Текст книги "Вардананк"

Автор книги: Дереник Демирчян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 54 страниц)

Дзвик тихо и с тревогой сказала:

– Едет!..

Парандзем вскинула руки и с испугом взглянула на Дзвик.

– Чуяло мое сердце! – выговорила она. – Давно томится сердце у меня. Вдруг он увезет детей в Персию? У нее перехватило дыхание.

– Но сколько же лет должны были бы они учиться в этой проклятой стране, госпожа, если бы, не дай бог, он впрямь повез их туда?

– Дело не в учении! Дело в том, что он хочет их обратить в персов! До тех пор и будет держать их там, пока они не забудут родную землю, отрекутся от матери, станут бог весть кем, – такими, как он сам…

Последние слова Парандзем вымолвила еле слышно, как бы от себя самой скрывая тяжелые мысли, которые давно жгли ей мозг. К чему стремится Васак Сюни? Он не любит армянских нахараров и не скрывает этого. Он ненавидит Мамиконидов, особенно Вардана… За что? За их ненависть к тирании Персии? Но если он ненавидит Вардана Мамиконяна и других нахараров, которые защищают родную страну и являются ее оплотом, то что же представляет собой он сам, Васак Сюни? На чьей он стороне?..

Парандзем хорошо знала Васака. Ничего хорошего не ждала она от этого человека. Придет день, и Васак покажет себя. Какие темные дела творит он?

Парандзем терзалась, предчувствуя, что Васак будет причиной бедствий родной страны… Пусть бы он был деспотом в семье, неверным супругом, лишь бы только оставался преданным, верным сыном родины… Но и этого не было, – вот что углубляло незаживающую рану в сердце женщины, страстно любившей родную землю.

Тяжелым горем было для нее и то, что Васак требовал от сыновей отречения от народа, отрывал их от родины, заставляя служить Азкерту – врагу армянского народа…

Вот он явится и, как всегда жестокий, потребует детей, не считаясь с чувством матери, вырвет их из ее объятий, увезет в далекую, чужую, враждебную страну… И если даже они вернутся, то в каком облике? Сохранят ли они ее заветы, останутся ли верны своей вере и языку, своему родному народу?..

Вбежали Бабик и Нерсик. У них был встревоженный, испуганный вид.

– Он едет, мать!.. – дрожа, сказал Нерсик.

– Что ж из этого? Пусть едет!.. Чего ты дрожишь, дитя мое?.. – едва сдерживая слезы, сказала Парандзем и обняла его.

Но она и сама чувствовала, что ее слова звучат неубедительно.

– Я не хочу разлучаться с тобой! Я умру без тебя! – рыдал Нерсик.

– Я не дам увезти тебя, не бойся! Куда он может увезти тебя от меня? – пыталась успокоить мальчика Парандзем. Нерсик смотрел на нее глазами испуганной лани.

– Давай убежим, Бабик! – вдруг, кинувшись к брату и хватая его за руку, воскликнул он.

– Мы не поедем! Зачем нам бежать?.. – произнес Бэбик резко и решительно, не отводя глаз от окна. Парандзем охватило беспокойство.

– Бабик, родной, молю тебя, не спорь с отцом! Он тебя убьет…

– Пусть убивает! Он давно уже убил меня! – с горечью вымолвил Бабик.

– Нет, нет, не говори так! Он вспыльчив, ты знаешь его нрав… Бабик, прошу тебя, будь осторожен! -умоляла Парандзем. Но Бабик, не слушая ее, отошел от окна.

– И хоть бы кто-нибудь спросил его, – произнес от тоном упрека, – зачем он хочет увезти своих детей в страну, против которой восстали наши князья, наш народ?!

Сердце Парандзем сжалось:

– Ах, дети мои! Бедные мои дети!

В замке начался переполох. Как видно, все уже заметили приближение Васака. Наконец, распахнулись ворота, прозвучал и вдруг затих дробный топот коней по мощеному двору.

Заметались слуги. Пробежал побледневший дворецкий, за ним – Парнаваз, наставник детей. Вышла на террасу даже Дзвик. Не вышли только Парандзем с сыновьями.

Васак поднял глаза, как бы ища их, и, не найдя, тревожно спросил:

– Где дети?

– Они у себя в покоях, государь марзпан! – со страхом ответил дворецкий, словно Васак считал его виновным в том, что сыновья не вышли встречать его.

– Они больны?

– Нет, государь! – еще более испуганно ответил дворецкий.

Васак нахмурился и что-то пробормотал. Он чувствовал себя уязвленным. Как суров и требователен он ни был, как безжалостна ни наказывал он всякого за малейшее ослушание – детей он любил страстно и глубоко. Он огорчался, не встречая взаимности с их стороны, их постоянное сопротивление его приказаниям приводило его в ярость – он обрушивался на мальчиков с кулаками. В такие минуты его любовь превращалась в ненависть, и он способен был убить сыновей. Он был деспотом и в любви своей…

Васак быстро поднялся в свои покои и внимательно огляделся. Ни одна вещь не покинула своего обычного места, ничто не обнаруживало перемены отношения к нему! А перемены следовало ожидать, она должна была произойти.

– Сюда никто не входил? – с гневом обратился он к дворецкому.

– Никто, государь! – уверенно отвечал дворецкий, не уловив смысла вопроса Васака.

– Ни Бабик, ни Нерсик? Они ни разу не заходили сюда? – спросил Васак снова.

– Нет, государь.

– Может быть, ты запрещал?

– Как смел бы я не позволить им войти, если бы они захотели, государь? – оправдывался дворецкий Васак умолк и хмуро направился к своему креслу. Нигде – ни на кресле, ни на каких бы то ни было других предметах – не было и следа пыли: усердный дворецкий, не в пример всем прочим обитателям замка, был едва ли не единственным человеком, который следил за тем, чтобы запустение не воцарилось в покоях марзпана. Васак не переставал оглядываться по сторонам. Ничто не изменилось с того дня, когда он говорил здесь с Кодаком, когда приказывал сыновьям изучать персидский язык и избил их за ослушание. Нет, ничто не изменилось! Но не изменился и он, оставаясь так же одиноким в молчаливом окружении открыто или тайно сопротивляющихся ему людей.

Горечь, а затем и ярость овладели им. Он снова спросил:

– Но почему же не входили сюда Бабик и Нерсик? Разве им ничего не надо было – хотя бы рукописи какой-либо?

– Не захотели ничего брать, государь! – вновь постарался подчеркнуть свою ревностную службу дворецкий, не уясняя себе, как больно задевает Васака то обстоятельство, что сыновья ничем с ним не связаны.

Словно он умер и придавлен холодным могильным камнем… Да, живой мертвец…

Не появляется и жена его, которой он никогда не запрещал. входить, но ноги которой не было никогда в его покоях, даже когда ока Сыпала ему так нужна.

«Живые не входят в склеп к мертвецу!» – с горечью сказал себе Васак Он долго молчал, с тоской ожидая, что как нибудь переменится само собой это тягостное состояние… И, как бывало с ним обычно, когда он не находил естественного, свободного выхода своим чувствам, он вспылил и приказал немедленно вызвать сыновей.

Любовь и гнев, горечь и бешенство из очереди подступали к его сердцу. Неукротимое властолюбие, бывшее главной движущей силой в его характере, искало себе выхода. Васак со страстным нетерпением ждал прихода сыновей.

Почему они запаздывают? Может быть, еще раздумывают, идти им или нет? Может быть, еще не решили, желают они видеть отца или не желают?!.

Мальчики вошли. Они холодно приветствовали отца и молча стали у дверей. Васак с горечью и гневом молча смотрел на них, с трудом переводя дыхание, не зная, что им сказать.

– Ну, а дальше? – наконец, смог он выговорить. Сыновья молчали.

– Вам больше нечего сказать мне? Так и будете стоять в дверях, как слуги?..

– Что же нам делать? – испуганно спросил Персик.

– Вы даже не знаете, что вам нужно делать? – с еще большей горечью промолвил Васак.

– Мы боимся, что ты опять будешь нас бить! – сказал Нерсик. Глаза его наполнились слезами.

– Бить? А за что я бью?..

– Откуда я знаю? – наивно глядя в глаза отцу, ответил Нерсик.

Это обезоружило Васака. Он с любовью посмотрел на Нерсика и сказал:

– Подойди ко мне…

Нерсик подошел и прижался к отцу. Васак обнял его и поцеловал. Потом он взглянул на Бабика.

– Л ты чего надулся? Все еще не забыл?

– Нет – отрезал Бабик с нескрываемой ненавистью и злобой.

– До сих пор не забыл?

– Не забуду никогда, что ты бил нас, да еще в угоду этому презренному отщепенцу!

– Кто этот отщепенец?

– Кто? А этот ублюдок Парнаваз!

Васак сдержал свой гнев, и сам этому удивился. Душевная усталость сковала его в такую минуту, когда он и сам думал, что уничтожит дерзкого юношу на месте.

Тоном спокойного упрека он сказал:

– Отчего ты всегда так груб и непримирим? Когда же ты станешь более воспитанным? Ведь ты сын князя, марзпана, а не какого-нибудь простолюдина!

– Я, конечно, не простолюдин, но прежде всего – я армянин! А этот презренный Парнаваз задевает мою честь… Он более усердно старается совратить меня, чем это сделал бы любой перс! Он пресмыкается перед персами, лижет им ноги сам и хочет, чтоб это делал к я…

Понуро слушал Васак своего сына, не зная, как быть. Сын проявлял больше воли и сознательности, чем он ожидал… От кого же у мальчика эти черты, если не от той, которая сейчас упрямо остается в своих покоях, не желая показываться?

– А как же ты думаешь жит в мире с персами? – сурово спросил он – Еще посмотрим, что раньше придется делать, -жить с ними в мире или воевать? -усмехнулся Бабик.

Васак насторожился:

– Как это – воевать?

– Ну да – воевать за родину!

– Кто тебе сказал, что может быть война с ними?

– Весь Сюник об этом говорит. Ты же сам вместе со Спарапетом поднялся против Азкерта, а меня думаешь удержать?!

– А ты при чем? Какое тебе дело до того, что решили нахарары?

– Эх, отец, уж если Спарапет призовет к восстанию и весь народ подымется, неужели мне оставаться в стороне? Ты-то сам остался бы?

Васаку показалось, что пощечина обожгла ему лицо.

– Убью тебя на месте, щенок! – вскричал он. – Кто распоряжается в стране – марзпан или Спарапет? Ты смеешь в моем присутствии произносить имя Спарапета?! Убирайся отсюда сейчас же и скажи, чтоб приготовили все: завтра мы выезжаем в Персию. Ты также! – обратился он к Нерсику.

Нерсик схватил руку отца:

– Нет, нет, отец!.. Азкерт будет притеснять и мучить армян, будет война, а нас ты хочешь отвезти в страну врагов!

– Говорю тебе, иди приготовься! Нерсик заплакал.

– Счастлив сын Спарапета, он будет сражаться с персами! – выговорил он сквозь слезы.

Васак с силой оттолкнул его от себя. Нерсик ударился головой о стену и упал. Изо рта у него хлынула кровь, он стал захлебываться. Васак бросился к нему, взял его на руки и перенес в к село. Не выпуская из объятий, он поцеловал его.

– Хорошо, успокойся!.. – произнес он глухо. С молчаливым и суровым осуждением глядел на отца Бабик. «Весь в мать!» – с горечью и гневом подумал Васак. Он кликнул дворецкого:

– Вели готовить коней и запасы на дорогу. Скажи Враму, чтоб одел телохранителей: завтра выезжаем в Персию через Арташат.

Бабик бросился к двери. Казалось, он собирается бежать.

– Куда? Вернись! – крикнул вслед ему Васак. – Верни мальчишку!.. – приказал он дворецкому. – Врам!.. В дверях появился сотник.

– Приведи Бабика!

Плачущий Нерсик, заметив искаженнее злобой лицо отца, перестал плакать и обнял Васака.

– Не надо, отец! Пощади, отец!..

Врам привел Бабика.

Васак шагнул к нему и с угрозой спросил:

– Ты что, не понял, что мы едем в Персию?

– Понял… – ответил Бабик сурово и спокойно.

– Куда же ты бежал?

– Никуда. Куда мог я бежать от матери? – Бабик взглянул отцу прямо в глаза.

– От матери?.. Ты в Персию едешь! При чем тут мать?

– Как же я ее одну здесь оставлю?

– Почему одну?

– Неужели я один поеду в Персию?

– Если я с тобой, это значит, что ты один? Бабик тяжело вздохнул и покачал головой:

– Не понимаю, отец, чего ты хочешь от нас?

– Я хочу, чтобы вы получили военное образование и заняли подобающее вам высокое положение. А вы упорствуете! Одичали здесь… Я не потерплю этого! Приготовьтесь: завтра рано утром выезжаем в Арташат. А теперь идите!

Бабик и Нерсик, удрученные, побежали к матери. Узнав об их предстоящем отъезде, Парандзем побледнела и схватилась за сердце. Страшная весть сразила ее. До сих пор она лишь глухо сопротивлялась Васаку, находя утешение и опору в любви детей. Теперь, когда у нее отнимали и это, когда ей предстояло остаться одной, хватит ли у нее сил бороться открыто?..

Тревога охватила ее. Удар грозил давно, она его всегда ждала, но лишь теперь, когда он был нанесен, она почувствовала всю его силу. Парандзем сделала движение, чтоб встать, пойти к Васаку…

– Что мне делать?.. Как упросить его? – в смятении обратилась она к Дзвик.

Нерсик приник к матери.

– Иди, мать, попроси его, чтоб он не брал нас с собой. Я не могу ехать!

– Ах, бедные мои дети!.. – простонала Парандзем, поднимаясь.

– Не стоит его просить! – сумрачно промолвил Бабик. – Все равно он на своем настоит и возьмет нас. Напрасно только мать будет унижаться перед ним.

– Значит, ты едешь? – испуганно спросил Нерсик.

– Нет! – решительно ответил его брат.

– Как? Ты хочешь сопротивляться?! – ужаснулась Парандзем – Бога ради, не делай этого! Ты накличешь беду на свою голову!

– Пусть делает со мной, что захочет, – я не еду!

Парандзек в отчаянии всплеснула руками:

– Что мне делать, господи?! Что делать?..

Она не знала, на что решиться. Допустить, чтоб детей увезли? Но для нее это было равносильно смерти… С другой стороны, она трепетала при мысли, что если Бабик откажется ехать – Васак в ярости может его изувечить…

Всю ночь она провела, то сидя у окна, то шагая взад и вперед по опочивальне. Сыновья не находили для нее слов утешения; они сами нуждались в утешении.

Месяц выплыл из глубины гор. Его сияние печально лилось во мглу громадного ущелья, на дне которого сонно бормотала река. Тоскливо кричала какая-то ночная птица. Сердце у Парандзем разрывалось. Ей хотелось плакать, плакать навзрыд и долго. Но она была лишена и этой безрадостной возможности облегчить сердце. Малейшее проявление отчаяния с ее стороны заставило бы еще более страдать разлучаемых с нею детей, а она не хотела быть причиной их огорчений… Она овладела собой и села.

– Идите ко мне! – обратилась ока к детям, придвигая аналой, на котором разложена была их любимая рукопись– творение Мовсеса Хоренаци. – Сядьте около меня, родные мои…

Бабик и Нерсик сели рядом с ней. Парандзем начала им читать. Почему она читала и почему выбрала именно этот час и эту рукопись – осталось непонятным для мальчиков. Но на них подействовала торжественность матери, и они молча подчинились ее желанию.

Парандзем читала громко, с воодушевлением. Проникнутое патриотическим чувством творение «отца истории» зажигало ее. Оно говорило о том, что народ армянский мал численностью, но велик своими деяниями, достойными увековечения… Летописей повествовал об армянских царях, которые не знали, что такое рабство, рассказывал о Тигране Втором, который вел победоносные войны с грозным Римом.

– Значит, наши предки воевали… – в раздумье заметил Бабик.

– Так началось бытие народа. И сам прародитель наш Гайк битвой положил основание истории нашей, – подтвердила Парандзем, довольная тем, что отвлекла его мысли.

– Всегда и везде видишь этих тиранов, этих насильников! – с горечью продолжал Бабик. – Они приходят, чтоб поработить нас! Но хорошо, что наши стоят грудью за родину и каждый раз уничтожают врагов…

– Нужно было бы и Азкерта уничтожить, как Гайк-прародитель уничтожил Бэла! – вставил слово Нерсик. – Ничего, уничтожим и его! – заявил Бабик.

Парандзем продолжала чтение. Отрывок о Шамирам и Ара Прекрасном захватил мальчиков. Парандзем пояснила, что враги часто прибегают к уловкам, к обольщению, желая во что бы то ни стало сломить армян. Необходимы мужество и чистота, чтоб противостоять обольщению.

– Самая совершенная красавица – ничто перед родиной! – говорила она. – И так же богатство, пышная жизнь и слава… Дороже всего на свете – отчизна. Она превыше всех земных сокровищ!

Нерсик всхлипнул.

– Почему же ты плачешь, родной? – сама еле сдерживая слезы, спросила Парандзем. – Не плачь, хороший мой, я все это читаю вам, чтоб помнили вы, чтоб не забыли вы меня, народ свой, язык родной…

– Но неужели мы все-таки должны ехать?! Я не хочу! Не хочу! Понимаешь, не хочу?! – громко заплакал Нерсик.

– Не плачь, родной! Ведь ты вернешься! Не останешься же ты там навсегда!.. – утешала Парандзем, обнимая его.

– Там и останемся… Не вернемся! – рыдал Нерсик.

Парандзем прижала голову мальчика к своей груди. Нерсик дрожал всем телом. У Парандзем сжалось сердце: она внезапно вспомнила, как кормила маленького Нерсика грудью, – тогда он плакал, сам не зная почему. Счастливый плач, блаженные дни! А теперь…

Парандзем взглянула на Бабика. Печально и сосредоточенно внимал он чтению, сдвинув брови и глядя в окно.

– И почему это засело у него в голове преклонение перед всем персидским, и только перед персидским? – возмущенно воскликнул он вдруг. – Персидское военное искусство… Служение персам… Неведомы ему, что ли, деяния наших предков? Чести нет у нас, не народ мы, что ли?! О чем он думает?..

– Он хочет нас сделать предателями родины! – воскликнул Нерсик. – А я в огне гореть буду, но родине не изменю!

– Так, родной. Будь верен стране родной! – отозвалась Парандзем.

– Я к Спарапету пойду на службу! Он – защитник страны! – воскликнул Бабик.

– Спарапет – великий патриот. На него уповайте! Спарапет и сына своего вызывает из Греции, чтоб он тоже защищал родину! – подтвердила Параидзем.

– Счастливец! – позавидовал Нерсик. – Вот поедем в Персию – непременно поступлю там к нему в конницу!

– Не говорите об этом при отце, бога ради! Убьет он вас!

– Пусть убьет! Лишь бы Спарапет принял меня в свой полк – и я стану его воином, как и сын его! А там пусть убьет!

– Мать! – вдруг вскочил с места Бабик. – Что же это он задумал? Отречься от родной страны?!

– Ах, Бабик, не говори об этом! Лучше мне умереть раньше, что это свершится! – воскликнула Парандзем.

– Но почему он приходит в ярость, когда мы упоминаем имя Спарапета? Что он имеет против Спарапета?..

– Он – марзпан.. Он опасается за свое положение… – пояснила Парандзем.

– Но Спарапета, Спарапета за что он ненавидит? Что ему сделал наш Спарапет? – гневно настаивал Бабик.

– Спарапет – великий человек, как можно его ненавидеть?

Он защитник родины!.. Если отец ненавидит его – это большой грех. Ах, да вразумит господь и меня и вас, бедные мои дети!.. – И Парандзем, взглянув на детей, поникла головой.

Ночь текла быстро. Наутро Бабику и Нерсику предстоял долгий путь. Им надо было дать выспаться.

– Ну, лягте, усните, усните, родные мои! – сказала Парандзем, хотя ей хотелось, чтоб последняя ночь перед разлукой длились бесконечно, чтоб злосчастное утро не наступало.

– Нет, нет, мы не хотим спать!.. – сказал Нерсик, обнимая Парандзем.

Он как будто снова превратился в маленького ребенка, и это еще более разрывало сердце бедной матери. Бабик же был поглощен своими мыслями; он словно обдумывал какие-то решения.

– Не поеду!.. – решительно произнес он вдруг.

Парандзем с ужасом взглянула на упрямого юношу, вскочила с кресла. Бабик взволнованно ходил по комнате. Мать стала ходить за ним, убеждая его подчиниться воле отца, хотя и сознавала, что это принесло бы ей величайшее горе.

Наконец, мальчиков одолела усталость, и они заснули на ложе Парандзем. Дзвик укрыла их и вместе с Парандзем села у изголовья, чтоб в последний раз на них наглядеться.

Глядя на сыновей, Парандзем вспоминала разные случаи из их младенчества, вспоминала свои мечты о том, что ее дети изучат творения славнейших летописцев, поедут в Александрию, Рим, Византию, будут открывать на родине школы, поручат летописцам составить историю родной страны, сами будут творить, посвятят себя наукам… Холодность и грубость мужа она сносила безропотно, убаюкивая себя своими мечтами Теперь эти мечты развеялись: отныне она должна жить без проблеска надежды, одинокая, обездоленная и покинутая… Она, которая никогда не стремилась к близости с деспотом-супругом, избегала его! А теперь, оказывается, что она лишняя в этом доме, что ее презирает муж, сам заслуживший ее презрение.

Сердце Парандзем переполнилось мучительной болью, она горько заплакала. Только тогда разрешила себе и Дзвик предаться печали и зарыдала вслед за госпожой. Долго плакали они, словно над открытой могилой.

Парандзем вновь взяла Мовсеса Хоренаци и начала вполголоса читать. Она читала летопись, как молитву над изголовьем больного. Но труд этот своим героическим содержанием и высокой духовной настроенностью так увлек ее, что она стала читать уже полным голосом. Казалось, она вступила в бой со злом, но одновременно боролась и с собственным малодушием, стараясь одержать победу над самой собой. Громкое чтение придало ей мужества, новых сил для наступающих испытаний. Она почувствовала, что и сама обязана принять участие в той великой войне, которая вот-вот разразится над родиной.

Парандзем чувствовала, что ее борьба с мужем – не простая семейная распря; что их несогласие насыщено тем же духом возмущения, которым сейчас охвачена вся страна; что и сама она участвует в борьбе за отчизну и что дети следуют ее примеру. Она вспомнила, что из Армении поедут в Персию и другие армянские нахарары, верные защитники страны, во главе с Варданом Мамиконяном; что теперь в общем деле восстания против тирании, в общей готовности отдать всю свою кровь, но не поступиться свободой, есть доля ее сыновей и ее собственная.

Парандзем дочитала последнюю страницу и, перекрестив спящих сыновей, произнесла:

– Идите и вы в бой за родину! Видно, такова воля господня!..

Дзвик снова разрыдалась и припала к ногам спящих детей.

Но с этой минуты Парандзем преобразилась. Ее осунувшееся лицо приобрело торжественное выражение, вновь засветилось гордостью.

Наступал рассвет. Ночь в душе Парандзем рассеялась, как рассеивалась темнота, окружавшая замок. Чае, с которого должен был начаться самый черный день в ее жизни, приближался спокойно. Парандзем грустно, но все же как-то по-новому глядела на спящих сыновей. Новый свет озарял их лица в глазах любящей матери: отныне это были уже не только ее дети, но и сыновья ее народа, который посвятил себя борьбе с тираном.

Дети проснулись, и Парандзем целовала их, как воинов, готовых умереть за свой народ, но во что бы то ни стало добиться его освобождения!..

– Ну как, хорошо выспались? – спросила она озабоченно.

– А вот ты и вовсе не спала!.. – упрекнул ее Бабик.

– Я отдбхнула, родной! Не думай обо мне…

– Как это не думать? – возразил Бабик. – Только о тебе должны мы отныне думать и заботиться!

– Эх, Бабик! – вздохнула Парандзем. – Забота у нас у всех великая… Весь народ в заботах сейчас…

– Правильно! – подтвердил Нерсик, уже проснувшийся, но лежавший с закрытыми глазами. -Теперь и мы должны бороться за спасение нашего народа!

Бабик глубоко задумался о том, что ожидало его и брага. Еще недавно ему казалось невозможным расстаться с матерью, но теперь ее слова дали новое направление его мыслям.

Дзвик подала завтрак, но никто к нему не притронулся. Парандзем упрашивала детей поесть чего-нибудь, но безуспешно – волнение лишало их аппетита.

– Во дворе замка царило оживление. Слуги принесли хурджин и ящики, укладывали и увязывали вьюки. Дорожный повар – сухопарый, унылый человек – раздраженно корил слуг: походную кухню собирали всю ночь, а она все еще не была голова. Постельничий раскладывал и увязывал одежды, его по конники размещали связки лечебных трав, фляги с водой, постельные шкуры, шатры, навьючивали мулов. По мощеному двору гулко цокали опыта.

Вошел дворецкий и передал Парандзем, что марзпан приказывает Бабику и Персику одеться и спуститься во двор. Нерсик разрыдался. Бабик заявил, что не поедет. Бросив на него бесстрастный взгляд, дворецкий предупредил, что марзпан сильно разгневан: пусть лучше молодые ккязья одеваются, может худо кончиться…

Он удалился, но ничего не доложил Васаку относительно ответа сыновей. Видя, что дети не появляются, Васак сам поднялся в опочивальню Парандзем. Дворецкий последовал за ним.

– Что это, в монастырь собираешься отправлять детей, что Тик задерживаешь их? – гневно обратился Васак к Парандзем.

– Придут!.. – ответила Парандзем, не глядя на него.

– Почему они еще не одеты? – сурово оглядывая детей, спросил Васак и приказал дворецкому:– Принеси их одежды!

Дворецкий вышел. Воцарилось тягостное, свинцовое молчание. Васаку хотелось бы многое сказать Парандзем, так же как и она хотела бы многое сказать Васаку, но никто из них не знал, с чего начать… Дворецкий запаздывал.

– Почему так противятся они моей воле? – спросил Васак, не глядя на жену.

– Не хотят ехать в Персию!.. – ответила та просто и холодно – Это ты их учишь не подчиняться мне! – бросил Васак.

– Зачем мне их учить? Они сами все понимают.

– Понимают, что не надо ехать в Персию?..

– Понимают, что надо и чего не надо. Едва сдерживая свое бешенство, Васак снова спросил:

– Но почему они враждуют со мной?

– Тебе лучше знать! – ответила Парандзем, повернувшись к Васаку и глядя ему прямо в глаза.

– Что это должен я знать? – спросил Васак.

– Они – твои сыновья: что ты сам вложил им в душу-то и видишь в них теперь!

– Это я вложил им в душу имя этого презренного?..

– Кто этот «презренный»? – выпрямилась Парандзем, не отводя глаз от Васака.

– Этот твой безумный Спарапет!

– Спарапет – защитник народа! -воскликнула Парандзем. – И как это поворачивается у тебя язык…

Она еще не договорила, как муж обрушил на нее сильный удар.

Безобразная, тягостная сцена разыгралась на глазах у Дзвик, дворецкого и обоих мальчиков…

Вежливый и обходительный в дворцовой обстановке и среди князей, марзпан у себя дома без стеснения проявлял свой бешеный, необузданный нрав горца.

Парандзем упала, но ни один звук не сорвался с уст гордой женщины.

Дзвик и дворецкий давно привыкли к подобным сценам: первая с тоской глядела на Васака, а второй, опустив глаза в землю, бесстрастно ждал, когда князь кончит «учить» жену.

– Пусть немедленно одеваются и спустятся во двор! – приказал Васак, выходя.

Во дворе замка собрались все его обитатели. Одни пришли помочь и услужить, другие – просто поглазеть на уезжающих. Васак окинул взглядом вьючных лошадей и мулов, верховых коней и повернулся в сторону покоев Парандзем.

– Ну, где дети? Поторопите их там…

Дворецкий вполголоса доложил, что дети отказываются ехать. Васак сделал знак Враму, который, ожидая приказаний, не сводил с него глаз В рам сунул плеть за пояс и побежал в покои княгини.

– Одевайтесь! – приказал он Бабику и Нерсику.

– Уходи! Мы не едем– воскликнул Бабик.

– Одевайся, Бабик!.. -грустно и мягко сказала Парандзем. – И ты, Нерсик!

– Но я не хочу, мать! Не хочу и не хочу! Понимаешь ты?! – зарыдал Нерсик, обнимая мать.

Парандзем спокойным голосом убеждала сына одеться.

– Одевайся же, Бабик! Одевайся, родной!

– Мать! – не выдержав, заплакал и Бабик.

– Идите, дети мои! Отныне вы – воины за дело народа– напутствовала детей Парандзем, помогая им надеть принесенное дворецким платье.

Бабик оделся первым. Нерсик последовал его примеру.

Уже одетые в дорогу, они стали перед Парандзем. Несчастная оглядела их с головы до ног с безграничной материнской тоской, с жалостью и лаской. Так смотрят на самое дорогое существо, с которым через несколько мгновений предстоит расстаться навсегда…

С глухим стоном обняла она обоих мальчиков, прижала к себе и крепко поцеловала. Бабик и Нерсик осыпали поцелуями мать и рыдавшую Дзвик. Через силу улыбаясь, Парандзем за руку вывела детей на террасу и окинула печальным и суровым взглядом собравшихся во дворе. На супруга своего она даже не взглянула.

Врам хотел было подтолкнуть мальчиков, чтоб заставить их шагать быстрее.

– Убери руку! – прикрикнул на него Бабик. Он спустился во двор, подошел к своему коню, осмотрел его и вымолвил сумрачно и грустно:

– Оставайтесь с миром!

– Езжай с миром!.. Путь добрый! – отозвались собравшиеся. Кони рвались и били копытами.

Васак поднялся на террасу и, подойдя к Парандзем, взял ее за руку:

– Не терзай себя… Вернутся же они! Парандзем не ответила.

– Ну, оставайся с миром! – произнес Басак.

– Иди с миром – еле слышно отозвалась Парандзем. Обняв и поцеловав ее, Васак быстро спустился во двор. Почуяв простор за открытыми воротами, кони рванулись. Караван, спускаясь в ущелье, вскоре скрылся из виду. Он уходил в Персию…

Нахарары с телохранителями и слугами, вытянувшись длинной цепью, продвигались через безрадостные пустыни Персии к Нюшапуху. По вызову Азкерта ехали к персидскому двору Васак Сюни, Вардан Мамиконян, Нершапух Арцруни, Ваан Аматуни, Артак Рштуни, Гадишо Хорхоруни, Артак Мокац, Манэч Апахуни и Щмавон Андзеваци. Трудности пути, усталость, душевная тревога – все делало эту поездку еще более тягостной.

Васак следовал отдельно, в стороне, стараясь как можно реже встречаться с Варданом. Он охотно допускал к себе всех остальных нахараров, приветливо беседовал с ними, осторожно прощупывая их настроение и пытаясь склонить на свою сторону. В самых мрачных красках рисуя перед ними предстоящее свидание с Азкертом, он не оставлял собеседникам никакой надежды на снисходительность царя, сгущая до пределов и без того мрачные краски и внушая своим спутникам ужас перед ожидающими их испытаниями.

Свою походную кухню и вьючных животных Васак оставил в хвосте каравана – там, где следовал обоз остальных нахараов. Сам же он ехал впереди, и несколько мулов с предметами первой необходимости следовали за ним на некотором расстоянии. Бабик и Нерсик ехали рядом. Мальчики выглядели утомленными. Они загорели на солнце, лица их были обветрены. В пути многое привлекало их внимание, и они с любопытством ко всему присматривались. Но с наибольшим интересом и чаще всего оборачивались они назад, чтобы видеть Вардана Мамиконяна. Не гонясь за сохранением полагающегося ему по званию и положению особо почетного места среди нахараров, Вардан ехал в их рядах. Он то выезжал вперед, то отъезжал в сторону, то останавливался, поджидая отстающих, неизменно сохраняя свою полную скромности простоту, в прямую противоположность Васаку, который и повелительным голосом и осанкой всегда подчеркивал свой высокий сан марзпана.

Бабик и Нерсик не сводили глаз с Вардака, старались не пропустить ни одного его слова. Вардан был их кумиром. Глядя на него, они забывали обо всем пережитом. Близость к предмету их поклонения помогала им переносить разлуку с матерью. Мечта стольких месяцев – встретиться с Спарапетом – осуществилась, и это счастье длилось уже недели… Правда, Васак строжайше запретил детям даже приближаться к остальным нахарарам и говорить с ними, приказав Враму и остальным телохранителям следить за мальчиками. Но, несмотря на это, те часто находили случай и повод, как будто случайно, подъехать к Вардану, ловили его слова, обрывки его бесед, огорчаясь, когда расстояние не позволяло им все услышать или все понять. Надзор и слежка приводили мальчиков в ярость. Они чувствовали себя на положении пленников, особенно из-за того, что им столь строго было воспрещено даже близко подходить к Спарапету.