Текст книги "Реки не умирают. Возраст земли"
Автор книги: Борис Бурлак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц)
Весенний рай на Днестре кончился на третий день.
Целых двое суток за рекой продолжалась вялая орудийная перестрелка. Это было непривычно, особенно после Днепра и Буга, и люди уже скучали на берегу в ожидании самодельного парома, как в мирное славное время. Ошеломленный дерзостью передовых батальонов, которые с ходу и среди бела дня форсировали Днестр, противник не удержался в пойменном лесу и отошел к ближним бессарабским селам на западных высотах.
Командир 68-го стрелкового корпуса генерал-майор Шкодунович понимал, что вот-вот подойдут свежие немецкие резервы, и всячески торопил свои части. Однако на этих подручных средствах две стрелковые дивизии не скоро переправишь, а наплавной мост только наводился. Не имея подводного кабеля, связисты протянули через реку воздушную линию, соединив плацдарм с НП комкора, что был оборудован в саду на окраине Бутора. Отсюда Шкодунович и руководил действиями головных частей, которые так удачно зацепились, за тот берег. Лиха беда – начало! Но радость свою генерал обычно не выказывал раньше времени. Он любил говорить в подобных случаях: «Это цветики, а ягодки впереди». (Кто мог знать в те дни, что жесткая оборона на Днестре, начавшись именно в пору буйного цветения садов, затянется до исхода лета, когда яблони грузно поникнут от обилия плодов.)
Моторизованная артиллерия уже подтягивалась к мосту – он завтра будет полностью готов. Скорей бы. Немцы кое-где начинают переходить в контратаки, пытаясь задержать усиленные батальоны на подступах к правобережным селам...
Полина вернулась от начсандива, который привел наконец в Бутор последние машины, и объявила девчатам:
– После обеда всем мыться в бане:
– Да, пожалуй, не стоит ждать, когда немцы искупают нас в Днестре! – с готовностью подхватила Ольга.
Ее никто не поддержал в этом игривом настроении.
Баня стояла на отшибе, на лужайке, где расположились крытые грузовики медиков, чья-то полевая кухня и старенький автобус дивизионной многотиражки. Рядом с баней был колодец, около него сидели и лежали на траве шоферы. Они встретили девушек солеными шутками-прибаутками, но, увидев капитана Карташеву, тут же приумолкли. Лишь один из них задиристо спросил Ольгу:
– Может, водички подать, сержант?
Она не удостоила его ответом.
Полина сказала шоферам:
– Вам тоже бы надо привести себя в порядок. Сейчас мы помоемся, и баня в вашем распоряжении.
– Спасибочки, товарищ капитан, – отозвался словоохотливый парень.
Другой, постарше, заметил:
– Пока женщины плескаются, мы уже будем в Бессарабии.
Если и бывают на фронте житейские удовольствия, то превыше всех деревенская баня. Она – предел солдатских желаний, особо после долгих, затяжных боев или после долгого, изнурительного марша. Не часто война балует солдат. Все больше приходится кое-как, на скорую руку мыться под открытым небом, в какой-нибудь балке, где трофейные бочки заменяют и парную, и душ, и прачечную. Сколько этих походных банек оставлено на плацдармах, начиная с Терека!..
Полина тщательно вымыла голову, густые волосы, наверное, унаследованные от матери, доставляли ей немало забот. Но мать так и не рассталась со своими косами в гражданскую войну, а Полине пришлось волей-неволей остричься. «Не горюй, до Берлина новые косы вырастут!» – шутили ее подруги по батальону, когда заходил разговор о молодости, которую война разом отодвинула в далекое прошлое.
«А они совсем подростки, – с умилением думала Полина, глядя на своих помощниц. – Разве одна Галя выделяется осанкой взрослой девушки, остальные же ну просто еще пигалицы, особенно Ольга, хотя и вынесла с поля боя десятки раненых».
Ничему теперь Полина не завидовала, кроме молодости. Ей пошел тридцать пятый год: песенка спета. И не заметишь, как стукнет сорок, заключая короткий бабий век. Только сын – единственная отрада в жизни. Говорят, сыновья у одиноких матерей более мягкие и добрые. Что ж, она не может пожаловаться на своего Марата.
– Вы опять зажурились, Полина Семеновна? – спросила ее Мелешко. – Давайте-ка я лучше займусь вашей спинкой.
– Да я уже заканчиваю мыться....
Девчонки блаженствовали в жарко, натопленной бане. Где-то раздобыли березовые веники и, попеременно забираясь на полок, хлестали себя до изнеможения. Полина не любила париться, но с улыбкой наблюдала за веселой возней девчат. Так не мылись, кажется, с самой Кировоградщины, где стояли в зимней обороне.
– Ой, никак самолеты? – насторожилась Галя.
Полина чутко вслушалась. На село наплывал надсадный гул моторов, словно «юнкерсы» одолевали крутой подъём. Она посмотрела в запотевшее оконце.
– Идут на переправу. Ну-ка, девочки, поторопитесь.
– Баня не мост, нам нечего бояться! – озорно ответила Ольга, поднимаясь на полок.
Со стороны реки долетел знакомый леденящий свист пикировщика и вслед за ним бомбовый удар. Еще, еще: свист – и удар, свист – и удар. Там, как видно, образовалась сплошная «карусель» над переправой, и «юнкерсы», замкнув широкий круг, один за другим бросаются в пике и снова взмывают в небо для очередного выхода на цель.
Банный восторг девчат поутих. Одна Ольга не обращала никакого внимания на бомбежку.
– Хватит тебе, кончай, – строго сказала Галина Мелешко.
И тут рубленую баньку качнуло от близкого разрыва, лопнуло, зазвенело оконное стекло. «Недолгим был наш рай», – успела подумать Полина. Все кинулись на пол – кто где стоял, даже Оля мигом скатилась с заветного полка.
Улучив момент между разрывами, Полина выглянула в разбитое окно. Высоко над Бутором, не ломая строя, шли клин за клином тяжелые бомбардировщики. Они, словно походя, попутно сбрасывали гремящий груз, уверенные в том, что над большим селом, переполненным войсками, не промахнутся.
Полина быстро перевела взгляд на землю. Немногие из шоферов успели укрыться в бункере, остальные лежали близ машин.
А бомбы все сыпались. Баньку опять качнуло с такой силой, что она еле выстояла от взрывной волны.
– Господи, что же это? – вырвалось у Гали, которая не боялась ни черта, ни дьявола, но бомбежку не переносила.
– У меня ключ от погреба, бежим! – Ольга потянула ее за руку.
– Дай же одеться.
– Некогда, бежим!
– Там мужчины... – простонала Галя.
– Им сейчас не до нас. Оля первая выскочила из бани, увлекая за собой Галю Мелешко и Люду Иванову.
Полина проводила их тревожным взглядом: они белыми тенями метнулись через лужайку, мимо лежавших в траве солдат. Если бы кто из шоферов поднял голову, то не поверил бы своим глазам, увидев этих обнаженных фей под яростной бомбежкой. Но Ольга права, – солдатам было не до того. Рядом бухнул сильнейший разрыв. Полина отшатнулась от окна, подумав, что девчонкам не добежать до погреба. Однако военная судьба пощадила ее золотых помощниц. Когда она снова нерешительно высунулась из-за бревенчатого простенка, они уже были у самого входа в погреб.
Налет продолжался. Около бани чадил крытый грузовик, поодаль свечой горел омет. Дым и пыль, смешиваясь, затягивали село черно-рыжей завесой. Баньку тряхнуло еще разок: пламя жарко вымахнуло из топки. Полина отскочила к двери, поеживаясь от сильного ожога. Она схватила таз с водой, принялась заливать огонь.
И тут все сразу стихло. Наступила та неземная тишина, когда и звон в ушах нестерпимо оглушает, а частые удары сердца точно гул набата.
Полина оделась, вышла. Низовой южный ветер относил тучи терпкого дыма к центру села. Водители грузовиков вставали, отряхивались с этаким видом полного равнодушия к тому, что происходило несколько минут назад.
– С легким паром вас, товарищ капитан! – громко сказал тот самый балагур.
Шоферы рассмеялись, начали подтрунивать друг над другом, – кто и как вел себя под бомбежкой. Полина давно отметила, что после каждой новой встречи со смертью с глазу на глаз людьми овладевает странная веселость.
– Раненые есть? – спросила она.
Был легко ранен водитель редакционного автобуса.
– Вам повезло, товарищ, – сказала она, перевязывая ему руку.
– Всем нам повезло, удар пришелся по центру села.
– А разрешите узнать, товарищ капитан, где ваши сестры? – не унимался говорливый парень.
– Мои сестры?.. – И она спохватилась, что бедные девчонки до сих пор отсиживаются в леднике. – Пойдемте-ка, кавалер, со мной.
Она связала вещи девчат в большой узел, а солдата-весельчака нагрузила целой охапкой кирзовых сапог. Он стоял в предбаннике, ничего не понимая.
– Да где они-то?
– В подвальчике, пьют квасок после бани.
– Вот оно что!.. – парень так захохотал, что даже выпустил из рук свою ношу. – Когда же они успели проскочить?
– А тогда, когда вы лежали вон там ничком.
– Эх, век не прощу себе этой промашки! – бодро сказал он, пытаясь скрыть свое смущение, что какие-то девчонки оказались куда смелее мужиков.
Вернувшись на квартиру, Полина отправила Ольгу в медсанбат, узнать, нужна ли ее помощь. Но потери были невелики: трое раненых и двое убитых. Выручили винные подвалы и погреба, которых в селе насчитывалось не меньше домов. Зато бомбежка, неожиданная и безнаказанная, нанесла урон технике, скопившейся на улицах Бутора. Да и сам Бутор немцы изрядно перебутырили: до вечера горели в разных местах деревянные домики, клонились по-осеннему еще недавно пышные, белые сады, дико иссеченные осколками.
Полина получила распоряжение: быть готовыми к выезду из села завтра в шесть ноль-ноль. Конечно, дальше оставаться в селе нельзя – «юнкерсы» непременно снова прилетят с бессарабских аэродромов.
Возбужденные событиями, девушки долго не ложились спать. Больше всех болтала, конечно, Ольга, вспоминая, как она бежала в погреб, как чуть не споткнулась о ноги какого-то солдатика, растянувшегося поперек дорожки, как долго не могла открыть замок, – не слушались руки от испуга, – как потом, когда голая стала мерзнуть в погребе, на чем свет стоит ругала себя; за дурацкий побег из бани.
– Если бы не вы, товарищ капитан, я бы совсем закоченела!
– Ладно, ладно, устраивайтесь на покой, – сказала Полина.
В дверь постучали, тихо, деликатно.
– Кого еще там принесло? – сердито отозвалась Ольга.
– А это меня занесло попутным ветром. – На пороге остановился высокий седой полковник с плащ-накидкой на руке.
– Извините, пожалуйста, я думала...
– Извиняю, сержант, – улыбнулся он.
Полина сразу догадалась, что это и есть, наверное, тот самый полковник Родионов, о котором говорил недавно Богачев. Он подошел к ней, учтиво, даже галантно представился, как умеют делать старые военные. Она, в свою очередь, по-хозяйски пригласила к столу.
– Хотите чаю?
– Не откажусь. Но я всего на полчаса.
Галина Мелешко засуетилась с хозяйским самоваром. Ольга значительно переглянулась с Людой Ивановой: вот новый ухажер пожаловал к нашей начальнице, только староват, не чета майору, что заезжал третьеводни.
– Вы, конечно, не помните меня, Полина Семеновна, – сказал полковник, свободно располагаясь за столом. – Но я-то вас помню. – И он с привычной обстоятельностью политработника начал объяснять уже всем девушкам: – Видите ли, какое дело, мне довелось вместе с родителями Полины Семеновны воевать в гражданскую войну на Урале. С отцом ее, Семеном Карташевым, я был в красногвардейском отряде Кобозева. Ну, а мама ее, Вера Тимофеевна, позднее работала у нас в штабе обороны Оренбурга. Маленькой Поле было тогда лет семь-восемь. Не ошибаюсь, Полина Семеновна?
– Мне было девять, когда погибла мама.
– Когда погибла мама... Какая это была женщина... С легкой руки командующего обороной города мы все говорили о ней некрасовскими стихами: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет»... Вы, девушки, конечно, знаете эти стихи?
– А как же! – немедленно отозвалась Ольга. – Из поэмы «Мороз, Красный нос».
– Правильно, сержант. Никто не писал о русских женщинах с таким чувством, как Николай Алексеевич Некрасов... Да, все мы в то время восхищались храбростью Веры Тимофеевны. Летом восемнадцатого года она осталась в Оренбурге, занятом конницей Дутова, и поступила к белым машинисткой. Кто-то очень правильно сказал, что лучшие разведчики – это женщины. Вера Тимофеевна бесстрашно помогала красным, вошла в полное доверие к дутовцам. Но и в открытом бою дралась героем. Когда в мае девятнадцатого ее окружили пластуны, она отбивалась до конца. И, уже оттесненная на берег Урала, нашла силы, чтобы покончить с собой последним выстрелом...
Ольга с опаской взглянула на Карташеву, боясь, что та не выдержит этого порывистого ветра воспоминаний. Но полковник вдруг сам неловко повинился:
– Вы уж простите меня, Полина Семеновна, что я заговорил о давно минувшем под настроение.
– Что вы! Может, еще чаю?
– Не откажусь.
Родионов пил чай с крестьянской степенностью. Полина присматривалась к нему и думала: «Сколько всего пережил человек и опять воюет наравне со всеми! Трудно, должно быть, ему».
– Говорят, мир тесен, а война – тем более, – сказал полковник, отодвигая в сторону пустую чашку. – У меня не первая встреча на войне. Тут как на вокзале перед отходом поезда: нет-нет и встретишься с кем-нибудь из давних знакомых. Что касается вас, Полина Семеновна, то я как-то зимой, услышав имя капитана Карташевой, все собирался заглянуть в «святцы» отдела кадров. А на днях, на марше к Днестру, мы с майором Богачевым разговорились о том о сем, и он к слову упомянул и вас.
– Странно. Я его совершенно не знаю. Он только помог нам вытащить бричку из оврага.
– Как бы там ни было, ваше имя было названо. Тогда я, еще не уверенный, о той ли Карташевой идет речь, но под гипнозом смолоду памятного имени, рассказал майору на досуге о нашей оренбургской Поленьке. Кажется, вы не очень-то довольны? Каюсь, откровенность – соль моей профессии.
Девчонки совсем притихли, наблюдая теперь больше за своей докторшей, чем за полковником.
– А сегодня и вашим сестрам вот рассказал. Они же этого не знают, уверен.
Под окном засигналила машина.
– Ага, за мной, – полковник встал, поблагодарил хозяек за угощение.
– Спасибо вам за память о маме, Сергей Митрофанович, – сказала Полина.
– Память – главный врач на войне.
– Я не думала, что встречу на фронте человека, который бы знал маму.
– Война – собирательница воспоминаний, Полина Семеновна. Если бы можно было записать все окопные воспоминания, то получилось бы что-то вроде кодекса победы. Но мы еще потолкуем об этом.
Полина вышла проводить его. Сойдя с крыльца, он приостановился и заговорил уже по-свойски:
– Теперь я не упущу тебя из виду. Что касается Богачева, не сторонись его – он славный малый. Командовал батальоном. Среди комбатов, как правило, не бывает прощелыг... Ну, поеду. Береги себя...
И они расстались уже друзьями, хотя познакомились час назад.
Полина стояла на крылечке, невольно прислушиваясь к далекой перестрелке за рекой. Бутор спал, натерпевшись страху под бомбежкой. В небе горели неестественно крупные звезды, до которых, казалось, рукой подать. Млечный Путь тоже светился ярче обыкновенного. В небесах торжественно и чу́дно... И на душе у Полины был праздник. Встреча с полковником Родионовым настроила ее на раздумчивый лад: да, человек силен не сам по себе, а окружающими людьми. И если ты испытываешь иной раз тоскливое одиночество, то, как видно, от плохого знания людей. Осмотрись позорче: вокруг тебя такие щедрые россыпи людской доброты, что ты подивишься, как не замечала их раньше. Вот и Сергей Митрофанович, бесспорно, принадлежит к тем людям, которые жили и живут для других. Не каждый способен так жить, но зато каждого, кто способен, само время зачисляет в ряд подвижников.
3Бои местного значения. Какие это обидные слова для солдата в обороне...
Когда полным ходом идет наступление на широком фронте, когда отсчет населенных пунктов ведется крупной мерой – десятками или даже сотнями за сутки, когда чуть ли не каждый день победные салюты, – тогда и воюется полегче. А в дни затянувшейся, баталии вокруг одного-единственного, ничем не приметного сельца, где атаки вперемежку с контратаками, где ничтожная высотка то и дело переходит из рук в руки, где «ничейная» полоска земли в сплошных воронках кажется недосягаемой, – до чего же горько читать в газетах, что на твоем участке «ничего существенного не произошло»...
Все три дивизии генерала Шкодуновича были уже на том берегу Днестра. С ходу оттолкнувшись от упругой излучины реки, они вскоре овладели ключевым селом Шерпень, заняли Спею-северную, но дальше продвинуться не могли. Сначала немцы пытались остановить стрелковый корпус с воздуха, но потом начали подтягивать резервы. Однако для того, чтобы ликвидировать плацдарм, нужно, по крайней мере, двойное превосходство в силах. А пока что сложилось то обычное равновесие сил, которое и выражается примелькавшейся формулой: атака – контратака. Генерал Шкодунович знал, что не он один форсировал Днестр, что таких плацдармов несколько, но разве угадаешь, какой из них противник выберет для реванша. И комкор готовился к худшему: дивизии получили графики земляных работ, расписанные по дням, артиллерия была сосредоточена на правом, берегу, НП корпуса вплотную придвинулся к реке. Все делалось по науке, преподанной Отечественной войной.
Шкодунович сам побывал за рекой и остался доволен ходом оборонительных работ. Траншеи полного профиля, ходы сообщения, огневые позиции батарей, узлы связи, аппарели – сколько бессарабской земли перелопатили солдаты по ночам! Теперь, в конце третьего года войны, любой из них понимал, как важно зарыться поглубже в землю, тем более на маленьком плацдарме, который весь как на ладони у противника.
Штаб корпуса был сформирован меньше года назад в Пензе, но дивизии, включенные в его состав, имели за плечами немалый боевой опыт. Кстати, одной из них и командовал полковник Шкодунович до недавнего назначения на должность комкора. Оно обошлось для него без той психологической ломки, которую испытывают иные военачальники при выдвижении на высокие посты. Он поднимался по служебной лестнице неспешным шагом, – ступенька за ступенькой, – и поэтому довольно просто, без всякого волнения сменил полковничьи погоны на генеральские, а дивизию – на корпус. И все же почувствовал, как изменился масштаб работы, хотя и был готов к такой перемене.
На вечернем досуге, расстелив карту Третьего Украинского фронта, Шкодунович не раз прикидывал, откуда всего удобнее нанести главный удар во время будущего наступления. Выходило, что это с успехом может сделать 5-я ударная армия на севере, но не исключал и южного варианта – района Тирасполь – Бендеры, где находилась 37-я армия. Ну, а для себя-то он отводил скромную роль – участие во вспомогательном ударе: во-первых, очень мал Шерпенский плацдарм, во-вторых, слишком пересечена здесь местность. Однако корпус стоит на Кишиневском направлении, и немцы, конечно, попытаются сбросить его в Днестр. В самом деле, от Шерпени напрямую до Кишинева всего сорок километров. Так вряд ли противник смирится с потерей этого села. Недаром тут появились немецкие гренадерские полки, румыны же потеснены к югу.
Возвращаясь сегодня с плацдарма, Николай Николаевич Шкодунович увидел на берегу женщин, которые только что перебрались сюда. Он подошел к ним, поздоровался.
– Капитан медицинской службы Карташева, – по всей форме доложила военврач.
Он прищурился, будто от солнца, и поинтересовался для порядка:
– Ну-с, какую задачу поставили перед вами, товарищ капитан?
Полина четко объяснила свою задачу.
– Славно, что медики не отстают от пехоты, – сказал он, исподволь приглядываясь к ее спутницам. Каждый раз, когда ему доводилось на фронте встречаться с женщинами и, тем паче, совсем юными девушками, он испытывал неловкость оттого, что им приходится воевать наравне с мужчинами. – Славно, славно, – задумчиво повторил он. – Только, пожалуйста, учтите: тут все насквозь простреливается.
В этом его «пожалуйста» Полина почувствовала настоящего военного интеллигента, для которого никакая субординация не может заслонить человека.
– Да, а вы из какой дивизии?
Полина назвала свою дивизию.
– Я скажу комдиву, чтобы вам соорудили неприступный медпункт, – сказал он, чуть приметно улыбаясь в черные, коротко подстриженные усы. – Дорогу дальше знаете?
– Найдем.
– Прямо по ходу сообщения, потом налево.
– Спасибо, товарищ генерал.
Он постоял у въезда на зыбкий наплавной мост, провожая их долгим взглядом. Карташева повела девушек к темному зеву хода сообщения, и худенькая сестра, замыкавшая цепочку, ежеминутно оглядывалась назад. Он отечески пожалел ее сейчас. Кто-кто, но уж он-то, командир корпуса, хорошо представлял себе, какие испытания ждут эту девочку за Днестром. Наконец вся цепочка скрылась из виду, и Николай Николаевич ступил на дощатый латаный настил колыхавшегося на волнах моста, который саперы едва успевали ремонтировать после утренних налетов «юнкерсов».
У первой же развилки, где была, словно ток, выбита солдатскими ботинками округлая площадка, Полина остановилась, подождала девчат, растянувшихся по ходу сообщения.
– Наверное, здесь и надо поворачивать налево.
– Ясно, – не задумываясь, подхватила Ольга.
– Ты всегда все знаешь, – махнула на нее рукой Галина.
– Генерал так любезно объяснил.
– Он вообще внимательный человек...
– К женскому полу! – бойко продолжила Ольга.
– Перестань говорить глупости, – одернула ее Полина.
– Молчу, товарищ капитан.
– Комкор Шкодунович – один из самых образованных, тактичных генералов, каких мне приходилось видеть, – сказала Галина Мелешко.
– Все они тактичные, когда наша берет, – не удержалась Ольга. – А чуть заминка какая-нибудь, и начинается разговор на «матовом языке», без переводчиков.
– Ну и что?
– К слову пришлось.
– В бою всякое бывает, – заметила Полина.
– Нет, грубость я не прощаю даже великим полководцам!.
Полина рассмеялась. Она вспомнила, как на Днепре Ольга прямо, заявила об этом комдиву, и тот перестал брать с собой кого-нибудь из медсестер, которых включали в оперативную группу на всякий случай (после тяжелого ранения на НП командующего артиллерией дивизии).
– Вот бы записать на грампластинку телефонные разносы во время немецких контратак...
– Довольно, довольно, Ольга. – Полина решительно свернула влево. Она шла и видела перед собой добрые, думающие глаза генерала Шкодуновича, который – Галя права – отличался редким природным тактом.
Извилистый ход сообщения прорезал цветущие сады. Когда дивизия вышла к Днестру двенадцатого апреля, то цвели одни черешни, не успев еще выбросить листья, а теперь все было охвачено белым пламенем – и вишни, и яблони, и сливы. От всей этой чистейшей белизны вокруг слезы проступали на глазах. Пышные ветви кое-где свисали в траншею, приходилось осторожно отводить их от лица или пригибаться ниже.
Но чем дальше от реки, тем чаще попадались искалеченные, спаленные огнем кроны яблонь и черешен с перебитыми, пожухлыми ветвями. Щетинистый лужок был сплошь усеян лепестками, до срока опавшими наземь от жарких взрывных волн.
Потом начались аккуратные рядки тонкоствольных молодых вишен с посеченными макушками. Значит, до переднего края совсем недалеко. И, словно в подтверждение, гулко застучал где-то очень близко наш «максим». Сады ответили звонким эхом. Вслед за ними ответил сам батюшка-Днестр, но погуще, посолиднее – будто стреляло несколько пулеметов.
Наконец Полина вышла на уютную полянку, где ее встретил начсандив подполковник Лихоносов.
– Будете располагаться тут, – объявил он. – Землянка для вас готова.
Она привычно осмотрелась. На опушке густого орешника стояли рамочные ульи – два красных, один желтый, два синих. Ну, чем не рай!..
Девушки взялись устраивать перевязочный пункт в большой землянке под двойным накатом из старых бревен – в ней остро пахло свежей глиной.
Командовала всеми приготовлениями Мелешко, по праву хирургической сестры. Полина не вмешивалась: она знала, что Галина сделает все лучшим образом. Сильная, ловкая дивчина была рождена для полевой хирургии; жаль только, что не успела до войны закончить институт.
Немало уже спасли они солдат и офицеров. Разумеется, чудес на свете не бывает: против тяжелых ранений, особенно в живот, они оказывались бессильными. Но многие из тех, кто прошел через санбат – главный перевал между смертью и жизнью, – навсегда запомнили их руки. Еще ни на одной войне и ни в одной армии медики не находились так безотлучно под огнем. И Полина гордилась этим.
Южные вечера обходятся без сумерек. Едва закатилось солнце где-то там, за Кишиневом, как уже сгустились тени до жгучей черноты. Отоспавшись за день, немецкие осветители театра военных действий приступали к своей работе. Над прибрежным лесом, над виноградными косогорами взмывали к небу длиннохвостые ракеты. Достигнув зенита, они зависали в вышине и, дробясь, пощелкивая, знобким светом обливали землю. Чего бы ни касался их странный свет: лица человека, верхушки дерева, речного стрежня, – все теряло живые краски. Видно, самим немцам надоедал этот мертвящий свет, и они начинали забавляться каскадами цветных ракет. Тогда делалось повеселее от фейерверка над плацдармом. Вот и сейчас Полина стояла около землянки, наблюдая за бесконечной игрой огней в бессарабском небе. Из-за реки послышалось тарахтение наших «кукурузников» по небесному тряскому проселку. Она подумала, что и за штурвалами этих, работящих тихоходов, которые громко именуются ночными бомбардировщиками, тоже сидят храбрые девчонки скороспелой осоавиахимовской выучки... Самолеты прошли низко над головой, развернулись вдоль светящегося пунктира и забросали немцев взрывчатой «карамелью». Немцы хватились поздно, не сразу прекратили свою иллюминацию. «Кукурузники» спокойно отбомбились, легли на обратный курс.
Полина вдоволь надышалась волглым, пряным воздухом и спустилась вниз по сыпучей земляной лестнице. Девчонки сладко спали на топчанах, что были привезены для раненых. Она разделась, положила пистолет под телогрейку, давно заменявшую ей пуховую подушку, и в ту же минуту забылась в глубоком окопном сне.
Чуть свет немцы открыли сильный артиллерийский огонь. После первого же залпа Полина вскочила, окликнула девчат. Ах, как неохота подниматься в такую рань, тем более на войне, где возвращение к яви всегда разочаровывает. Но ничего не поделаешь, надо вставать.
– Наверное, атака, – сказала Полина.
– Почему именно атака? – сонно отозвалась Ольга. – Может, просто немецкое гутен морген.
– Нет, атака.
– Вам бы, товарищ капитан, командовать полком.
– С тобой не справляюсь.
– Черти в лягушечьих мундирах, не дали досмотреть такой сон!
– После войны досмотришь, – сказала Галина.
– Тогда я обойдусь и без красивых сновидений.
– Какая самоуверенная, – сказала Люда Иванова, которая все больше отмалчивалась, слушая других.
– Да уж только бы бог помиловал...
Ольга не договорила: неподалеку трескуче загремела череда разрывов, сухие бревна на потолке заиграли наподобие ксилофона.
«Вечно достаются нам эти лужайки, – огорчилась Полина. Она знала по собственному опыту, что немцы не оставят в покое ни одну лесную поляну, считая, как видно, что на каждой из них непременно должна находиться русская батарея. – Сами любят устраиваться на полянах, потому и засекают у нас в тылу любой открытый луг, чтобы распахать его снарядами».
Артналет продолжался минут пять. И после малой паузы на передовой разгорелась та сплошная, неистовая пальба, которой обычно встречают атакующих.
– Вы не ошиблись, товарищ капитан, – с досадой заметила Ольга.
Немецкие атаки следовали одна за другой, перемежаемые короткими, но массированными огневыми налетами по всему плацдарму. До восхода солнца гренадеры успели трижды побывать в «нейтральной», зоне и каждый раз, несолоно хлебавши, откатывались назад, к обжитым траншеям.
Легко раненых перевязывали в батальонах, сюда же, на эту укромную поляну, санитары доставляли одних тяжелых. По характеру ранений Полина без ошибки угадывала и характер событий на переднем крае. Сегодня она могла сказать, что нашим повезло, если отбили гренадеров, не поднимаясь в рукопашную. Были раненные все больше в голову, что бывает менее опасно, чем в живот.
Она подготовила к отправке восьмого, кажется, последнего тяжелого, когда в землянку внесли молоденького лейтенанта, судя по погонам, артиллериста или минометчика. Этот девятый был без сознания.
Полина осмотрела осколочную рану ниже грудной полости и глубоко, горестно вздохнула. Делать сложную операцию в землянке на плацдарме она не могла, но и отправлять такого на левый берег рискованно. «Бедный, бедный мальчик...» – думала она. Сама сделала уколы, чтобы вернуть его из шокового состояния, перевязала и решила все-таки сейчас же эвакуировать на левый берег.
– Галя, собирайтесь, не забудьте шприц, – сказала она Мелешко. – Пока там не положат его на операционный стол, не возвращайтесь.
Лейтенант открыл глаза, уставился на докторшу. Поняв наконец, где он, торопливо, судорожно глотнул воздух.
– Я умираю...
– Нет-нет, вы будете жить
– К чему обманывать?..
Полина не спускала глаз с этого тщедушного юнца-подростка, чем-то очень похожего на ее Марата. Она видела, что он обречен. Но молодость выручает иногда и в самом безнадежном положении. Кроме медицины, есть еще. тайная мудрость человеческого организма – тот его спасительный потенциал, который до сих пор остается за пределами науки. Она поспешно оглянулась на Мелешко.
– Я готова, Полина Семеновна.
– Вынесите меня, – одним выдохом, требовательно произнес юный лейтенант.
– Да-да, конечно, – ответила Полина и дала знак солдатам, что стояли поодаль, хмурые, подавленные.
Его вынесли наружу, хотели было нести дальше, к переправе. Он воспротивился:
– Никуда не надо, оставьте...
Полина заколебалась: она не раз жалела о том, как, спасая человека, пренебрегала его желаниями, которые оказывались последними. И, подумав сейчас о тех случаях, она уступила раненому.
Лейтенант смотрел в небо с ребячьим удивлением, немигающими глазами. Оно, это майское небо, косо подсвеченное из-за деревьев ранним солнцем, было ослепительно чистым: верховой свежий ветер развеял и отогнал на юг тучи синего порохового дыма, перемешанного с белесой пылью. Небо сияло торжественно, будто в мире ничего жестокого не происходило, будто на весенней земле не погибали каждую минуту молодые люди.
– Похороните меня на батарее. Туда, в тыл, не надо... – упрямо, задыхаясь, повторил он и умолк, чтобы собраться с силами. Однако, больше не сказал ни слова.
Даже умирая, он не пожаловался на свою судьбу, что настигла его так страшно рано.
Полина взглянула на своих помощниц: Ольга плакала, не стесняясь подруг; Мелешко стояла суровая, никого не замечая; Люда Иванова низко опустила голову, чтобы не разреветься. Сколько людей умирало на их глазах, но кончина лейтенанта-мальчика потрясла и ее, Полину: какое спокойное, не по возрасту, отношение к смерти...
