Текст книги "Реки не умирают. Возраст земли"

Автор книги: Борис Бурлак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 39 страниц)

У латышских стрелков прибавилось забот: отражая на фланге, в мелколесье, прорвавшуюся сотню, надо было помогать, женской дружине отбиваться от пластунов. Ян послал в помощь Вере с десяток бойцов..

За день женщины пообвыкли и теперь вели себя куда спокойнее, чем утром, поражая хладнокровием даже латышей. Вера сама удивлялась, что не боится ни черта ни дьявола, лишь бы хватило патронов до вечера. Она не спускала глаз с двух офицеров: поклялась убить обоих, поклялась именем дочери. Но они так плотно прижимались к земле, что ей это не удавалось. Наконец один из них чуть приподнялся на локте. Вера немедленно выстрелила. И по тому, как он безвольно уронил голову в ковыль, отметила для себя, что не промахнулась. Начала зорко следить за другим, все думая о Поленьке, о Василисе, о Великанове. Успеет ли к ночи вернуться домой, чтобы успокоить девочку, хотя и привыкшую сидеть в одиночестве до сумерек. Не ранен ли Михаил Дмитриевич, он ведь обычно идет под пули наравне со всеми. И как там у Марка Башилова чувствует себя тетя Вася... Вера плавно нажала курок, едва этот второй офицер начал отползать от первого, мертвого. Кажется, попала и в него. Она уже поверила в свою счастливую звезду.

А пластуны только ждали исхода боя на опушке леса, чтобы одним броском покончить с реденьким заслоном красных на крутой излучине реки. Не дождавшись, начали атаку.

– Отходите в лесопарк! – сказал Вере пожилой латыш. – Мы вас прикроем.

Как, неужели придется отойти к осокорю, стоявшему дозорным недалеко от рощи? Раздумывать было некогда, казаки надвигались сплошной цепью. Их встретила в штыки горстка отважных стрелков, что помогала женщинам. Пока они дрались до последнего, дружинницы успели отбежать на полсотню сажен. Но силы были неравные: пластуны рвались вперед, отсекая от берега бо́льшую часть латышей и женщин. Вера заметила это слишком поздно: с двумя дружинницами и раненым стрелком она оказалась у самого обрыва, на острие излучины. Дальше отступать было некуда. Вчетвером залегли в молодом осиннике, подмытом с двух сторон, доживающем свой короткий век – до следующей весны.

Вера не знала, что Ян Петерсон уже отвоевал свое за пулеметом, что его бойцы еле сдерживали казаков на стыке с рабочим батальоном, что Великанов, сильно встревоженный таким оборотом дела, срочно направил Ломтева с резервной ротой в обход прорыва, чтобы выручить из беды женскую дружину. Вера не знала и не могла знать этого. Она только видела: оставшиеся в живых стрелки не подпускают дутовцев к черному тополю, где находились раненые. Вот что успокаивало ее сейчас.

Она хотела перевязать латыша, лежавшего рядом. Он воспротивился.

– Мне поздно, а вы уходите.

– Мы вас не оставим.

– Идите, идите, я задержу их.

– Куда идти, здесь обрыв...

И он глубоко вздохнул, этот добрый человек из далекого города Либавы.

Вера пожалела, что не захватила с собой гранаты, как Васена. У нее оставалось еще несколько винтовочных обойм да заряженный наган.

– Сдавайтесь! – крикнул офицер из-за пня близ осинника.

Раненый латыш пальнул в ту сторону. Казаки ответили беспорядочной стрельбой, хотя надеялись, как видно, взять большевичек живыми.

Первой была убита Надя Иванова, давняя подруга Василисы Паниной. «Напрасно я взяла ее с собой», – горько пожалела Вера. Но тут, вслед за Надей, отвоевалась и Зина Лемешева, самая веселая в дружине.

Теперь они отстреливались вдвоем – латыш и Вера. «Неужели конец?..» – отчужденно думала она, коротко взглядывая на верного своего товарища после каждого выстрела.

Она не сразу поняла, что ранена в левую руку. Хотела вложить новую обойму – карабин выпал из-рук. Она с надеждой посмотрела на латыша: он был мертв.

Тогда Вера достала из кобуры наган, трудно поднялась на ноги. Она стояла за деревом, на трехсаженной круче, под которой буйно тек Урал. Нет, не выплыть с одной рукой из страшной круговерти. Казаки все равно прикончат с берега. «Поля-Поленька, милая, как ты вырастешь, ненаглядная моя, без отца и матери? Хорошо, если останется на свете наша тетя Вася...»

Пластуны насторожились. Они хищно следили за одинокой женщиной, стоявшей в полный рост. И она следила за ними, особо за ближним чернобородым казаком, что оцепенел от дикого удовольствия победы над большевичкой.

Он кинулся было к ней. Она удачно опрокинула его трескучим наганным выстрелом. Он рухнул навзничь, загребая тугой весенний воздух.

Улучив момент, Вера еще заглянула под обрыв: там, в кипении воронки, кружил вербный кустик, смытый вешним половодьем. Ах, как не хочется умирать в расцвете жизни... И когда за осинником вскочили другие пластуны, Вера, чтобы не ошибиться, на счет выстрелила четырежды, оставив на всякий случай два патрона, и вскинула отяжелевший наган к виску.

Этот последний ее выстрел звонко покатился по речному плесу. Ожог огня. Потом ожог ледяной воды. И больше ничего уже не почувствовала Вера. Ничего.

11

Взрослая девушка и тоненькая девочка-былинка стоят на высокой уральской набережной и смотрят, смотрят в степь, которая начинается за осокоревой рощей. И роща и степь отливают свежими красками – от мягко-зеленой на деревьях до густо-синей на горизонте. Ночью прошел дождь с первым майским громом: вся природа блистает под солнцем празднично, даже камни, отполированные ветрами.

– Неужели мама не придет? – тихо, сама себя, спрашивает девочка. Нет, она не плачет. Она с детской одержимостью верит, что мама не может не прийти. Она будет плакать потом, потом, когда живая, суровая жизнь отодвинет в прошлое эту черную весну.

– Придет мама, обязательно придет, – задумчиво говорит девушка и неловко отворачивается, поспешно смахивая слезы.

Так и стоят они вдвоем, не в силах уйти отсюда. Наконец старшая берет младшую за руку, они молча идут домой, в опустевший, флигелек близ кадетского корпуса. Дома старшая кормит девочку и, расцеловав, отправляется по своим делам. «Все как с мамой. Но где же мамочка...» Думает, весь, день думает Поленька, забившись в угол. Думает до тех пор, пока не устает, не забывается в томительном ожидании вечера. Ей теперь снится только одна мама, и она никак не может вернуться к яви, когда вечером склоняется над ней тетя Вася. Мамы все нет. Зачем же просыпаться?

Да, эти тайные свидания с матерью во сне будут многие годы поддерживать ее в трудную минуту...

...Веру нашли в Урале только через неделю, когда половодье вовсе спало и начали обнажаться на излуках песчаные бронзовые косы. Ее отнесло течением от того обрыва, где она встретила смертный час.

Эта печальная находка облегчила переживания Василисы Паниной и Николая Ломтева, Великанова и Акулова, Коростелевых и Башиловых. Никто не видел, как она погибла, и мысль о том, что Вера могла попасть в руки дутовцев, не давала никому покоя. Теперь все тревожные догадки рассеялись: окруженная пластунами, она выбрала для себя единственно возможный выход. В ее нагане, пристегнутом к ремню витым шнуром, Михаил Дмитриевич обнаружил один патрон и сразу понял, что Вера оставила его, боясь осечки.

Ее похоронили в братской могиле. Василиса привела на похороны Поленьку, но девочке не показали мать в гробу: зачем бередить маленькое сердечко искаженным видом матери. И Поля запомнила свою маму такой, какой она была в свой последний вечер: красивая, в кожанке, с наганом, затянутая новыми хрустящими ремнями.

Оренбург и в июне находился еще в осаде; белая конница продолжала наседать с трех сторон. Однако стало куда легче: в город прибыли Орский полк, отличившийся на реке Салмыш, Тверской коммунистический отряд, интернациональный батальон, бронемашины, даже воздухоплавательный отряд. На положении города начинало сказываться и успешное наступление Южной группы войск Восточного фронта: были заняты Бугульма, Белебей, Уфа. Совсем недавно Оренбург являлся точкой опоры для ударных армий Фрунзе, и вот, в награду за все пережитое, город сам мог опереться на их плечи.

К июлю боевая страда окончательно переместилась на север, на заводской Урал, который надо было непременно освободить до наступления зимы. Великанов получил назначение в Стерлитамак, где его ждала 20-я стрелковая дивизия. Ломтев вызвался ехать с ним.

Накануне отъезда они навестили домик Карташевой. Михаил Дмитриевич привез в подарок девочке сахару. Он сидел за столом, неторопливо листал семейный альбом Веры Тимофеевны. Одну из карточек, где она была снята в военной форме, он отложил на память. Долго рассматривал ее, то очень близко, то на расстоянии вытянутой руки. Уже пряча фотографию в сумку, с грустным чувством произнес:

– И ты красотою дивила, была и ловка, и сильна.

Панина живо вспомнила, что это стихи Некрасова. А Поля не знала, что это стихи, но дважды повторила про себя, чтобы не забыть.

Они пили морковный чай с сахаром. Ломтев думал свою думу, не вмешиваясь в разговор. Он тоже взял на память Верину карточку, но такую, где она была еще гимназисткой. Это заметила Василиса, и когда все поднялись из-за стола, она положила перед Николаем свою миниатюрку. Он поблагодарил, смутился.

Вышли провожать гостей на крылечко, откуда Вера любила глядеть за Урал. Василиса сказала об этом Великанову. Он горестно покачал головой, убрал ладонью со лба порыжевший чубчик и дал знак ординарцам. Те подвели коней.

Великанов устало сел в казацкое седло. Тогда Василиса решилась напомнить Николаю:

– Пиши оттуда...

Он с тем же смущением кивнул ей на прощание и молодецки вскочил на своего карего жеребчика.

Михаил Дмитриевич приветственно поднял руку, и всадники тронули застоявшихся коней.

Они рысью выехали со двора на улицу, ведущую к центру города. Уезжали в Стерлитамак, не зная и не ведая, что военная судьба забросит их скоро на юг – на деникинский фронт. Все еще было впереди – вся вторая половина гражданской войны, которая только приближалась к главному перевалу девятнадцатого года.

Василиса, уже не стесняясь Поленьки, достала батистовый платочек и принялась вытирать слезы...

Шли месяцы – июль, август, сентябрь. Конные корпуса Дутова были разгромлены в актюбинских степях. Через Оренбург днем и ночью проходили войска Туркестанского фронта. Весь город встречал председателя ВЦИК Калинина и командующего фронтом Фрунзе. Возбужденные событиями, Василиса и Поленька до заката солнца стояли на берегу Урала: воинские эшелоны растянулись один за другим от железнодорожного моста за Меновой двор, так часто переходивший из рук в руки.:.

Взрослую девушку и девочку не раз видели в ту позднюю осень на пустынной набережной. Девочка никла к девушке, своей единственной защите от житейских бурь, которые тоже еще были впереди. О чем думали они, неотрывно глядя на Урал? Девушка думала о Вере, о Николае Ломтеве, о Великанове, о самых разных людях, что прошли у нее перед глазами в тяжкие дни оренбургской обороны. Девочка думала только о милой маме: с течением времени тоска по ней начинала все больше мучить.

Взрослая девушка и тоненькая девочка-былинка... Что ждет их там, в глубине века, который, взяв разгон на Пулковских высотах, с каждым годом ускорял свой ход навстречу новым испытаниям?

ПОЛИНА КАРТАШЕВА

Речные берега – это скрижали истории.

Издавна российская история набело писалась кровью на берегах больших и малых рек. Так было и в годы Отечественной войны.

Реки соединяли множество боев в великие сражения. Тот же Сталинград силен Волгой, не говоря о битве за Украину на Днепре.

Реки самим Марсом облюбованы для жесткой обороны. В сорок первом – сорок втором годах они помогали бессмертным арьергардам выигрывать время. Однако в сорок третьем – сорок четвертом их всего труднее было выручать из плена: Берега всех рек, что мы перешагнули, – от Терека до Дуная, – выжжены черным тавром плацдармов.

О, плацдармы, воспетые в эпических поэмах!

 
Переправа, переправа!
Пушки бьют в кромешной мгле.
Бой идет святой и правый,
Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле.
 

И все-таки наши реки старались помочь нам даже в наступлении. Как же? Чем? Да хотя бы подручными средствами. Многие реки пожертвовали для победы вековыми пойменными лесами, которые падали замертво под ноги штурмующих полков. Кто скажет, сколько мостов-мостиков было наспех переброшено на долгом боевом пути?

Великие реки Европы – точно крутая лестница, что вела на самую верхотуру горящего рейхстага. Когда случались остановки на «лестничных площадках», чтобы собраться с силами, фронт, залегая вдоль большой реки, срезал плацдармами ее своевольные, веками очерченные излуки, – для нового броска вперед.

На счету иных дивизий нет ни одного города, в освобождении которого они участвовали бы непосредственно, зато сколько форсировали рек и речек! Вспоминается, как шла рядовая линейная дивизия с трехзначным номером от перевалов Главного Кавказского хребта. Сначала она пересекала горные потоки, текущие в Каспийское море, потом широкую череду украинских рек, впадающих в Азовское и Черное моря. С ходу заняв очередной плацдарм, без танков цепко удерживала его под яростными бомбежками с утра до вечера. Когда же наконец подходили к наведенным переправам главные силы, то уже и не хотелось уступать им обжитый передний край.

Терек, Кубань, Дон, Северный Донец, Днепр, Ингулец, Южный Буг... С той поры физическая география врезалась в нашу память до конца. Бывалому солдату дорога не только его река, на берегу которой он вырос, вышел в люди, но и любая чужая речка, где он вступал в единоборство с самой смертью...

А безымянная, «непромокаемая» дивизия шла тем временем дальше, дальше...

За Южным Бугом она вступила в не помеченное на карте «царство-государство», которое, судя по надписям на кордонных нетесанных столбах, именовалось некоей «Транснистрией». Это еще откуда? Разведчики посмеялись над глупой затеей румынского маршала Иона Антонеску, дружно спихнули самодельную ограду в кипящий Буг и двинулись к государственной границе.

Пехота шла без привалов, хотя шагать по мартовской, распутице вдвое, втрое тяжелее. Но ей не привыкать. Осилит и эту, наверное, последнюю четверть войны, раз уж обогнула все Черное море с востока.

Дух наступления витал над весенней, пробуждающейся землей, щедро омытой буйным половодьем. И виделись в утреннем туманце Суворов и Кутузов, Фрунзе и Котовский, тоже проходившие когда-то южной стороной...

1

Полина Карташева на ходу соскочила с немецкой трофейной брички и, подбежав к самому обрыву, легонько охнула от изумления: вся пойменная низина была ослепительно белой от цветущих вокруг черешен. В старинной оправе кремнистых берегов сияло зеркало Днестра, перед которым любовались собой пышные бессарабские сады. На склонах западных высот синё курились на солнцепеке тщательно разграфленные делянки, – скоро, должно быть, зазеленеют и виноградники. Небо, высокое, чистое, ухожено ночными волглыми ветрами, в небе ни облачка, ни ворсинки. Зато над землей роились в неподвижном воздухе мириады лепестков, опадающих с деревьев. На лугу мирно паслись буренки с телятами, а поодаль от них табунок овец. Какая пасторальная картина, – рай да и только!

Лишь недалеко на севере лениво ухало одинокое орудие. Нет, такого еще не случалось. Война, как видно, приближается к концу, если можно в полный рост стоять на виду у немцев и любоваться прелестью весны, которая в самом разбеге.

Полина вспомнила шквальный огонь на Южном Буге и остро пожалела тех, кому суждено было остаться на его гремучих берегах. С начала наступления пройдены сотни километров по раскисшему украинскому чернозему. Немцы бросали вереницы подорванных машин, орудия без замков, искалеченные повозки, дородных битюгов, безжалостно пристреленных в кюветах. Они оставляли все, только бы уйти от преследования. Да и те, кто преследовал, шли с одними автоматами. Когда теперь подтянется артиллерия, подойдут обозы? И когда-то снова заработает полевая почта? Все ее номера так перемешались в «тиражном колесе», что разве лишь удачники получат письма в ближайшие дни. Но что в тылу может случиться за несколько недель? Другое дело – фронт, где смерть таится под любой заминированной кочкой. Горестное эхо последних боев не скоро докатится до глубин России. Для матерей, жен, сестер погибшие на Буге сыновья, мужья и братья долго еще будут находиться среди живых. И они пишут им чуть ли не каждый день, наставляют, как нужно беречь себя... от простуды. Такие письма, обращенные уже к мертвым людям, невозможно читать без волнения. Если бы собрать их вместе... Не эти ли письма женщин двигают военную историю – от одного сражения к другому?

Полина подумала о сыне. Как он там поживает с тетей Васей на Урале? Вырос мальчик, вырос, кончает шестой класс. У него и почерк становится мужским.. Был бы жив отец, порадовался бы успехам своего Марата. Но отец попал в беду задолго до войны, к которой он с юных лет готовился. Она же, Полина, не готовилась, а воюет третий год. Увидел бы сейчас Борис ее, капитана медицинской службы, и, пожалуй, не узнал бы...

Полина снова неторопливо оглядела сияющий Днестр, затянутую мягкой дымкой Бессарабию и нехотя пошла к своей бричке.

Молдавское село Бутор вольно раскинулось на возвышенности, отделенной от реки цветущей поймой. Сюда и тянулись передовые части. Люди еле держались на ногах, но шли, шли, да еще помогали орудийным упряжкам, обозным лошадям, которые выбились из сил. Под южным солнцем земля черствела не по дням, а по часам: стало быть, все-таки скоро подойдут и моторизованная артиллерия, и грузовики с боеприпасами, и крытые санитарные машины. Но пока что в Буторе собираются отдельные, разрозненные батальоны, прихватившие с собой полковые пушчонки на конной тяге. За время наступления войска тоже перемешались: круглые сутки преследуя немцев по сплошному бездорожью, все три дивизии 68-го корпуса под конец сбились на один большак.

И Полина не удивилась, встретив на окраине села майора Богачева, – с ним она случайно познакомилась на марше, он помог вытащить из оврага ее бричку.

– А я вас тут разыскиваю, Полина Семеновна! – громко сказал он.

– Что меня искать? – сухо ответила она, занятая мыслями о прошлом.

– Шучу, шучу! Просто я по службе оказался здесь.

– Разве штаб корпуса уже в Буторе?

– Нет пока. Но я теперь в штабе армии и по должности обязан проведать свои подшефные дивизии.

– То-то вы на «виллисе», товарищ майор.

– А вы сердитая, Полина Семеновна.

Она хотела было спросить этого вылощенного офицера, какое ему дело до ее настроения, но сдержалась в присутствии девушек.

– Идемте, Полина Семеновна, пристрою вас на квартиру. Здесь нелегко устроиться.

Ей не понравилось и это его «пристрою», однако где-то надо ночевать, – село, как видно, битком набито.

Майор дал знак своему шоферу. «Виллис» тронулся за ними по разъезженной середине улицы. Бричка потянулась следом. Майор ухитрялся идти рядом с Полиной по узкой сухой тропинке, уже протоптанной солдатами от дома к дому. С минуту он молчал, оглядываясь по сторонам, но, верно, долго молчать не в его характере.

– Завтра будет посвободнее, – сказал он, приостановившись около каменного, дома с палисадником. – Мы начали форсирование Днестра.

– Как, разве?

– А что, не похоже?

За рекой дробно застучал немецкий пулемет, послышались автоматные очереди.

– Просыпаются, черти!.. Вы понимаете, Полина Семеновна, противник не ожидал, что мы, не раздумывая, поплывем через Днестр на чем попало. Ну и застали немцев врасплох. Головной батальон девяносто третьей дивизии с утра на том берегу.

– Прямо не верится.

– Комкор Шкодунович тоже не поверил, когда ему доложили, что батальон не встречает организованного сопротивления. Но факт остается фактом. К исходу дня еще два-три батальона зацепятся за бессарабский берег. И тогда никакой дьявол не столкнет нас в реку.

– Вы не знаете, где наш комдив?

– Не беспокойтесь, ваша дивизия выведена во второй эшелон. Так что можете уделить себе денек-другой.

Полина невольно осмотрела себя. Вид у нее был неказистый: грубые кирзовые сапоги и полы шинели густо заляпаны глиной, даже на кобуре следы грязи. Пока Богачев закуривал, она поправила волосы, кокетливо сдвинула пилотку набок и немного приосанилась. Он, кажется, и не заметил этого. Сам он был в новеньком, перешитом по фигуре кителе, с орденами Отечественной войны и Красной Звезды, туго затянут глянцевитым ремнем с фигурной строчкой, на котором поблескивал грузный парабеллум, и в новых хромовых сапожках с солнечными бликами. Глядя на него, никак не скажешь, что он прошел вместе с пехотой от Южного Буга до Днестра. Полина слишком мало знала майора и посчитала его за легкомысленного штабного щеголя, каких уже приходилось встречать на фронте.

– Здесь ваши хоромы, Полина Семеновна. – Богачев по-хозяйски махнул рукой ездовому, чтобы тот заворачивал во двор. – Ну как, довольны, не довольны?

– Нам все равно, где ночевать.

– Хата большая, может разместиться полсанбата. Кто же знает, сколько вы здесь пробудете, два-три дня или две-три недели. Устраивайтесь по-домашнему.

– Спасибо, товарищ майор, – сказала она, направляясь в открытые ворота.

– Товарищ майор, товарищ майор... Вы же знаете мое имя.

– Я отвыкла на войне от фамильярности.

– Напрасно, Полина Семеновна, напрасно, – точно бы посмеиваясь над ней, говорил Богачев, оглядывая ее с головы до ног.

Это уж вовсе не понравилось Полине, она круто повернулась к дому.

– Одну минутку!.. Если вам нужно что-нибудь послать на Урал, то мой сослуживец едет туда в запасной полк.

Полина остановилась.

– Откуда вам известно, что я с Урала?

– Да я же разведчик.

– Нет, мне ничего не нужно посылать с оказией. Достаточно полевой почты.

– Может быть, вы хотели бы, чтобы ваш сын учился в Суворовском училище?.. Да не смотрите вы на меня так подозрительно, Полина Семеновна, я говорю вполне дружески.

– Нет, мой сын мечтает о гидротехнике.

– У него же отец был кадровым офицером...

Полина насторожилась: она никогда не думала, чтобы на фронте, среди множества людей, нашелся хоть один посторонний человек, который что-то слышал о ее муже.

– Извините, но в данном случае со мной поделился полковник Родионов.

– Я не знаю никакого Родионова.

– Зато он помнит вас, даже ваших родителей. Славный старик. Двадцать лет был списан с военного учета, а в июне сорок первого явился в обком и настоял, чтобы направили на фронт. Сейчас занимается агитацией и пропагандой в нашей армии.

– Ну, хорошо, я пойду, товарищ майор.

– Валентин Антонович...

– Я пойду, Валентин Антонович.

– Обязательно навещу вас при случае.

Полина выразительно пожала плечами, – что ж, мне-то все равно, – и пошла своей дорогой.

До поздней ночи под окнами натужно скрипели повозки, слышался говор солдат, изредка перебиваемый гудками автомобилей. Однако не шум проходящих войск не давал Полине уснуть. Хуже нет, когда кто-нибудь нечаянно потревожит твою память.

Она вставала, выходила на крыльцо, набросив шинель на плечи, и, постояв на свежем воздухе, снова возвращалась в душную горницу, где безмятежно спали ее медсестры... Им-то живется на белом свете куда проще. Вечером Полина слышала, как девчонки, думая, что она уже спит, тихо перешептывались между собой. Ну, конечно, о чужом майоре, который оказался таким любезным. Но вскоре они забылись, намаявшись в дороге, а вот ей не спится, хотя устала не меньше их.

Кто же этот Родионов? Как ни старалась она припомнить его, ничего не получалось. У нее был давний круг имен, связанных с судьбой матери: командующий обороной Оренбурга Великанов, старые большевики Акулов, Коростелевы, Башиловы, командарм Гая Гай, о которых, бывало, часами рассказывала тетя Вася даже тогда, когда некоторые из них ушли в неизвестность. А о полковнике Родионове она слышит первый раз. Может быть, друг отца? Отец – до сих пор не прочитанная страница в ее жизни: во всяком случае, она знает о нем лишь то, что он умер от тифа в Актюбинске.

Чем дольше Полина думала о незнакомом человеке, тем глубже проникалась уважением к нему, – если уж он, спустя целую четверть века, помнит всех Карташевых... Теперь и Богачев рисовался ей в ином свете: такой человек, как Родионов, вряд ли станет бередить душу воспоминаниями с первым встречным. Хотя майор и молод, но, как видно, чем-то подкупил старого полковника. Да не так уж и молод он. Сколько ему? Тоже, наверное, за тридцать... Полина выругала себя за нечаянное сравнение. Что это она занялась подсчетом его лет? Какое ей дело до случайного помощника на фронтовой дороге?..

И она опять задумалась о сыне. Когда уезжала в действующую армию, мальчику шел десятый год, и вот уже почти тринадцать. Вырос за войну, пишет умные письма. Недавно прислал фотографию. Она подивилась, как Марат все больше становится похожим на нее, особенно эти глаза, не по годам серьезные, и этот немальчишеский, строгий рисунок губ. До чего незаметно взрослеют дети без родителей. Марат мечтает строить электрические станции на белом угле. Ну, что ж, к тому времени, когда он станет инженером, на речных берегах осыплются глубокие траншеи, закурчавятся молодой травой бесчисленные воронки, изгладятся танковые рубчатые следы на косогорах. Раны на земле заживают куда быстрее, чем раны душевные. И начнет ее сын сооружать Замки Света там, где его мать спасала раненых от смерти. Таков ход жизни, ради которой и она, Полина, делает все возможное. Только бы увидеть, как пойдет жизнь дальше. Именно этим держатся люди на войне. Ну да, конечно, и прошлым. Прошлым и будущим. А настоящего тут нет. Фронт – железный мост из прошлого в будущее, мост, на котором ничего не растет и расти не может...

Полина сбилась, потеряла нить размышлений и уснула глухим поздним сном. Ее разбудили девчата, хотя обычно она сама подолгу будит их, точно школьниц, опаздывающих на уроки.

Весеннее утро выдалось погожим. С тревогой осмотрела Полина южное высокое небо. В такие дни, когда форсируются реки, лучше бы шел проливной дождь с грозой. Нелетная погода – благо не только для саперов, но и для пехоты, томящейся в ожидании переправы. Хорошо, если у немецкой авиации и без этого Бутора много забот. Не ровен час, налетят «юнкерсы» и смешают с землей все это село с его нарядными садами.

Бутор за ночь был до отказа переполнен войсками. Куда ни глянь, всюду толпились солдаты у дымящихся кухонь. Прямо на улице стояли «виллисы» с противотанковыми пушками на прицепе. Одолели-таки подсыхающие балки. Видно, скоро, может, сегодня к вечеру доберутся и машины медиков.

– Я пойду, поищу кого-нибудь из штаба дивизии, а то нас там совсем потеряли, – забеспокоилась Полина.

– Уже приходил посыльный, молоденький такой солдатик из новеньких, – сказала Ольга Садовская, младшая из медсестер.

– Что же вы молчали?

– А вы меня опередили, товарищ капитан, – степенно ответила Галина Мелешко, ладная, статная украинка.

– Как он мог найти нас, этот «молоденький солдатик из новеньких»?

Девушки переглянулись.

– Наверное, вчерашний майор сказал в. штабе, где мы находимся, – с плутовской улыбкой заметила Ольга.

– Может быть, – охотно согласилась Полина и подумала: «Теперь девчонки не оставят в покое с этим майором».

– Сколько я видела всяких квартирьеров, но такого не доводилось еще. Надо ведь: ждал нашу бричку на околице, точно генеральскую машину, лично проводил до самого дома. И хату облюбовал заранее. Нет, такой чести мы нигде не удостаивались, товарищи!

– Хватит тебе, – покосилась на Ольгу Галина.

И та умолкла, тайком поглядывая на Карташеву.

– Что сказал посыльный штаба? – спросила Полина.

– Можно пока устраиваться, – сказала Мелешко.

– Неплохо бы теперь помыться в баньке, – притворно вздохнула Ольга.

– Сегодня займитесь-ка лучше стиркой.

Ольга опять не удержалась:

– Верно, товарищ капитан, вымыться успеем в том же Днестре, в случае бомбежки.

Полина смолчала. Вообще-то ей нравилась эта бойкая на язык девушка. Всех растормошит, тем более, когда наволочь на душе, когда и говорить ни о чем не хочется.

Медсестры занялись хозяйственными делами. И Полина, оставшись одна в просторной молдавской горнице, села за письма. Давненько не писала тете Васе отдельно и вот сегодня решила написать – не слыхала ли та что-нибудь о некоем Родионове, судя по всему, участнике гражданской войны на Урале. Тетя Вася должна знать.

Полина увлеклась, просидела за письмами до обеда. Тетя Вася будет довольна: она любит всякие подробности и не терпит общих слов.