Текст книги "Македонский Лев"

Автор книги: Дэвид Геммел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

– Он не присутствовал, – ответил Пелопид. – Нам сказали, что он болен. Однако, скажу я тебе, Спарта – ужасный город. Не знаю, как ты мог выносить этот запах. Все нечистоты выливаются на улицы, а мух больше чем пыли. Уродливое место – самое то для уродливого народа.

– Болен? – переспросил Парменион. – Но чем?

– Они не сказали, но это должно быть что-то не столь серьезное, потому что они не выглядели расстроенными из-за его отсутствия. Знаешь, когда ты сказал мне, что спартанским женщинам дозволено везде ходить открыто, я вообще-то тебе не поверил. Однако ты был прав. Они были повсюду. И некоторые из них даже бегали по рощам полуголыми. Вот что я тебе скажу, я просто теряюсь в догадках, как раса настолько уродливых мужчин могла привлечь к себе таких красавиц. Там была одна женщина с бедрами, как…

– Знаю я о женщинах, – нетерпеливо произнес Парменион. – Я там жил. Меня больше интересует Клеомброт; он силен как дуб, и не пропустил бы конференцию по своему желанию. Какие у тебя доказательства, что он вообще находился в Спарте?

– А где же еще ему быть?

– Как насчет армии? Скольких солдат ты видел?

– Агесилай отправил армию на юг на маневры. Он сказал, что конференция пройдет более удачно без постоянного бряцанья спартанских щитов, каковое некоторые могли бы расценить как скрытое давление.

– Итак, – проговорил Парменион. – У нас имеется военный вождь и армия, скрытая от посторонних глаз. Это тебе ни о чем не говорит, Пелопид?

Фиванский воин встал со скамьи и подошел к окну. Снаружи в чистом небе ярко светило солнце. Он оглянулся на Пармениона и улыбнулся. – Ты считаешь, что они задумали какое-то предательство? Сомневаюсь. Если бы они захотели вторгнуться, то могли бы это сделать и без нескончаемых разглагольствований, дебатов и подписывания соглашений.

– Согласен, – перебил Парменион. – Но у всего этого есть некий привкус, плохо ложащийся на язык. Сколько человек мы сможем собрать, ну, скажем, за два дня?

– Гипотетически? Три тысячи из Фив, возможно, тысячу от Федерации.

– Недостаточно, если Клеомброт выступил со своей армией на север, а не на юг. Когда планируется окончание конференции?

– Через десять… нет, через девять дней. Она завершится подписанием полноценного соглашения между Афинским Союзом, Спартой и Беотией. Потом в честь этого пройдут двухдневные празднества.

– И сколько человек мы сможем вывести на поле боя за девять дней?

– Боги, Парменион, ты что, одержим Спартой? Мы не можем позволить себе собирать армию в такой момент. Если мы начнем это делать, и весть об этом дойдет до конференции, как они на это посмотрят? Нас назовут агрессивными завоевателями, и все договоренности расторгнутся. Почему ты на каждом шагу видишь ловушку? Может быть, спартанцам придется пойти на крайние меры из-за новой угрозы от Фив.

– Сколько человек? – настоял Парменион – Гипотетически.

Пелопид наполнил кубок разбавленным вином и сел обратно на скамью. – Возможно, семь тысяч – если у нас получится получить кавалерию из Фессалии. Но, буду честен с тобой, Язон Пирейский столь же сильная причина для опасений, что и Спарта – а теперь, возможно, даже более сильная. Его фессалийская конница уже насчитывает все двадцать тысяч, а еще у него по крайней мере двенадцать тысяч гоплитов. Думаю, что на север должны мы смотреть с беспокойством, а не на юг. Спарта вышла из игры.

Парменион ничего не сказал, а молча сидел на скамье, глядя в некую точку высоко на стене, правой рукой потирая подбородок. Через некоторое время он устремил взгляд на Пелопида. – Есть два вопроса, которые нам стоит принять во внимание. Если прав ты, то нам нечего бояться. Если же подтвердятся мои страхи, то у нас отнимут все то, за что мы воевали. Значит, давай представим на миг, что я оказался прав, и спартанская армия сейчас расположена к нам ближе, чем мы думаем. Где они будут находиться? Как они планировали бы войти в Беотию? У нас по-прежнему отряды на перевалах горы Киферон. Они увидят спартанцев и поднимут тревогу, также вряд ли они будут пытаться пересечь Коринфский залив, потому что у нас двенадцать боевых трирем у Кревсиса. Где же тогда, Пелопид – ты ведь знаешь территорию? – Парменион отошел к комоду у дальней стены и развернул нанесенную на пергамент карту центральной Греции. Он сел рядом с Пелопидом, бросив пергамент фиванцу на живот.

Пелопид глотнул вина. – Что ж, я поиграю в твою игру, Парменион, хотя на этот раз ты неправ. Дай-ка подумать. Мы держим все южные перевалы и все подходы со стороны Пелопоннеса. Там мы можем сдерживать спартанскую армию месяцами. И, как ты говоришь, им не пересечь залив без морского сражения – если только они не пересекут его гораздо севернее, скажем, здесь, у Агиона, – сказал он, ткнув пальцем в карту. – Затем они устремятся к Орхомену и озеру Копаис. Они смогут нанять союзников в городе, ударят на юго-запад через Коронею и Феспию на самые Фивы и, двигаясь с севера, перекроют путь к нам нашей подмоге из Фессалии.

– О чем я и говорю, – сказал Парменион. – Большинство наших войск на юге, стерегут подступы. Но кто у нас есть на севере?

– Херей с тысячью гоплитов, по большей части из Мегары и Танагры. Хорошие бойцы. Бывалые. Они расположены в Феспии.

– Отправь к Херею всадников с приказом двигаться на юг, перекрыть подходы к Коронее. Если я окажусь неправ, скажем, что Херей всего лишь проводит со своими войсками учебные маневры.

– Временами, – сказал Пелопид, – мне бывает не по душе твоя компания. Мой отец рассказывал мне истории о темных демонах, крадущих дущи у маленьких мальчиков. После этих историй я лежал в своей кровати и не мог заснуть, даже зная, что этот ублюдок всего лишь пытался напугать меня. Мне он никогда не нравился. Но сейчас ты по-настоящему меня обеспокоил. – Он вздохнул. – Я сделаю, как ты предлагаешь, но – когда ты убедишься, что неправ – дашь мне своего нового черного жеребца. Как тебе, а?

Парменион хохотнул. – Идет. А если окажется, что я прав, ты дашь мне свой новый щит?

– Но за этим щитом я посылал в Коринф. Он стоил мне вдвое больше, чем разумный человек заплатит за коня.

– Вот видишь, – заметил Парменион, – уже и ты начинаешь предполагать, что я могу быть прав.

Пелопид хмыкнул. – А всё равно выйдет так, – сказал он, – что я стану каждое утро скакать на твоем жеребце туда-сюда мимо твоих ворот. Будешь тогда знать цену своей одержимости Спартой.

Через неделю пришли неспокойные вести, но не с севера, где Херей продвигался к Коронее и укреплял горный хребет. Калепий вернулся из Спарты и отправился прямиком к дому Пелопида. Фиванский военачальник услышал его приход, и оба отправились на поиски Пармениона. Они нашли его на беговой дорожке, где он отмерял милю за милей в отчаянном беге. Пелопид помахал рукой, подзывая бегуна к ним.

Парменион скрыл свое раздражение и присоединился к ним; он не любил, чтобы его ежедневную пробежку прерывали или мешали ей. Однако же вежливо поклонился Калепию, оратор поклонился в ответ, и все трое сели на новую мраморную скамью возле Могилы Гектора.

– Произошел необычный поворот событий, – сказал Калепий. – Мы уже готовились подписать Соглашение о Мире, как вдруг Эпаминонд заметил, что слово «Беотийская» было заменено на «Фиванская». Он спросил, почему так, и Агесилай ответил, что именно Фивы – а не Беотийская Лига – являются главной силой на севере Пелопоннеса. Эпаминонд напомнил ему, что является представителем Беотийской Лиги, а не одних только Фив. Но спартанцы настояли на своем. Подпишет Эпаминонд от имени Фив – или нет, все остальные стороны уже подписали, Парменион. Эпаминонд попросил три дня на принятие решения и сообщил в Лигу. Вот почему я здесь. Что задумал Агесилай? Зачем ему нужно так поступать?

– Чтобы отделить нас от Афин. Если документ подписывают все города – кроме Фив – тогда мы изгои. И Спарта может выступить на нас, не опасаясь удара со стороны Афин.

– Афиняне никогда не допустят этого, – сказал Калепий. – Они с самого начала были с нами.

– Не совсем, – заметил Парменион. – Чтобы их расшевелить, понадобилось спартанское вторжение. Но, похоже, они стали видеть в Беотийской Лиге вероятного противника. Афины издавна претендовали на роль лидеров Греции. Если они останутся сидеть и смотреть, как Фивы и Спарта рвут друг друга в клочья, кто же будет торжествовать, кроме них? Им останется только подобрать оставшиеся от нас кусочки.

– Поэтому, – заявил Пелопид, – нам надо подписать. Какая разница?

Парменион рассмеялся и покачал головой. – Ты, может, и великий воитель, Пелопид, но тебе не следует вмешиваться в политику. Если Эпаминонд подпишет, то это станет знаком для всех демократов Беотии, что Фивы провозгласили себя правителями над всеми. Это разрушит Лигу. Это умный ход. Агесилай коварен как всегда.

– Так к чему же это все ведет? – спросил Пелопид. – Подпишет он или нет?

– Он не может, – сказал Парменион. – Если он подпишет, это будет означать медленную, но верную смерть Лиги. Вместо этого мы должны собирать армию. Агесилай наверняка скоро придет сюда.

– Мы не можем просто так взять и собрать армию, – вмешался Калепий. – Мы – демократия. Сначала семеро избранных Беотийских военачальников должны будут собраться на совет; это прописано в конституции. И один из этих военачальников – Эпаминонд.

– Закон, выдуманный идиотами, – процедил сквозь зубы Парменион. – Что бы ты сделал, Пелопид? Ты – один из Семи.

– Я прикажу Священному Отряду собраться и наберу еще, сколько смогу, гоплитов из Фив и прилежащих областей. Всё, что мы сейчас можем сделать – это предупредить остальные города и собирать войска. Но мы не можем отдавать им приказы.

– Удивительный же зверь эта демократия, – проворчал Парменион.

***

Уже почти рассвело, когда Парменион отправился домой, идя пустынными улицами и аллеями, мимо фонтанов, статуй и монолитов. Он двигался осторожно, избегая прямых, как стрела, аллей, и руку держал на рукояти меча. Пересекая открытую площадь, он увидел темную человеческую фигуру в капюшоне, сидевшую возле обнесенного оградой бассейна. С подозрением он обвел глазами всю площадь, но в пределах видимости рядом больше никого не было, не было и укрытия, где смог бы притаиться наемный убийца. Парменион прошел вперед.

– И никаких приветствий для старого друга? – послышался сухой голос Тамис, когда он собрался пройти мимо. Он встал и обернулся; старуха подняла голову и улыбнулась.

– Ты дух или человек? – спросил он, ощущая, как холод ночи бежит по спине.

– Я Тамис, – ответила она.

– Чего ты от меня добиваешься? Почему преследуешь меня, женщина?

– Ничего я не добиваюсь. Я – наблюдатель. Доволен?

– С чего бы? И прекрати давать мне свои ложные предсказания. Фивы все еще стоят – вопреки твоим словам.

– Я не говорила, что они падут за один день, – утомленно сказала Тамис, – и мои пророчества никогда не лгут. Хотя иногда я хотела бы, чтобы они оказались ложными. Посмотри на себя, ты молод и полон сил, чувствуешь, как бессмертие бежит по твоим жилам. Ты смотришь на меня и видишь ходячий труп, ищущий могилу поудобнее. Ты видишь морщинистую кожу и раскрошенные зубы. Думаешь, это я? Думаешь, это Тамис? Взгляни еще раз, Парменион, – сказала она, откинув капюшон. На миг ее залил столь яркий лунный свет, что он не мог ее рассмотреть, затем картина прояснилась. Теперь перед ним стояла молодая женщина, от красоты которой перехватывало дыхание, ее волосы были золотыми, губы – полными, глаза – бриллиантово-голубыми, но теплыми и более чем приветливыми. Затем видение исчезло, и он увидел, как ее кожа высохла и сморщилась, плечи сгорбились, а талия расплылась. У него пересохло во рту. – Ты чародейка! – прошептал он.

Ее смех превратился в кашель, и она села обратно на свое место. – Конечно я чародейка, – сказала она голосом, тронутым печалью. – Но то, что ты увидел, когда-то было настоящим. Во всем мире нет старухи, которая не понимала бы этого. Может быть когда-нибудь, Парменион, ты тоже будешь старым, с сухой отвисшей кожей и беззубыми челюстями. Но внутри ты останешься таким же, каким был всегда – за исключением того, что будешь чувствовать себя заключенным в старый распадающийся панцирь.

– У меня нет на все это времени. Чего ты от меня хочешь?

– Твоя ненависть еще сильна? – спросила она. – Ты все еще жаждешь гибели Спарты?

– Я жажду освободить Фивы от Спартанского засилия, вот и всё.

– Ты сказал Асирону, что был Гибелью Народов.

– Как ты об этом узнала? – внезапно усмехнулся он. – Конечно, глупо задавать такой вопрос чародейке. Или Спартанской шпионке. Да, я сказал ему это. Но с тех пор прошли годы. Может, твои пророчества тогда заботили меня. Но сейчас – не заботят. Это ты сказала Эпаминонду, что он погибнет при Мантинее? Это был очередной обман?

– Да, это была я. Но это останется только между мной и этим великим человеком. Ты любишь Фетиду?

– Не знаю, зачем я вообще трачу время на разговоры с тобой, – сказал он. – Я устал. Мне надо выспаться. – Он повернулся и зашагал через площадь прочь от нее.

– Ты ее любишь? – позвала она мягко. Он остановился, слыша эхо вопроса в своем сознании, и медленно обернулся.

– Да, я люблю ее. Пусть не так, как любил – и люблю до сих пор – Дераю. Это был вопрос со смыслом? Или мы опять играем в игры?

– Однажды я просила тебя уехать из города, попытать счастья у святилища Геры в Троаде. Но ты не послушал меня. Не послушаешь и теперь. И все же, я скажу тебе: не ходи домой. Уезжай из Фив этой же ночью.

– Знаешь ведь, что я так не сделаю.

– Знаю, – ответила она, и он услышал в ее голосе глубокую печаль, поразившую его больнее настоящего удара. Он открыл было рот, чтобы сказать какие-то вежливые слова, подходящие для прощания; но она быстро ушла, накинув на голову капюшон.

Небо уже мерцало предрассветной зарей, когда он дошел до ворот своего дома. Он приготовился крикнуть и занес кулак, чтобы постучать по дереву, зная, что Мотак тут же проснется и откроет затвор. Но вдруг обнаружил, что ворота не заперты. В нем вспыхнуло беспокойство. С тех пор, как Клеарх вошел так легко, Парменион распорядился, чтобы по ночам ворота были заперты на засов и на цепь; не похоже было на Мотака забыть о таком приказании. Парменион положил руку на ворота и задумался. Это встреча с Тамис расстроила его. Может, Мотак всего-навсего перебрал вина и заснул, ожидая его возвращения.

Но беспокойство его не покинуло, и с приглушенным проклятием он прошел вправо, пока не оказался у самого низкого края стены. Зацепившись пальцами за край, он подтянулся, тщательно избегая горшков и плошек, которые сам же расставил здесь на случай тайного вторжения. Он тихо отодвинул в сторону два из них, расчистив себе место на стене. Обследовав внутренний двор, увидел двух вооруженных людей, ожидающих по обе стороны от ворот. Спустившись обратно в аллею, достал меч. Во рту у него пересохло, а сердце заколотилось словно молот, но двумя глубокими вдохами он заставил себя успокоиться и стал пробираться к воротам. Он знал, что у него есть одно преимущество: наемные головорезы предполагали застать свою жертву врасплох. Он врезался плечом в левую створку ворот, которая тут же распахнулась. Первый убийца ударился оземь, а Парменион уже метнулся вправо, мечом пронзая шею второму. Первый резко встал; его меч был выбит из руки, но он достал нож. Меч Пармениона вошел ему в грудь.

Головорез завалился на Пармениона, который высвободил клинок и оттолкнул тело прочь. Человек со стоном рухнул лицом ко двору. Его нога дернулась, кишечник опорожнился, и вонь наполнила воздух. Парменион подбежал к андрону, рывком открыв дверь.

– Добро пожаловать, – сказал высокий спартанец. – Меч на землю – или женщина умрет. – Его левая рука сжимала горло Фетиды, но в правой блестел короткий кинжал, острие которого было направлено на женщину.

***

Фетида стояла неподвижно. Она проснулась среди ночи, услышав шум во дворе. Схватив кинжал, сбежала вниз и увидела четверых мужчин, стоявших над телом Мотака. Не раздумывая, она бросилась на них. Один схватил ее, но она изогнулась и вонзила кинжал глубоко в его горло. Удар кулака по щеке бросил ее на землю; и тут же они навалились на нее, выворачивая руки и выхватывая из ладони кинжал. Человек, которого она пронзила, лежал без движения, и кровь его растекалась по двору. Один из мужчин утащил ее обратно в андрон, остальные отнесли бездвижные тела в кухню.

– Ах ты сучка! – взвился тот, что держал ее. – Ты убила его! – Ударом тыльной стороной руки он сбил женщину с ног и грозно надвинулся с ее же кинжалом в руке.

– Оставь ее! – скомандовал главарь, высокий человек в темно-зеленом хитоне и кавалерийских сапогах.

– Но она убила Кинона! – возразил тот.

– Следи за воротами! Когда он войдет – убей. Тогда можешь делать с женщиной всё, что захочешь.

И началась долгая ночь. Фетида решила, что когда услышит Пармениона, то предупредит его криком. Но первым звуком оказался треск распахнувшихся ворот, за которым последовали крики умирающих.

Теперь Парменион стоял в дверях, в окровавленной одежде, с неистовой яростью в глазах.

– Меч на землю – или женщина умрет.

Она увидела нерешительность во взоре Пармениона, смотрела, как медленно опускается его рука. – Нет! – крикнула она. – Он все равно убьет нас обоих.

– Молчать, шлюха! – гаркнул спартанец.

Меч Пармениона упал на пол. – А теперь пни его ко мне, – приказал головорез, и Парменион подчинился. Спартанец отбросил Фетиду к стене и двинулся к Пармениону.

– Твой час пришел, предатель! – прошипел мужчина.

Парменион закружил по андрону, отступая от человека с ножом. – Кто тебя послал? – спросил он ровным голосом.

– Я служу Царю и законам правосудия. – Ответил человек. Внезапно он скользнул вперед, устремляя нож в живот Пармениона. Парменион шагнул влево, нанеся удар, попавший точно в челюсть нападавшему. Нож пронесся у него перед лицом и рассек кожу на плече.

Фетида сильно ударилась головой о стену, и тонкая струйка крови побежала из узкой раны на макушке. Ее зрение затуманилось, но она поползла по полу, подобрав меч Пармениона. Она медленно встала. У нее сильно кружилась голова. Она видела, как сцепились Парменион с головорезом, который стоял спиной к ней. Пробежав вперед, она вонзила меч в спартанца… тот попытался развернуться, но Парменион держал его за запястье сжимавшей нож руки.

Фетида упала возле кушетки, вся комната с бешеной скоростью ходила вокруг нее ходуном. Она видела, как борются двое мужчин, из спины головореза торчит сверкающий меч. Парменион бросился всем весом на убийцу, ударив его о стену. Рукоять меча столкнулась с камнем, глубже вбивая клинок в спину спартанца. Кровь запузырилась на его губах. Парменион отскочил в сторону, когда головорез предпринял последнюю попытку ударить кинжалом. Глаза убийцы закрылись, и он рухнул на пол.

Парменион подбежал к Фетиде, поднял ее на кушетку. – Ты в порядке? – спросил он, взяв в ладони ее лицо.

– Да, – ответила она ослабевшим голосом. – Мотак… в кухне.

Парменион встал, вынув свой меч из мертвого спартанца. С кровавым мечом в руке он прошел через дом на кухню. Два тела лежали на полу. Перешагнув через первое, он опустился на колени рядом с Мотаком, пальцами коснувшись его горла. И нащупал пульс! Парменион надорвал пропитанную кровью рубаху Мотака и обнаружил две раны, одну в верхней части груди, вторую – на левом боку. Кровь на груди запекалась, но вот кровотечение в боку, кажется, усиливалось. Парменион видел полевых хирургов за работой, и он свел разрубленную плоть, стягивая края раны вместе и крепко их удерживая. Несколько минут он сидел, и кровь просачивалась у него между пальцами, но наконец она стала запекаться.

Мотак застонал. – Лежи тихо, – приказал Парменион, аккуратно ослабив хватку. Кровь еще текла из раны, но теперь лишь тонкой струйкой.

Вернувшись в андрон, он увидел, что Фетида заснула. Оставив ее в покое, он побежал к дому Дроника – лекаря, который заменил Аргона. Он был афинянином и являлся крайне спесивым человеком, но его умение было вне сомнений, и, как его предшественник Аргон, он редко пользовался кровопусканием. Новый лекарь был лыс, безбород и так мал ростом, что казался деформированным карликом.

Вдвоем мужчины отнесли Мотака на кровать, затем Дроник поместил в раны свернутую шерсть, пропитанную соком из фиговых листьев. Сверху он наложил шерстяные примочки с красным вином, зафиксировав их повязками из белого льна.

Парменион вернулся в андрон и опустился на одно колено рядом с Фетидой, взяв ее за руку и целуя ей пальцы.

Она проснулась и улыбнулась. – Почему здесь так темно? – спросила она. – Ты не мог бы зажечь светильник?

Солнечный свет лился в окно, и Парменион ощутил ледяной укол в своей душе. Он провел рукой перед ее лицом, но ее глаза не моргнули. Он тяжело сглотнул. – Дроник! – позвал он. – Сюда, скорее!

– Зачем? – удивилась Фетида. – Зажги мне светильник.

– Сейчас, любовь моя. Сейчас.

– Мотак в порядке?

– Да. Дроник!

Врачеватель подошел к Фетиде. Парменион ничего не сказал, только еще раз провел рукой перед ее лицом. Дроник протянул руку и ощупал рану у Фетиды на макушке, осторожно надавив на нее. Она застонала. – Это ты, Парменион? – Ее голос приутих.

– Я здесь, – прошептал он, взяв ее за руку.

– Я думала, что мы все умрем, и наше счастье оборвется. И тогда я решила, что это цена за те годы, что были у нас с тобой. Боги не хотят, чтобы мы слишком долго оставались счастливы. Знаю, это странно звучит, но я поняла, что ни о чем не жалею. Ты вернул меня к жизни, вернул мне улыбки и смех. Но теперь… мы… снова победили. И впереди у нас еще годы и годы. Парменион?

– Да?

– Я люблю тебя. Ты непротив услышать это от меня?

– Непротив, – шепнул он. Посмотрел на Дроника, но на лице лекаря ничего нельзя было прочесть. – Что не так? – спросил Парменион одними губами, без звука.

Дроник встал, но дал знак Пармениону остаться. Врачеватель вышел во двор и сел на солнце.

– Ты любишь меня? – спросила Фетида, и голос ее вдруг зазвучал чисто.

Парменион почувствовал в горле ком, а в глазах – жгучие слезы. – Да, – произнес он.

– Я не… слышу… тебя. Парменион? Пар… – Ее дыхание замерло.

– Фетида! – закричал он, но она не отозвалась. Ее глаза смотрели на него. Тихо подошел Дроник и закрыл ее веки. Взяв Пармениона за руку, он вывел его на солнце.

– Почему? Ведь это была только маленькая ранка?

– Ее череп был проломлен в области макушки. Прости, Парменион. Не знаю, что еще могу сказать. Утешься тем, что она не мучилась; она не поняла, что умирает. И попытайся запомнить, что она сказала о времени, проведенном вами вместе. Не многие познали такое счастье.

Парменион не ответил. Он сел за стол во дворе и стал смотреть на фиолетовые цветы, увившие стены. Он не пошевелился даже когда прибыл Менидис и отряд фиванских солдат, чтобы унести тела головорезов. Старый офицер сел напротив него.

– Расскажи мне, что произошло? – спросил он.

Парменион так и сделал, тихо, механически. Он даже не заметил, когда Менидис встал и ушел.

Пелопид нашел его там же на закате. Фиванский военачальник сел рядом.

– Сожалею о твоей утрате, – сказал он. – Искренне. Но ты должен заставить себя встать, Парменион. Ты нужен мне. Нужен Фивам. Клеомброт появился на севере, и с ним двенадцать тысяч человек. Херей и его люди вырезаны, и дорога на Фивы открыта.

***

Эпаминонд стоял на склоне один и смотрел вниз, на спартанскую армию, которая расположилась лагерем на равнине Левктр, в дне пешего похода от Фив. Он медленно расстегнул под подбородком ремень простого железного шлема, снял его и положил рядом с собой на каменистый склон, садясь, чтобы посмотреть на далекие огни.

Когда ветер усиливал порывы, он мог расслышать смех со стороны спартанского лагеря и ржание их коней, пасшихся за кострами.

Завтрашний день маячил в его сознании подобно полузабытым чудовищам из детских снов. Более пятнадцати из своих тридцати семи лет Эпаминонд работал, прятался, рисковал жизнью, служа Фивам, чтобы освободить любимый город от Спартанского владычества. И он подошел так близко.

Так близко…

Теперь перед ним стояла армия из двенадцати тысяч человек – вдвое больше против Беотийского войска – и будущее Фив висело, как хрупкая драгоценность над огненной пропастью.

В Спарте он позволил себе мечтать о золотых днях. Агесилай был готов говорить – даже вел себя дружелюбно – и переговоры стремительно продвигались вперед… до того горького момента, когда он увидел поправку в Соглашении о Мире. И тогда Эпаминонд оказался пойман, как рыба в сеть. Подписание означало бы конец Беотии. Неподписание влекло за собой новое вторжение.

Сделав глубокий вдох, он закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на мыслях о предстоящем совете военачальников, но видел перед собой лишь спартанскую армию, лучших бойцов во всей Греции – во всем мире.

Он подумал о плане Пармениона, но тут же выбросил его из своих мыслей.

Услышав шаги за спиной, он обернулся и увидел Феспийского военачальника, Иктина. Мужчина был молод и строен, его железная броня начищена до серебристого блеска. Эпаминонд ничего не сказал. Иктин раздражал его, однако его приходилось терпеть, как избранного представителя от Феспии.

– Мы же не одолеем их в открытом сражении, так ведь, Эпаминонд? – спросил Иктин. – Мои люди опасаются. Не за свои жизни, конечно, которые они отдали бы с радостью… отдали бы с радостью. Но… это будет безумие. Скажи, ты ведь не обдумываешь этот курс всерьез?

– Я обдумываю все возможности, господин, и представлю свои взгляды Семерым в назначенное время. А сейчас, не оставишь ли меня немного поразмышлять?

– Да, да, конечно. Но мы ведь будем держать оборону у хребта, верно? Да. Думаю, это будет хорошая, подходящая стратегия. Думаю…

– Я увижусь с тобой через час, Иктин – и с остальными Беотархами тоже, – отрезал Эпаминонд. Мужчина поклонился и ушел, но почти тотчас же фиванскому полководцу показалось, что тот вернулся. – Во имя Богов! – взорвался он. – Оставишь ты меня в покое или нет?

– Тебе надо выпить, – сказал Пелопид, широко улыбаясь и хлопая Эпаминонда по спинной части нагрудника.

– Извини. Я думал, это опять тот придурок, Иктин.

– Что бы ни случилось завтра, друг мой, думаю, тебе следует исключить из своей стратегии феспийцев. Эти ребятки побегут прочь, едва спартанцы поднимут на них голос.

– И тогда у нас останется пять с половиной тысяч бойцов – против двенадцати тысяч. Отличные шансы, не правда ли?

Пелопид пожал плечами. – Мне плевать, сколько их. Завтра я их разобью. – Он прищурился и сплюнул на землю. – Мне нравится Парменионов план.

Эпаминонд на миг прикрыл глаза. – Он был не в себе с тех пор, как Фетиду убили. Я не могу принять его план. Поставить на кон всё, что у нас есть, за один ход; рискуя разгромным поражением? Не пойми меня неверно, Пелопид, но ты бы стал нападать на льва с булавкой от броши?

– А на кой льву нужна булавка? – спросил Пелопид, осклабившись.

Эпаминонд расхохотался. – Если бы все наши парни были как ты, то я бы не сомневаясь последовал совету Пармениона. Но они не такие, Пелопид. Ты… особенный – может быть даже уникальный. Я не могу пойти на риск.

– Спроси себя, почему, – предложил Пелопид.

– Ты знаешь почему. Всё, над чем мы работали, ставится под удар.

– Это не ответ, и ты знаешь об этом. Хороша стратегия или нет. Ты не можешь поменять сражение на что-то другое. Говоришь, что если бы не было выхода, то ты бы попробовал этот план?

– Скорее всего, да. – Эпаминонд засмеялся. – Но, сказать по правде, я напуган до самых печенок.

– Подумай вот о чем: если бы Парменион не разгадал, что спартанцы готовят вторжение, то у тебя бы не было армии, чтобы перекрыть подступы к Коронее. И даже при этом, они захватили Кревсия и наши драгоценные триремы. Это был удар по нашей гордости – и по нашей боеспособности. Лига расшатана. Если не получим сокрушительный удар, нам все равно конец. Фивы падут. И в этот раз Агесилай поклялся разнести город до основания и продать каждого мужчину, каждую женщину, каждого ребенка в рабство. Я не хочу дожить до этого часа, чтоб увидеть всё своими глазами. А ты?

Эпаминонд резко встал. Его правое колено затекло, и он растер его, согревая. – Даже если я соглашусь, – сказал он, – нам ни за что не убедить остальных Беотархов.

– Я уже убедил Бахилида из Мегары. Вместе с тобой, это уже трое из Семерых. Мы победим в голосовании, я уверен.

– Такая тактика никогда еще не применялась, – заметил Эпаминонд.

– Кстати, применялась, – возразил Пелопид с серьезным лицом. – Парменион сказал мне, что он однажды именно таким манером выиграл в Спарте какую-то игру.

Краткий миг Эпаминонд просто стоял и глядел на своего давнего, закадычного друга, а потом вдруг начал смеяться. Пелопид присоединился, и эхо их гогота разнеслось надо всем молчаливым лагерем.

***

Был почти полдень, когда спартанцы и их союзники выступили на середину равнины, перестроившись в боевой порядок и криками провоцируя беотийцев, чтобы те напали на них.

Эпаминонд глянул направо и посмотрел на свою армию, готовую выступить. На крайнем правом фланге феспийцы под началом Иктина формировали свою фалангу за Парменионом и его четырьмястами конниками. В центре расположился Священный Отряд, а за ними – копьеметатели и лучники. Сам Эпаминонд стоял в пятом ряду Фиванского контингента, насчитывавшего четыре тысячи человек, хорошо защищенных нагрудниками, шлемами, юбками из обитых металлом полосок кожи и бронзовыми поножами, прикрывающими голени. Каждый воин держал тяжелый деревянный щит, обтянутый кожей и обитый бронзой. Эпаминонд обнажил свой короткий сверкающий меч, вскинул щит, и голос его зазвенел.

– Вперёд! За Фивы и Славу!

Армия начала движение.

Фиванский полководец попытался сглотнуть, но во рту было сухо. Он почувствовал, что сердце застучало как боевой барабан, и напряжение было таким, что ноги дрожали, когда он пытался держать шаг с теми, кто шел по обе стороны от него. Теперь пути назад не было.

Во время совета долго вылетали в ночь горячие аргументы участников, и один курьезный случай при этом отнюдь не помог в споре. Когда Эпаминонд вошел в шатер и сел, чтобы говорить с Семью военачальниками, стул под ним сломался, уронив его на пол. Сначала лишь нервный смех встретил его падение, но потом Иктин сказал: – Это дурной знак, Эпаминонд. Очень дурной. – Остальные Беотархи нервно переглянулись.

– Да, это знак, – проворчал Эпаминонд, поднимаясь. – Нам был дан знак не сидеть сложа руки, а стоять, как надлежит мужчинам. – И тогда он изложил план сражения.

– Ты не продумал весь план до конца, – сказал Иктин. – Спартанцы смертоносны. Уж если мы должны атаковать, то дай нам ударить в их левое крыло, где стоят орхоменяне. Разбить их союзников и отрезать Клеомброта.