Текст книги "Македонский Лев"

Автор книги: Дэвид Геммел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

– Может все так, как сказал этот офицер, и он устал.

– Нет. Он старался не смотреть мне в глаза с момента встречи. И все же, какое значение это имеет? Мы в безопасности. И нас ждет светлое будущее.

– Ты любишь Филиппа? – вдруг спросила Федра.

– Люблю ли? Он мой муж – и отец ребенка, которого я ношу под сердцем. Какая тут любовь? И, как бы там ни было, я видела его лишь раз – в брачную ночь на Самофракии семь месяцев тому назад.

– Каково было там, на Острове Мистерий – когда он ласкал тебя?

Олимпиада откинулась на подушки, улыбаясь ввоспоминаниям. – Первый раз был магическим, странным… а утром было так, как бывает всегда. Мужчина рычит, кряхтит, тяжело дышит и засыпает. – Она зевнула. – Приготовь мои одеяла, Федра. И побольше подушек. Я пойду спать.

– Тебе лучше спать в повозке. Там тебе будет теплее.

– Я хочу видеть звезды, – ответила Олимпиада. – Хочу видеть Охотницу.

Олимпиада легла, и ее разум легко перелетел назад на Самофракию, в Ночь Мистерий. Женщины, множество женщин, танцевали в роще – пили, смеялись, жевали священные семена, приносящие видения, яркие цветные грезы. Затем процессия с факелами переместилась во дворец, и Олимпиада помнила, как они отнесли ее в постель Филиппа.

Она ждала, сознание ее было напряжено, все цвета были сверхъестественно яркими… красные поручни, желтые шелка, золотые кубки.

И он пришел к ней – лицо его, как предписывал ритуал, скрывал Шлем Хаоса. Она чувствовала металл у себя на щеке, чувствовала, как его тело покрывает ее, словно нагретый у огня плащ.

Ворочаясь под одеялами, Царица Македонии спала под звездами.

***

Парменион бодрствовал лежа под теми же звездами, вспоминая ту же ночь. Его чувство стыда было сильным, почти болезненным. Многие дела в его жизни оставляли горький след, многие оставляли шрамы на теле и в душе. Но стыд был для спартанца новым чувством.

Ночь была такой же, как эта, звезды сияли как самоцветы на сабле, воздух был чист и свеж. Филипп опьянел, пока ждал свою невесту; он свалился на скамью как раз тогда, когда женщины ввели его новую жену в опочивальню.

Парменион наблюдал в щель между занавесями за Олимпиадой, голой, с великолепным сверкающим телом, ждущей… ждущей.

Он пытался убедить себя, что крайне важно, чтобы брак состоялся в эту ночь, напомнил себе, что Филипп говорил именно так.

«Если я не буду с ней в Священный Час, то свадьба будет расторгнута. Можешь поверить в это, Парменион?»Но не поэтому спартанец надел тот древний шлем. Он смотрел на обнаженную женщину – и желал ее, как не желал никого с той поры, как его любовь забрали у него четверть века тому назад. Он занялся с ней любовью и, когда она заснула, он прошел к Филиппу, переодев бессознательного Царя в шлем и плащ, а затем отнес его в ее постель.

Ты предал Царя, которому поклялся служить. Как ты оправдаешь себя?

Ночь была тиха, и Парменион встал. Потеплее укутавшись в свой черный шерстяной плащ, он вышел туда, где часовые несли вахту.

– Я не сплю, господин, – сказал первый из них. Парменион не узнал его в темноте.

– Не сомневался в этом, – ответил ему военачальник. – Ты солдат Македонии. – Он вышел из леса и направился к берегу Галиакмона. Вода была темна, как воды Стикса, но сверкала в свете звезд. Он сел на валун и стал думать о Дерае.

Пять дней любви – страстной, отчаянной любви. Потом они забрали ее у него, переправили к берегам Азии, где бросили в море со связанными руками. Жертва богам, чтобы они защитили Спарту.

И как Спарте нужна была защита! Парменион вспомнил битву при Левктрах, где его стратегический гений принес поражение спартанской армии, крушение спартанской мечты.

«Ты – Парменион, Гибель Народов,»– говорила ему старая провидица. И как же она была права. В прошлом году он повел македонян против иллирийского Царя, Бардилла, и разгромил его армию. Старый Царь умер через семь месяцев после поражения, и его царство лежало в руинах.

Глядя на звезды, Парменион представлял себе лицо Дераи, ее пламенно-золотые волосы, ее зеленые глаза.

– Что я есть без тебя? – прошептал он.

– Говоришь сам с собой, командир? – спросил голос неподалеку. Молодой солдат вышел из тени на берег реки.

– Это бывает, когда мужчина стареет, – сказал ему Парменион. Луна вышла из-за туч, и спартанец узнал Клейтона, молодого солдата из восточной Македонии, который присоединился к армии прошлой осенью.

– Тихая выдалась ночь, господин, – сказал Клейтон. – Ты молился?

– В некотором роде, да. Размышлял о девушке, которую знал когда-то.

– Она была красивая? – спросил молодой человек, положив копье на камень и сев рядом с военачальником.

– Она была очень красива… Но она умерла. Ты женат?

– Да, господин. У меня жена и двое сыновей в Кровсии. Они переедут в Пеллу, как только я смогу арендовать дом.

– Что ж, когда-нибудь это произойдет.

– О, думаю, что очень скоро, господин. Грядет еще одна война. С боевым жалованьем я смогу снова увидеть Лацию уже через шесть месяцев.

– Так ты хочешь войны? – спросил Парменион.

– Конечно, господин. Это наше время. Иллирийцы повержены, пеонийцы тоже. Скоро то же самое произойдет на востоке с Фракией, или на юге с Ферами. Или, может быть, с Олинфом. Филипп – это Царь-воитель. И он увидит ту армию, о которой мечтал.

– Не сомневаюсь, что увидит, – согласился Парменион, вставая. – И я надеюсь, ты скоро получишь свой дом.

– Благодарю, господин. Доброй ночи.

– Доброй ночи, Клейтон. – Военачальник вернулся к своим одеялам, но сон его был околдован видениями. Дерая бежала по зеленым холмам, с широко раскрытыми от ужаса глазами. Он пытался пробраться к ней, объяснить, что все будет хорошо, но когда приблизился, она закричала и кинулась прочь. Он не смог ее поймать, остановился у ручья и посмотрел на свое отражение. Белесые глаза бронзовой маски Хаоса посмотрели на него оттуда. Стянув шлем с головы, он стал звать ее.

– Постой! Это же я, Парменион.

Но она не услышала его и скрылась из виду.

Он резко пробудился и сел. Спина его пульсировала болью и медленное, болезненное биение колотилось внутри его черепа. – Ах ты дурак, – сказал он себе, – ты забыл принять сильфиум. – На огне грели воду. Опустив чашу в котелок, он почти ошпарил себе пальцы. Затем, добавив сушеные стебли в жидкость, он перемешал их кинжалом, подождал, пока отвар не остудится, и затем проглотил содержимое чаши. Боль ушла почти мгновенно.

Появился Бений. – Неважно выглядишь, друг мой, – сказал лекарь. – Ты вообще хоть когда-нибудь спишь?

– Да, когда мне нужно.

– Что ж, сейчас тебе действительно нужно. Ты больше не молодой сорванец. Твоему телу нужен покой.

– Мне сорок три года, – буркнул Парменион. – Не такой уж я и древний. И по-прежнему могу пробежать двадцать миль, когда захочу.

– Я не сказал, что ты слабак, только заметил, что ты уже не молод. Ты очень раздражителен сутра – это тоже признак возраста.

– Моя спина ноет от боли – не говори только, что это тоже от старости. Там острие копья застряло у меня под лопаткой. Ну а ты что? Почему не спишь?

– Еще один парень умер этой ночью. Я сидел с ним, – произнес Берний. – Никто не должен умирать в одиночестве. Его пронзили в живот; нет боли страшнее этой. Но он не жаловался – только под конец.

– Кто это был?

– Я не спросил – и не читай мне нотаций по этому поводу. Я знаю, какое значение ты придаешь этим деталям, но я не могу запомнить всех лиц.

– Что ты дал ему?

– Макового сока, – ответил Берний. – Смертельную дозу.

– Это запрещено законом. Я бы не хотел, чтобы ты рассказывал мне такие вещи.

– Так лучше не спрашивай, черт тебя дери! – ответил хирург. Он тут же раскаялся. – Прости, Парменион; я тоже устал. Но ты начинаешь меня беспокоить. Ты был в напряжении все последние дни. Тебя что-то тревожит?

– Ничего, что было бы важно.

– Чепуха. Ты слишком умен, чтобы тревожится по пустякам. Хочешь об этом поговорить?

– Нет.

– Стыдишься этого?

– Да, – признался спартанец.

– Тогда держи это в себе. Часто говорят, что хорошая беседа заменяет лечение. Не верь им, Парменион; это мать всей боли. Сколько человек знают о твоем… стыде?

– Никто – кроме меня.

– Тогда этого не было.

– Если бы так все было просто в жизни, – проговорил Парменион.

– Зачем же усложнять? Ты слишком многого требуешь от себя, мой друг. У меня есть для тебя плохая новость: ты не совершенен. А теперь иди отдыхать.

***

– Иди за мной, – приказала Олимпиада Пармениону, когда они разбили лагерь на вторую ночь в лощине на Эматийской Равнине. Спартанец последовал за Царицей и вместе с ней подошел и сел к костру, за которым сидела Федра. Царица видела, что ему было трудно расслабиться, и взяла его руку, с наслаждением чувствуя напряжение в его мышцах. Так, подумала она, значит, он тоже не может противостоять моей красоте. – Почему ты избегаешь меня, военачальник? – ласково спросила она.

– Дело не в тебе, владычица. Просто мой долг доставить тебя безопасно к твоему мужу в Пеллу. Эта ответственность сковывает мой разум, и, боюсь, что из-за этого я не самая хорошая компания.

Она села на свои подушки, обшитая золотом шерстяная шаль окутывала ей плечи.

– Расскажи мне о Филиппе, – сказала она. – Я еще так многого не знаю. Он добр к своим слугам? Бьет ли он своих жен?

Парменион расположился у огня. – С чего начать, госпожа? Он Царь, и ведет себя по-царски. Нет, он не бьет своих жен – или слуг – однако он не мягок и не слаб. Кроме тебя, у него есть еще только одна жена, Авдата, дочь Царя Бардилла. Но теперь она живет в Пелагонии – по своей воле.

– Насколько я понимаю, у нее ребенок от Филиппа, – сказала она, и ее рука непроизвольно легла на ее собственный округлившийся живот.

– У нее дочь – прекрасное дитя.

– Странно, при такой-то некрасивой матери, – бросила Олимпиада прежде, чем сумела сама себя сдержать.

– Существует много разных уровней красоты, и не все они увядают так скоро, как плоть, – сказал он ей, с холодком в голосе.

– Прости меня, – мягко сказала она. – Тяжело не быть ревнивой. Я хочу, чтобы мы были друзьями. Мы будем друзями? – вдруг спросила она, и ее зеленые глаза застыли на его глазах.

– На всю оставшуюся жизнь, – просто ответил он ей.

Когда он ушел, Федра подсела поближе к Царице. – Тебе не следует флиртовать с этими македонцами, Олимпиада.

– Я и не флиртовала – хотя он приятный мужчина, если не принимать во внимание этот его орлиный нос. Филипп – Царь-воин, и он возьмет много жен. Я хочу упрочить возможность моего сына унаследовать трон, и никогда не рано обзаводиться союзниками. Парменион разбил силы Спарты, привел к возвышению Фивы. В том году он разбил иллирийцев. До того он сражался за Царя Царей. Он никогда не терпел поражения в битве. Хорошо бы иметь такого человека в числе друзей, не находишь?

– Ты многому научилась, – прошептала Федра.

– О, есть еще много того, что мне неведомо. У Царя есть три советника, которым он доверяет более всех прочих. Первый – это Парменион, непревзойденный в искусстве стратегии, потом идет Аттал, холодный и смертоносный, Царский головорез, и наконец Антипатр, Второй Стратег, суровый, могучий воин.

– А что насчет женщин?

– Филипп мало заботится о женщинах – кроме Симике, вдовы своего брата. Он доверяет ей, поверяет все секреты. Я завоюю и ее дружбу.

– Похоже, твои планы хорошо выстроены, – заметила Федра.

– Они были выстроены еще на Самофракии госпожой Аидой. Ей ведомы все вещи, из прошлого и из будущего. Я избрана – и я не подведу ее.

– Ты ее любила? – спросила Федра.

– Ты ревнуешь, моя сердечная сестрица?

– Да, ревную ко всем, кто прикасается к тебе – или даже смотрит на тебя.

– Тебе нужен мужчина. Я найду тебе такого, если пожелаешь.

– не могу себе представить ничего хуже, – сказала ясновидящая, придвигаясь к своей подруге.

В этот момент со стороны солдатского косстра послышались звуки музыки, мягкие и печальные. Зазвучала песня – не боевой гимн, но песня о любви необыкновенной нежности, сопровождаемая высокими, сладкими тонами дудок пастухов. Олимпиада встала и прошла через заросли туда, где широким кругом расположились солдаты вокруг певца и музыканта. Она вздрогнула, когда посмотрела на них: мужи войны, в нагрудниках и латах, держам мечи рядом с собой, слушали историю о двух влюбленных. Певцом был Никанор. Он увидел, как подошли две женщины, и замолчал, а солдаты встали, когда новая Царица вышла к ним.

– Нет, пожалуйста, – сказала олимпиада. – Продолжай, Никанор. Это прекрасно. – Он улыбнулся и поклонился; музыкант снова заиграл на дудке, и гоолос Никанора зазвучал вновь. Олимпиада села в круг, и Федра рядом с ней. Ясновидица вздрогнула, Олимпиада раскрыла ей свою шаль, и девушка вновь прижалась к ней, склонив голову на плечо Царицы. Никанор пел больше часа. Солдаты не кричали и не свистели, когда заканчивалась каждая песня, но в воздухе царила небывалая теплота, и Олимпиада вновь почувствовала себя ребенком, в безопасности и уюте среди этих лихих всадников. Федра заснула, прикорнув на плече у Олимпиады.

Парменион подошел и присел рядом с ней. – Я отнесу ее обратно к тебе, – сказал он тихо, чтобы не разбудить ясновидицу.

– Благодарю, – ответила Олимпиада. Когда Парменион опустился на колени и взял Федру на руки, та забормотала во сне, но, кажется, не проснулась. Солдаты притушили огни и разошлись к своим походным лежакам, когда командир пошел к повозке. Никанор открыл дверцу, и Парменион положил девушку на подушки внутри кабины, укутав ее двумя шерстяными одеялами.

– Твое пение было превосходным, Никанор, – сказала Олимпиада. – Я буду бережно хранить память об этом вечере, как ценное сокровище.

Он вспыхнул румянцем. – Мужчинам нравится слушать песни; они напоминают им о доме и семье. Не могу выразить, как много значит для меня твоя похвала. – Поклонившись, он пошел дальше. Парменион последовал за ним, но Олимпиада окликнула его.

– Посидишь со мной немного, стратег? – попросила она.

– Как пожелаешь, – ответил он. Ее огонь начинал гаснуть, и он добавил дров, разжигая яркое пламя. Первые холодные ветра зимы бродили по равнине, а в горах уже выпал снег. – Чего ты боишься? – прошептал он.

– Почему я должна чего-то боятся? – ответила она, садясь рядом с ним.

– Ты молода, госпожа. А я – нет. Ты хорошо прячешь свой страх, но он там, внутри.

– Я боюсь за своего сына, – сказала она, очень тихо, так, что он еле расслышал. – Он станет великим Царем – если выживет. Он должен жить!

– Я лишь солдат, Олимпиада. Я не могу гарантировать его полной безопасности. Но сделаю всё, что в моих силах, чтобы защитить его.

– Почему?

Вопрос был так прост, но он рассек сознание Пармениона огненной плетью. Он не мог честно ответить на него и повернулся к костру, нервно вороша его веткой. – Я служу Филиппу. А он – сын Филиппа, – ответил он наконец.

– Что ж, я спокойна. В Эпире говорят, что Македония скоро выступит на города Халкидики. Говорят, что Филипп намерен править всей Грецией.

– Я не обсуждаю планов Царя, госпожа, да и не всегда я знаю его мысли. Насколько я могу видеть, Филипп желает обесопасить Македонию. Слишком долго страной управляли извне, ее бесопасность зависела от прихоти политиков Афин, Спарты или Фив.

– Но Филипп захватил Амфиполь – независимый город?

– Нет независимых. Это был афинский анклав, дающий им подступ к Македонии, – ответил он, смущенный ее прямой манерой расспрашивать.

– А что насчет Халкидского Союза и Олинфа? От них нет опасности? Олинф имеет тесные связи с Афинами – также как и города Пидна и Метон.

– Вижу, что ты мыслительница, причем мудрее своих лет. Но ты недостаточно умна, чтобы держать язык за зубами в делах, которые не должны обсуждаться открыто. Не доверяй мне так сильно, Олимпиада. Я – человек Царя.

– Поэтому я и доверяю тебе, – ответила она. – Я – женщина Царя. Жизнь моего сына зависит от того, выживет ли он. Если погибнет Царь, разве новый Царь по македонскому обычаю не убьет всех отпрысков своего предшественника?

– Так было, госпожа, но ты будешь удивлена, узнав, что Филипп не убил сына своего брата. Однако я хотел тебе сказать, чтобы ты не доверяла никому. Ни мне… ни Никанору… никому. Все вопросы задавай самому Филиппу.

– Что же, Парменион. Я смирилась. Простишь меня? – ее улыбка была завораживающа, но Парменион силился не поддаться этому колдовству.

– Так вот каким оружием ты намерена пользоваться, – сказал он.

– Ах, как ты умен. Можно, я не буду держать от тебя секретов, Парменион?

– Насколько пожелаешь, госпожа. Ты очень красива и вместе с тем умна. Думаю, ты сумеешь покорить Царя. Но, пожалуйста, не сделай ошибки, потому что он также рассудительный и проницательный человек.

– Это предупреждение, стратег?

– Это дружеский совет.

– У тебя много друзей?

– Двое. Один – Мотак, другой – Берний. Дружба – не из тех даров, которые я легко раздаю, – ответил он, выдержав ее взгляд.

Вытянув руку, она тронула его предплечье. – В таком случае я польщена. Однако, Филипп тебе разве не друг?

– У Царей не бывает друзей, моя госпожа. У них есть верные слуги и заклятые враги. Иногда те и другие меняются местами; и настоящий мужчина должен ясно видеть это.

– Ты хороший учитель, – сказала Олимпиада. – Но могу ли я задать один последний вопрос?

– Если только он не касается стратегии, – ответил он с улыбкой. Мгновение она молчала. Улыбка резко изменила его лицо, сделав почти мальчишеским.

– Нет, он не о стратегии, во всяком случае, не связан с ней напрямую. Я думала о тебе, Парменион. Какие амбиции могут быть у мужчины с твоей репутацией?

– Действительно, какие? – произнес он, вставая. Поклонившись ей, он повернулся и зашагал к солдатскому лагерю, проверить часовых до того, как позволить себе роскошь сна.

***

Сзади в экипаже лежала и не спала Федра с ёкающим сердцем. Когда Парменион взял ее на руки, она была разбужена силой его духа. Это было слишком сильно, чтобы прочесть, и она была омыта морем образов необыкновенной яркости. Но через все образы проходило одно и тоже видение. Именно это и заставило Федру слышать биение своего сердца так громко, от этого у нее пересохло во рту и задрожали руки.

Всю жизнь Федра знала единственный способ избавиться от проклятия ясновидения. Ее мать сказала ей о нем.

– Когда ты отдашь себя мужчине, силы твои увянут и умрут, как розы зимой.

Мысль о том была столь отвратительна, что Федра предпочла жить с проклятием, чем избавиться от него таким способом. По правде, эта мысль была по-прежнему отвратительна ей – но награда! Она воскресила в памяти видение, снова видя перед собой славное будущее.

Как она могла не рискнуть?

Сев на подушках, она обернула шаль вокруг плеч и посмотрела на звезды, ярко светившие в окно экипажа. Она слышала, как говорили парменион и Олимпиада у костра. Его голос был мягок, почти любезен, но слова были сухими, и рождены они были его внутренней силой.

– Я смогу полюбить его, – заверила себя Федра. – Я добьюсь этого. – Но она не верила в это. – Так или иначе, это неважно, – прошептала она. – Мне не обязательно любить его.

Она дождалась, пока уйдет Парменион, и претворилась спящей, когда в экипаж забралась Олимпиада. Медленно текли часы. Подобравшись, Федра выскользнула из повозки и крадучись пробралась через лагерь, отыскав место ночлега Пармениона; он соорудил себе лежак вдали от солдат в тенистой лощине. Когда она посмотрела на его спящую фигуру, храбрость почти покинула ее, но, собравшись, она выскользнула из платья и легла рядом с ним, осторожно натянув на свое стройное тело единственное одеяло. Некоторое время она лежала смирно, так и не набравшись храбрости разбудить его. Но видение вновь посетило ее – еще сильнее, чем прежде. Ее пальцы осторожно тронули кожу на его груди. Его по-прежнему невозможно было прочитать, разные сцены просачивались сквозь нее волнами и заполняли ее чувства.

Ее рука скользнула ниже, лаская его живот. Он забормотал во сне, но так и не проснулся. Ее пальцы коснулись пениса – и на миг она отпрянула. Собрав всю храбрость, она дотронулась еще раз, обхватив пальцами, чувствуя, как он напрягается под ее прикосновением. Тогда он проснулся и повернулся к ней. Его правая рука обхватила ее, ладонь легла на плечо, соскользнула на грудь.

«Я получила тебя!» – подумала она. – «Ты мой! И наш сын станет Божественным Царем. Он будет править миром!»

И она вновь узрела видение, в котором Царь Сражений вел свое войско через весь мир.

Первенец Пармениона.

Мой сын!

Храм, Малая Азия, зима, 356й год до Н.Э.

Дерая легла на кровать и отпустила цепи своей души, вылетев из храма и воспарив в голубое зимнее небо. Вдалеке собирались тучи, предвещая грозу, но здесь у моря стоял ясный день. Чайки летали и ныряли вокруг ее невидимой формы, и она восхитилась их свободой.

Она стремительно перелетела море, пересекла берег Халкидики, напоминающий очертаниями трезубец, взяла направление к Пелле – разыскивая, как всегда, любимого, который определил ее судьбу и разочаровал ее. Она нашла его в тронном зале… и пожелала, чтобы выбрала другой день для путешествия. Ибо рядом с ним стояла Олимпиада.

Печаль поразила Дераю, как удар.

Мать Темного Бога!

Мать ребенка Пармениона.

Ненависть тронула ее, и ее видение поплыло. – Помоги мне, Повелитель Вселенской Гармонии, – молилась она.

Она увидела, как Олимпиада бросилась в объятия Филиппа, увидела мгновенный след ревности на лице Пармениона.

«Что мы сделали с тобой, любовь моя?» – подумала она, вспомнив годы, проведенные с Тамис, как они пытались предотвратить рождение Темного Бога. Как говорила старая жрица, Парменион был Мечом Истока, единственным человеком, способным помешать Кадмилосу родиться во плоти. Как же наивны были они… и как глупы. Тамис тайно манипулировала событиями в жизни Пармениона, создав из него воина, равного которому не было во всем цивилизованном мире: бойца, убийцу и непревзойденного стратега. Все это для того, чтобы он был готов разрушить планы Темного Бога. Вместо этого они добились противоположного результата.

Гнев Дераи возрастал. На миг она не желала ничего, кроме как использовать всю свою силу, чтобы уничтожить ребенка во чреве Царицы. Испугавшись этого своего импульса, она перелетела обратно в Храм.

И здесь ее гнев сменился печалью, потому что она пролетела над своим собственным телом, видя измученное заботами лицо и тронутые серебром волосы. Когда-то она была такой же красавицей, как Олимпиада. Когда-то Парменион любил ее. Больше нет. Нет, подумала она, если Парменион увидит тебя теперь, он отвернется, его глаза будут прикованы к молодой коже и земным прелестям таких девушек, как Олимпиада.

Вернувшись в свое тело, она проспала два часа.

Ее разбудил Левкион. – Я подготовил для тебя ванну, – сказал он. – И еще я купил три новых одеяния для тебя на рынке.

– Мне не нужны новые одеяния. И у меня нет денег.

– Одежда, которая у тебя есть, обветшала, Дерая. Ты начинаешь выглядеть как нищенка. Так или иначе, у меня есть свои деньги.

На миг ей захотелось упрекнуть его, но она отбросила эту мысль. Левкион был воином, который добровольно решился на путешествие к Храму, чтобы служить ей. И он ничего не просил взамен.

– Почему ты остался? – спросила она его, глазами духа изучая его орлиное лицо, такое острое и волевое.

– Потому что я люблю тебя, – ответил он. – Ты это знаешь. Я говорил это довольно часто.

– Мой суетливый характер причина тому, что я спрашиваю по многу раз одно и то же, – призналась она, – но я чувствую, что виновата, потому что у нас никогда не будет ничего больше того, чем есть сейчас. Мы – брат и сестра, сейчас и навсегда.

– Это больше, чем я заслуживаю.

Она прочертила невидимую линию на его щеке, провела пальцем вдоль подбородка. – Ты заслуживаешь гораздо больше. Не нужно возвращаться к воспоминаниям о нашей первой встрече – то был не ты. В мире есть такие силы, которые используют нас, подчиняют нас, отвергают нас. Ты был околдован, Левкион.

– Знаю, – сказал седоволосый воин. – Я тоже изучал Мистерии. Но Темному нужно лишь возрастить то, что уже есть внутри нас. Я чуть не изнасиловал тебя, Дерая, и я мог тебя убить. Не знал, что в моей душе могла быть такая тьма.

– Тише! Тьма живет в каждой душе, Свет – тоже. Для тебя Свет был – по большей части – сильнее. Гордись. Ты спас мне жизнь и остался моим единственным другом.

Левкион вздохнул, потом улыбнулся. – Этого мне вполне хватит, – солгал он.

Левкион развел огонь и оставил Дераю сидеть рядом с ним, а ее мысли были далеко, глаза души смотрели в танцующее пламя.

– Мне нужна помощь, – прошептала она. – Где ты, Тамис?

Огонь возвращал к жизни, языки пламени взметнулись высоко, кружась клубами, и наконец образвали лицо женщины. Дерая подняла руки, мягкий свет просочился из ее пальцев и окружил ее ярким щитом.

– Тебе не нужна защита от меня, – сказало лицо в огне. – И ты больше не можешь вызвать Тамис. Я – Кассандра.

Лицо стало более цельным, окруженное рамкой из искрящихся язычков пламени. Дерая осторожно сняла защитное заклятье.

– Ты – Троянская жрица?

– Когда-то, в очень далекие дни, – ответила Кассандра. – Я предупреждала Тамис о ее безрассудстве. Но она не слушала. Когда Парменион зачал Темного Бога, Тамис была полна отчаяния. Ее душа теперь далеко, разбита, как кристалл, расколота, как луна на воде.

– Ты сможешь ей помочь?

– Нет. Хоть все остальные простили ее, сама себя она простить не может. Возможно, со временем она вернется к Свету. Лично я в этом сомневаюсь. Но что заботит тебя, юная спартанка? Чем я могу помочь тебе?

– Скажи, как сражаться со злом, которое грядет?

– Моим даром при жизни – если это можно назвать даром – было говорить правду, в которую никто не верил. Это было трудно, Дерая. Но я во всем полагалась на волю Истока. Тамис была охвачена гордыней. Она верила, что единственная способна быть тем орудием, что повергнет Кадмилоса. Гордыня – дар не от Истока. Обучая тебя путям Мистерий, Тамис укрепила в тебе чувство такой же гордыни. Мой же совет – не делай ничего. Продолжай исцелять страждущих, любить ближних.

– Я не могу делать этого, – перебила Дерая. – Я достойна такого же порицания, как и Тамис. Я должна хотя бы попытаться исправить всё.

– Знаю, – печально сказала Кассандра. – Тогда используй разум. Ты видела Аиду и ее бесноватость. Ты не думала, что она тоже видела тебя? Если она готова уничтожить персидского ребенка, разве она не ищет возможности – еще более упорно – уничтожить тебя?

– Мы с ней виделись дважды, – сказала Дерая. – У нее недостаточно сил, чтобы одолеть меня.

– Я слышу, как заговорила гордыня, – ответило лицо в огне. – Но у Аиды много слуг, и она может вызывать духов, или демонов, как тебе угодно. У них есть силы. Уж поверь мне, Дерая!

Страх вернулся, и Дерая почувствовала холод со стороны задернутого занавесками окна за ее спиной. – Что я могу сделать? – прошептала она.

– Все, что может сделать человек. Сражаться и молиться, молиться и сражаться. Но если будешь сражаться, то победит Аида, потому что для успешной битвы ты должна будешь убивать, а убийство приносит радость Темному, который прикасается, совращает, меняет.

– Тогда я должна позволить ей убить меня?

– Я не это сказала. Битва между Светом и Тьмой – дело сложное. Следуй своим инстинктам, Дерая. Но я посоветовала тебе использовать разум. Подумай, что понадобится Аиде для того, чтобы ее мечты воплотились в жизнь. Есть один серьезный противник, которого она должна убить.

– Парменион?

– Я слышу, как заговорила любовь, – сказала Кассандра. – Не Парменион. Кто действительно серьезный противник, Дерая?

– Я не знаю. Сколько в мире мужчин и женщин? Как я могу увидеть их всех, проследить их будущее?

– Думай о крепости, с высокими стенами. Неприступной. Где враг пожелал бы находиться?

– Внутри, – ответила Дерая.

– Да, – согласилась Кассандра. – А теперь используй разум.

– Дитя! – прошептала Дерая.

– Золотое дитя, – дополнила Кассандра. – Две души в одном теле, Тьма и Свет. Пока жив дух ребенка, Кадмилос никогда полностью не одержит верх. Есть такая птица, Дерая, которая никогда не вьет гнезда. Она подкладывает яйца в чужие гнезда, рядом с чужими яйцами. Когда птенец вылупляется, он оказывается больше других птенцов, он сталкивает их из гнезда на землю, чтобы те разбились насмерть. И делает так, пока не останется один выживший.

– И Кадмилос вытолкнет душу ребенка? Куда она уйдет? Как я смогу ее защитить?

– Ты не сможешь, моя дорогая; у тебя нет доступа к ней. Когда приблизится момент рождения, душа младенца будет низвергнута в Иной Мир, в Пещеры Аида, в Пустоту. Там она будет гореть ярким пламенем – но недолго.

– Что потом?

– Ее яркий огонь привлечет созданий Тьмы, и они уничтожат ее.

– Должен быть выход! – возразила Дерая, решительно поднимаясь. – Не верю, что всё должно закончиться вот так! – подойдя к окну, она ощутила бриз на лице и попыталась успокоиться.

– Ты говоришь, у меня нет доступа, – сказала она наконец, обернувшись к лицу из огня. – Но у кого он есть?

– Кто же еще, моя дорогая, как не его отец?

– И как Парменион попадет в Иной Мир?

– Через смерть, Дерая, – просто ответила Кассандра.