Текст книги "Реки не умирают. Возраст земли"
Автор книги: Борис Бурлак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 39 страниц)
– Пригласите ко мне бригадира Кузнецову, пошлите за ней мою машину, – сказал он пожилой секретарше, которая тоже, наверное, помнит тридцатые годы.
Кстати, до войны на стройках и заводах были советы жен ИТР. Почему же их нет теперь? Почему «женским вопросом» должны заниматься мужики? Вот бы из Кузнецовой вышел настоящий женский комиссар. Боевая, мастер, бригадир комплексной бригады. Надо поговорить с ней по душам, как живется молодым работницам: не обижают ли их прорабы, все ли у них ладно в общежитиях и прочая. Может, пригодится для бюро горкомов.
– Разрешите? – спросила она, приоткрыв двойную, обитую дерматином дверь.
– Да-да, пожалуйста, Клара. Молодец, что не заставила долго ждать. Присаживайся.
– А что случилось, Петр Ефимович? – Она села на крайний стул у двери и положила на колени сильные, натруженные руки.
Он подумал: «Цены нет этой строительной мадонне».
– Ничего не случилось, Клара, – не сразу ответил Дробот. – Расскажи, как ты поживаешь?
Она вскинула тонкие, с изломом, выгоревшие брови, лицо ее заметно вспыхнуло.
– Не знаю, что вас интересует, Петр Ефимович.
– Довольна ли работой, нет ли жалоб на прорабов? Меня все интересует.
Тогда она с привычной бойкостью начала говорить о своей работе.
– Вызывали, Петр Ефимыч? – В дверях стоял Олег Каменицкий.
– А-а, начальник штаба! Я вызывал тебя еще утром. Ну, проходи, садись.
– Да я лучше подожду, раз вы заняты.
– Садись, садись, тебе тоже полезно будет послушать бригадира.
Олег устроился в углу, за журнальным столиком, теряясь в догадках, о чем может говорить с Кларой управляющий трестом. Она сбилась с мысли, замолчала. Дробот снял т р о ф е й н ы е очки, сказал, обращаясь к ней:
– Ты что же приумолкла, голубушка? Продолжай, не стесняйся.
«Неужели пришла жаловаться на кого-нибудь?» – подумал Олег и насторожился.
– Так что надо сделать, чтобы девчата не уходили со стройки? – наводящим вопросом помог ей Петр Ефимович.
И она ухватилась за его мысль. Да, конечно, строительная площадка сильнее, чем завод, притягивает девушек: тут сказывается романтика ударных строек, которые всегда привлекали молодежь. Но плохо то, что даже выпускниц средних школ подолгу числят в «разнорабочих», и кое-кто в конце концов разочаровывается. Всем же не хватает башенных кранов.
– Крановщица – королева на объекте! – весело заметил Петр Ефимович:
– Вот многие и метят в «королевы». А можно было бы подготовить из них мотористов; электромонтажников, сантехников. Эти профессии до сих пор почему-то считаются мужскими. Редко встретишь среди женщин и мастера или прораба: Все больше командуют мужчины, которые позволяют себе грубить, а то и сквернословить, придумывают всякие обидные клички для работниц, вроде «женский монастырь» или того хлеще...
Дробот глянул на Олега, но Олег сделал вид, что он тут совершенно ни при чем.
А Клара, уже разговорившись, и внимания не обратила, что они переглянулись. Она рассуждала о труде отделочниц, о том, что вряд ли кто лучше женщин может штукатурить, белить, красить. Однако труд их почти не механизирован. На отделку дома уходит куда больше времени, чем на сооружение всей «коробки» – от нулевого цикла и до крыши. Самые искусные мастерицы вынуждены тратить время на подсобные работы, которые могли бы выполнять мужчины из новичков. Но быть подсобником в женской бригаде считается зазорным, хотя иной парень ничего другого и делать-то еще не умеет. Все это идет от старой психологии строителей, когда ценилась физическая сила, а не умение...
Пышные русые волосы Клары разметались по ее плачам, но она их не замечала и не поправляла.
Олег с некоторой опаской ожидал, что она скажет что-нибудь такое и о нем лично. Но Клара лишь мимоходом упомянула о «женском монастыре». «Чертовка какая, могла бы ведь поделиться со мной за три года совместной работы», – огорчался Олег, не узнавая Клару. И поймал себя на том, что он никогда не пытался вызвать ее на откровенный разговор, зато резко прерывал на совещаниях и планерках. За что же она его любит?
Слушая Кузнецову, Петр Ефимович вдруг подумал: а почему девичья половина на стройке подолгу засиживается в девушках? В чем тут дело, тем более что ухажеров в городе хоть отбавляй? Или нынешние рыцари слишком разборчивы, все ищут спутниц в кругах интеллигентных. Вот тебе и социология, товарищ секретарь горкома: невест сколько угодно, да женихи пошли не те И он прямо спросил ее, отчего она не выходит замуж.
Клара залилась жарким румянцем.
– Мне просто не везет, Петр Ефимович.
– Догадываюсь.
– О чем вы, Петр Ефимович?.
– Жаль, что не знаю, кто о н, а то бы мы проработали его! – уже в шутку сказал Дробот. – Не унывай дочка. Счастье редко обходит трудолюбивых.
Клара встала, смущенная неожиданным поворотом разговора, да еще в присутствии Олега. И Петр Ефимович пожалел, что зря испортил такое «интервью», нечаянно переступив границу этой самой социологии.
22
Трестовская «Волга» вмиг домчала Клару на строительный участок. Как раз начался обеденный перерыв, и девчата дружно обступили своего бригадира.
– Ты у нас как директорша! Раскатываешь по городу...
– Знай наших!
– А чем мы хуже других?
– Молодец Клара!..
– Это вы молодцы, – сказала она. – Если бы не вы, девочки, никто бы и не посылал за мной никаких машин
Саша была заинтригована очень. Ей не терпелось поскорее узнать, в чем же дело, если начальник строительства в рабочее время шлет свою «Волгу» за ее подругой и с шиком доставляет обратно на площадку.
– Зачем вызывал, говори, – потребовала Саша, когда они, поев на скорую руку, вышли из столовой.
– Просто интересовался нашей работой.
– А-а, понятно, – разочарованно сказала Саша. – Какая-нибудь комиссия приезжает из области.
– Может, комиссия. Откуда я знаю?
– Чего тут знать? Лучшая бригада, о которой пишут в газетах...
– Оставь. Просто, решил побеседовать, и все. В конце даже спросил, почему не выхожу замуж.
– Вот как? Хорошенькое дельце! Нет, это уже не для комиссии!
– Любой из старших может спросить, в том числе и твой будущий свекор.
– Свекор? Ух, как сурово, точно прокурор! Послушай, Клара, а может быть, до него дошли какие-нибудь слухи?
– Да оставь ты.
– Скрытная,ты стала, – заметила Саша, улучив момент, когда Клара переставляла лестницу, чтобы красить верх двери на балкон.
Саша на минуту загляделась на подругу, цепко стоявшую на лестнице под самым потолком, отчего ее сильные икристые ноги казались отлитыми из какого-то розового металла Она уверенно взмахивала кистью, будто не дверь красила белилами, а с увлечением писала воображаемую картину. Через месяц бригада полностью закончит внутреннюю отделку еще одного дома и перейдет на другой объект. Для Клары это уже почти старый дом, если, его начинают осаждать новоселы, раньше срока получив заветные ордера на долгожданные квартиры. Кто будет жить здесь, в большой комнате с видом на Урал? Хорошо, если тут поселится чье-то счастье. А если горе? Горе не заметит ничего – ни нарядного балкона, ни Урала в дымчатом пойменном лесочке. Была бы ее, Клары, воля, она ни за что бы не отдавала чудные светелки всяким там пропойцам, да стяжателям, да любителям «красивой жизни»...
– Хватит, отдыхай, – сказала Саша.
– Чего отдыхать, когда осталось полчаса.
– Хорошенькое дельце! Уже был сигнал.
– Разве?
Они привели себя в порядок, вышли на улицу. Саша отметила, что Клара, наконец-то, перестала являться на стройку в комбинезоне и начала следить за собой как прежде. Не сошелся клином белый свет на одном Олеге.
Для идущих с работы город всегда выглядит праздным, особенно летом, когда понаехали студенты на каникулы и столько на улицах отпускников. Глядя на них, Клара вспомнила о том, как отдыхала в прошлом году на Волге.
– Старики все охали да ахали, что от прежней Волги ничего не осталось, что Горький и Островский не узнали бы этих берегов, на которых жили герои их романов и пьес. Я только слушала и улыбалась, хотя жаль, конечно, что горьковскую Волгу будто и не узнаешь. Но сколько там ни понастроили плотин, главное русло реки не изменилось: как текла она сто лет назад, так и течет сегодня. Помню, рано утром подплывали мы к Саратову. Кругом сплошное море, а пароход наш опять свернул к берегу, в протоку между островами. «Это почему?» – спросила я матроса. «Видите ли, девушка, здесь фарватер, а там широко, да мелко». Я стала приглядываться и поняла, что мы плывем действительно по стрежню, где, наверное, ходили пароходы еще во времена Островского.
– Что ты хочешь сказать, Клара? По-твоему, человек слабее реки?
– Нет, сильнее. Но река постояннее людей.
– Ах, вот оно что! Ну, положим, ты-то слишком постоянная. Приглянулся мой несносный дядюшка, и знать больше никого не хочешь.
– Оставь.
– А кавалеры ходят за тобой, ходят и вздыхают. Еще бы: такая знатная невеста! Да покажи ты гордецу Олегу свой характер: возьми и выйди за лучшего парня в городе.
– Глупости говоришь...
Они незаметно дошли до Сашиного дома. Клара спохватилась, но было поздно: Олег, стоявший у распахнутой калитки, увидел их. Саша нарочно взяла ее под руку и торжественно подвела к калитке.
– Добрый вечер, Клара, – учтиво поклонился Олег, хотя они уже встречались сегодня в тресте.
Олег чувствовал себя вполне свободно, а Клара, точно на сцене, не знала, куда девать руки, что говорить. Во всей ее ладной фигуре угадывалось сейчас такое напряжение, что и Саша, приумолкла. Но вот Клара вскинула голову и посмотрела дерзко, даже с вызовом. Он отвел взгляд в сторону. Теперь она могла спокойно разглядеть Олега (не то что в кабинете Дробота). Как осунулся-то, рыжеватые волосы выцвели за лето, под глазами темные круги. Милый, милый...
– Ну что, будем стоять до ночи? – не удержалась Саша. – Идемте в хату.
Олег с укором глянул на племянницу: командует всеми, будто старшая.
– Заходи, Клара, – сказал и он.
Она опять зорко посмотрела ему в лицо: зовет-то, наверное, ради вежливости.
– Нет, спасибо, мне некогда, – отказалась она.
«Нашла коса на камень», – с досадой подумала Саша.
«Каменицкий он и есть Каменицкий, – сама с собой рассуждала Клара, удаляясь. – Ка-ме-ниц-кий. Бесчувственный, бессердечный. Да и все они такие – Каменицкие. Георгию Леонтьевичу тоже, наверное, льстило, когда молоденькая Павла всюду преследовала его. И что за семейка: люди тянутся к ним, а они только посмеиваются... Э-э, Клара, ты просто злишься на Олега, при чем же тут все Каменицкие? Да и Олег разве виноват? Твоя любовь – твоя и вина. Пройдет со временем. Должно пройти. Как, неужели все-таки пройдет?..»
И она впервые с облегчением вдруг почувствовала, что разум постепенно берет верх. Вот уже не расплакалась и не убежала от него, как в прошлый раз, когда случайно столкнулась с ним на улице. Она сама заставила его сегодня неловко отвернуться. Как, разве она когда-нибудь станет безразличной к нему вовсе? Ну это уж глупости! Любовь необратима. Любовь может затихать на время, но пропасть совсем, исчезнуть, будто ничего и не было с тобой, нет, такое невозможно, если ты по-настоящему любила. На что уж Павла Прокофьевна, но и та, позабыв про все обиды, пошла навстречу Георгию Леонтьевичу. Это урок для тебя, Клара Кузнецова. Любовь не боится никакого унижения, она просто не признает его. О-о, легко сказать! С тех пор, как существует свет, скольким женщинам приходилось выбирать между чувством и рассудком...
А Олег не философствовал. Он считал себя обыкновенным неудачником. И все потому, что с мальчишеских лет идеализировал женщин. Сам поставил себя в дурацкое положение. И поделом его отчитала Павла Прокофьевна Даже неудобно встречаться теперь с Георгием; брат если ни о чем и не догадывается, то на тебе самом шапка горит. Рано или поздно все всплывет наружу. Письма, которые отправлял чуть ли не каждый день Метелевой, не вернешь обратно: женщины, конечно, берегут их до поры до времени. Заявление, которое он подал начальнику строительства, хранится у Дробота в сейфе. Вот куда завел его поэтический туман: годами жил среди «бегущих по волнам» и оказался в полном одиночестве на грешном пустынном берегу. Циники живут проще: ходят себе по вдовушкам да по разведенным женам, а потом, в обеденный перерыв на стройке, похваляются друг перед другом легкими победами. (И как женщины не умеют разгадывать их?)
«Впрочем, и я хорош, – думал он. – С видом победителя, сверху вниз, поглядываю на Кузнецову. Смотри, парень, не очутись в кругу тех, кого осуждаешь. Среди циников тоже немало бывших идеалистов».
Он с утра до вечера пропадал на стройке. Домну без тысячи мелочей не построишь. И все мелочи свалились на него, хотя он старался придать комсомольскому штабу инженерный характер. Опять надо было заниматься в первую очередь снабжением: как только чего-нибудь не хватало, комсомольцы-«толкачи» немедленно отправлялись на заводы в Ярск, Свердловск, Челябинск, а то и в Москву и доставали там, что нужно, – с помощью воззваний штаба к поставщикам. Их сочинял сам Олег, набивший руку еще во время строительства третьей доменной печи. Как ни странно, эти высокопарные призывы помогали больше, чем все телефонные звонки Дробота и Плесума в главки и министерства. Ну, а если надо было выручить стройку рабочей силой, то желающих подналечь оказывалось сколько угодно среди комсомолии.
Дробот был доволен штабом, при каждом удобном случае похваливал его начальника. Сегодня он появился на площадке вместе с Павлой Метелевой.
– Знакомьтесь, – сказал он ей, представляя Олега Каменицкого, но тут же спохватился: – Да вы давно знакомы.
– Конечно, конечно, Петр Ефимович, – ответила она.
– Память зело подводит. Ну, вы беседуйте, а я пройдусь немного по объекту.
Она как ни в чем не бывало присела к столику, положив нога на ногу, и достала из сумочки блокнот и шариковую ручку. Олег проследил за ней: нет, ничуть не переменилась, разве только посвежела, и морщинки у глаз (его любимые морщинки!) пропали вовсе.
– Итак, слушаю вас, Олег Леонтьевич, – сказала она звучным, грудным голосом и непринужденно откинулась на спинку стула.
– Если вы опять решили расхваливать меня, то я ничего вам не скажу.
– Говорите о штабе, о молодежи.
– В прошлый раз вы тоже интересовались молодежью, a...
– Согласитесь, Олег Леонтьевич, вы же недалеко ушли от комсомольцев, – перебила, она его и улыбнулась этак многозначительно.
Он смолчал, уставившись в окно.
– Недаром Петр Ефимович рекомендовал вас в комсомольский штаб, – повременив, добавила она.
«Забавляется, ей что», – подумал он, сдерживая себя. (Он уже мог сказать этой женщине какую-нибудь дерзость.)
– Ладно, познакомлю вас с делами штаба...
Павла записывала только цифры и фамилии отличившихся, все остальное привыкла запоминать до вечера, когда занималась «расшифровкой» своих блокнотов. Она выглядела сосредоточенной, а на самом деле была рассеянной, думая о том, как сложится судьба ее будущего деверя. Бывало, в старину говаривали с бабьей хитрецой: «Деверь невестке – лучший друг». Вот тебе и друг... Хорошо, если у него не останется горького осадка на душе.
– Спасибо, Олег Леонтьевич, за беседу.
Но он продолжал называть все новых ударников комсомольской стройки. Он боялся теперь не столько ее ухода, сколько того, что наступит пауза. Как раз вовремя вернулся Дробот, и у Олега отлегло от сердца.
Но надо было Дроботу напомнить именно сейчас:
– А заявление твое я берегу, Олег Леонтьевич. Отдам в день пуска домны.
– Какое заявление? – между прочим поинтересовалась Павла.
– То наш маленький секрет.
– Ну, если уж секрет... – легонько пожала она плечами и вышла первой.
Олегу следовало проводить ее, но он смешался: кольцо вокруг него едва не замкнулось сегодня наглухо.
23
А впрочем, такие кольца в молодости – сущий пустяк в сравнении с тем, в котором неожиданно оказался профессор Голосов под старость лет.
Недавно Павла случайно установила автора довоенной статейки о Каменицком «Деньги на ветер». Им оказался не кто иной, как... уважаемый Семен,Захарович. В архиве местной газеты, которым она заинтересовалась совсем по другой причине, уцелел старый журнал регистрации почты: короткая запись и открыла ей подлинное имя автора. Она не поверила, начала искать оригинал. Однако газета живет одним днем, и рукописи, поступающие в редакцию, не хранятся десятилетиями. Ей помогла бывшая сотрудница редакции, которая когда-то вела подшивку наиболее важных писем и поступавших на них ответов – «По следам наших материалов». В такой пухлой папке за тридцать седьмой год и обнаружила она статью: около десятка страниц, мелко исписанных каллиграфическим почерком.
Статья была сильно сокращена. Павла долго сличала оригинал и печатный текст. Ей стало ясно, что рукопись попала, к счастью, в руки порядочного человека, который тщательно убрал хлесткие обвинения, смягчил выводы, оставив лишь сами факты да, несколько цифр. Она сняла копию и в тот же вечер показала свою находку Георгию.
Он был поражен. Он мог всякое ожидать от Голосова, но такого и он не ожидал. Ну да по иронии судьбы злая заметка сыграла положительную роль спустя четверть века, когда присуждалась его отцу высокая премия за Березовку. Но это спустя четверть века. А в то время Голосов имел в виду совсем другое, выступая в роли защитника государственных интересов. Да у него ничего не вышло: и редактор притушил его филиппику, и коммунисты не прислушались к нему.
– Может быть, не стоит говорить Леонтию Ивановичу, – посоветовала Павла.
– Но ради чего же твои разыскания? Нет, подобное не списывается за давностью лет. Сейчас Голосову за шестьдесят, тогда было, значит, без малого тридцать. Вполне зрелый возраст. Он уже проходил аспирантуру, готовился к защите кандидатской диссертации. Мог отличить белое от черного. Никто ведь не засчитывал ему подобные статейки в кандидатский минимум. Он сам таким образом расчищал себе дорогу в геологическую науку. Пусть теперь и держит ответ перед отцом. Кстати, и твоему отцу полезно будет знать, каков на самом деле Голосов. Прокофий Нилыч не раз брал его под защиту, когда был еще секретарем обкома.
– Странно, и мой отец оказался виноватым.
– Косвенно, конечно. Или я не прав?
– Может быть, прав, но резок очень.
– Округлая правда – почти ложь. А всепрощение нам противопоказано. Помню, был случай тоже на Крайнем Севере...
И Георгий рассказал, как после войны жил-поживал один власовец на Таймырском полуострове. Много лет работал в самой дальней геологоразведочной партии. Даже был отмечен наградой, которая его и подвела. Ему бы находиться в тени, на правах середнячка, а он все лез в гору, старался изо всех сил. И не рассчитал. По фотографии, опубликованной в газете, его опознал один украинец, приславший письмо в Норильск. Но у оборотня нашлись защитники. Под покровом их положительной характеристики и под шумок реабилитации людей, в самом деле ни в чем не повинных, этот негодяй сумел улизнуть с Таймыра. А потом явился в районный городок на Украине и зарезал единственного оставшегося в живых очевидца своего предательства. Его судили, но уже не как изменника, а за убийство «на почве ревности»: погибший находился в интимной связи с бывшей женой власовца. Дали что-то совсем немного: три или четыре года. Кажется, всем, было ясно, что тут политическое убийство, но суд не имел прямых доказательств. Так он ушел от сурового возмездия за главное преступление. А все потому, что мы сердобольные, где не надо. Даже гордимся, что незлопамятны.
– То был власовец, то другое дело, – возразила Павла.
– Любую подлость никак нельзя прощать, иначе она замаскируется еще ловчее. А эта голосовская заметка химически чистая подлость: все последующее – производное от нее. К счастью, отец остался невредимым. После же войны такие «разоблачения» не стали приносить ожидаемого эффекта, потому-то Семен Захарович и перешел от лаконичных «рабкоровских» заметок к весьма пространным академическим опусам вроде спекулятивной статьи «На Урале и восточнее Урала». Между ними будто бы нет видимой связи, однако внутренняя связь давняя и прочная.
– Опять ты преувеличиваешь, – сказала Павла.
– Скорее всего меня надо бы обвинить в либерализме, в интеллигентщине и во всех прочих грехах подобного рода. Я же до сих пор не дал встречного боя Голосову.
Павла не предполагала, что дело примет явно драматический оборот из-за того, что автором заметки окажется именно Голосов, бывший ученик и подмастерье Леонтия Ивановича.
Георгий спросил ее помягче:
– Тогда скажи, Павлуша, зачем ты ворошила газетные архивы?
– Чтобы установить истину.
– Истина ради истины! Какая детская забава! Истина – оружие, и если оно в твоих руках, то, значит, ты уже боец.
– Я, видно, не гожусь в бойцы.
– А еще газетчик.
– Газетчики бывают разные. Кто-то всю жизнь пишет фельетоны, а кто-то очерки.
– Во всяком случае, нельзя быть сентиментальной дамочкой.
– Георгий!
– Извини, Павлуша. Кончим этот разговор, а то мы еще поссоримся. Давай чаевничать.
– Нет-нет, меня ждет дома срочная работа.
Он обнял ее за плечи, но она упрямо высвободилась из его рук и встала.
Когда Павла ушла, Георгий снова внимательно прочел, оригинал статьи Голосова. С фактической стороны все вроде правильно. Да, отец вне плана, самовольно пробурил несколько скважин в районе села Березовки, где, по его мнению, должен быть колчедан. Да, он израсходовал столько-то тысяч рублей (затраты были подсчитаны до последней копейки, ни к чему не придерешься). Но все эти факты понадобились автору для прямого обвинения геолога Каменицкого в недобром деле: он начал поиск медной руды якобы в ущерб разведке на никель. Вот в чем была суть, которая угадывалась и в сильно отредактированном варианте статьи, что был опубликован. Голосов, конечно, знал цену таким обвинениям – уж он-то на ветер слов не бросал, категорически осуждая тех, кто «бросает на ветер» государственные деньги. Хорошо еще, что и, тогда, в сложное, противоречивое время, нашлись люди, которые сумели объективно разобраться во всей этой истории...
Он взял старую газету, осторожно разгладил выцветший лист: бумага, казалось, вот-вот разлезется под рукой. Над всей полосой был крупный, броский заголовок о бдительности, и под ним большая подборка сообщений о трудовых успехах уральцев, делом отвечающих на происки вражеских лазутчиков, а справа-внизу, как бы заключая гневные отклики читателей на драматические события того времени, как раз и была напечатана заметка «Деньги на ветер», которая в таком окружении газетных материалов приобретала вполне определенное звучание. Литературный правщик оказался, как видно, совестливым человеком, однако верстальщик явно перестарался.
Георгий задумался... Вот он какой «сподвижник» отца Семен Голосов. Жили они до войны в бывшем уездном городке Ярске. Жили рядышком, как добрые соседи, в сборных домиках для специалистов. Все было общее – радости и неудачи, только жиденький штакетник условно отгораживал их друг от друга. Впрочем, Голосов нет-нет да и наскакивал на соседа, каждый раз отталкиваясь от его очередной находки. Отец, бывало, только хмурился, читая в газетах опусы молодого инженера, – ну и горячая голова! – а на работе весело подтрунивал над своим задиристым учеником. Как-то он сказал ему шутя, что надо бы заместо символического штакетника, разделяющего их, построить баррикаду, что ли. Кто мог знать, что они уже тогда находились по разные стороны нравственной баррикады: один искал все новые рудные залежи, а другой тайно подстерегал в засаде, на геологической тропе, бывалого искателя.
Перебирая сейчас в памяти и свои личные, более поздние столкновения с Голосовым, Георгий вспомнил фронтовую встречу на дунайской переправе близ Будапешта.
Было это так. В ночь на 18 января 1945 года немцы перешли в новое контрнаступление севернее озера Балатон. Их удар пришелся по самому уязвимому участку Третьего Украинского фронта. Они действовали на кратчайшем операционном направлении, которое давало им возможность, в случае удачи, выйти к Дунаю и рассечь толбухинский фронт пополам. Уже к исходу первого дня противнику удалось прорвать нашу оборону, и в прорыв была брошена вся т а н к о в а я э л и т а Гитлера. Создалось критическое положение.
Саперный батальон Георгия Каменицкого, отдыхавший на левом берегу реки, был поднят по тревоге и спешно направлен в район венгерского села Эрчи. Капитан Каменицкий, только что назначенный заместителем комбата, должен был переправиться на тот берег с одной ротой и навести порядок на причалах. Командир приказал: никого, кроме раненых, на подходящие бронекатера не сажать.
На второй день немецкого наступления головные эсэсовские танки вырвались к Дунаю, заняли на юге городок Дунапентеле, с ходу стали разворачиваться на север, к Будапешту, тесня отдельные, разрозненные части, спешно переброшенные на северный фас прорыва. Целые косяки «юнкерсов» бомбили с утра до сумерек. Видавшие виды моряки Дунайской флотилии на латаных бронекатерах сновали от берега к берегу, несмотря на январскую шугу и частоколы фонтанов, то и дело встававшие на эрчинском широком плесе. Белые берега реки сделались черными от множества воронок, да и сам голубой Дунай почернел, вскидывая к небу грязные столбы воды, перемешанной с вековым донным илом.
А к переправе все подходили и подходили санитарные машины, порожние грузовики за боеприпасами, шли стайками и в одиночку раненые. Георгий сам руководил погрузкой, сам проверял документы тех, кто не был ранен. На всякий случай он оставил при себе взвод саперов, вооруженных автоматами. И хорошо, что оставил: они с трудом осаживали назад не в меру спешивших на причалы. Георгию не довелось отступать в сорок первом – ему дали закончить последний курс института, – но теперь и он, наблюдая суматоху, вызванную отходом наших войск, мог отчетливо представить, как все это было в начальные месяцы войны. Отступление есть отступление: оно не обходится без самых невероятных слухов, которым поддаются иной раз даже бывалые солдаты. И слово «окружение» долетело и до Эрчи – оно передавалось негромко, полушепотом, но с ним приходилось бороться, как с противником.
Георгий был возбужден, храбрился, когда на переправу налетели «юнкерсы». Они безнаказанно разворачивались над Дунаем и начинали пикировать один за другим, образуя гремящий высокий перепад. Рев моторов, разбойный посвист бомб, тяжкие разрывы – все сливалось воедино. И во рту пересыхало так, что, казалось, немел язык. А Георгий по-прежнему стоял около въезда на причал, и, глядя на него, не прятались в щели и автоматчики. В конце концов он к этому аду совсем привык. Ему повезло, лишь один осколок за три дня царапнул руку у запястья, не задев кости. Чужая медсестра, почти девочка, сопровождавшая раненых, наложила тугой жгут повыше раны, сделала перевязь. И он с белой перевязью тут же почувствовал, как стало легче управляться на переправе: на него уже смотрели иначе, его требованиям уступали куда охотнее, тем более, что рукав и вся пола шинели у саперного капитана были в заледеневшей на ветру крови.
Сегодня, пропуская на катер раненых, он остановил высоченного детину, тоже с перевязью через плечо.
– А вы куда, сержант?
– Ты что, не видишь, капитан?
– Отойдите в сторону.
– Да ты ослеп, что ли, от мадьярской самогонки?! Я из-под самого Секеша[3] 3
Город Секешфехервар.
[Закрыть], из самого пекла вырвался, а ты меня в сторонку? Шалишь, капитан!..
Автоматчики загородили ему дорогу на причал. Сержант вгорячах оттолкнул одного из них перевязанной рукой, и все поняли, что он выдал себя с головой.
– Взять, – коротко бросил Каменицкий.
Лжераненого увели. Посадка возобновилась. Идущие мимо Георгия солдаты с уважением оглядывали его: откуда у такого молодого капитана собачий нюх на симулянтов? А он привычно отсчитывал в уме, сколько еще можно пропустить на катер. Вот с ним поравнялся офицер в плащ-накидке и, не поднимая головы, хотел пройти мимо.
– Документы?
Тот коротким движением руки отбросил плащ с левого плеча – остро блеснул золотой погон со звездами второй величины: знай, мол, с кем имеешь дело.
– Ваши документы? – тоном ниже повторил Георгий.
– Полно, капитан, куражиться, – грубо ответил подполковник и шагнул было дальше.
– Я требую документы!.. – Рука Каменицкого легла на кобуру.
Тогда офицер быстро, вскинул голову – и они узнали друг друга. На сухом, обветренном лице Голосова вспыхнувший гнев сменился недоумением, которое, в свою очередь, сменилось хорошо знакомой, добренькой улыбкой.
– Ба-а!.. Ты ли это, Жора?!
– Здравствуйте, Семен Захарович. – Георгий поспешно отнял руку от кобуры.
– Вот так встреча, батенька мой! Гора с горой не сходятся, а...
– Посторонитесь, пожалуйста, Семен Захарович, – прервал его Георгий, чтобы пропустить на катер санитаров, которые несли раненого.
В это время с запада и надвинулся характерный ступенчатый гул самолетов. Подполковник Голосов заторопился на посадку.
– Я, Жора, направляюсь в штаб фронта. Будь здоров, дорогой...
– А документы?
Милая, снисходительная улыбка на лице Голосова сменилась недоумением, оно, в свою очередь, сменилось гневом – все в обратной последовательности.
– Таков приказ командования.
Семен Захарович сунул руку под новенькую плащ-накидку, поискал планшет и подал Каменицкому вчетверо сложенный листок командировочного предписания, Оно гласило, что подполковник Голосов, на основании такого-то распоряжения, отзывается из действующей армии как специалист-геолог.
– Все в порядке, – сказал Георгий. – Не сердитесь, долг службы.
Но «юнкерсы» уже начали разворот над берегом, и катер медленно отчалил, пытаясь уйти из-под удара пикировщиков. Голосов потерянно и с укором глянул на коменданта переправы. Георгий виновато пожал плечами.
– Ложитесь, Семен Захарович, – только и успел он сказать ему.
На пригорке ахнула первая бомба, от которой качнулось все вокруг. Вслед за ней рухнул целый обвал металла. Голосов кинулся на землю у самых ног Георгия: искать какую-нибудь щель было уже поздно.
Георгий привалился к стенке глинистого обрыва, сплошь исколотого гнездами ласточек-береговушек, и, до боли напрягая глаза, смотрел в ту сторону, куда уходил, выписывая зигзаги, бронекатер, до отказа переполненный людьми. Несколько фонтанов поднялось на его пути, но он ловко свернул на стрежне вдоль течения. Лишь бы моряки удачно дотянули вон до той спасительной протоки, защищенной лесом... Наконец катер исчез за надежным укрытием, и Георгий перевел взгляд на разъезженный спуск к реке. Ни души. Все попрятались в береговые щели, как ласточки в непогодь. А Голосов как упал ничком, так и лежал до сих пор, не шевелясь. Когда бомбы рвались очень близко, он вздрагивал, всем телом, будто его били шомполами. Земляная осыпь, стекавшая с обрыва, густо запорошила его ушанку из натурального меха, щегольскую накидку, до блеска начищенные хромовые сапожки. «Наверное, и не рассчитывал, что попадет в такую кутерьму», – подумал Георгий.
