Текст книги "Македонский Лев"

Автор книги: Дэвид Геммел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

– Что это такое? Говори, человек, я не могу тебя понять! – сказал Мотак, подойдя ближе к целителю.

– Так, ничего. А сейчас молчи, пока я буду его осматривать. – Несколько минут толстяк не говорил ни слова, а его руки аккуратно обследовали череп Пармениона. Затем он вышел из комнаты. Мотак последовал за ним во двор.

– У него рак, – проговорил Аргон, – в самом центре мозга.

– Как ты можешь сказать об этом, если это внутри его черепа?

– Это мой череп, – ответил Аргон, сидя за столом и вновь наполняя свой кубок. – Я проник в его голову и отыскал опухоль.

– Так он умрет? – спросил Мотак.

– Это еще не ясно – но очень вероятно. У меня есть с собой растительное лекарство, которое приостановит рост опухоли; оно изготовлено из растения сильфиум, и он должен будет отныне каждый день принимать порцию этого лекарства, на протяжении всей жизни, ибо опухоль не исчезнет. Но есть еще кое-что – и этого я обеспечить не смогу.

– Что? – спросил Мотак, когда толстяк погрузился в молчание.

– Когда ты… путешествуешь… у человека в голове – то видишь его надежды, его мечты, испытываешь его терзания. У него была любовь – женщина по имени Дерая – но ее у него отняли. Он проклинает себя за ее потерю, и он опустошен изнутри, живя только мыслями о мести. Такой род надежды может успокоить человека на какое-то время, но месть – это дитя тьмы, а во тьме нет покоя.

– Ты можешь объяснить по-простому, целитель? – спросил Мотак. – Просто скажи мне, что я должен делать?

– Я не думаю, что ты можешь что-то сделать в этом случае. Ему нужна Дерая… и он не может ее получить. Как бы там ни было, с малой толикой надежды, что это поможет – и чтобы отработать гонорар от Эпаминонда – я приготовлю первую порцию лекарства. Ты будешь смотреть, и наблюдай за мной тщательно. Чрезмерная доза сильфиума может убить – а если его будет слишком мало, то рак разрастется. Это поможет – но не думаю, что он выживет без Дераи.

– Если ты такой мистик, за которого себя выдаешь, – проворчал Мотак, – то почему же ты не можешь заговорить с ним, позвать его обратно?

Толстяк затряс гооловой. – Я пытался, – мягко сказал он, – но он остается в мире, который создал сам для себя, в обители ужаса и тьмы. Там он сражается с демонами и порождениями мрака. Он не может – или не хочет – услышать меня.

– А эти создания, о которых ты говоришь, – могут ли они убить его?

– Думаю, могут. Видишь ли, мой рыжебородый друг, это демоны, которых создал он сам. Он сражается с темной стороной собственной души.

***

Пропасть затрепетала вокруг него, когда он перерубил Мечом Леонида шею летучей мыши величиной с человека, с крыльями из черной кожи. Тварь истекала кровью, которая заливала Пармениона словно масло для светильника, из-за чего становилось труднее удерживать меч. Он отступил вверх по пологому холму. Твари летали вокруг него, держась подальше от сверкающего меча, но черная пропасть льнула к его ногам, проглатывая землю. Он глянул вниз, чтобы увидеть отдаленные огни во впадине глубоко внизу, и ему показалось, что он слышит крики страдающих там душ.

Парменион смертельно устал, его голова разрывалась от боли.

Крылья захлопали за спиной, и он развернулся и взмахнул мечом, всадив его глубоко в мохнатое брюхо. Но тварь была уже прямо над ним, своими пилообразными зубами впиваясь в плоть на его плече. Он откинулся назад, высвободив меч, и отсек голову от шеи демона. Пустота поглощала землю у его ног, и Парменион соскользнул к краю пропасти. Перекатившись на живот, он выкарабкался и побежал к вершине холма.

Всё вокруг было злобным морем, темной бездной, смыкающейся вокруг него медленно, но неумолимо.

Над ним кружили нетопыри.

Затем он услышал голос.

– Я люблю тебя, – сказала она. И свет пролился с темных небес, превращаясь в мост на небо.

***

Мотак стоял у границы владений храма, ожидая женщину. С ней было двое поклонников, и он понял, что пробудет здесь еще немалое время. Рядом был фонтан, и он сел, наблюдая за светом звезд в воде бассейна.

Наконец мужчины ушли, и он прошел ко входу в храм, свернув в коридор, где жрицы снимали комнаты. Он постучал в дверь самой дальней кельи.

– Один момент, – отозвался утомленный голос, затем открылась дверь. Рыжеволосая изобразила яркую улыбку, вспомнив его.

– Добро пожаловать, – сказала она. – Я надеялась, что настоящий мужчина придет поклониться Афродите.

– Я здесь не за тем, чтобы поклониться богине, – ответил он, войдя внутрь. – Я здесь, чтобы нанять тебя.

– Ты противоречишь сам себе, – сказала она, и накрашенная улыбка погасла.

– Вовсе нет, – возразил он, сев на низкую кровать и пытаясь не обращать внимания на испачканое одеяло. – У меня есть друг – и он умирает…

– Я не сплю с зараженными, – резко ответила она.

– Он не заражен – и тебе не надо будет возлежать с ним. – Мотак обстоятельно разъяснил ей о болезни Пармениона и о страхах, упомянутых Аргоном.

– И чего ты от меня хочешь? – спросила она. – Я ведь не целитель.

– Он наведывается к тебе каждую неделю, иногда и того чаще. Ты, возможно, видела его на поле для состязаний. Его зовут Парменион, но бегает он под именем Леона из Македонии.

– Я знаю его, – сказала она. – Он никогда не разговаривает – даже чтобы поздороваться. Приходит, отдает мне деньги, пользуется мной и уходит. Что я могу для него сделать?

– Не знаю, – признался Мотак. – Я подумал, что он к тебе неравнодушен.

От этих слов она рассмеялась. – Думаю, тебе лучше забыть о нем, – сказала она, подсаживаясь поближе и кладя руку ему на бедро. – Твои мускулы напряжены, а глаза выдают изнеможение. Это тебе нужно то, что я могу дать. – Ее рука заскользила вверх, но он перехватил ее за запястье.

– У меня нет других планов, женщина. Я заплачу тебе за услугу. Берешься за это дело?

– Ты так и не сказал, что тебе нужно, – ответила она.

Он посмотрел в ее накрашеные глаза и глубоко вздохнул. – Я хочу, чтобы ты стерла с лица охру и тени. Чтобы ты вымылась. А потом мы пойдем в дом.

– Я обойдусь тебе в двадцать драхм, – сказала она, высвободив руку.

Он залез в свой кошель и отсчитал десять драхм. – Остальные получишь, когда выполнишь задание, – проговорил он.

Часом позже, когда луна плыла высоко над городом, Мотак и жрица вошли в дом. Теперь она была в простом хитоне до пят, синяя шаль накинута на плечи. Ее лицо было умыто, и теперь Мотаку она показалась привлекательной. Он провел ее в спальню и взял за руку. – Делай всё, на что способна, женщина, – прошептал он, – ибо он очень дорог мне.

– Меня зовут Фетида, – сказала она. – Я предпочитаю, чтобы меня звали по имени, а не «женщина».

– Как скажешь, Фетида.

Он закрыл за собой дверь, и Фетида прошла к постели и позволила своему хитону и шали соскользнуть на пол. Откинув одеяло, она легла рядом с умирающим. Его тело было холодным. Рукой она пощупала пульс у него на шее; сердце еще билось, но пульс был слаб и аритмичен. Она теснее прижалась к нему, правой ногой обвивая его бедра, а рукой поглаживая грудь. Она чувствовала, как отдает ему свое тепло, но он по-прежнему не пошевелился. Ее губы коснулись его щеки, а рука скользнула вниз по телу, лаская кожу. Ее пальцы крутили его член, но ответа не было. Она нежно поцеловала его губы, касаясь их языком.

Больше она ничего сделать не могла. Фетида была утомлена за весь этот долгий день и решила одеться и потребовать оставшиеся десять драхм. Но она еще раз взглянула на бледное, осунувшееся лицо, орлиный нос и запавшие глаза. Что говорил слуга? Что Парменион потерял возлюбленную и не мог ее забыть? Ах ты дурак, подумала она. Мы все страдаем от потерянной любви. Но учимся забывать, учим себя игнорировать боль.

Что еще могла она сделать?

Положив голову на подушку, она приложила губы к его уху.

– Я люблю тебя, – прошептала она. Какой-то миг ответа не было, но затем он вздохнул – мягкий, почти беззвучный выдох. Фетида напряглась и стала тереться всем своим телом об него, пальцами лаская его чресла. – Я люблю тебя, – сказала она громче. Он застонал, и она почувствовала, как его член напрягся в ее руках.

– Иди ко мне, – позвала она. – Иди к… Дерае.

Его тело внезапно изогнулось. – Дерая?

– Я здесь, – ответила она. Он перевернулся на бок, притянул ее руками к себе и поцеловал с такой страстью, какой Фетида не встречала уже долгое время. Это почти возбудило ее. Его руки блуждали по ее телу… разыскивая… ощупывая. Она посмотрела в его глаза; они были открыты, но еще ничего не видели, и слезы текли из них.

– Мне не хватало тебя, – говорил он. – Словно у меня вырвали сердце.

Она взвалила его на себя, обхватывая его бока ногами и направляя в себя. Он скользнул в нее и замер; не было ни толчков, ни раскачиваний. Он нежно вытянул голову и поцеловал ее, его язык тончайшим шелком коснулся ее губ. Затем он начал двигаться, медленно, ритмично. Фетида потеряла счет времени, и, вопреки ее желанию, возбуждение пришло к ней, как давно потерянный друг. Пот катился по ним обоим, и она ощутила, что он близок к окончанию. Но он снова замедлился и соскользнул с нее. Она почувствовала его губы у себя на грудях, потом на животе, его руки на ее бедрах, его язык проник в нее, мягкий, теплый, подвижный. Она выгнула спину, прикрыла глаза; начала кричать и стонать. Ее руки опустились, прижимая его голову к ней. Оргазм наступил несколькими интенсивными, почти болезненными спазмами. Она откинулась на кровать и почувствовала жар его тела, когда он оказался на ней – и в ней – еще раз. Его губы соединились с ее губами, их языки сплелись, и он вошел в нее. Не веря самой себе, Фетида ощутила приближение второго оргазма, и ее руки заскребли по его спине, чувствуя напряжение его мускулов, когда он с нарастающей страстью входил в нее вновь и вновь. Спазмы были еще сильнее, чем до того, и она закричала, но не услышала звука. Она ощутила теплый всплеск его семени, а затем он покинул ее.

Какое-то время Фетида лежала без движения, под его мертвым весом. Нежно она уложила его на спину, увидев, что его глаза теперь были закрыты. На миг она испугалась, что он умер, но его дыхание было ровным. Она почувствовала пульс у него на шее, он бился очень сильно.

Фетида тихо лежала рядом со спящим мужчиной еще несколько минут, прежде чем молча встать с кровати. Она оделась и вернулась во двор, где сидел Мотак, наливая в кубок вино.

– Выпьешь? – спросил он, не поднимая глаз.

– Да, – мягко ответила она. Наполнив свой кубок, она села напротив фиванца. – Думаю, он будет жить, – сказала она ему, улыбаясь.

– Я догадался по шуму, – ответил он.

– Он думал, что я Дерая, – проговорила она. – Хотела бы я оказаться ей.

– Но ты не она, – едко вымолвил он, вставая и вываливая десяток драхм на стол перед ней.

Она собрала деньги и посмотрела на фиванца. – Я сделала то, что ты хотел. Почему же ты злишься на меня?

– Не знаю, – солгал Мотак, заставляя себя быть вежливым. – Но, спасибо тебе. Думаю, тебе уже пора.

Он открыл ей ворота, а затем вернулся к своему вину, которое жадно выпил, и снова налил. И снова. Но лицо Элеи по-прежнему так и витало перед ним.

Храм, Малая Азия, 379 год до Н.Э.

Жрица смотрела на открытые ворота и заливные зеленые луга за ними, задержав свой взор на розах, которые теперь выросли и распустились – алые и белые бутоны, наполнившие воздух головокружительным ароматом.

В этот раз я выберусь, сказала себе Дерая. В этот раз я собрана как никогда. Успокоив себя, она медленно прошла вперед, цепляясь разумом только за одну мысль.

Пройти ворота. Выйти в поле.

Каждый шаг делался с величайшей осторожностью, когда ее босые ноги касались нагретой солнцем дороги. Розы росли по обе стороны от нее, прекрасные бутоны, желтые и розовые.

Не думай о цветах! Ворота! Сконцентрируйся на воротах.

Еще один шаг.

Птицы пролетели над ней, и она посмотрела вверх, наблюдая их полет. Это были орлы, летящие вместе, парящие и купающиеся в теплых воздушных течениях. Как величественно. Жрица опустила взор обратно к розам у ворот. Не думая о шипах, она сорвала бутон и поднесла его к носу; она окинула взором весь сад, увидела старика, который ухаживал за всеми растениями в этом саду; он с трудом поднялся на ноги и направился к ней.

– Этот почти мертв, – сказал он ей. – Возьми бутон, который только готовится открыться. Потом, если поставишь его в воду, он наполнит твои покои чудесным ароматом.

– Спасибо тебе, Наза, – сказала она, когда он отрезал два цветка и отдал их в ее руки. Она отошла назад к храму, ненадолго задержавшись в дверях.

Потом, насколько она помнила, Дерая закрыла глаза, и одинокая слеза начала свой путь от прикрытых ресниц, стекая по ее щеке. Через ворота выхода не было… как не было его и через окно ее покоев. Она могла выглянуть из него и наслаждаться солнечным светом или смотреть на горы вдали, но как только она пыталась вылезти из комнаты через окно, она тут же обнаруживала себя сидящей на кровати, и мысли ее путались.

Так было все эти три года, три одиноких, иссушающих душу года.

Она вспомнила первый день, когда открыла глаза и увидела старую женщину, сидевшую у ее постели.

– Как ты себя чувствуешь, дитя? – спросила женщина.

– Я в порядке, – ответила она. – Кто ты?

– Я Тамис. Я здесь, чтобы обучать тебя.

Дерая села, вспоминая корабль и свои руки, связанные за спиной, людей, хватающих ее и швыряющих за борт… внезапный шок от холодной воды, отчаянные попытки освободиться от пут, когда она барахталась в волнах. Но дальше не было ничего – за исключением странного воспоминания, как она будто бы поднималась высоко по ночному небу к яркому свету.

– Чему ты научишь меня?

– Тайнам, – ответила женщина, прикоснувшись к ее лбу. И она снова уснула.

Она открыла заклятье ворот на третий день, когда гуляла по саду одна. Попытка всмотреться в руны, высеченные в древнем камне вернула ее обратно в храм с белыми колоннами.

Она попыталась проделать это еще дважды, потом Тамис застукала ее. – Ты не сможешь уйти, дорогая моя. Теперь ты жрица; наследница Кассандры.

– Я не понимаю – ровным счетом ничего, – сказала Дерая.

– Ты была жертвой. Легенда гласит, что каждая девушка, выжившая во время жертвоприношения и добравшаяся до храма, становится жрицей до тех пор, пока следующая жертва не окажется столь же удачлива. Ты знала это.

– Да, но… они связали мне руки. Я не помню, как попала сюда.

– Но ты здесь, – подытожила Тамис. – И поэтому я буду наставлять тебя.

День за днем старуха пыталась обучить Дераю мистическим тайнам, но девушка, похоже, была просто неспособна понять ее. Она не могла освободить от цепей свою душу и ментально воспарить к небесам, или закрыть глаза и войти в Целительный Транс. Простые действия, как например взять мертвую розу и заставить ее вновь посвежеть, распустив бутон, были ей не под силу.

В конце первого года Тамис взяла ее на небольшой урок у подножия храма. – Я много думала об отсутствии у тебя таланта, – сказала старая женщина, – и отыскала истоки легенды. Ты отдала свой дар уже давно: позволив мужчине овладеть тобой. Из-за этого твои силы оказались похоронены где-то очень глубоко. Чтобы вернуть их назад, ты должна пожертвовать другим даром.

– Я не хочу быть жрицей, – запротестовала Дерая. – У меня нет никаких даров. Просто отпусти меня!

Но Тамис продолжала, словно не слыша ее, каждым словом, точно острым ножом, пронзая Дераю. – Я видела, как ты исцелила Гермия, когда у него был пробит череп! Тогда я и узнала, что ты – та, кто придет на мое место. Ты сможешь сделать это, Дерая – но лишь принеся в жертву другой свой дар. Ты же знаешь, что нужно отдать, почему ты противишься с такой строптивостью?

– Я не сделаю этого! – вскипела девушка. – Никогда! Ты не заберешь у меня глаза!

Тамис пожала плечами и терпеливо продолжила свои уроки. На третий год Дерая стала подавать первые признаки успеха. Она могла стоять в саду и заставить воробьев слететь к ней на руки; и однажды вылечила Назу, когда тот порезал себе руку, прикоснувшись к ране своими пальцами и затянув ее так, что не осталось шрама.

Ночами она все равно мечтала о побеге – убежать в поля, спрятаться в дальних лесах и как-нибудь отыскать дорогу к Спарте – и к Пармениону.

Но это произойдет не сегодня, понимала она, глядя на открытые ворота и поля за ними. Она медленно прошла меж храмовых колонн к открытому алтарю, на который она возложила розы, полученные от Назы.

– Когда же ты поймешь, дитя? – спросила Тамис.

Девушка оглянулась. – Не знала, что ты уже вернулась.

Старуха подошла к жрице, положив ладонь на плечо девушке. – Всё должно случиться так, как д олжно. Постарайся понять: ты Избранная.

– Я не хочу этого! – закричала девушка, сбросив руку Тамис со своего плеча. – Я никогда этого не хотела.

– Думаешь, я хотела? Желание человека никак не связано с даром. Он либо есть у тебя, либо нет.

– Что ж, у меня его нет. Я не изрекаю предсказаний, не вижу никаких видений.

Тамис взяла девушку за руку и отвела ее обратно в сад, усадив рядом с белостенным бассейном.

– Есть мужчины и женщины, которые умрут сегодня, – мягко произнесла старая женщина. – Они не хотят умирать. У всех есть какие-то незавершенные дела, или дети, или жены, или мужья. У них нет выбора – так же, как нет его у тебя. Дни Темного Бога близятся, дорогая моя, и я умру. Кто-то должен прийти на мое место. Кто-то отважный и сильный духом. Кто-то, кому не все равно. Этим кем-то всегда должна была стать ты.

– Ты что, глухая, Тамис? У меня нет никаких способностей!

– Они есть, просто зарыты очень глубоко. Ты найдешь их, когда отдашь свое зрение Владыке Всего Сущего.

– Нет! – сказала девушка. – Ты не заставишь меня! Я не сделаю этого!

– Никто не собиается тебя заставлять – это разрушило бы всё, над чем я работала. Это должно быть твоим собственным решением.

– А что будет, если я не стану принимать это решение?

– Не знаю, дитя. Хотя, хотела бы знать.

– Но ты ведь можешь видеть будущее – ты же чародейка.

Тамис улыбнулась. Наклонившись вперед, она зачерпнула рукой воды из бассейна и выпила. – Жизнь не так проста. Существует много будущих. Жизнь каждой личности – это как огромное дерево: каждая ветка, каждый сучок, каждый лист – это возможное будущее. Несколько лет назад я высматривала свои собственные смерти – почти год заняло отследить их все, и под конец я обнаружила, что есть еще тысячи неувиденных мною. Теперь конец близок, и я знаю день. Однако же, да, я видела и то, как ты принимаешь вызов, и как отказываешься от него, и я видела тебя победившей и побежденной. Но вот на какой из сторон победа, а на какой – поражение?

– Буду ли я способна говорить с богами? – спросила жрица.

Тамис какой-то миг молчала, затем вздохнула. – Я терпелива, Дерая, но время становится всё дороже. Я ждала три года, чтобы ты поняла, что нет пути назад. Но теперь пришло время подойти с другой стороны. Возможно я не права, но скажу тебе правду – всю, хоть это будет болезненно. Во-первых, не существует богов, как ты себе их представляешь. Имена, которые мы знаем – Зевс, Аполлон, Афродита – все они были когда-то такими же мужчинами и женщинами, как ты и я. Но нельзя сказать, что богов не существует вовсе. Ибо за мифами стоят реальные силы света и тьмы, любви и хаоса.

– И какой же силе служишь ты? – спросила жрица.

Тамис хихикнула. – Не пытайся поймать меня, девочка. Если бы я служила Духу Хаоса, то силой взяла бы у тебя твой дар!

– Но именно так ты удерживаешь меня здесь. Я не вольна уйти.

– Как я уже сказала, всё не так просто. Однако я удерживаю тебя не из ненависти, а из любви. Видишь ли, дорогая моя, ты не сможешь покинуть это место – никогда. И это не моя заслуга.

– Кто же тогда мой тюремщик? Кто держит меня здесь? – вопрошала жрица.

– Твоя смерть, – ответила Тамис.

– Что это значит? – спросила девушка, и вдруг испугалась.

– Прости, Дерая, но ты умерла, когда они бросили тебя за борт. Я нашла твое тело у скал, принесла тебя сюда и пробудила. Вот почему ты не можешь уйти.

– Ты лжешь! Скажи мне, что ты лжешь!

Тамис взяла девушку за руку. – Если ты покинешь храм, твое тело разложится в считанные секунды, плоть истлеет, наполнившись червями, и твои оголенные кости останутся лежать в траве не дальше десяти шагов от ворот храма.

– Я не верю тебе. Это уловка, чтобы удержать меня здесь!

– Вспомни тот день, когда руки твои были связаны, легкие полнились водой, и чем глубже ты погружалась, тем слабее становились попытки спастись.

– Прекрати! – Вскричала Дерая, закрыв лицо руками. – Прошу, прекрати!

– Я не стану извиняться, ибо несколько лет моей жизни и вся моя сила ушли на то, чтобы вернуть тебя. Наза помогал мне принести тебя сюда. Если не веришь мне, спроси его.

– Гера Всеблагая! Зачем ты рассказываешь мне всё это? Я жила здесь три года в ожидании, что Парменион придет за мной, молилась и надеялась. А теперь ты обращаешь все мои надежды в прах.

– Так ты веришь мне?

– Хотела бы не верить, – ответила Дерая, – и теперь я никогда больше не увижу Пармениона вновь. Почему ты не дала мне умереть?

– Ты увидишь его, – возразила Тамис. – Он – причина того, почему я спасла тебя. Когда ты обучишься мистериям, твоя душа обретет свободу летать повсюду по миру – и в прошлое, и по многим будущим тоже. Но на то, чтобы выучить все тайны, у тебя уйдет много времени… возможно, годы.

– Что значат годы для мертвых?

– В этом храме ты не мертва. Ты будешь стариться, как и все люди, и в конце концов твое тело сдастся, а душа освободится. Когда это произойдет, я буду ждать тебя. Я покажу тебе Рай.

Дерая встала и склонилась над бассейном, глядя вниз на свое отражение в воде, видя червонное золото своих волос и румянец на щеках. Она поспешно оглянулась. – Почему была избрана я?

– Потому что ты любишь Пармениона.

– Не понимаю.

– Темный Бог придет, Дерая. Не сегодня, не в этом году, но скоро. Он родится во плоти и вырастет мужчиной. Весь мир падет перед ним, и воцарится хаос. Потекут реки крови и вырастут горы трупов. Его необходимо остановить.

– И Парменион сможет уничтожить его?

– Этот вопрос и тревожит меня, Дерая. Вот почему мне нужна ты. Когда я впервые увидела тень Темного Бога, я молилась Истоку, чтобы найти способ одолеть его. Тогда я увидела Пармениона и услышала эхо его имени в поднебесье. Я подумала, что он станет мечом, который поразит Духа Хаоса. Но с тех пор я поняла, что он также предназначен Темному Богу, и отследила пути его будущих. Он станет Гибелью Народов и изменит мир.

– Я не верю, что это сказано о Парменионе, – запротестовала Дерая. – Он нежен – и добр.

– В каком-то смысле, да. Но после твоей… с тех пор как ты его покинула… он наполнился горечью и гневом. А это служит Духу Хаоса. Если бы я была более уверена в этом, то добилась бы его смерти. Но я не уверена. – Тамис снова выпила из бассейна, потом протерла свои слабые глаза. – Когда ты видишь злую собаку, готовую убить ребенка, что ты предпримешь?

– Ты убьешь собаку, – ответила Дерая.

– Но если знаешь будущее, и знаешь, что ребенок вырастет и станет злобным разрушителем, который приведет весь мир к крови и огню?

– Ты позволишь ей убить ребенка?

– Именно – но что если разрушитель породит другого ребенка, который восстановит мир и принесет покой и благоденствие на тысячу лет?

– Ты запутала меня, Тамис. Не знаю. Как кто-либо может правильно ответить на подобный вопрос?

– Вот именно, как? – прошептала старая женщина. – Я уцепилась за свою первую молитву, когда Исток показал мне Пармениона. Он – человек, разрываемый двумя силами, притягиваемый тьмой, но стремящийся к свету. Когда Темный Бог восстанет, он либо станет служить ему, либо поможет его уничтожить.

– А ты могла бы уничтожить бога? – спросила Дерая.

– Нет, пока он остается бесплотным духом. Но он придет во плоти, в образе человека. В этом-то и будет его главная слабость.

Дерая глубоко вздохнула. – Я хочу помочь тебе, Тамис, правда хочу. Но есть ли способ, чтобы я развивала свои… силы… не отдавая тот дар, который требуешь ты?

– У нас нет времени, – печально ответила Тамис. – Это заняло бы, наверное, лет тридцать.

– Будет ли это больно?

– Да, – подтвердила Тамис, – но боль будет кратковременной – это я тебе обещаю.

– Покажи мне Пармениона, – попросила Дерая. – Тогда я дам тебе свой ответ.

– Быть может, это неразумно.

– Это моя цена.

– Ну что же, дитя. Возьми меня за руку и закрой глаза.

Мир моргнул, и Дерая почувствовала, что падает в необъятную пропасть. Она открыла свои глаза… и закричала. Повсюду вокруг были звезды, огромные и яркие, а далеко внизу в море тьмы проплывала луна. – Не бойся, Дерая. Я с тобой, – послышался голос Тамис, и Дерая успокоилась. Краски пылали вокруг нее – и оказалось, что она плывет над погруженными в ночь Фивами, взирая сверху на колоссальные статуи Геракла и Афины. Они летели всё ниже, пока не спустились к дому с маленьким двориком.

За столом сидел рыжеволосый мужчина, но сверху доносились голоса пары, занимающейся любовью. Они прошли еще дальше, проникнув сквозь стены спальни.

– Мне не хватало тебя, – говорил Парменион женщине, которая лежала под ним. – Словно у меня вырвали сердце.

– Забери меня назад, – прошептала Дерая. – Забери домой. Я отдам тебе свой дар; можешь забрать мои глаза.

***

Мотак открыл принесенный Аргоном сверток и пробежался пальцами по сушеным листьям и стеблям внутри. Наполнив большую чашу кипятком, он бросил туда горсть листьев, и необычный аромат – сладкий, почти приторный – наполнил кухню.

Парменион проснулся в верхних покоях, но ничего не сказал, даже не повернул головы, когда Мотак заходил его проведать. Помешивая отвар деревянной ложкой, Мотак вытащил листья и стебли, плававшие на поверхности, и поднялся по лестнице наверх. Парменион так и не покинул кровати. Он сидел в постели, глядя в открытое окно.

Мотак подошел к постели. – Выпей это, – мягко проговорил он. Без единого слова Парменион принял отвар из его рук и отпил. – Выпей всё, – приказал Мотак, и спартанец молча подчинился.

Мотак забрал пустую чашу, поставив ее на пол рядом с кроватью. – Как твои боли? – спросил он, взяв Пармениона за руку.

– Отступают, – ответил спартанец отрешенным голосом.

– Ты проспал пять дней. Пропустил празднества – все так отплясывали на агоре. Ты бы только видел.

Глаза Пармениона закрылись, его голос зазвучал шепотом. – Она приходила ко мне, Мотак. Преодолев смерть, она пришла ко мне. Она спасла меня на Холмах Скорби.

– Кто приходил к тебе?

– Дерая. Она была по-прежнему молода и красива. – Слезы навернулись Пармениону на глаза. – Она освободила меня, сняла боль.

Мотак усилием воли проглотил правду, слова которой застряли у него в горле. – Хорошо, – сказал он наконец. – Это хорошо. А теперь тебе пора покинуть эту постель и вдохнуть немного свежего воздуха в свои легкие. Вот, позволь я помогу тебе. – Взяв Пармениона за руку, он осторожно поставил хозяина на ноги.

Парменион покачнулся, но затем выпрямился. Мотак взял чистый белый хитон, помог Пармениону одеться и вывел его во внутренний дворик.

Небо было пасмурным, но день стоял теплый, дул свежий бриз. Мотак принес Пармениону блюдо из фиг и сушеной рыбы, и был немало удивлен, что спартанец съел всё подчистую.

В последующие дни сила возвращалась в ослабевшие члены Пармениона, Аргон дважды приходил в дом, обследовал череп спартанца и с удовлетворением замечал, что рак заснул.

Но Парменион по-прежнему не выходил из дома. Он часто спал и не интересовался происходящими в Фивах событиями. Каждый день он выпивал приготовленный Мотаком отвар, ел легкий завтрак и дремал до самого вечера. Обеспокоенный апатией Пармениона, Мотак вызвал Аргона.

– Не беспокойся, – сказал ему толстяк. – Это всё сильфиум – это также сильное снотворное средство. Но его тело приспособится к нему, и скоро этот эффект пройдет.

Все это время Эпаминонд не приходил. Мотак сказал Памрениону, что фиванец формирует новый городской совет, в который войдут другие участники мятежного заговора, в то время как воин Пелопид собрал около пятисот молодых Фиванских мужчин и готовил их к войне, которая почти наверняка скоро последует. Парменион слушал новости без малейшего оживления, не делился своим мнением и не задавал вопросов.

Спустя месяц со взятия Кадмеи, Парменион услышал приветственные возгласы на улице и послал Мотака выяснить, в чем дело. Фиванец вернулся через несколько минут. – Прибыло Афинское войско, – объявил он. – Они пришли помочь нам против спартанцев.

– По-моему, это маловероятно, – заметил Парменион. – Афиняне не в том положении, чтобы воевать со Спартой; у них мало сухопутных войск, а у Спарты есть три армии, которые подойдут к Афинам почти не встретив сопротивления. Пойди и узнай больше.

Мотак выбежал из дома довольный. Голос Пармениона звучал резко, повелительно, и Мотак почувствовал себя человеком, увидевшим первые лучи весеннего солнца после долгой зимы. У него ушло два часа, чтобы найти Эпаминонда, который возвращался с совещания в Кадмее. Фиванский лидер выглядел ослабевшим, его плечи были ссутулены, а глаза тусклы.

– Парменион спрашивает о солдатах, – сказал Мотак, двигаясь рядом с мужчиной через толпу.

– Это наемники, – ответил ему Эпаминонд. – Калепий нанял их в Афинах. Как там Парменион?

– Такой же, каким был когда-то, – сказал Мотак, и Эпаминонд просиял.

– Я вернусь с тобой. Мне необходимо поговорить с ним.

Грозный шторм бушевал над городом, когда трое мужчин уселись на скамьи в андроне, и молнии мелькали за окнами как стрелы Ареса. Эпаминонд откинулся назад, положив голову на обшитую каймой подушку и прикрыв глаза. – Теперь начались долгие и бессмысленные дебаты, – проговорил он. – Мне начинает казаться, что выдворение спартанцев из города было само по себе пустяковым делом по сравнению с вырабатыванием ясной и последовательной политики. Кто-то хочет нанять для обороны города наемников, кто-то желает встретить спартанцев в чистом поле. Еще больше тех, кто советует сидеть и ждать, пока Афины не перейдут на нашу сторону. Калепий говорит, что афиняне восторжены нашим восстанием и обещают нам всё что угодно – кроме настоящей поддержки. Они весьма обрадованы увидеть спартанцев посрамленными, но палец о палец не ударят, чтобы как-то нам помочь.

– А что насчет Спартанской армии? – спросил Парменион.

– У Клеомброта стоит семь тысяч под Мегарой – два дня пешего марша от нас. Покамест он ничего не предпринимал. Каскус сейчас с ним; мы ни за что не должны были позволить ему уйти. На Калепии лежит большая вина за этого предателя, родня он ему или нет. Каскус рассказывает всем, кто готов его слушать, что Фиванский мятеж был подстроен шайкой коварных изгнанников, и что народ их не поддерживает. Он убеждает Клеомброта выступить на Фивы и уверяет, что население Фив поднимется против мятежников.