Текст книги "Реки не умирают. Возраст земли"
Автор книги: Борис Бурлак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 39 страниц)
10
Тут все пошло от села Березовки: и город Березовск, и Березовский горно-обогатительный комбинат, и Березовский район. Девятиэтажные дома молодого города заслонили собой глинобитные мазанки, и в степном селеньице мало кто теперь бывает, хотя оно рядом, стоит перевалить через гряду отвала за большим карьером.
А когда-то в Березовке находилась Восточная геологическая экспедиция. Сюда долетали телефонные звонки даже из столицы. Но вот уже покинули село первые разведчики: одни откочевали еще дальше на восток, другие, постарев, осели в ближних городах, третьи совсем ушли на пенсию. Базу экспедиции перевели в Ярск, на северной окраине которого вырос целый поселок. А в Березовке остались лишь буровой участок да «тематическая группа» инженера Сольцевой. К ней и решила заглянуть Павла Метелева, в надежде узнать получше историю открытия уникального медного клада. Вернее, Павлу заинтересовал не столько сам клад, давно прогремевший на всю страну, сколько эта женщина.
Ночью прошел дождь – с грозой, в ракетном сиянии молний. Хорошо, что Павла взяла в райкоме «газик», а то бы и не добраться ей до места. Проселок был размешан тяжелыми грузовиками, по селу на «Волге» и вовсе не проехать. Шоферу показали на саманный дом, где находились коммутатор, почта и лаборатория Настасьи Дмитриевны Сольцевой. Павла все оглядывалась по сторонам, заранее проникаясь уважением к незнакомой женщине, прожившей тут главную часть жизни. (Она, пожалуй, не смогла бы так.)
Хозяйка встретила ее суховато, как вообще все занятые люди встречают корреспондентов. Павла уже привыкла к этому, зная, что в глазах таких людей она выглядит праздной дамочкой.
В небольшой комнате была целая коллекция самых разных образцов медного колчедана. На столе, заваленном цветными папками, стоял микроскоп. Хозяйка, миловидная черненькая женщина лет сорока пяти, осторожно отодвинула его в сторону и выпрямилась в ожидании вопросов.
Павла не торопилась, думая о том, с чего бы начать беседу. Они изучающе посмотрели друг на друга, и Настасья Дмитриевна спросила первой:
– Чем могу быть полезной вам, товарищ Метелева?
– Больше всего меня интересует, почему вы, опытный, заслуженный геолог, остались в Березовке, когда разведка в основном закончена.
– Слишком долгий разговор. Как ваше имя, отчество?
– Павла Прокофьевна.
– Павла? Редкое имя по нынешним временам.
– Мои родители искали его, наверное, как ищут медь.
Сольцева чуть приметно улыбнулась и повторила мягче:
– Долгий разговор, Павла Прокофьевна.
– Хотя бы в общих чертах.
– Здесь прошла моя молодость, здесь я вырастила своих ребят, отсюда отправила их учиться.
– А муж, как смотрит муж на то, что вы решили никуда не трогаться?
– У нас полное согласие.
– Он геолог?
– В противном случае мы бы, конечно, разминулись. У геологов, как и у актеров, семьи должны строиться по профессиональному признаку.
– Любопытно. Однако он, видимо, испытывает некоторую неловкость от вашей славы?
– Что вы! Без него, рядового разведчика, я вряд ли чего-нибудь добилась.
– Можно только позавидовать такой семье. Согласитесь?
– Мы отвлеклись, Павла Прокофьевна. – Сольцева встала и прошлась по комнате. – Вы спрашиваете, почему я осталась в Березовке, хотя могла бы уехать куда угодно. Ну так и быть, расскажу вам кое-что.
Павла хотела достать блокнот из сумки, но раздумала: сколько самого сокровенного утаивается при виде корреспондентского блокнота.
Настасья Сольцева принадлежала к тому поколению, деятельная жизнь которого берет свое начало в предгорьях Отечественной войны. Если бы не война, то зеленому подлеску еще расти да расти. Однако пришла беда, и подлесок принял на себя громовой удар наравне со всеми. Юная девушка добровольно отправилась на фронт: была разведчицей, потом радисткой у войсковых разведчиков. Всего хватила вдоволь. А к концу войны так искусно работала на ключе, что уже сама терпеливо обучала «астраханских килечек», как прозвали совсем молоденьких девчонок, прибывших на войну с далекой Волги. Эти «астраханские килечки» и подвели ее в канун победы. В ночь на восьмое мая она поймала передачу на польском языке: речь шла о капитуляции Германии. На радостях поделилась с ученицами. А утром новость облетела всю часть, хотя вокруг продолжались тяжелые бои. Ее вызвал к себе майор, командир разведчиков, и обвинил в разглашении тайны, в деморализации солдат и даже пригрозил военным трибуналом. Она не оправдывалась. Она просила только об одном, что если ей полагается расстрел, то пусть ее расстреляют уже после победы. (Теперь смешно вспоминать об этом.) Но восьмого мая о капитуляции Германии узнал весь фронт, и тогда суровый майор, конечно, простил ее. Великодушная победа прощала и не такие грехи в тот добрый день и час, когда умолкли пушки.
Четверть века прошла с тех пор, но нет-нет да и встанут перед глазами последние дни войны. Геологу-разведчику тоже полагается хранить в тайне свою радость до поры до времени... Сколько было взято на Березовском месторождении ураганных проб с содержанием меди до двадцати процентов! Казалось, что напали на редкое сокровище. Но она не торопилась с выводами, целыми днями пропадая на буровых. Над ней посмеивались, как над Фомой неверующим. По ночам она сама обсчитывала запасы второй залежи – все в порядке: медь есть, меди очень много. Но и рисковала иногда. Как-то начала бурить по соседству с одной залежью и долго не могла добраться до руды. Высокое начальство распорядилось прекратить работы, а расходы отнести за счет виновного. Не остановилась ни перед чем и вскоре доказала, что игра стоила свеч.
Уже строился комбинат, а Настасья Сольцева все искала и искала медь на севере и на юге от главных залежей. Постепенно добралась до Ярска. Установила, что р у д е ш к а с двухпроцентным содержанием меди уходит и под Ярский никелькомбинат, и под Яшмовую гору в окрестностях города. Может быть, сам город стоит на меди. Но бурить на улицах не станешь, да и ярская руда ни в какое сравнение не шла с березовской – не руда, а именно р у д е ш к а.
Потом, когда шум вокруг богатых залежей поутих, геологи потянулись кто куда. Ее, Сольцеву, тоже звали во все концы. Она медлила: не хотелось покидать Березовку, тем более, что здесь организовали тематическую группу. Постепенно увлеклась изучением закономерностей рудообразования. Может, кому-то пригодится.
Вот так и пролетели целых два десятилетия в Березовке. Но знает она ее все еще приблизительно: что ни шлиф, то что-то любопытное, не встречавшееся ранее. Это ведь только кажется, что все тут давным-давно разведано. Какой-нибудь посторонний человек увидит огромные карьеры, похожие на кратеры вулканов, и подумает, что геологи свое дело сделали. Однако на глубине нескольких сотен метров обнаружены колчеданные хвосты, которые р а с п у ш и л и с ь на восток от рудных тел. И кто знает, какие еще сюрпризы ждут разведчиков, если копнуть поглубже. Вот почему она, Настасья Сольцева, и не хочет уезжать отсюда.
Бывают ли у нее пустые дни? Конечно, бывают. Иной раз настроение падает, что называется, до нуля. Мысль об отъезде начинает беспокоить, как наволочь осенняя. Тогда она спускается в шахту, долго ходит там, присматриваясь к людям, к зелено-золотистым глыбам колчедана, которые смутно виделись еще на буровых, когда она держала в руках кусочки дорогого керна. И больше ничего не нужно ей, столько лет мечтавшей о подземном царстве меди. И новыми надеждами полнится душа.
Павла была довольна, что вызвала Сольцеву на откровенный разговор. Женщина оказалась очень подвижной, словоохотливой, не то что в первые минуты их натянутой встречи. Ходила по комнате и говорила, не ожидая никаких вопросов. Изредка останавливалась у двери и, вспомнив что-то, продолжала повесть о своей жизни. Она разволновалась, похорошела, ее карие глаза светились молодо. Павла без труда представила себе сейчас юную Настеньку-разведчицу, бедовую дивчину, от которой все солдаты, наверное, были без ума.
Неожиданно Сольцева замолчала, села за стол и по привычке придвинула к себе забытый микроскоп.
– А что теперь делает ваша экспедиция? – поинтересовалась Павла.
– Играет в домино.
– То есть?
– В прямом смысле играет в своем поселке. Я не преувеличиваю.
И она опять встала, подошла к филенчатой двери, слегка привалилась к ней.
– План березовского участка составляет львиную долю всего плана экспедиции. Ну, что же им, скажите на милость, делать, как не забивать «козла»? Приедет кто-нибудь, посмотрит и уедет. Живут прошлой славой Березовки. Живут припеваючи, в квартирах со всеми удобствами, с газом. У нас каждый работяга на учете, а там у них на базе пруд пруди скучающими инженерами. Я таких геологов не понимаю и не признаю. Выдумывают всякие бумажки, делают вид, что по горло заняты, но мы-то видим, чем они занимаются.
– Странно, – сказала Павла. – Не понимаю, куда же смотрит геологическое управление?
– В сторону газового вала. Газ – их премьера. А медь, что ж, медь открыта, еще до организации управления.
– Вы думаете, что товарищи из управления равнодушны к Березовке? Я сомневаюсь.
– Ах, Павла Прокофьевна, Павла Прокофьевна, вы плохо знаете геологов. Они же артисты.
– То есть?
– Уж очень к славе чувствительны.
– Согласитесь, что славу любят все.
– Геологи больше всех. Может, потому, что скитаются в глуши, где нет иных житейских благ и радостей, кроме редких встреч со славой. Она же, как известно, не в меру капризная особа. Вот тут и завязывается игра самолюбий. Я это испытала на себе, когда оказалась в числе лауреатов.
– Кстати, вы знакомы с Леонтием Ивановичем Каменицким?
– Мимолетно.
– Почему мимолетно, если вам вместе с ним присудили премию?
– Каменицкий еще до войны начинал разведку около Березовки, но не успел добраться до руды. А мы узнали об этом лишь тогда, когда врезались в медный колчедан. Старик, конечно, не виноват. Виновата наша разобщенность. В работе геологов должна быть преемственность, а у нас этот принцип нарушается.
– Как вы считаете, верно ли поступили, что и Каменицкого причислили к вашей группе первооткрывателей?
– Да, верно. Хотя завистников у него было много. Он здесь бурил самым первым, а кое-кто из нас возомнил себя Колумбом южноуральской меди. Геолог должен знать и уважать своих предшественников.
– И последний вопрос, Настасья Дмитриевна. Как вы относитесь к новому главному геологу управления, Каменицкому-младшему?
– Я его совсем не знаю. Заезжал как-то раз. Слыхала, что работал на Таймыре, на Кубе. Все странствовал. А я, как ни парадоксально, люблю геологов оседлых: открыл богатое месторождение – посвяти ему жизнь.
Павлу задели такие рассуждения, но она смолчала, придерживаясь золотого правила: никогда не спорь с тем, у кого берешь интервью, иначе не узнаешь ничего дельного.
Они проговорили больше двух часов, и Павла неохотно поднялась.
Вышли на крылечко. Уже разведрилось. Летний день обещал быть жарким. Небо сделалось высоким, чистым, как всегда после ночного благодатного дождя. Павла неторопливо огляделась, чтобы запомнить эту саманную Березовку. Хозяйка тут же перехватила ее взгляд.
– Вот здесь и прошел мой бабий век. И время ураганных проб миновало. А теперь под старость лет приходится сидеть за микроскопом. Ученого из меня все равно не выйдет. Моя стихия – шагать от буровой до буровой.
Когда «газик» тронулся, Павла поспешно обернулась. Настасья Дмитриевна стояла на крылечке, опустив руки. Павла помахала на прощание, и та лишь кивнула головой в ответ.
В Березовске, в городской гостинице, Павла тщательно записала беседу с Сольцевой.
На другой день она возвращалась в область. Дорога прихотливо вилась у подножия гор, то и дело обегая сторожевые лобастые шиханы. Слева остро поблескивал древний Яик, будто металлическая оправа Главного Уральского хребта. И горы, и степь за рекой отливали яркими тонами августа. Что значит один суточный дождь на исходе лета! Земля повеселела, принарядилась. А где-то впереди еще бабье лето – вторая молодость земли.
Павла всю дорогу думала о Сольцевой. Есть женщины в русских селеньях... Да, есть, есть некрасовские женщины, без которых невозможно себе представить самую глубь России. Могла бы ведь теперь Настасья Сольцева переехать в город, чтобы быть на виду у всех, – женщинам всегда хочется и себя показать, и людей посмотреть. Но жгучая страсть геолога сильнее всех желаний и страстей. Прочно обосновалась в маленьком сельце, даже в Березовск, до которого рукой подать, отказалась перебраться. Что это – некое чудачество? Или постоянство, без которого вообще ничего в жизни не добьешься? Именно с постоянства все и начинается: крупные находки, слава, мудрое отношение к уходящему времени.
Павла, кажется, завидовала Настасье Дмитриевне: нет, не ее успехам, а энергии. «Такую бы жену-то Георгию Леонтьевичу», – подумала она точно со стороны. И сейчас же вспомнила, как Сольцева небрежно отозвалась о нем, не зная его абсолютно. Нет, пожалуй бы, у них ничего не вышло. Два волевых начала, как правило, не уживаются: кто-то непременно должен чем-то поступиться...
Павла окончательно сбилась на свое личное. Как там Георгий? Давно не виделись, не говорили по душам. Ей звонить неудобно, сам он не позвонит. Да, Настасья Дмитриевна, хорошо, что вы не встретились с таким человеком, как Георгий Каменицкий. Вам было бы труднее. Что ни говори о женском счастье, но без него и таланты вянут, и воля никнет, и дело плохо спорится. Зато любимая и любящая женщина способна являть чудо.
11
Это была дивная старица, окруженная наглухо таинственной уремой. В апреле она соединялась с новым руслом Урала – тогда казалось, что Урал одумался, решил вернуться навсегда. Но половодье затихало, и он снова отворачивал в сторону, довольный коротенькой побывкой в материнском доме. А уж в июне отшнуровывались от него все рукава, протоки и озерца – илистые перемычки разделяли их до следующей весны. Летом старица буйно зарастала у берегов густым сочным камышом, покрывалась белыми лилиями и желтыми кувшинками. Она жила своей мудрой, задумчивой жизнью: выводила пушистых диких утят, крикливых, неуемных куличков, выхаживала целые косячки рыбной молоди, оберегая их от хищных голавлей, которые, впрочем, загодя уходили на речные перекаты. Над ней кружили синие стрекозы, то и дело опускаясь на тяжелые подсвечники кувшинок. Иногда тут появлялись чайки, порезвившись немного, улетали прочь, туда, где шумел в ущелье молодой Урал. Вековые осокори клонились над усталой заводью, шептались с ней по вечерам: им есть о чем поговорить, есть что вспомнить на досуге. Ну, конечно, они с грустью вспоминали те давние времена, когда Урал не отлучался из дома ни на шаг. И что его потянуло на чужбину, что он нашел там?
Добрая, милая старица, не печалься, не тоскуй под осень. Минует льдистая метельная зима, и опять вернется твой сын к тебе. Ну, пусть ненадолго, всего лишь на весеннюю побывку. Люди тоже нечасто видятся друг с другом, хотя они-то уж могли, не расставаясь, жить вместе.
Саша с утра бродила по тропинке вдоль берега. Ей никто здесь не мешал: ни отдыхающие, которые предпочитают загорать на пляжах, ни сборщицы лесной смородины и ежевики – ягодный сезон отошел. Клара не раз удивлялась ее пристрастию к одиночеству.
Недавно уехал на юг Виктор. Он долго пролежал в больнице, и теперь его отправили в санаторий. Ножевая рана оказалась тяжелой, Виктора выручила только спортивная закалка. Саша навещала его почти каждый день. Она первая и сообщила ему, что он награжден медалью. Но он все жалел, что хулиганов не удалось найти. Беспокоила и судьба девушки, которую он защитил, – ведь такие дикари могли снова ее подкараулить. Но вскоре она сама разыскала его. Саша подружилась с ней. Это была Анна Иванова, лаборантка с комбината. Вместе приходили в больницу и старались отличиться друг перед другом: если Саша принесет яблоки, то Аня обязательно раздобудет апельсины, а если Саша пообещает Виктору любимые «раковые шейки», то Аня удивит его дорогой коробкой шоколада. Он поругивал их за ненужные заботы, но поругивал так, будто Иванова в равной степени дорога ему. Хорошенькое дельце! Это начинало тревожить Сашу. И дружба ее с Аней оказалась недолговечной. Как-то Аня принесла Виктору целую пачку писем, которые взяла в редакции городской газеты. И мало того, что принесла, еще устроила громкую читку. Тут Саша и вовсе растерялась, не зная, чем и как ответить на такое внимание к больному. Да о ней, кажется, и позабыли Виктор с Аней: он слушал, Аня читала трогательные послания молодых работниц, студенток, старшеклассниц. Одна из них даже объяснялась Виктору в любви, называя его чуть ли не героем нашего времени. Сашу задело столь откровенное письмо, но не выказывать же свое неудовольствие в больничной палате. Она промолчала, наблюдая, с каким благоговением взглядывает Аня на улыбающегося Виктора. «Уж не влюбилась ли ты сама в него?» – неожиданно подумала Саша. И после этого стала приходить к нему в другое время, чтобы не встречаться больше с Ивановой. Он делал вид, что ничего не произошло, и ни о чем не спрашивал, только однажды заметил, вроде между прочим: «Не знал я, что ты ревнивая такая». Саша пропустила его слова мимо ушей, почувствовав себя кругом виноватой перед Аней. Да что поделаешь со своим характером? Глупо, конечно, ревновать в данном случае, просто глупо. Но, видно, умной ревности не бывает...
Теперь все в прошлом. Теперь Виктор на черноморском побережье Кавказа. «Поеду к дельфинам в гости, – сказал он уже из тамбура вагона. – А ты здесь не унывай, вернусь богатырем». Легко сказать – не унывай! Весь месяц одна-одинешенька. Для тех, кто отдыхает, месяц – это миг, а для тех, кто ждет, это вечность.
На второй или на третий день после ранения Виктора Саша пообещала ему вгорячах, что они теперь поженятся, как только он выздоровеет. Кажется, Виктор не расслышал ее сбивчивого полушепота. А что если расслышал и не забыл, что тогда? Удивительно устроен человек: стоит лишь миновать беде – и ты готова отступиться даже от клятвенного обещания. Но он поймет, должен понять ее. Пусть уж сперва женится отец, а потом и она выйдет замуж. Пусть все будет по порядку: сначала свадьба старших, потом свадьба молодых. А учиться она станет заочно, работать и учиться. Иного выхода нет: она едва не потеряла Виктора из-за своих капризов. Ведь именно в тот вечер он не на шутку рассердился на нее, что она все водит его за нос, и даже не проводил. Пошли бы вместе, и, может, ничего бы не случилось.
Она ходила сегодня до тех пор, пока не устала. Сентябрьское солнце начинало припекать совсем по-летнему. Саша постояла над омутом, наблюдая сквозь прозрачную воду, словно через лупу, как нежилась около коряги ленивая сытая рыбина, как белыми искрами разлетались вокруг нее мелкие рыбешки. Подивилась всему этому с наивным любопытством горожанки и, глубоко вздохнув, направилась домой.
Она застала бабушку на кухне. Почувствовала себя неудобно, хотела помочь по хозяйству.
– Ладно, я уж управилась, – сказала Любовь Тихоновна.
Саша приласкалась к бабушке, работящей «дворянке», как называл ее игриво дедушка. И называл вот почему. У Любови Тихоновны с девичьей поры болела нога, и она немного прихрамывала. А когда вышла замуж и, бывало, прогуливалась с Леонтием в праздничный денек по людной улице, то ни одна завидущая бабенка не пропускала их мимо, не окинув оценивающим взглядом. Ну, как же, этакий красавец муж и хроменькая женушка. Некоторые всерьез считали, что геолог Каменицкий женился по расчету – на бывшей дворянке. (Тогда как раз был нэп – время неравных браков.) Вот это шуточное прозвище «дворянка» и осталось за ней до седых волос, хотя весь расчет Леонтия Ивановича состоял в том, что он нашел себе верную жену, которая странствовала с ним повсюду: и по Сибири, и по Уралу.
Недавно в разговоре о своей молодости Любовь Тихоновна заметила:
– Когда бог оделял женщин красотой, я спала, а когда он начал оделять их счастьем, я проснулась тут же.
Саша рассмеялась. Да, самое главное п р о с н у т ь с я вовремя, когда всевышний оделял женщин по второму кругу – счастьем.
– Где была-то? – спросила ее сейчас Любовь Тихоновна.
– На старице.
– А Клара заходила за тобой.
– Она заходила не за мной, а чтобы лишний раз взглянуть на своего Олега.
– Он с утра уехал на рыбалку... Беда мне с вами, молодежью. Все чего-то ищут, ждут, мучают друг друга. И Олег, и ты, да и твой отец...
– Как, и мой отец – тоже молодежь?
– Для меня все вы одинаково малые, пока не устроенные.
– Устроимся, бабушка, не горюй!
– Скорей бы уж определить Олега. Пришла бы молодая хозяйка в дом, и мне полегче стало бы. Ну чем Клара не хороша ему?..
– А я знаю, кому дядя Олеша пишет письма!.. – послышалось из коридора.
Они оглянулись. В дверях стояла вездесущая Любка в своем цветастом выгоревшем сарафанчике. Прядки волос разметались по худеньким плечам, как отбеленная под солнцем конопелька.
– Кому? – суха спросила Саша.
– Ну, бей, если уж замахнулась, – потребовала и бабушка.
Любка растерялась: говорить неправду она была не приучена, но сказать правду тоже не могла, с опозданием поняв, что проболталась.
– Ну, мы ждем, – строго повторила бабушка.
Тогда Любка откинула со лба прядку выцветших волос, отвернулась и сказала скороговоркой в сторону:
– Дядя Олеша пишет письма Павле Прокофьевне...
– Откуда ты знаешь? – быстро спросила Саша.
– Да не слушай ты ее, – нахмурилась Любовь Тихоновна. – И в кого она, сорока такая?
– Хорошенькое дельце! Садись, отчитывайся.
Любка присела к столу, положила руки перед собой, как обычно делала Любовь Тихоновна. Саша встретилась с ее острыми глазами-гвоздиками. Любка не торопилась, поглядывая со значением на бабушку, которая не раз выручала из самых трудных положений.
– Хватит тебе гримасничать, не маленькая уже! – прикрикнула Саша на сестру.
Но семейный допрос Любки не состоялся: на пороге вовремя появился Леонтий Иванович.
– Ну, мать, давай-ка что-нибудь поесть, – сказал он. – Проголодался я, как волк.
Он уезжал с одним инженером из Восточной экспедиции в село Хомутово, что с недавних пор снова привлекло его внимание, и вот вернулся посвежевшим, бодрым, даже с румянцем на гладко выбритых щеках.
Любовь Тихоновна засуетилась, начала накрывать на стол. А он снял запыленные ботинки, надел домашние туфли, сбросил легкий чесучовый пиджачок, остался в одной майке и распахнул настежь окно в сад.
– Фу, духота какая! Что вы сидите в духоте?
Саша промолчала, но Любка, довольная тем, что дедушка выручил ее, бойко вступила в разговор:
– Это все они! Я открываю – они закрывают...
Залпом осушив полный стакан кваса, Леонтий Иванович блаженно отвалился на спинку резного «княжеского» кресла, прищурился, глядя на своих внучек.
– Ну и набегался я сегодня по степи резвым стригунком, будто никогда не видел ничего подобного.
– С чем вернулся-то, стригунок? – насмешливо спросила Любовь Тихоновна.
– А-а, пока ни с чем, – он коротко махнул рукой. – Но я этого дела так не оставлю.
– Какого дела? – поинтересовалась Саша.
– Вот слушай, сударыня, тебе жить...
Более сорока лет назад Леонтий Иванович, приехав в здешние места, сразу же обратил внимание на сельцо Хомутово, вернее на пустующие земли между селом и речкой. Ну, конечно, разговорился с мужиками. Они и объяснили ему, что то «рудные земли», которые гуляют испокон веков. Он осмотрел брошенные разведочные выработки: да, полиметаллическая руда, которую крестьяне делили на три части – по цвету окиси. Собрал килограммов сто, уложил в мешочки и отослал в Самару, на анализ. Оттуда ему ответили, что руда не подвергается флотации. На том дело и кончилось, тем более, что вскоре было найдено кое-что поинтереснее. Шли годы. Хомутово понемногу расширялось, на старых разведочных выработках строилась новая улица. И вот недавно знакомый колхозник рыл колодец в огороде и с е л на руду. Примчался в Молодогорск, привез с собой образчики. Леонтий Иванович снова отправил их в геологическое управление. На сей раз уже спектральный анализ показал, что руда содержит медь, никель, титан, хром, кобальт, молибден, ванадий, марганец – чуть ли не добрую четверть менделеевской таблицы. Казалось бы, настоящий геолог должен насторожиться, а этот инженер из Восточной экспедиции походил сегодня с ним, Каменицким, недоверчиво покачал головой и, ничтоже сумняшеся, глубокомысленно изрек, что он «настроен пессимистически».
– Каков, а! Едва успел выйти из института – и уже законченный пессимист! Видали вы таких деятелей? Да если он сейчас «настроен пессимистически», то что же из него будет через десяток лет! Грешник, терпеть не могу желторотых мудрецов, которым уже в начале жизни, все ясно и понятно.
Леонтий Иванович встал, принес из домашней библиотеки толстенную бухгалтерскую книгу в старинном переплете, оклеенном мраморной бумагой.
– Тут у меня уцелели выдержки из «Материалов исторических и статистических описаний Уральского казачьего войска». В девятом выпуске на странице триста сорок пятой говорится, что о руде близ Хомутова знали еще в тысяча восемьсот тридцать четвертом году. Сколько это лет тому назад?
– Сто тридцать семь, – немедленно подсчитала Любка.
– То-то! Без малого полтора века.
– Ты сказал об этом твоему инженеру? – спросила Любовь Тихоновна.
– Ухмыльнулся, поглядел на меня как на выжившего из ума и изрек очередную истину: «Мы живем в век изотопов. При чем здесь история казачьего войска?» Нет, какая самоуверенность, а!..
– Ладно, успокойся, иди отдыхать.
Леонтий Иванович отнес свой «гроссбух» в соседнюю комнату, сплошь заставленную книжными полками и шкафами, и, вернувшись в столовую, спросил для порядка:
– А что у вас, мои сударыни? Вы, кажется, о чем-то жарко спорили, когда я вошел?
– Не все, что говорится между нами, женщинами, положено знать мужчине, – сказала Любовь Тихоновна.
– О-о, молчу, молчу!..
Саша всегда гордилась своим дедушкой. Отца она почти не знала, но дедушка был для нее живым совершенством.
За ночь небо затянула белесая сентябрьская наволочь – вот-вот пойдет дождь. На Урале погода чаще всего меняется по ночам, и если уж с утра не выглянуло солнце, то, значит, осень будет хозяйничать весь день.
Саша чуть не опоздала на работу. Странно, что ее никто не разбудил, даже Олег. С ним она встретилась уже на строительной площадке. Он прошел мимо, не поздоровавшись, словно они приехали вместе.
Говорят, понедельник – день тяжелый; а на стройке тем более: все приходится начинать как бы сызнова.
Саша проводила Олега недоуменным взглядом: да что с ним творится в последнее время? Неужели он в самом деле шлет Павле Прокофьевне какие-то письма? Что за чепуха? Быть этого не может! Однако Любка что-то знает. Она всегда все знает – и о Кларе, и о Викторе, и о «дяде Горе». Ох, Любка...
– О чем задумалась? – тронула ее за локоть веселая Клара.
– Пустяки, – сказала Саша и с откровенным сочувствием посмотрела на подругу. «Бедная ты, бедная», – подумала она, избегая прямого взгляда подкрашенных, удлиненных глаз русской египтянки.
Подошел Олег.
– Твоя бригада, Кузнецова, будет продолжать отделку инженерного корпуса.
– Метлахскую плитку подвезли?
– В достатке. За неделю нужно закончить.
– Сделаем, Олег Леонтьевич, о нас не беспокойтесь.
– Я беспокоюсь не о вас, о графике.
Сашу возмутил его тон.
– Что твой график без нашей бригады?
– Я говорю с бригадиром. Из молодых да ранняя.
– А ты не срывай зло на других, если тебе не отвечают на твои письма.
– Какие письма? Чего мелешь? – Олег кинул гневный взгляд в ее сторону и, чтобы не сорваться, тут же пошел прочь.
Клара уставилась на Сашу.
– Что за письма?
– Это наши семейные дела.
– Если ты развоевалась из-за меня, то, пожалуйста, прошу, не надо мне никакой защиты.
Низкое небо, нависшее над городом, осыпало улицы тончайшей водяной пыльцой. Дымы, не в силах прошить мокрую толщу облаков, расстилались длинными мотками перепутанной серой пряжи. И как ни старался южный ветер отыскать концы, чтобы распустить всю эту пряжу до последней нитки, ему не удавалось. Тогда он, рассердившись, начал рвать ее на части и к обеду полностью очистил небо от осенней путаницы дымов. К обеду и дождь перестал, но солнце так и не пробилось, оно лишь угадывалось по светло-желтой промоине в тучах.
В непогодь хорошо работается под крышей. Во всяком случае, никуда не тянет, ни о чем не думается, кроме того, как получше, поровнее укладывать цветные плитки, соблюдая строгие линии цементных швов, Клара увлеклась своим делом.
А Саша долго не могла остыть после утренней перепалки с Олегом... Плитка к плитке, плитка,к плитке, – одна оранжевая, другая кремовая, – в шахматном порядке. Жаль, что нет фигур, можно было сыграть с товарищем прорабом: он же заядлый шахматист...
– Что с тобой, ты опять ошиблась, – сказала Клара, взглянув на работу Саши, которая уложила подряд две кремовые плитки.
– Ох, извини.
– Да не думай ты о нем, никуда не денется твой Виктор.
Саша грустно улыбнулась: они-то с Виктором счастливые, а счастливые думают не о себе.
