Она кивнула, и прядь темных волос упала ей на бровь. Парменион откинул ее на место.

– У тебя жар. Тебе надо зайти внутрь.

– Позже. У тебя синяки на лице?

– Я упал во время бега. Неудачно. Как ты себя чувствуешь?

– Устала, сынок. Очень устала. Будет ли Царь в доме Ксенофонта, чтобы видеть, как ты выиграешь?

– Говорят, будет. Но я могу и проиграть.

– Да, можешь. Просто во мне заговорила материнская гордость. Но ведь ты будешь стараться, и это уже хорошо. Ты по-прежнему ладишь с другими ребятами?

– Да.

– Твой отец был бы доволен. Его тоже очень уважали. Но он никогда не проходил в финал Командирских Игр. Он бы очень гордился.

– Могу ли я еще что-то для тебя сделать? Приготовить тебе немного еды? – Парменион взял ее руку, нежно держа ее, желая, чтобы его собственная сила перетекла в эти хрупкие пальцы.

– Мне ничего не нужно. Знаешь, несколько последних дней я думала о Македонии, о ее лесах и равнинах. Мне все снится белый конь среди холмов. Будто я сижу на траве в поле, и конь подходит ко мне. И мне так хочется проехаться на этом коне, почувствовать ветер, веющий в лицо, шепчущий в волосы. Это высокий конь с прекрасной шеей. Но я каждый раз просыпаюсь, прежде чем он подходит ко мне.

– Кони – это добрый знак, – сказал Парменион. – Позволь, я помогу тебе по дому. Схожу за Реей – и она приготовит тебе что-нибудь. Ты должна есть, матушка, иначе не восстановишь свои силы.

– Нет, нет. Я хочу посидеть здесь немного. Подремлю. Приходи ко мне, когда отыграешь Игры. Расскажешь мне всё.

Он посидел с ней немного, но она опустила голову на истертую подушку и заснула. Пройдя в дом, он смыл с тела пыль и расчесал свои темные волосы. Потом натянул чистый хитон и вторую пару сандалий. Хитон не был украшен шитьем и был ему мал, едва доходя до середины бедер. Он выглядел как илот – как раб. Парменион прошел к соседнему дому и постучал костяшками пальцев в дверной косяк. Невысокая рыжеволосая женщина вышла на порог; она улыбнулась, увидев его.

– Я зайду к ней, – сказала она, прежде чем он заговорил.

– По-моему, она совсем не ест, – сказал Парменион. – Худеет с каждым днем.

– Этого следовало ожидать, – мягко проговорила женщина с печалью в голосе.

– Нет! – отрезал Парменион. – Теперь пришло лето, и она поправится. Я знаю.

Не дожидаясь, когда она снова заговорит, он побежал назад к баракам, и дальше на Выходную Улицу к дому Ксенофонта.

***

В день Игр Ксенофонт проснулся рано. Солнце только-только осветило восточные вершины, и длинные тонкие снопы света пронзили решетчатые ставни в окне его спальни. Он повернулся на бок и застонал. Он всегда был рад поужинать с Царем, однако, как не раз доказывала жизнь, за всякое удовольствие приходится платить. В голове гудело, в животе кололо. Он глубоко вздохнул и присел, откинув покрывавшее его тонкое одеяло и устремив взор вниз, на собственный торс. Мускулы его живота были тугими и бугристыми, несмотря на то, что ему было уже сорок семь лет, а кожа лица и тела отливала золотом от частых упражнений, которые он проделывал голышом в ярких лучах утреннего солнца.

Военачальник встал и потянулся перед бронзовым зеркалом. Его зрение утратило остроту молодости, и он был вынужден ближе рассматривать свое отражение, ничего, кроме неприязни, не испытывая при виде морщин под голубыми глазами и серебряных прядей, попадавшихся в золоте его волос. Он ненавидел процесс старения и боялся того дня, когда любовники станут приходить к нему скорее из чувства долга, или из-за денег, нежели по зову страсти.

Юноша прошлой ночью был очарован им, но более всего прочего тот желал увидеться с Ксенофонтом, героем Похода к Морю, мятежным афинянином, известным как один из лучших полководцев эпохи. На этой поднимающей мораль мысли Ксенофонт усмехнулся и отошел от зеркала. Он распахнул ставни, почувствовал солнце у себя на коже и снова присел на кровать.